[~Тёмная сущность~]

Всем привет и спасибо, что подождали!
Я сейчас буду всячески портить разумное, доброе и вечное, поэтому, пожалуйста, читайте шапки, и, если вы подобное не приемлете, пожалуйста, не читайте дальше шапок.

Это перепост фика с ФБ-2013, дальше будут два продолжения, причем второе, боюсь, все-таки после полуночи =(


Название: Когда-то все начиналось
Бета: fandom Library of Adventures 2013
Канон: Жюль Верн «Дети капитана Гранта»
Размер: миди, около 6000 слов
Пейринг/Персонажи: Мак-Наббс/Паганель, новозеландский вождь/Паганель, новозеландский вождь / ОЖП
Категория: слэш, в эпизоде - гет
Жанр: херт-комфорт
Рейтинг: авторское NC-21
Краткое содержание:

цитата из канона про состояние Паганеля после плена у маорийцев

В самом деле, в почтенном ученом произошла какая-то перемена: он усердно кутался в свою огромную шаль из формиума и словно избегал любопытных взглядов. Такой любитель рассказывать, он отвечал теперь друзьям неясно и уклончиво. Ни от кого не ускользнуло, что когда речь заходила о нем самом, то Паганель смущался, и все, из деликатности, делали вид, что не замечают этого. На вопрос, хорошо или плохо обращались с ним в этот промежуток времени, географ ответил: "И да и нет", не вдаваясь в дальнейшие подробности.
"Подменили моего Паганеля", - подумал Мак-Наббс.
Да, мы все испорчены мультифандомом, но, согласитесь, трактовка напрашивалась…
Предупреждения: для первой части: нон-кон (слэш), даб-кон (гет), для второй: first-time и очень много разговоров. Все персонажи совершеннолетние
Размещение на других ресурсов: нет, извините

Часть первая.

После убийства Кара-Тете Паганель, как и Роберт, воспользовался суматохой и ускользнул из деревни. Но ему не так повезло: он угодил в другое становище маорийцев. Вождем этого племени был человек высокого роста, с умным лицом, более развитой, чем его воины. Он правильно говорил по-английски и приветствовал географа, потершись носом о нос. Вначале Паганель не знал, пленник он или нет, но вскоре, заметив, что вождь любезно, но все же неотступно следует за ним, понял, как обстоит дело. Вождь этот, по имени Хихи, что значит "луч солнца", отнюдь не был злым человеком. Видимо, очки и подзорная труба географа ставили на недосягаемую высоту Паганеля, и туземец решил привязать его к себе — не только хорошим обращением, но и крепкими веревками из формиума, особенно на ночь. Так длилось трое долгих суток.
"Дети капитана Гранта"

Февраль 1865 года

Место для сна ему предоставили в хижине вождя, что в очередной раз повергло Паганеля в растерянность: было ли то проявлением особой милости или нежеланием хоть на миг спускать с него глаз? Впрочем, обращались с ним безупречно вежливо, а сон в одном помещении с посторонними после двух месяцев походной жизни уже не смущал, так что наш географ решил воспользоваться ситуацией, чтобы составить лучшее представление о быте туземцев.

Помимо самого Хихи, в хижине, не имевшей внутренних перегородок, обитали три женщины — и уж это-то обстоятельство действительно могло бы смутить чужестранца, если бы Паганель не знал прекрасно, что туземцы куда менее стыдливы в подобном отношении, чем его соотечественники. Все три, как выяснилось, были связаны с хозяином жилья брачными узами. Четвертую «жену» вождь привел в дом на второй вечер пребывания Паганеля в становище после продолжительного пира, на котором географ был вынужден присутствовать в качестве своего рода свадебного генерала. Девушка была так молода, что казалась совсем ребенком, на своего блистательного мужа она страшилась поднять взгляд. Хихи ввел ее в хижину, когда три старшие мегеры уже улеглись и сам Паганель свернулся угловатым калачиком в выделенном ему углу. В хижине было душно и сумрачно, очаг в центре едва разгонял темноту красноватым отблеском тлевших углей. Новобрачные остановились перед очагом, невеста смотрела в пол, и Паганель со стыдливым ужасом увидел, как вождь разматывает на себе набедренную повязку.

Красноватые отблески очага беззастенчиво осветили то, что добропорядочному европейцу в своей жизни видеть практически не приходилось. Мужской орган вождя, на взгляд Паганеля, был невероятно велик, весьма толст и странно шишковат. Ученый сглотнул и торопливо отвел глаза. Но некая неодолимая сила вновь и вновь притягивала его взгляд к тому, что происходило у очага.

Вождь неспешно снял покровы со своей избранницы — обнажилась маленькая, неразвитая еще грудь, скромный черный пушок внизу живота, глубокие тени четче обозначили покрывавшую все тело татуировку — отвел руки, которыми она попыталась прикрыться то ли из стыдливости, то ли из страха. Довольно грубым движением он толкнул ее вниз, заставляя сперва стать на колени, а потом и на четвереньки на тряпках, разложенных старшими женами перед очагом и представлявших собой, как теперь понял Паганель, подобие брачного ложа.

Три мегеры поднялись на своих постелях и завыли, ритмично покачиваясь, очевидно, исполняя некую ритуальную песнь. Он сам съежился, сколько мог, на своем жестком ложе, стараясь стать как можно менее заметным и старательно игнорируя настойчивую пульсацию, поднимавшуюся в низу живота.

Девушка расположилась на тряпках лицом к нему, их разделял очаг, и ее лицо было хорошо видно в свете углей, силуэт же Хихи терялся во мраке. Губы девушки дрожали. Вождь склонился над своей избранницей — вновь мелькнул так смущавший Паганеля орган — и взгромоздился на нее, словно на лошадь, в манере, свойственной дикарям и диким животным. Девушка крепко зажмурила глаза и закричала, точно обозначив момент вторжения. Паганель зажал ладонью рот, чтобы сдержать взволнованное восклицание.

Вождь двигался уверенно и размашисто, беззастенчиво выражая свое удовольствие громкими выдохами. Девушка молчала, крепко жмуря глаза и сжимая губы, по ее щекам текли слезы. Заунывный напев старших жен, духота, запахи соития — все это кружило голову, навевало дурноту.

Внезапно пламя очага, без всякого внешнего к тому побуждения, ожило и взметнулось выше, рассыпая вокруг снопы искр, и в тот же миг девушка вскрикнула, распахнула глаза и изогнулась, откидывая назад голову и подставляя свету костра маленькие крепкие груди.

Заунывное пение сменилось речитативом, в котором повторялись упорно, одно за другим, одни и те же четыре слова. На стенах хижины в чудовищной пляске метались красно-черные тени. Вождь задвигался быстрее и яростней, его хриплые вскрики перешли в рев, но теперь ему вторили тонкие стоны молодой женщины, в которых прежний полудетский испуг уступил место пробуждавшейся животной чувственности.

Вновь взметнувшееся пламя костра на миг высветило лицо Хихи, похожее на чудовищную языческую маску с резким узором татуировок, лаковым блеском заливавшего лицо пота и жуткими белками закатившихся глаз. Ритм песни и одновременно с ней ритм движений достигли своего апогея. Вождь на мгновение замер посреди чудовищной пляски, гортанно по-звериному зарычал и рухнул оземь, погребая свою избранницу под собой.

Несколько долгих секунд Паганель не осмеливался открыть глаза: в хижине стояла звенящая душная тишина. Когда он, решившись, приподнял веки, вождь, нависавший над распростертым на тряпках бесчувственным телом девушки, угрюмо и исподлобья смотрел на него. Черты его заострились, глубокие рытвины татуировок взрезали кожу.

— Моя! — хрипло и угрожающе прошептал он по-английски, глядя прямо в глаза Паганеля, так, будто желал одним этим словом закрепить свои права на новую жену не только перед собственными соотечественниками и своим языческим пантеоном, но и перед европейцем и в его лице — перед всем миром.

В хижине скоро стихло, но Паганель еще долго пытался заснуть, и в голове его теснились фантасмагорические видения, одно причудливее другого.

Он бы счел и само ночное происшествие за видение, порожденное пьянящим напитком, который новозеландцы приготовляли из батата и которым щедро угощали его на пиру —если б утром вождь не поверг драгоценного гостя в смятение непринужденным вопросом, понравилось ли ему зрелище накануне. Подавившись завтраком и краснея жаркой волной, Паганель, запинаясь на каждом слове, попытался объяснить, что на его родине подобные моменты не предусматривают присутствия свидетелей. Вождь выразил кратким «Пфф!» свое отношение к странным обычаям европейцев, и больше к этой теме не возвращались.

***

Когда Паганель, как всегда сопровождаемый вождем, вступил под свод хижины в тот вечер, ни трех ведьм, ни молодки в ней не было.

Хихи вывел его на середину жилища и остановился напротив, как всегда, выжидательно и непроницаемо заглядывая в глаза. Паганель улыбнулся.
— Где твои жены, вождь?

— Ушли, — глухо ответил Хихи. — Не нужны. Белому колдуну не нравятся лишние люди.

— Нет, что ты, — примирительно подняв руки, заверил Паганель. — Я не имею ничего против твоих женщин. Ты — великий вождь, и твои жены прекрасны.

— Не нужны, — упрямо повторил Хихи. — Без них.

Он с интересом потянул за пуговицу на жилете географа. Латунные пуговицы ярко блестели в свете костра и, памятуя, какое живое любопытство у гостеприимного хозяина ранее вызвали его очки и подзорная труба, Паганель поднял руки, позволяя туземцу как следует налюбоваться игрушкой. Пуговица выскользнула из петли, за ней другая. Вскоре Хихи сорвал с него жилет целиком, но, как ни странно, на этом не остановился.

Надоевшая игрушка отброшена в сторону, распласталась на земляном полу. Хихи уже куда решительнее дергает за ворот сорочки.

— Эй-эй, — пятится Паганель. — Тут точно нет ничего интересного.

Его не слушают. Заскорузлые пальцы вождя, привыкшие к тяжкой работе и холодной воде, никогда не знавшие мыла, царапают обнажившуюся кожу груди.

В каком-то оцепенении географ наблюдает, как с него срывают рубашку. Тонкая ткань не выдерживает напора, и на ней становится еще больше прорех. Туземец, отступив на шаг, восхищенно цокает языком, разглядывая непривычно бледную для него кожу европейца. Паганель пятится дальше.

— Нет, — качает головой Хихи, и деловито привлекает его ближе к костру. — Пусть колдун не боится.

У костра разложены вчерашние тряпки: жесткие волокна формиума потемнели от старости и от грязи. Паганель вздрагивает, когда тяжелые и шершавые руки вождя проходятся по его бокам, бесцеремонно хватают за промежность. На новозеландце — только набедренная повязка, и с каким-то отстраненным спокойствием ученый отмечает его возбуждение. Этого не может происходить.

Вождь смеется, шершавые пальцы издевательски щиплют кожу на Паганелевом животе и вторгаются под пояс брюк. Словно проснувшись, он вскрикивает и дергается, пытаясь вырваться, но те же руки, движения которых только что были подобны кошачьим, вдруг сжимаются на его бедрах, как стальные тиски. Вождь что-то говорит на своем наречии, но голос его звучит достаточно властно, чтобы сломить волю к ослушанию. Паганель вздрагивает, когда крепкие шерстяные брюки падают разодранными к его ногам и вдруг понимает, что даже заори он сейчас в голос, на помощь никто не придет.

— Не нужно, — лихорадочно шепчет он и бьется в каком-то первобытном ужасе, когда маориец разворачивает его к себе спиной, и прижимается всем телом, и от этого накатывает попросту животное омерзение, как от прикосновения к склизкой коже лягушки или жабы.

Руки вождя торопливо ощупывают все его тело, будто дивясь непривычной гладкости лишенной татуировок кожи, а потом надавливают на плечи, пригибая к формиумовому тюфяку. По щекам Паганеля катятся беспомощные слезы, а потом его сознание будто бы отключается, и он помнит впоследствии изматывающую боль, жар, хриплое горячее дыхание — но все это словно бы сквозь пелену. Пламя костра опаляет лицо удушающим зноем, ноют и подламываются стоящие на предплечьях руки, и больно, мерзко страшно до тошноты. А в голове, словно спасительная нить, еще связующая его с другой, иной, нормальной реальностью, вереницей бьются названия новозеландских рек и озер. Их ужасающе много, этих названий…

Он не знал, сколько времени все это продолжалось. Он пришел в себя все на той же подстилке из формиума, весь больной и в страшном ознобе. Хихи звучно храпел на своем собственном ложе. Свернувшегося калачиком трясущегося Паганеля он, видно, перед отходом ко сну заботливо накрыл плотным плащом и не менее заботливо привязал его за руки к центральному столбу хижины. Хорошо рассчитанные узлы позволяли некоторую свободу движений и Паганель, неловко обхватив себя руками за плечи, тонко и тихо завыл. Его трясло, дикарский плащ, казалось, вовсе не защищал от холода, а его европейская одежда валялась вне пределов досягаемости, разорванная почти что в клочья. Так он сидел, сжавшись в комок, слегка покачиваясь, горько оплакивая свою судьбу, а когда над хижиной взошла луна, заглянув в дымовое отверстие укоряющим глазом, принялся грызть веревки зубами.

Ему повезло, он успел. Хихи спал крепко. Когда на дикарское поселение спустилась та особенная тишина, какая бывает в самый страшный час перед рассветом, Паганель выплюнул последний шершавый обрывок веревки и, шатаясь, поднялся на ноги. Ноги отказывались держать, но цивилизованный человек тем и отличается от дикаря, что сила духа его может возобладать над слабостью плоти. Подобрав обрывки рубашки, он смастерил из них импровизированный пояс, плотно, до последней складочки запахнув на себе с его помощью дикарский плащ. Брюки, к сожалению, уже никуда не годились. Постоял над постелью Хихи, пристально вглядываясь в лицо своего мучителя. И неслышной тенью выскользнул из хижины.

По случаю гибели вождя Кара-Тете и связанных с ней похоронных обрядов между племенами было объявлено перемирие, а потому караул вокруг деревни стоял нестрогий. Он знал, куда бежать: вершина горы, где нашел последнее пристанище погибший вождь, была для туземцев запретной. Еще сутки он просидел на могиле Кара-Тете, уничтожая принесенные для посмертного питания вождя запасы продовольствия и ругая себя самым жалким из трусов. Друзья его оставались в плену, он сам был на свободе, и ничего, ничего, ничего не мог придумать для их спасения. Да он даже высунуться за ограду могилы не решался!

Спустя сутки, когда Паганель уже проклял себя на вечные муки за малодушие, они пришли сами — и радость встречи, радость от обретения друг друга живыми была настолько велика, что почти заглушила жгучий стыд и страх, что они узнают о подробностях его плена. Они все выжили, победили, перехитрили и суеверных дикарей и смертельно опасных каторжников, вернули себе «Дункан» ­— и все стало, как прежде.

Почти все. Кроме новой появившейся у него привычки даже в жаркие дни с особой тщательностью застегивать сюртук на все пуговицы, заворачиваясь поверх него в толстый шерстяной шарф. Кроме обыкновения пугливо вздрагивать даже от простого хлопка по плечу. И кроме кошмарных снов, с течением времени все чаще приходивших к нему ночами.



Часть вторая. Осень 1865 года

Паганелю снились кошмары. В кошмарах ему отчего-то навязчиво являлся майор Мак-Наббс.

Сам по себе майор был весьма достойным человеком, дружбой и поддержкой которого Паганель очень дорожил, несмотря на взаимные насмешки. Но мир сновидений отчего-то преобразовывал эту теплую привязанность в нечто совершенно невообразимое.

— Мой Паганель, — говорил майор, и сердце ученого наполнялось теплом, — да вас как подменили!

— Мой! — повторял он голосом маорийского вождя. — Я оставлю на тебе свои метки, я помечу тебя своим семенем, чтобы больше никто не смел покуситься. Только мой!

Тело вновь пронзала раздирающая боль, и несчастный географ снова корчился и молил о пощаде, а Мак-Наббс хохотал, нависая над ним и откидывая со лба по-туземному длинные черные волосы. Паганель просыпался в слезах и с ноющими чреслами и долго не мог успокоиться, а на следующую ночь все повторялось. Он почти не спал, похудел и осунулся, став будто бы еще длиннее и еще нескладней. Он забывал простейшие вещи и при ходьбе натыкался на углы, а однажды заблудился и не смог найти дорогу в собственную комнату. Мак-Наббс отыскал его в одном из переходов замка, не используемом со времен Роб Роя, потерянным и дрожащим, ничего не сказал, с тихим вздохом взял за руку, проводил до комнаты и налил горячего пунша. Паганель безмолвно, как сомнамбула, подчинялся. Давно следовало вернуться во Францию, но что-то держало.

***

— Шоколаду бы съели, — предложил Мак-Наббс, придирчиво перебирая сигары. Этот вечер они коротали вдвоем в малой гостиной. Лорд и леди Гленарван утром уехали в Глазго, Гранты готовились к свадьбе Мери с капитаном Манглсом. На Малкольм-касл мягко опускалась ночь. — На ходулю уже похожи!

— Помнится, такое же мнение обо мне у вас сложилось при первом знакомстве, — огрызнулся Паганель. — А следовательно, это мое обычное состояние. И шоколад ни при чем.

— Ничего подобного я вам прежде не говорил, — не повел бровью Мак-Наббс, — вам мнится. Что же до первого знакомства, помнится, вы тогда как раз двое суток не ели. Это вам свойственно — периоды голодной меланхолии?

— Да с чего вы взяли, что я в меланхолии? — возмутился географ.

— С того, мой дорогой Паганель, — Мак-Наббс с сигарой в руке, подошел ближе, вынуждая собеседника вжаться в кресло, — что вы за весь вечер произнесли от силы три фразы, что вам уж точно не свойственно, и к тому же упорно пытаетесь меня обидеть, неуклюже и неумело, надо признать, потому что обычно вам свойственно совсем иное.

— Я н-не пытаюсь, — Паганель откинул голову, отчаянно жалея, что не может просочиться сквозь спинку кресла. — От-отойдите от меня, мне нечем дышать!

Он нервно подергал шейный платок, плотней запахнул кашне и, воспользовавшись секундным замешательством Мак-Наббса, сумел-таки вывернуться в узкую щель между майором и креслом и ретироваться к окну. Мак-Наббс с многозначительным видом постучал сигарой по краешку стола и, нераскуренную, оставил ее на подставке.

— Это все потому, мой дорогой Паганель, — продолжил наступление он, — что в комнате жарко натоплено, а на вас теплый шарф. То ли, выбирая гардероб, вы опять задумались о географии, то ли переоценили опасности нашей национальной погоды. Снимите это, вам будет легче.

В подкрепление своих слов майор, успевший за время этого короткого монолога снова приблизиться к собеседнику, положил руку на складки шерстяного грубой вязки кашне.

Паганель, для которого пытавшиеся раздеть его чужие руки олицетворяли самый страшный кошмар в его жизни, застыл, как кролик под взглядом удава, разом лишившись способности сопротивляться. Мыслей в его голове не оставалось. Мак-Наббс, почуяв неладное, тоже замер, край шарфа так и остался зажат в его руке, глаза майора оказались точно напротив испуганных глаз Паганеля, и, видно, что-то он углядел в этих глазах, потому как взглянул недоверчиво, поднял саркастически бровь, а потом, так и не выпуская из рук злополучного шарфа, качнулся вперед, еще ближе, и, щекотнув мягкой щеткой усов, накрыл губы Паганеля своими губами.

У Паганеля подкосились колени. В висках гулко стучала кровь, в голове шумело, перед крепко зажмуренными глазами полыхали цветные круги. Чтоб не упасть, он вцепился в лацканы пиджака Мак-Наббса с тем отчаянием, с каким ребенок, впервые очутившийся на шумной городской улице, цепляется за материнскую юбку, подаваясь невольно еще дальше вперед, навстречу уверенным, властным, крепко пахнущим табаком губам. Майор тихо хмыкнул, звук щекоткой отдался в губы — и выпустил наконец злосчастный шарф. Руки его мягко прошлись по спине Паганеля, отчего-то отгоняя усталость и страх, а потом опустились ниже. И этого незамысловатого движения разомлевшему Паганелю хватило, чтобы вспомнить, кто он такой, где находится и что делает.

— Вы... вы... — сбивчиво заговорил он, отшатываясь, ошеломленно прижимая руку к губам.

— Да? — Мак-Наббс иронически выгнул бровь, с невеселой усмешкой глядя на него.

— Вы бесчестный, испорченный человек!

— Да неужто? — взгляд майора на мгновение стал злым. — Скажете еще, вам не понравилось?

— Да как вы... — Паганель задохнулся, не найдя больше слов. — Вы можете считать свое поведение нормальным, но на самом деле место таким, как вы, — в исправительном доме, где им не позволят сближаться с другими людьми. Не подходите ко мне!

С этими словами географ поспешно ретировался.

Мак-Наббс досадливо потер лоб, обругал кого-то старым болваном и, оставив так и не раскуренную сигару на столике, вышел из комнаты.

***

Спалось ему в ту ночь плохо, поэтому, когда его в очередной раз разбудил смутный шорох, майор даже обрадовался возможности отвлечься от мрачных мыслей и дразнящих снов. Открыв глаза, он едва не уверовал в то, что в мрачных старинных стенах Малкольм-касла действительно водятся привидения: на пороге его спальни стояла долговязая белая фигура в развевающемся одеянии и со свечой.

— П-простите, что разбудил вас, — запинаясь, сказала фигура. — Но я чувствовал настоятельную потребность извиниться.

— Паганель! — вскричал майор, благоразумно удерживая при себе ругательства и богохульства. — Вы ради этого пришли ко мне в комнату среди ночи в одной рубашке и... черт вас возьми, босиком?! Когда я советовал вам не переоценивать опасностей шотландской погоды, я не имел в виду, что вы настолько ее недооцените. Ноябрь на дворе!

— Я, признаться, просто никак не мог заснуть, — потерянно сказал Паганель, косясь на кресло. Уходить он, похоже, не собирался.

Мак-Наббс вздохнул и откинул край одеяла, указав глазами на место рядом с собой. Признаться, он думал, что Паганель откажется, но тот, переведя несколько раз взгляд с кровати на кресло и обратно, подошел и сел на постель, подтянув к себе длинные заметно посиневшие ступни. Мак-Наббс, на удивление себе, был глубоко тронут подобным проявлением доверия после того, что произошло в гостиной, но привычно не подал виду. Он отодвинулся еще дальше к стене и накрыл соседа по постели одеялом.

— Ноги разотрите, — сварливо приказал он. — Сделал бы сам, так вы же шарахнетесь.

Паганель обиженно надул губы, но к совету прислушался.

— Я действительно пришел повиниться, — продолжил он, старательно не глядя на собеседника. — Я наговорил кучу мерзостей, которых вовсе не думаю...

— Еще скажите, что напугались, — фыркнул Мак-Наббс. — Полно, Паганель, ну не хотите — и не надо, я сам дурак, что полез.

— Да кто в здравом уме может этого хотеть?! — почти взвизгнул географ.

Мак-Наббс насмешливо поднял бровь. Паганель пошел пятнами.

— Простите, — нехотя буркнул он. — Я знаю, разумеется, теоретическую сторону дела, все эти возвышенные представления древних римлян, или то были греки? Но, простите, мой друг, я не могу понять, какое удовольствие могут найти иные в этом унизительном и весьма болезненном действе.

По мере того, как он говорил, улыбка сходила с лица майора.

— Паганель, — спросил он уже безо всякого смеха, — у вас был несчастливый опыт?

Несчастный географ дернулся всем телом, встрепенулся, словно нахохлившаяся ворона, развернулся к Мак-Наббсу всем корпусом, с жалобным вызовом глядя ему прямо в глаза. Его пальцы бесконтрольно сжимали край одеяла так, что побелели костяшки. И уже по этим жестам, отчаянным и жалким, ответ был понятен.

Меж бровей майора залегла тяжелая складка. Он не отводил взгляда, спокойного, как обычно, но не обещавшего ничего хорошего неизвестным негодяям. Паганель не выдержал и опустил глаза, заливаясь горячим багрянцем. Плечи его дрогнули.

— Не надо, — коротко велел майор. — Не отвечайте, ежели не хотите.

— Да, — выдавил Паганель, опуская голову еще ниже. — Да, черт вас возьми!!! В маорийской деревне! Вы довольны?

— Боже мой, Паганель! — вскричал Мак-Наббс.

Он неловко смотрел на понуро сгорбившиеся вздрагивающие плечи, на слезу, что скатилась по длинному тонкому носу и повисла на кончике — и не знал, куда деть руки.

— Ну, ну, — он неловко похлопал Паганеля по спине, потом так же неуклюже приобнял. — Вы простите меня, мой дорогой, там, в гостиной я повел себя, словно полный осел.

Паганель уткнулся влажным лицом в рубашку на его груди, шумно сглотнул, два раза всхлипнул и затих. Слава богу, это не было истерикой.

— Нет, это вы простите меня, — географ некуртуазно шмыгнул носом. — Я наговорил мерзостей с перепугу. Я в-весьма дорожу нашей дружбой, Мак-Наббс. Но этого я правда не понимаю.

— Спасибо, — с чувством сказал Мак-Наббс. — Я глубоко сожалею, что напугал вас. И я хочу, чтоб вы знали, просто знали: это, как вы выразились «действо» далеко не всегда сопряжено с болью: есть множество иных способов. И, уж в этом можете быть уверены, мне никогда, никогда в жизни не пришло бы в голову причинить боль вам. Меня вы можете не бояться.

— Благодарю, — кивнул Паганель, не поднимая головы от его плеча. — Я это знаю.

— Если хотите, я переберусь в кресло.

— Нет, что вы! — встрепенулся Паганель. — Я и так злоупотребил вашим гостеприимством. Но думать о том, чтобы возвращаться к себе по всем этим холодным пустым коридорам, мне, признаюсь, пока неприятно.

— Я в любом случае не отпущу вас босого и одного. Поэтому, если вы не хотите, чтобы я подхватил простуду заодно с вами, вам придется скоротать ночь здесь. Спите, Паганель, я оберегу ваш сон.

***

Свеча еще чадила, пробивавшаяся сквозь ставень луна прочертила через наборный пол узкую дорожку. Мак-Наббс, которому давно уже не приходилось делить постель с кем-либо, вслушивался в дыхание человека рядом, но оно не было ровным и оттого вовсе не успокаивало. Паганель тоже не спал.

— Скажите, майор, — спросил он, не открывая глаз, — вы ведь не спите? Когда, говоря об известном вам процессе, вы упомянули, что есть и другие способы, какие именно вы имели в виду? То есть, если бы, предположим только теоретически, мы с вами решились бы... ммм... попытаться, что именно вы стали бы делать?

Мак-Наббс который и без того давно уже понял, что не заснет, испытал острое желание побиться головой о стену.

— Паганель, вы издеваетесь? — простонал он, едва ли не первый раз в жизни теряя самообладание.

— П-простите. Я не... Нет. Я не хотел.

— Для начала я укушу вас за нос, — мстительно заявил майор, чувствуя, что сон все равно слетел окончательно.

— Вы — что?!

— Да, за ваш длинный, тощий, не в меру любопытный нос, — говоря это, Мак-Наббс смотрел в потолок, вполне уверенный, что может детально вообразить выражение лица географа, вовсе не глядя, но не вполне уверенный, что это зрелище теперь пошло бы ему на пользу.

— Затем заткну ваш болтливый рот, закрою его губами и буду ласкать до тех пор...

— Ах!

Майор приподнял голову, похоже, дело становилось интересным.

— Да, и буду целовать, ласкать, посасывать, покусывать, одним словом терзать ваши губы до того, что к утру они онемеют и весь будущий день мы проведем в блаженном молчании.

Географ молчал, дыхание его сделалось тяжелым и шумным.

— Да вам целоваться-то доводилось, Паганель?

— Что... что вы себе позволяете?!

Мак-Наббс хмыкнул и перевернулся на живот. В лунном свете на скулах ученого пламенели темные пятна. Зрелище было весьма... волнующим.

— А когда вы наконец запросите пощады, — медовым голосом продолжил майор, — когда поцелуи начнут причинять боль, — Паганель откинул голову на подушку и снова прикрыл глаза, — я отпущу ваши многострадальные губы, и стану целовать щеки и виски, скулы и подбородок — между прочим, он у вас весь в порезах, мне отсюда видно. Вы пытались совершить самоубийство при помощи бритвы и помазка? Лежите-лежите, не нужно сверкать на меня глазами. Пожалуй, я залечу губами каждую вашу царапину: ради чего-то же вы старались их наносить — а затем прихвачу губами кадык. О, а вот дальше начнется самое интересное! Я осторожно, если позволите, возьмусь за завязки вашей рубашки и медленно-медленно потяну их в стороны, раскрывая ворот. У вас такие красивые ключицы, надо полагать, Паганель, тонкие, как у воробушка, да не дергайтесь же вы! А вы их так старательно прячете.

Паганель положил обе руки на ворот рубахи, поверх упомянутых завязок. Глаз он по-прежнему не открывал.

— Я уделю внимание каждой из них, а потом покрою поцелуями ваши ладони, которыми вы вот точно так же будете пытаться меня оттолкнуть. А вот потом, так как ворот вашей рубахи ничего больше не открывает, я поступлю, как настоящий варвар, и попросту разорву ее от подола до горловины.

Француз вздрогнул.

— Впрочем, нет, — смягчился майор. — Ведь тогда я и буду варваром, а я обещал вам быть осторожен. Я просто положу руки на ваши прекрасные бедра — тише, тише, вам это понравится. Что, у вас там еще и штаны? К черту штаны! Я охвачу ваши бедра ладонями и медленно, мягко поведу руки вверх, аккуратно заворачивая подол рубашки. Обрисую линию талии, мои большие пальцы прощекочут вам живот, проведу руки выше: судя по вашему сложению, там можно будет пересчитать ребра, все до единого, и удостовериться, не врал ли мой учитель естествознания, утверждая, что их у человека двенадцать пар. Приласкаю вашу грудь, наверняка, безволосую, и, заставив вас закинуть руки за голову, наконец стащу с вас эту чертову рубашку! Ну, что мне еще с вами сделать, Паганель? Пересчитать ваши ребра языком и губами? Потереться щекою о мягкий живот? Подразнить дыханьем сосок, так чтоб... Паганель, ну что вы, вам неприятно?

— Нет-нет... — с трудом выговорил ученый. — Все хорошо. Продолжайте.

— Уверены?

— Да, — Паганель приподнял голову и слабо улыбнулся, — тем более, вы так и не ответили на мой в-вопрос.

Мак-Наббс с трудом сдержал рычание и прикрыл глаза.

— Тогда считайте, что от штанов я вас уже избавил, — сократил он себе путь, — и сам разоблачился. Вы можете лежать с закрытыми глазами, сколько вам благоугодно, но прошу вас учесть, тут довольно светло, а одеяло я, уж поверьте, отброшу.

Паганель непроизвольно сжался и поглубже натянул на себя это самое одеяло.

— Зря стараетесь, — безжалостно продолжил Мак-Наббс. — Здесь светло, и я смогу разглядеть вас всего. И даже, — он зловеще понизил голос и склонился ближе к уху слушателя, — сравнить размер.

Паганель едва не подпрыгнул на кровати, насколько это возможно было, учитывая, что он лежал.

— Впрочем, можете не беспокоиться, — поспешил утешить его Мак-Наббс. — Я почти уверен, что у вас длиннее.

— Вы бессовестный... — задыхаясь, выговорил Паганель. Темные пятна с его щек распространились на все лицо ровным слоем румянца.

— Не-ет, мой дорогой, бессовестен тот, кто заставил меня все это рассказывать. Я возьму их оба в руку, ваш и свой, — как ни в чем не бывало, продолжил Мак-Наббс. Паганель поежился, — и слегка приласкаю. Потом приложу один к другому, плоть к плоти, это очень приятно, знаете ли.

Паганель прижмурился крепче и облизал губы.

— Охвачу их ладонью покрепче и начну двигать ей вверх и вниз, сперва медленно, мучительно медленно, потом все быстрей и быстрее.

Мак-Наббс почувствовал, как ему самому изменяет голос. Черт бы побрал этого француза! Паганель лежал тихо, не шелохнувшись, и только непрестанно покусывал губы.

— И в продолжение этого, — перевел дыхание Мак-Наббс, — я не престану нашептывать вам все те непристойности, от которых вы так мило смущаетесь. А когда вы будете уже на грани, что там, когда мы оба будем на грани, потому как меня вы уже почти до нее довели, я внезапно выпущу ваш член из своей хватки...

Паганель слабо охнул, не открывая глаз, как человек, которому снятся кошмары.

— И тогда, — воздуха в этой комнате положительно не хватало, — я окончательно разберусь с этим одеялом, будь оно неладно, опущусь ниже, разведу ваши бедра руками и вберу в рот ваше, хм, немаленькое достоинство.

Паганель даже сел.

— Что?! — вскричал он потрясенно. — Что это вы такое придумали?

— Лежать, — невозмутимо приказал майор, переворачиваясь на спину и приваливаясь встрепанной головой к плечу покорно улегшегося Паганеля. — А вот дергаться я вам не дам.

По серому потолку бежала извилистая трещина, дыхание восстанавливалось с трудом, но он начинал чувствовать радостное умиротворение.

— Вы будете вздыхать, стонать, ахать, да хоть кричать в голос, извиваться подо мной и биться в экстазе…

Рядом раздался полувсхлип-полустон. Скосив глаза, майор увидел, что Паганель закрыл лицо руками и тяжело хватает губами воздух. Мак-Наббс перевел дыхание и с мечтательной улыбкой — зрелище, которое до глубины души поразило бы любого, доведись кому это видеть, уставился в потолок. Послышалось движение...

— И... это... все? — спросил Паганель.

Мак-Наббс со стоном опустил на лицо руку, и попытался напомнить себе, что он взрослый цивилизованный человек с хорошей выдержкой.

— Вам недостаточно, мой дорогой?

— Нет, но... — пробормотал Паганель. — То есть, не то чтобы... Но скажите, неужели этого было бы достаточно вам?

— О! — сказал Мак-Наббс.

— Не прерывайте! Если бы вы... Если бы я... Если бы вы действительно проделали все то, о чем говорили, и я бы позволил, удовлетворились ли бы вы этим?

— О, — Мак-Наббс, на которого напало вдруг полнейшее спокойствие, уставился в потолок. — Да я чувствовал бы себя счастливейшим из смертных!

— Смеетесь, — обиженно резюмировал Паганель. — Неужели вам не захотелось бы большего?

— Видите ли, Паганель, — Мак-Наббс бездумно провел рукой по волосам географа, и тот доверчиво устроил голову на его ладони, — в этом деле не бывает большего или меньшего, есть лишь практики, приятные или неприятные для обоих. То, что могло бы обидеть вас, никоим образом не доставит мне удовольствия.

Молчание тянулось и тянулось и постепенно становилось... многообещающим.

— Ну, решайтесь же, Паганель! — усмехнулся Мак-Наббс, окончательно распрощавшийся с мыслью о сне в эту сумасшедшую ночь.

— Да с чего вы взяли, — вяло запротестовал географ, — что я вообще об этом думаю?

— Степной пожар, — с усмешкой напомнил Мак-Наббс. — Лавина в горах. Извержение вулкана. Когда это вы отказывались от чего-либо, что кажется вам неизведанным, волнующим и пугающим?

— Вы передергивае-те… ахх! — выдохнул Паганель, когда Мак-Наббс перешел в наступление, мягко коснувшись губами его виска.

— Я еще не дал своего согла — ахх! Да.

— Что да?

— Про... Продолжайте.

Мак-Наббс рассмеялся смехом триумфующего демона-искусителя. Очень, впрочем, усталого демона.

— Одеяло-то отпустите. Нет, я всего лишь хочу лечь с вами рядом. Так и быть, закрывайте глаза. Готовы? Вот он, ваш степной пожар.

— Ахх... — в этот раз вздох утонул в поцелуе.

Губы у Паганеля были сухими и обветренными, и целоваться он, разумеется, не умел. Он вообще лежал, как оглушенный, боясь шелохнуться или вздохнуть, и Мак-Наббс подумал, что это начисто убило бы удовольствие... будь с ним любой другой человек.

— Я оттаю вас, Снежная Королева! — самоуверенно пообещал он, повторяя настоящими поцелуями тот же путь, что в своем рассказе проделал раньше: уголки губ, скулы, нос, лоб, подбородок и шея...

Паганель вздрогнул, всхлипнул, откидывая голову и — расхохотался, близоруко щуря глаза, вцепляясь пальцами в Мак-Наббсовы плечи и выгибаясь выше, навстречу губам.

— Вот так-то! — пробормотал майор куда-то ему в кадык, переменяя положение и окончательно отбрасывая надоевшее одеяло.

Теперь нога его приходилась между бедер Паганеля, и он с радостью ощутил, что возбуждение охватывает не его одного. Руки Паганеля бестолково блуждали по его плечам, но сам он уже пытался отвечать на поцелуи: неумело, неловко, судорожно схватывая ртом воздух, когда какое-нибудь новое движение Мак-Наббса дарило ему еще более сильные ощущения.

Ребра действительно прощупывались даже через рубашку, когда Мак-Наббс невесомо огладил худое длинное тело и сквозь тонкое полотно припал губами к выпуклости соска. Паганель ахнул, вскинулся, в первый раз подаваясь бедрами навстречу и, как это часто бывает с новичками, с первого выстрела по случайности попал прямо в цель. Мак-Наббса, который и не подозревал, до какой степени уже заведен, как огнем обожгло. Он уткнулся лбом в плечо Паганеля и попытался хоть немного успокоиться, чтобы не заканчивать этот вечер совсем уж бесславно. И тут же почувствовал, как Паганель приподнимает голову.

— С вами все в порядке? — встревожено спросил он.

— Абсолютно, — заверил Мак-Наббс, на всякий случай откатываясь на бок. — Не возражаете, если я все-таки сорву с вас эту несчастную рубаху?

Паганель заметно напрягся и майор успел уже раскаяться, что поспешил.

— Я сам, — сказал наконец Паганель глухо.

— Вы — что? — Мак-Наббс в некотором изумлении поднял голову.

— Я сам... сниму с себя одежду.

— О.

Майор подвинулся, давая ему простор. Не глядя на него, Паганель сел на постели и первым делом завозился неловко с завязками штанов, прикрываясь длинными полами рубашки. Пальцы, похоже, плохо его слушались, на щеках расцветали пунцовые пятна, мало помалу заливавшие лоб, подбородок и шею.

Не желая смущать его далее, Мак-Наббс отвернулся и быстро расправился с остатками собственной одежды.

Тихий вздох заставил его обернуться. Полностью обнаженный Паганель сидел на постели, нахохлившись, отгородившись от него согнутыми в коленях ногами, и смотрел на Мак-Наббса, широко раскрыв глаза, так, как смотрит очень несчастный кролик на очень голодного удава.

— Ш-ш-ш, — майор протянул руку и мягко огладил белое-белое, тут же покрывшееся сетью мурашек плечо. — Ш-ш-ш, это по-прежнему всего лишь я.

Паганель судорожно кивнул, отводя взгляд. Прямо на глазах он опять закрывался в себе, и это было погано.

— Как мне лечь? — спросил Паганель глухо.

Мак-Наббс мысленно чертыхнулся.

— Удобно, — как мог, спокойно ответил он. — Так, как будет удобно и покойно вам.

Паганель вновь затравленно кивнул и повиновался.

— Верните мне одеяло, — срывающимся голосом попросил он. — Я не хочу... видеть.

Мак-Наббс послушно накрыл его одеялом и прилег рядом поверх. Высокое окно было неплотно зашторено, полоса серебристого света падала Паганелю на лицо, и, глядя на его крепко зажмуренные глаза, мягкую прядь, что беспомощно прилипла к виску, побелевшие, чуть подрагивавшие губы, Мак-Наббс в очередной раз сказал себе, что эта ночь будет долгой и, пожалуй, безрадостной для него самого. И тут же понял, какой бессмысленной блажью было для него в эту ночь собственное удовольствие.

Он начал с этих губ, с легких касаний, и кровь стучала в висках, как метроном, отсчитывая минуты. Часто бьющаяся жилка на виске, узкий порез на подбородке, переплетение линий ладони, костяшки пальцев — под его губами. Дрогнувшее веко, острый выступ на шее, граница загара чуть ниже локтя. Он с восторгом чувствовал, как уступает, откликается, тает под его поцелуями другое тело. Откинут край одеяла, на помощь губам приходят ладони. Неровности ребер, горячая, горячая кожа под пальцами, впалый живот, длинные бедра, острое колено. Болезненное оцепенение давно оставило Паганеля: он откликается, стонет, мечется по кровати, с громким вздохом распахивает глаза, когда губы Мак-Наббса накрывают сосок и, помедлив, чертят дорожку вниз вдоль срединной линии тела. А за неплотно закрытым окном бушует ноябрь, и старые камни ничуть не спасают от осенней стужи. Майор дышит на ладони, прежде чем опустить их на гладкую кожу под коленями и вести вверх по внутренней стороне бедра. Паганель вскидывается, выгибаясь в ответ на его прикосновение, майор нагибается к его паху и прежде, чем опустить голову, видит устремленный на него серьезный и внимательный взгляд из-под ресниц.

— Замерзли? — шепчет Паганель одними губами.

— Зверски! — смеется Мак-Наббс, которого опять прервали на самом пике, и только теперь, пожалуй, начинает чувствовать холод.

— Ну так идите сюда, — шепчет Паганель и протягивает к нему руки.

Он действительно совершенно заледенел, и соприкосновение с чужим горячим телом отзывается лихорадкой, фейерверком, в крови клокочет вулкан. Он хватается за Паганеля, чтобы не провалиться куда-то в небытие, если раньше ласкал — то теперь жадно шарит, будто ищет, за что уцепиться. Пульс кузнечным молотом грохочет в висках. Паганель сжимает объятия и накрывает одеялом их обоих. Его руки держат крепко, успокаивающе оглаживают плечи и спину, чуть помедлив, проходят по ягодицам, и узкая ладонь неумело и нерешительно скользит ему между ног.

— Не так, — шепчет Мак-Наббс и, накрыв длинные пальцы Паганеля своими, оборачивает ладонь вокруг них обоих.

Ему самому уже совсем немного нужно до разрядки — и она наступает, неистовая, оглушительная, мир взрывается мириадами разноцветных искр, и он слышит крик и не знает, он ли это кричит или нет.

Способность дышать возвращается не сразу, способность видеть и слышать — и того позже. В тишине комнаты только и слышно, как стучит сердце. Два сердца.

Паганель осторожно освобождается из его объятий, фыркает, будто щенок. Его лицо красно, и глаза странно блестят.

— А все-таки вы были правы, майор, — говорит он с тихим довольным смехом, — у меня длиннее.

И еще что-то говорит. И еще. И еще. А потом наконец засыпает прямо посреди слова. А майор еще долго лежит в тишине, слушая глубокое ровное дыхание, и бездумно накручивает на палец каштановую прядь, и в глубине души называет себя старым сентиментальным болваном — и, пожалуй, мечтает о том, чтобы эта ночь длилась бы бесконечно.

***

На конце сигары скопился пепел. Но, чтобы стряхнуть его, требовалось хоть на миг отвести взгляд, нашарить пепельницу на каминной полке, а Мак-Наббсу иррационально казалось, что стоит ему хоть на миг отвернуться или даже моргнуть — и произойдет нечто непоправимое. К примеру, проснется Паганель и ужаснется тому, что случилось ночью. Он курил и смотрел, бессознательно теребя манжеты рубашки, частицы пепла тихо падали на пол, утреннее солнце заливало комнату, а на его кровати спал Паганель, свернувшись клубком и по-детски обнимая край одеяла.

Особо нахальный солнечный луч скользнул по его лицу, заставив поморщиться и чихнуть. Паганель развернулся, вытягиваясь во весь свой немалый рост, с наслаждением потянулся, не открывая глаз, замер и несколько раз хлопнул себя по предплечьям, с удивлением воспринимая собственную наготу. И поднял веки. Несколько секунд они смотрели друг на друга, и майор все силился распознать то выражение, что он видел в неясном со сна взгляде Паганеля.

— Доброе утро, — наконец хрипло сказал он, вынимая сигару изо рта. — Как вам спалось?

— Доброе, — ответил Паганель и вдруг ослепительно улыбнулся. Сердце майора пропустило удар. — Изумительно!

Напряжение откатывало медленно, постепенно, вместе с сыпавшимися на каменный пол частицами пепла. Паганель уселся на кровати, подтянув ноги к груди и обхватив их поверх одеяла голыми, покрывшимися мурашками руками.

— Между прочим, майор, — с усмешкой сказал он, — теперь вы попросту обязаны на мне жениться.

@темы: ФБ, Жюль Верн, Рейтинг, Новогодний фест-календарь 2015, Слэш, Фанфики

Comments

[Росица]

Обязан-то обязан, но, к сожалению, тогда в Британии ещё не были разрешены не только однополые браки, но и однополый секс был преступлением.

А Паганеля всё-таки жалко... ;-(

[Silva ~funny true~]

Вот сколько перечитываю и все не устаю удивляться, какая чудесная вещь получилась! Особенно мне нравится вторая часть, конечно Почему-то каждый раз мне первым делом вспоминаются босые ноги Паганеля, то, как Мак-Наббс о нем заботился, ну, и как подначивал его тоже Какое удивительное сочетание юмора, нежности, трепетности и страстности! Потрясающий коктейль!
А впереди еще два текста-продолжения, ммммм......

[~Тёмная сущность~]

Росица,

Обязан-то обязан, но, к сожалению, тогда в Британии ещё не были разрешены не только однополые браки

Я думаю, оба участника событий все-таки понимали, что это шутка

А Паганеля всё-таки жалко... ;-(

Да, конечно.

Silva ~funny true~, я первую часть сама перечитывать боюсь до сих пор Творческое задание для себя: придумать, как бы переписать это так, чтоб смысл остался, но не было бы настолько неприятно.

Почему-то каждый раз мне первым делом вспоминаются босые ноги Паганеля

Спасибо. Один из моих любимых моментов.

[natoth]

Да, это была сильная вещь на ФБ. Но вот теперь, перечитывая, вспомнила про татуировки Паганеля... в этой версии его сей процедуре не подвергли... и слава богу... даже не знаю, что для него страшнее было бы...
а если бы еще и татуировали, то рейтинг бы зашкалило...

[Росица]

natoth, «в этой версии его сей процедуре не подвергли... и слава богу... даже не знаю, что для него страшнее было бы...»
Думаю, татуировки - однозначно лучше.
1) Этнографически интересно.
2) Не унизительно.
3) выполняется под наркозом (наверняка у маори было что-то одурманивающее).

[Stella Lontana]

*позволю себе вмешаться*
Росица,

Думаю, татуировки - однозначно лучше.
2) Не унизительно.
3) выполняется под наркозом (наверняка у маори было что-то одурманивающее).

Не-а. Мы это летом на ФБ разбирали: fk-2014.diary.ru/p199748177.htm, вторая работа сверху.
Жуть в том, что по ощущениям с татуировками получается примерно то же самое. Только нам Жюль Верн подробностей не рассказывал.

[~Тёмная сущность~]

natoth, спасибо!

Но вот теперь, перечитывая, вспомнила про татуировки Паганеля... в этой версии его сей процедуре не подвергли... и слава богу... даже не знаю, что для него страшнее было бы...

Ага, вечный вопрос третьего левела: что страшнее, рейтинговый слэш или рейтинговый джен
Да, я, честно говоря, думаю, что одинаково страшно.

а если бы еще и татуировали, то рейтинг бы зашкалило...

Не, в такой версии до второй части фика дело бы не дошло. И вообще, нельзя же все сразу в один сюжет.

[Enanta]

Я тут пришла спустя три года, потому что не могу не сказать, какой у вас прекрасный МакНаббс! Очень внимательный и деликатный, но и привыкший командовать и брать дело в свои руки. И язвительный к тому же. Ну и настоящий джентльмен, конечно. Невозможно не влюбиться. Рассказал Паганелю, что он (Паганель) красивый, — молодец!
В общем, спасибо вам большое, пошла я читать продолжение.