ЗФБ-2015: небольшой путеводитель

[natoth]

Уже неделя, как началась Зимняя Фандомная Битва (ЗФБ), и в ней участвуют команды по приключенческим канонам.
Следить за выкладками вы можете здесь:  WTF Combat 2015
Голосование проводится тут:  WTFC: voting
Зимний Инсайд и прочие обсуждения можно прочитать вот тут:  WTF Inside
Предварительная статистика голосований публикуется здесь:  Minion of Doc

---

На правах рекламы и агитации кидаю баннеры команд, которые могут быть интересны для участников сообщества (тех, которых еще не засосала ЗФБ).

много баннеров

Конкурсные команды (за которые можно голосовать):

WTF Sea Adventures 2015

WTF Hornblower 2015

WTF Sharpe 2015

WTF The Headless Horseman 2015

WTF The Musketeers BBC 2015

WTF Trandafirul galben 2015

WTF mummy 2015

---

И команды, чей канон может пересекаться с нашими, приключенческими:

WTF Richelieu 2015

---

Внеконкурс (в голосовании участия не принимают, просто для души)

Если про кого забыла - кидайте ссылки и баннеры!

@темы: ФБ, Обзоры, Реклама

---

Мудрый Каа и Красная Шапочка

[Росица]

Это вам для поднятия настроения перед выходными, уважаемые сообщники.

Название: «Мудрый Каа и Красная Шапочка».
Автор: Росица
Канон: Р. Киплинг «Книга Джунглей», Ш. Перро «Красная Шапочка».
Размер: 1,5 стр. Word.
Персонажи: Каа, Красная Шапочка. Бабушка, Дровосеки, Волк.
Категория: джен, кроссовер.
Жанр: сказка, юмор
Рейтинг: G.
Описание: Утверждать, что волк мог целиком проглотить человек – полная биологическая неграмотность. Это может сделать только удав!
Предупреждение: В тексте, как обычно, присутствуют пасхалки.
Примечание: При написании фанфика ни один удав, кролик или волк не пострадали.

Мудрый Каа и Красная Шапочка

Мудрый Каа медленно полз по Булонскому лесу. Он был зверски зол и голоден, хотя и не был зверем. Он был голоден как волк. Как целая Сионистская стая волков.

Жрать охота!

Он клял себя за то, что согласился на эту авантюру. В Индии было гораздо больше дичи. Но даже если добыча и не попадалось, там было по крайней мере тепло. А здесь ещё и солнышко толком не греет! И нет ничего съестного, кроме пернатых, которых он при всём желании не может поймать. Даже занюханных кроликов, не говоря уже об оленях или кабанах.

Вдруг он увидел девочку лет 10. На ней была вышитая зелёная кофточка, синенькая юбочка, чулочки, сапожки и тёплая красная шапочка, а в косе – ленточка. В руке она несла корзинку, прикрытую салфеткой.
– Здравствуй, удав, – сказал ему девочка на серпентарго.
– Здравствуй, девочка, – ответил ей удивлённый Каа. – А откуда ты научилась говорить по-нашему?
– Я волшебница, потомица Слизерина. Все его потомки с рождения знают серпентарго.
– А что ты здесь делаешь?
– Я иду к бабушке. Мама послала меня отнести ей пирожок и горшочек маслица.

Тут Каа изменил первоначальный план. Сперва он решил съесть девочку, но потом понял, что бабушка наверняка будет питательней.
– А далеко ли живёт твоя бабушка?
– В избушке на том краю леса.
– Но если ты волшебница, почему же ты не аппарируешь?
– А я не хочу, – заявила девочка. – Я хочу идти медленно, наслаждаться дорОгой, срывать ягодки, нюхать цветочки и слушать пение птичек.
– А спорим, что я тебя обгоню? – поддразнил её удав.
– Да пожалуйста, – пожала плечами девочка.

И они оба отправились в путь Конечно, Каа первым достиг избушки, в которой жила бабушка. Он постучал хвостом в дверь.
– Кто там? – крикнула бабушка.
– Это я, твоя внучка Красная Шапочка, принесла тебе пирожков и горшочек маслица, – сказал Каа, изменив голос.
– Дёрни за верёвочку, дверь и откроется, – ответила бабушка. – А то я уже стара стала, мне трудно подниматься с постели.

Каа дёрнул за верёвочку, дверь открылась, и он вполз в избушку. Он задушил бабушку, а потом проглотил её, выплюнув только очки. И сразу испытал несварение. Ведь ему пришлось глотать бабушку прямо в корсете, панталонах, нижних рубашке и юбке, блузке, верхней юбке, чулках, башмаках, а главное – чепчике!

Пока он страдал, Красная шапочка успела добрести до избушки. Она постучала ногой в дверь.
– Кто там? – крикнул Каа, изменив голос.
– Это я, твоя внучка Красная Шапочка, принесла тебе пирожков и горшочек маслица.
– Дёрни за верёвочку, дверь и откроется.

Красная Шапочка дёрнула за верёвочку, дверь открылась, и она вошла в избушку. Каа задушил девочку, а потом проглотил её, выплюнув только корзинку. И прошедшее было чувство несварения усилилось.

Он решил прошвырнуться по свежему воздуху, чтобы растрясти содержимое ЖКТ. И тут ему попались дровосеки – Гензель и Гретель, брат и сестра. Они увидели, что в желудке у большой змеи торчит что-то большое, и сразу заподозрили неладное. Они отрубили Каа хвост по самые уши, прекратив тем самым его страдания, а потом распороли живот и вытащили оттуда бабушку и Красную Шапочку – мёртвых, но почти невредимых.

Тут прискакал Бурый волк-антисионист. На нём висели 2 перемётные сумы: в одной была бутыль с мёртвой водой, в другой – с живой.

Гретель взяла бутылку с мёртвой водой, окропила тела, и все следы от травм на несостоявшемся удавьем обеде исчезли. Потом она взяла бутылку с живой водой, окропила тела, и бабушка и Красная Шапочка воскресли.

Они крепко обняли и троекратно расцеловали своих спасителей, включая хищника. Когда Красная Шапочка подросла, она вышла замуж за Гензеля.

А Бурый волк продолжал вольготно жить в Булонском лесу, поедая кроликов, чтобы они не доставались всяким там боа-констрикторам или анакондам, столь неуместным в цивилизованной Европе, где позволено ползать лишь безобидным ужикам, ну в крайнем случае – гадюкам.

@темы: Флора и фауна, Джен, Редъярд Киплинг, Фанфики

---

Так вот ты какой, Зорро!

[Росица]

«Зорро (исп. Zorro – лис) – вымышленный персонаж, вариация на тему Робин Гуда, «герой в маске», который приходит на помощь обездоленным жителям Новой Испании».
«Облачившись в чёрный плащ, шляпу и маску, он под видом Зорро (по местным поверьям, так зовут духа чёрной лисицы, который принесёт народу свободу)».
(Вики)

Андская лисица, она же кульпео или андский зорро, – второй по величине после гривистого волка хищник из семейства псовых на южноамериканском континенте. Он действительно воплощает в своей внешности и лисицу, и койота, и даже чуточку серого волка. В результате получается серая с рыжим андская лисица весом до 13 кг, гроза всей мелкой живности в горной части Ю. Америки. Охотится на завезенных сюда в свое время из Европы зайцев русаков, зимой мышкуют, как и наши...

е

Снимал я их в Чили, в национальном парке Торрес-Дель-Пайне. Совсем рядом с туристическим лоджем. Лисицы там людей не бояться. И, как и в любом другом приличном национальном парке, на туристов обращают внимание только в одном случае – если у нас в руках есть для них угощение.

Ещё фоток и обсуждение здесь.

@темы: Флора и фауна, Сторонние ресурсы, вселенная Зорро

---

Иллюстрации Евгения Мигунова к произведениям Кира Булычёва

[Росица]

Оригинал взят в Мигунов-дизайнер-1

О чём рассказывают черновики

Содружество Евгения Мигунова с издательствами «Культура», «Хронос» и «Армада» породило несколько книжных серий о приключениях Алисы Селезнёвой (а также изданий других произведений Кира Булычёва). Для многих последующих переизданий Евгений Тихонович изготовлял дополнительные иллюстрации и новое серийное оформление. Но мало кто знает, с какими трудностями для Мигунова была сопряжена эта работа и какими могли быть обложки «Алисиной серии», если бы издатели прислушивались к пожеланиям художника.

Этот пост – своеобразная «виртуальная выставка» черновиков и вариантов оформления книг об Алисе. Публикую её в Интернете, поскольку ни в одном из возможных альбомов или брошюр этот материал не будет представлен в полном объёме. Надеюсь, это – лишь первый из трёх или четырёх постов о неизвестных работах Мигунова, раскрывающих его дизайнерский талант.

Много картинок

Обложки серии «Приключения Алисы» издательства «Культура» были не цветными, а тиснёными. Для «Хроноса» Мигунов придумал уже более оригинальное оформление суперобложек. Вот его первые миниатюрные наброски:


Рассматривался и такой вариант (эскизы аппликационные):


На некоторых эскизах можно увидеть черновые варианты названий повестей.
Видимо, одним из самых ранних, пробных вариантов композиции был такой:


Практически параллельно велась работа над оформлением серии «Замок чудес» в издательстве «Армада». Определялись композиционные принципы обложек:




Выбирались шрифты:


Шрифтовое оформление предлагалось разнообразное. Шрифты могли стать такими:


Такими:


Или такими:


После выбора окончательного варианта (который, впрочем, оказался не окончательным, т.к. в процессе издания многотомника многократно изменялся) ещё шла работа над определением расположения и композиции заголовков:


И в итоге серия приобрела примерно такой вид:


Года два спустя «Армада» начала работу по изданию многотомной серии «Приключения Алисы», оформление которой на сегодняшний день является, видимо, наиболее удачным из существующих. Однако надо учитывать и то, какие варианты оказались вовсе «за бортом».

Одно из предложенных Мигуновым решений обложек выглядело (в миниатюрном исполнении) так:


Вот другой, более проработанный вариант:


И крупнее – одна из обложек:


Ещё один отвергнутый серийный принцип:


Но, видимо, самой дорогой для Мигунова была идея оформления, основанного на «портретах» Алисы в разных «образах». Этот вариант он разрабатывал очень тщательно, заготовив даже своеобразную «портретную галерею» главной героини:


Кроме того, для разных изданий предлагались и пробовались и совсем иные варианты. Например, такой:


Или такой:


Но читатель видел только то, что попадало на прилавок. Сам Мигунов многократно описывал свои контакты с издателями 1990-х, требовавших от него выполнения худшего варианта из возможных, либо предлагавших вообще выполнить обложку без участия художника. Публикацию этих записей можно было бы назвать «Страсти по Алисе».

Вот только одна из страничек этой «эпопеи» – фрагмент черновика письма Мигунова в редакцию (возможно, неотправленного) от 11.07.1994 с изложением его оценки работы над обложками «Замка чудес»:

«Уважаемые Господа Редакционеры!

Как видно из цвета чернил – пишу кровью сердца.

Сдвигов в качестве обложки (идеи ея) – не вижу. Возможно – сдвинулся я.

Чудовищная, с моей точки зрения – эклектика.
Лишнего настолько много, что просто – диву даёшься обилию технически-кибернетических возможностей. И фантазии.
5 (пять) принципиально отличных шрифтов (не монтирующихся друг с другом и – сами с собой)!
Злоупотребление «тангиром» (замок, похожий на корабль. Сетка из него – очевидно – гарантия от подделки?)
Много лишних полосок-отбивок и оконтуриваний овалов и т.д.
Непонятен принцип отбора «лица» и (pardon!) «задницы» обложки. Если – тематический (по содержанию рассказов в томе) – так и скажите.
Если же это – цвето-декоративное стремление «разукрасить», - то это не совмещается (пока и у меня) с темой рисунка.
Бешеная скорость изготовления и придумки того, что надо сделать – мне не по силам. Чувствую себя – предынфарктненько.

Никогда в жизни не делал обложки по принципу совмещения моего вкуса и модно-эклектического «крутого».
Не вижу, чтобы мои графические трактовки сочетались с 5ю шрифтовыми находками.
Или я испорчу своими рисунками стиль обложки. Или – она меня.
Плюнуть (как Вальк) на результат – мне не позволяет эстетическая совесть.

В общем, я в большом затруднении.

Обещанные Вам раздумья по поводу совмещений «зада» и «переда» попробовал прикинуть.
Вроде бы – к первому тому:
«Алиса на Бронте» (передок)
и «Алиса на дельфинах» (задок)
утряслись.
Но дикое цветовое решение (на отданных вам эскизах) не украшает книгу. Винегрет из шрифтов и цветов, тангиров и виньеток…
Всё это заставляет меня искать лаконичное и цельное цветовое решение.
Я не гожусь в «крутые». Всё-таки 721/2 года. Не мальчик!
[...]»

Этот пост сделан только на материале черновых композиционных эскизов и набросков. Если рассмотреть многочисленные варианты самих обложек (с одной композицией или с различными), то получится тема для отдельной подборки. Возможно, когда-нибудь она и появится.

Благодарю Романа Кобзарева за помощь в подготовке этого поста.

@темы: Иллюстрации, Сторонние ресурсы, Кир Булычев

---

Сердце друга

[Nunziata]

Автор:Nunziata
Беты (редакторы): fitomorfolog_t
Фэндом: Сабатини Рафаэль «Одиссея капитана Блада»
Рейтинг: PG-13
Жанры: Джен, Драма, Агнст
Персонажи: Джереми, Питер, в отдалении - Арабелла
Размер: около 6000 слов
Описание:
1688 год(май-сентябрь). Джереми Питт пытается понять, что происходит с его капитаном
Примечания автора:
Присутствуют цитаты из канона. Упоминается гет



========== Странный "испанец" ==========


Этот бой молодому штурману запомнился надолго. Так случилось, что «Арабелла» вышла в плавание в одиночестве. Ибервиль с Кристианом получили согласие капитана Блада на свой самостоятельный рейд для поддержки соотечественников с французской части Эспаньолы, намеревающихся побеспокоить неуживчивых соседей из Санто-Доминго, а Волверстон занимался кренгованием «Атропос». Был вынужден остаться на Тортуге и Хагторп со своей «Элизабет», нуждающейся в серьезном ремонте.
Блад поначалу собирался дождаться сбора всей эскадры, но неожиданно ему наскучило сидеть в Кайоне, и он решил, по своим собственным словам, «развеяться». Джереми был рад такому решению, потому что безделье не шло на пользу ни команде, ни самому капитану, который в эти дни принялся совершать рейды иного рода - по тавернам Кайоны.
Они были в районе Виргинских островов, когда ранним утром им повстречался испанский корабль, по виду торговый. У капитана Блада вызвал некоторое удивление тот факт, что «испанца» занесло довольно далеко на восток от обычного пути, которым караваны шли в Пуэрто-Рико. Тем не менее, он отдал приказ атаковать галеон.
Завидев пиратов, «испанец» и не подумал бежать, хотя имел такую возможность. Ну что же – им часто приходилось иметь дело с храбрым противником. Корабли быстро сближались, и после нескольких пушечных залпов подошедшая вплотную «Арабелла» своим бортом ударила в высокий борт галеона. Блад стоял на квартердеке в кирасе, но поскольку ничего не предвещало неприятностей, он приказал возглавить призовую команду Дайку.
С дикими воплями корсары бросились на абордаж. Однако с галеона им ответил не менее дикий рев, вырывающийся из множества глоток. Из трюмов на палубу испанского корабля выскакивали все новые и новые солдаты, вооруженные алебардами. Судя по всему, они и составляли груз корабля. Дичь была зубастой, и охотникам грозила опасность поменяться с ней местами. Абордажная команда немедленно оказалась в меньшинстве, а путь к отступлению был практически отрезан.
- За мной! – рявкнул Блад.
Он сбежал на шкафут и, схватившись за один из свисающих канатов, перемахнул на галеон прямо на испанских солдат.
- Питер! – Джереми подскочил к борту.
Ему на мгновение показалось, что Блад напоролся на алебарды. Но тот уже рубился, прорываясь к Дайку и его ребятам, рубился с такой яростью, что заставил испанцев попятиться.
«Как одержимый!» - пронеслось в голове у молодого штурмана.
Другие корсары вслед за капитаном Бладом прыгали на испанский корабль, и ожесточенно сражающейся абордажной команде все же удалось вырваться из кольца солдат и отступить к «Арабелле». Оставшиеся на ее борту пираты непрерывно палили по испанцам, прикрывая отход. Питт уже стоял за штурвалом, напряженно наблюдая за побоищем, когда до него долетел громкий голос Блада:
- Отваливаем! Джереми, курс норд!
Дичь попыталась настоять на продолжении знакомства, но пираты, огрызаясь мушкетным огнем, уже отталкивались баграми от галеона. Полоска воды между двумя кораблями неуклонно расширялась, и через несколько минут в бой вновь вступили канониры. Питту пришлось применить все свое умение, чтобы ядра причинили как можно меньше ущерба «Арабелле», и хорошо еще, что галеон, который получил повреждения еще до начала абордажа, не преследовал их.
Не менее дюжины убитых из команды «Арабеллы» остались лежать на испанском корабле. Корсары, злые от неудачи, как все морские черти вместе взятые, долго выкрикивали оскорбления в адрес испанцев и грозно потрясали в воздухе абордажными саблями. С галеона доносились едва различимые из-за расстояния ответные проклятия «еретикам и собакам».

Едва миновала опасность, Джереми передал штурвал одному из рулевых «Арабеллы» и зашел в капитанскую каюту. Снявший кирасу Блад сидел в кресле. Стол перед ним был завален картами, и он склонился над ними, что-то изучая. Это показалось странным молодому штурману, ведь если позволяла обстановка, Блад сразу приступал к оказанию помощи их раненым. Хотя в этот раз, несмотря на жаркую схватку, раненых было мало – те, кто получил серьезные ранения и упал под ноги сражающихся, не имели шансов на спасение...
Корсарам повезло, что теснота палубы не позволила испанцам развернуться как следует.
- Откуда взялся этот чертов галеон? – буркнул молодой человек.
Блад поднял голову и, хмурясь, ответил:
- Возвращается из какого-то набега.
- Солдаты, похоже, из регулярной армии. И всего один корабль?
- Возможно, отстал от своих. Какая нам теперь разница?
Капитан, естественно, был не в духе, но Джереми это не остановило, он и сам был сердит:.
- А ты тоже хорош, Питер! Опять полез черту в зубы!
Сердиться у него получалось плохо. Пожалуй, сердился он только тогда, когда по-настоящему пугался за Блада.
- Боже, Джерри! – неожиданно развеселившийся Питер приподнял брови и с иронией взглянул на него. - Ты напоминаешь мне нянюшку, которая норовит водить своего воспитанника на помочах тогда, когда он уже бреется.
- Ты, боюсь, никогда не вырастешь! - с досадой пробормотал Джереми. - Даже когда поседеешь!
- Не слишком-то ты почтителен к капитану, штурман Питт, - усмехнулся Блад. Он помолчал, затем добавил, пожимая плечами: - К тому же, обычно мне везет...
- Ладно, можешь не рассказывать мне о своих подвигах! - проявил еще большую непочтительность штурман. - Я знаю, что удача капитана Блада вошла в присловье. Но эта леди весьма переменчива нравом и когда-нибудь ей надоест осыпать тебя своими милостями...
- Но пока-то не надоело, - прервал его Питер. - Брось, Джереми! Мы выпутались в этот раз, выпутаемся и в другой. Успокойся.
Питта подобное заявление совсем не успокоило. Он обиженно насупился, думая о том, что слишком часто в последнее время их капитан, очертя голову, с бешенной яростью бросался в бой. Вот как сегодня. Неудивительно, что испанцы дрогнули. Да, Питеру везло, и корсары молиться на него были готовы, но Джереми все сильнее тревожился за своего друга, который безоглядно рисковал собой, не переставая испытывать судьбу.
Он вздохнул и, вглядевшись в лицо Блада, заметил складку, залегшую меж его бровей и какую-то подозрительную бледность, проступающую сквозь загар.
- Ты хорошо себя чувствуешь? - озабоченно спросил молодой человек.
- Нет ничего, заслуживающего твоего столь обеспокоенного взгляда, дорогой Джереми, – Питер вновь попытался усмехнуться, но усмешка получилась кривой.
Он потянулся за еще одной картой, лежащей чуть дальше остальных, и вдруг, скрипнув зубами, откинулся на спинку кресла. Джереми увидел, как на висках Питера выступила испарина, а лицо сделалась серым.
- Ты ранен?! И сидишь тут с этим чертовыми картами? Да еще веселишься! - воскликнул он, злясь уже всерьез.
- Ерунда, я же сказал тебе.
- Дай взглянуть! - Джереми обошел стол и пораженно уставился на правую ногу своего капитана, перетянутую окровавленной тряпкой чуть выше колена. – И это ты называешь ерундой?!
- Кто здесь врач? – осведомился Блад. – Не смотри на меня с таким ужасом, я всего лишь ненароком потревожил рану. Клянусь, что не собираюсь прямо сейчас переселятся в лучший мир.
- Как это произошло? И как ты добрался до каюты? Где Бенджамен? – стараясь как можно быстрее вывести «Арабеллу» из-под пушечного огня противника, штурман не заметил, когда Блад прошел к себе. И теперь он забрасывал Питера вопросами, возмущенно глядя на него. А капитана, похоже, забавляла ситуация в целом и встревоженный вид его штурмана в частности.
- Отвечаю по порядку: один прыткий испанец полоснул меня своей алебардой, ничего страшного, заживет. Добрался я с помощью Дайка, впрочем, я смог бы проделать это и без его помощи, рана неглубокая. Бенджамен сейчас придет, он отправился греть воду.
При этих словах молодой человек покосился на ногу Блада: штанина насквозь пропиталась кровью, а тот как будто и не замечает! И Бенджамен, верно, свалился за борт со своей водой!
- Кровищи-то сколько, - пробормотал Питт, - ты уверен, что ничего серьезного?
- Уверен. И хватит уже об этом. Царапиной больше...
Если бы царапиной! Джереми содрогнулся, представив как острая сталь входит в тело, рассекает кожу и мышцы...
Ему везло, если, конечно, не считать Бишопа, спустившего с него шкуру в памятный день их освобождения. Но тогда молодой моряк был в бредовом отупении, вызванном болью и отчаянием. Сейчас он почти не помнил подробностей. А так - за все время плавания в Карибском море он отделался лишь парой контузий.
Почти в каждом бою у них были потери, случалось, и капитан был ранен, но почему-то в этот раз Питт словно чувствовал боль раны, которой Блад старательно не придавал значения, и волновался за этого насмешливого человека, ставшего ему не просто другом, а старшим братом. Возможно потому, что в глазах самого Питера вдруг появилось безразличие.
Наконец вернулся Бенджамен, и молодой человек поймал взгляд Блада, явно желающего, чтобы Питт вышел. Ну уж дудки! Он набычился и упрямо сказал:
- Я останусь. Говори, что надо делать.
Блад вздохнул:
- Хорошо... Тогда не уподобляйся жене Лота, а возьми мою сумку. И помоги мне перебраться вон на тот рундук. Придется наложить пару швов.
У Джереми вдруг пересохло в горле, и он поперхнулся, поняв, что Питер собрался сам себя штопать. Раньше это как-то ускользало от его сознания.
- Так ты сам...
- Ну а кто же еще. Разве что ты окажешь мне такую любезность.
Его невозможный друг усмехался, видя, как молодой человек меняется в лице. Черт, Блад наверно будет усмехаться и в день Страшного суда!
«Ну, я и дурак! Кто же еще...» - потерянно подумал Питт.
Он не боялся вида крови и ран, но ему не приходилось присутствовать при хирургически операциях, тем более, что врач являлся также и пациентом.
... Это оказалось совсем не просто и не быстро. Как Джереми и опасался, рана была намного серьезнее, чем утверждал Питер, и «парой швов» не обошлось. А молодой человек не знал толком, что и делать. Бенджамен, давно уже помогавший Бладу в лечении раненых, разбирался во всем гораздо лучше Питта и быстро подавал требуемое. Так что тому оставалось только прижимать раненую ногу к покрытому полотном рундуку. По ставшему совсем белым лицу Питера время от времени пробегала судорога боли, однако он сосредоточено продолжал орудовать иглой, поражая Джереми своей выдержкой. Но вот последний узелок был завязан, и Блад прислонился спиной к переборке, тяжело дыша.
- Все... Бен, наложи повязку, - тихо сказал он, - Переведу дух, потом проверю, как там ребята.
- Какие проверки! – простонал Питт в отчаянии. - Никто не помирает, иначе его уже притащили бы сюда! Тебе лежать надо, Питер!
- Я как раз и собираюсь прилечь. Будь так любезен, штурман Питт, теперь помоги своему капитану взять курс на койку, - в голосе Блада вновь уже звучала насмешка.
- Черт, Питер, ты когда-нибудь прекратишь насмехаться?
- Надеюсь, что нет, Джерри. Ну же, полный вперед!
Джереми отстранил закончившего перевязку Бенджамена, и Питер медленно встал, опираясь на сильное плечо штурмана. Они добрались до койки, и Джереми помог Бладу лечь и устроить раненую ногу, потом заботливо укрыл его.
- Ну вот, порядок. Спасибо, - кажется, Питер посмотрел на него с удивлением?
От этого взгляда у Джереми внутри возник холодный ком, будто он залпом выпил кружку ледяной воды, да не одну. Чему удивляется Питер? Тому, что Питт возится с ним?
- Мне-то за что... А теперь дрыхни, капитан, – нарочито грубо ответил он и моргнул, потому что его зрение на миг утратило ясность: - Я зайду к раненым вместе с Бенджаменом. Если там кто-нибудь и вправду загибается, будь спокоен, мы дадим тебе знать.
- Обязательно, - пробормотал Блад, - Я сейчас...
Питт поманил рукой Бенджамена, и они вышли из каюты, прихватив сумку с лекарствами и тихо закрыв за собой дверь. Не успели они сделать и пары шагов, как столкнулись с Дайком.
- Где капитан? - громко спросил он.
Джереми поволок его прочь от дверей каюты, шипя при этом, как целый клубок рассерженных гадюк:
- Не ори, сделай милость! Капитану нужен отдых! Что стряслось? Кто-то при смерти? Нападение? Испанцы? Кит Ионы?
- Ничего такого, – сбавил обороты лейтенант, - Но Питер собирался заняться ранеными...
- Сегодня мы за него, - тоном, не терпящим возражений, заявил Питт. – Ты что, не видел,что ему самому досталось? И другим передай, пусть никто его не тревожит... до утра хотя бы.
Дайк неуверенно посмотрел на них, вероятно, сомневаясь в их способностях, но промолчал.
С ранеными пришлось повозиться, хотя к радости Джереми, ничего серьезного, что потребовало бы вмешательства Блада, не было. Хватило навыков Бенджамена, а неопытность Питта искупалась его рвением.
Поздно вечером Джереми поднялся на палубу. «Арабелла» отошла уже далеко от места боя, погода стояла хорошая, и на следующий день на горизонте должна была показаться Тортуга.
Ему не давал покоя безразличный взгляд Блада. Поэтому, удостоверившись, что за штурвалом стоит их самый опытный рулевой и корабль придерживается выбранного курса, он решил приглядеть ночью за Питером, впервые задумавшись о том, что тот по нескольку раз за ночь выходил проведать их раненых и оставался один на один со своей болью, когда ему самому бывало худо. Правда, всегда был еще Бенджамен, да и его капитан, не привыкший к такому вниманию и заботливости, мог попытаться выставить Джереми вон, но молодой моряк решил, что сегодня ему следует ослушаться приказа.
Блад все еще спал, когда он вошел. Рядом с койкой на полу стояла зажженная лампа, на рундуке у окон примостился клюющий носом Бенджамен. Он вскинулся, увидев Джереми, но тот махнул ему на дверь и шепнул:
- Иди спать, я побуду здесь.
На лице слуги Блада отразилось удивление, но он молча поклонился и вышел.
Питер пошевелился, застонал.
Неслышно ступая, Джереми подошел к койке и с беспокойством взглянул на него: похоже, у капитана жар, вон как раскраснелся, пряди волос прилипли к мокрому лбу. Молодой человек растерянно огляделся и заметил на столе две небольших бутылочки с какими-то снадобьями, выставленные, скорее всего, Бенджаменом. Стоит ли будить Питера, чтобы он выпил лекарство? Наверное, надо хотя бы положить ему на лоб холодную тряпку... Зря он влез в это дело, Бенджамен наверняка справился бы лучше. Пока он раздумывал, Блад открыл глаза.
- Джерри? – изумленно спросил он, - Что ты тут делаешь?
- Тебя караулю, чтобы не сбежал, - проворчал Питт
- От вас сбежишь... Почему вы не разбудили меня? Как там раненые?
- Обошлись своими силами. Все живы.
- У меня, оказывается, появились конкуренты? Ну что же, благодарю...Теперь кликни Бена и отправляйся спать.
- Я только что отослал его. Придется тебе терпеть мое общество. Лучше скажи, что тебе дать, у тебя жар... Пить хочешь?
- Жар - это нормально. Да, будь добр, принеси воды и вон те настойки.
Питер сел на кровати и плеснул понемногу из каждой бутылочки в кружку воды, которую держал Джереми. Напившись, он спросил:
- Каковы твои дальнейшие намерения?
- Посижу тут, может, тебе еще что-то понадобится...
- В этом нет никакой необходимости, что на тебя нашло?
Питт упрямо наклонил голову и промолчал.
- Ей-богу, нянюшка - это еще мягко сказано, ты квохчешь надо мной, как курица-наседка! - сказал Блад, не скрывая своей досады.
Молодой моряк подавил обиду и негромко ответил:
- Я не помешаю тебе, считай, что меня нет.
Питер устало вздохнул:
- Джереми Питт, ты необыкновенно навязчив.
Потом равнодушно добавил, осторожно вытягиваясь на койке и закрывая глаза:
- Оставайся, если хочешь.
Джереми постоял рядом с ним еще несколько минут, потом отошел и устроился на рундуке, с которого прежде согнал Бена. Он задумчиво смотрел на задремавшего Блада.
Что происходит с их капитаном? Питт не мог бы сказать точно, когда это началось, но смутные подозрения в том, что дело неладно, у него возникали и раньше. Просто сегодня разом нахлынули все эти мысли, и ему стало не по себе.
Может быть Питт и не отличался особенной интуицией, но Питера он чувствовал. Это проявилось еще когда они были в Бриджоутерской тюрьме, и особенно после того, как они они прошли, скованные вместе, тот ужасный путь из Бриджоутера в Таунтон. А потом были месяцы ада на плантация Бишопа. Без дружеской поддержки Блада молодой моряк, вероятнее всего, лишился бы рассудка. Даже в тех невыносимых условиях в Питере горела искра, и благодаря этому свету душа Джереми смогла удержаться на самой кромке и не соскользнуть в бездну.
На Тортуге Блад долго колебался, не желая становится корсаром. Все здорово давили на него, в том числе и сам Джереми, и в конце концов Питер, смирившись, уступил им и принял командование «Арабеллой». Смирившись ли?
Тогда молодой моряк не придал значения сомнениям своего друга, он был несказанно рад, что все устроилось, да и Блад казался ему вполне довольным жизнью. Капитан воодушевленно принялся оснащать «Арабеллу», и вскоре они вышли в их первое плавание. А дальше – удачи следовали одна за другой, и капитан Блад быстро стал одним из самых прославленных флибустьеров Карибского моря. Их охватила эйфория - от свободы, от той кажущейся легкости, с которой Блад одерживал победы.
Конечно же, и тогда не все было гладко, и Питту приходилось видеть своего капитана не только в момент триумфа, но и неуверенным, и усталым.
Но с некоторых пор все пошло... странно. Он подумал об их операции в Маракайбо. Да, Маракайбо! Там у него и возникли первые подозрения. Абсолютно все тогда надеялись - да что надеялись, - были уверены, что Блад непременно найдет выход из той западни, в которой оказалась пиратская эскадра. И никто, даже его близкие друзья - Хагторп и такой проницательный француз Ибервиль, не желал не то, чтобы шевельнуть мозгами, а хотя бы заметить, как измотан Питер... Все требовательно смотрели на капитана Блада и ждали, что готовое решение выскочит из него на всеобщее обозрение, подобно рождественскому поросенку, которого на блюде ставят посреди стола. В итоге так и случилось, но в Маракайбо у Блада началась бессонница.
Если Питту случалось выйти ночью на палубу, он почти всегда замечал полоску света под дверью капитанской каюты. Неизвестно, спал ли Питер хоть пару часов. Утром он всегда был энергичен и подтянут, но Джереми стал замечать, что в его глазах все чаще мелькала непонятная тоска.
После того, как они выбрались из ловушки, молодой человек как-то завел разговор на эту тему, но смутился под спокойным и слегка насмешливым взглядом светлых глаз Блада. И, как всегда, тот отшутился и непринужденно перевел разговор на другое.
И что же делать? Питт тяжело вздохнул, его сердце сжалось от неясных дурных предчувствий. Он постарался отогнать мрачные мысли и уверить себя, что это временно и все пройдет...


========== Мисс Бишоп ==========

«Арабелла» благополучно достигла Кайонской бухты, где их ждали остальные корабли в полной боевой готовности. Прошло две недели. Раненая нога перестала беспокоить Питера Блада. По крайней мере, он уверял в этом молодого человека, опираясь на трость и расхаживая по палубе «Арабеллы». Настроение капитана значительно улучшилось, и тревога Джереми улеглась. Почти. Он начал надеяться, что душевный кризис Блада миновал – или вовсе явился плодом воображения молодого человека.
На следующее утро после неудачного абордажа Питер потребовал свою трость и похромал к раненым корсарам. Очевидно, Блад не доверял своим нежданным помощникам, но, убедившись в терпимом состоянии страждущих, он удовлетворенно хмыкнул и с тех пор подтрунивал над своим молодым другом, обращаясь к нему «коллега» и спрашивая совета по тем или иным методам лечения.
Капитан Блад собирался выйти в море, правда, пока без определенной цели. Впрочем – цель всегда была - отправиться к путям следования караванов, идущих к Кубе или в Старый Свет и понадеяться на свою удачу.
Уже был назначен день отплытия. Накануне вечером на Тортугу обрушился шторм. Порывы ураганного ветра выворачивали с корнем деревья. В гавани несколько кораблей получили повреждения, и надо же было одному французскому каперу, который днем ранее пришел в Кайону на новеньком бриге, встать совсем рядом с «Атропос»! Его корабль сорвало с якоря и швырнуло на фрегат Волверстона.
Капитаны в красочных и забористых выражениях взваливали вину друг на друга. Между ними едва не вспыхнула драка. Вмешался Блад и помощник французского капитана, и разъяренных корсаров растащили. А Блад, во избежание дальнейшего накала страстей, попросил Волверстона остаться на борту «Арабеллы». Волверстон согласился, яростно вращая единственным глазом и посылая ко всем чертям растяпу-француза, который предпочел кутить на берегу вместо того, чтобы подготовить свой бриг к шторму. Было очевидно, что «Атропос» не скоро еще сможет выйти в море.
Эскадра покинула Тортугу в конце мая. Плавание шло своим чередом, с некоторыми приключениями, как же без этого, но в целом это был вполне обычный рейд.
В начале сентября у Малых Антильских островов они попали в шторм. После многочасовой борьбы со стихией «Арабелла» оказалась оторванной от остальных кораблей. Капитан Блад принял решение вернуться в Кайону, полагая, что и остальные его капитаны сделают то же самое.
Джереми Питт радовался юго-восточному бризу, который резво нес корабль к Наветренному проливу, не подозревая, что этот бриз несет Питера Блада навстречу его судьбе.
Позже, вспоминая об этом, Питт почти сожалел, что шторм не трепал их еще один день, или ветер не был встречным, или, в конце концов, что тот французский бриг бросил якорь рядом с «Атропос», а не «Арабеллой».
Они были вблизи берегов Эспаньолы, когда повстречались с испанцами. Капитан Блад еще издали узнал флагман испанского адмирала, который в сопровождение еще одного корабля появился прямо по курсу. И, конечно, Блад не собирался уклоняться от боя. А у молодого штурмана мелькнула мысль, что не сглазил ли он своего друга, говоря про то, что фортуне надоест возиться с Питером.
Однако, что касается сражения, то удача капитана Блада, помноженная на талант и смелость, не изменила ему. Вклиниться между галеонами и выстрелить с двух бортов! Дону Мигелю и в голову не могло прийти, что Питер отважится на подобное. Абордаж также не принес никаких неожиданностей. Когда все закончилось, Блад отправился на «Милагроссу», чтобы лично поприветствовать своего давнего врага.
С палубы «Арабеллы» Джереми мог видеть на юте галеона высокую фигуру дона Мигеля, а неподалеку от него, на полуюте, стройную молодую женщину в светлом платье и какого-то расфуфыренного малого. Пассажиры? Должно быть, испанец настолько был уверен в своей победе, что ввязался в бой, не думая об их безопасности. Питт мельком глянул на них и перевел взгляд на Питера Блада. Тот шел по палубе, легко и не без элегантности преодолевая препятствия в виде обломков снастей и тел убитых. Вот он остановился перед адмиралом и обратился к нему. Джереми не разобрал слов – далековато, к тому же наверняка Блад говорил по-испански, но зрение моряка позволяло молодому человеку прекрасно видеть происходящее. Судя по тому, как взвился дон Мигель, пары фраз хватило, чтобы довести адмирала до белого каления. Ого, испанец даже схватился за шпагу! Джереми подался вперед, но Питер уже сжимал руку адмирала своей, продолжая что-то говорить. Испанец обмяк, а Питер махнул рукой на шлюпки.
Обошлось. Но Джереми покачал головой, думая, что ироничный ум и острый язык Блада когда-нибудь точно доведут их хозяина до беды. Питеру непременно надо было бросить очередной вызов мстительному испанцу, а после этого спокойно повернуться к тому спиной, не обращая внимания на то, что рука дона Мигеля все еще лежит на эфесе шпаги... И, как и следовало ожидать, капитан отпускает пленных.
Теперь капитан Блад взглянул на пассажиров и замер на мгновение, а потом, спотыкаясь, взбежал на полуют. Он склонился в учтивейшем поклоне и тут же, резко выпрямившись, отпрянул, будто со всего маха налетел на стену. Что это с ним? Питт попытался рассмотреть молодую женщину, черты лица которой показались ему смутно знакомыми. Питер, похоже, знает ее. Английская леди на испанском корабле? Возможно ли такое? Из... Сомерсета? У Джереми екнуло сердце, и он еще пристальнее уставился на девушку.
Тем временем Блад повернулся, чтобы уйти, и спутник леди, который уже несколько минут что-то возмущенно доказывал Питеру, схватил его за руку. Тот, никогда не терпевший подобных вольностей, довольно невежливо вырвал руку и быстрым шагом сошел на шкафут.
Загадочные пассажиры не спешили присоединится к команде галеона, спускающей шлюпки. Напротив, они медленно двинулись в сторону «Арабеллы». По пути к ним подбежала юная мулатка, видимо, горничная леди.
Удивленный Питт смотрел, как они приближаются, и вдруг понял, что тоже знает эту красивую стройную даму. Мисс Бишоп! Бог мой, племянница чертова ублюдка Бишопа! Каким ветром ее занесло на корабль дона Мигеля?! Как он сразу не догадался, он же видел ее! Хотя это было всего несколько раз и то – издали. Да и при мысли о Барбадосе перед глазами вставали гнусные рожи надсмотрщиков, самого полковника и бесконечная стена тростника, а не хорошенькое личико мисс Бишоп. У Джереми даже зачесалась исполосованная когда-то спина, и он чертыхнулся. Ну и что, интересно, Питер собирается делать с этакими гостями?
Однако несмотря на тяжелые воспоминания, Джереми посочувствовал девушке: наверняка для мисс Бишоп не являлось пределом мечтаний оказаться в руках бывших рабов ее дяди.
В любом случае, им нечего опасаться, Питер вон и дона Мигеля отпустил. И приснопамятного дядюшку мисс Бишоп тоже. Высадит их в каком-нибудь попутном порту, и дело с концом.
Мисс Бишоп со своим спутником перешла на борт «Арабеллы», и молодой штурман убедился, что на ее лице нет ни следа страха, более того, ее взгляд был полон гнева, а губы твердо сжаты. Вот и славно, - усмехнулся Питт и выбросил из головы терзания племянницы Бишопа.
Блад вместе с призовой командой все еще был на борту «Милагроссы».
Питту следовало ожидать его решения о том, куда же теперь должна направится «Арабелла».

- Джереми, курс на Порт-Ройял!
Голос Блада звучал неожиданно резко, а уж тем более неожиданным был приказ. Молодой человек подумал, что ослышался:
- Как – на Порт-Ройял?! Ведь там...
- Мистер Питт, вам не понятен приказ? – оборвал его Блад. - Курс на Порт-Ройял!
Никогда еще Питер не обращался к нему подобным образом. Джереми изумленно воззрился на своего капитана и оторопел, увидев, какая ярость полыхает в синих глазах. Ярость, непостижимым образом переплетающаяся с мучительной болью...
- Питер, – сдавленным голосом начал он.
Но Блад уже отвернулся от него и медленно подошел к фальшборту. Побелевшие от напряжения пальцы Питера впились в нагретое полуденным солнцем полированное дерево, будто он намеревался смять мореный дуб как гнилушку. Капитан постоял так какое-то время, а затем ушел в свою каюту, не сказав больше ни слова и оставив бедного Питта в полном смятении.
За обедом в кают-компании собрались все офицеры «Арабеллы» и внезапные пассажиры. Блада не было, Джереми заметил, как Бенджамен отнес обед в капитанскую каюту.
Питт успел узнать, что спутником мисс Бишоп был настоящий лорд. В другое время молодой моряк не отказал бы себе в удовольствии поглазеть на столь важную птицу, но сейчас все его мысли были о поистине пугающей перемене, которая произошла в Питере Бладе. Джереми перебирал в памяти события этого утра, и обостренное тревогой за Питера чутье подсказывало ему, что именно встреча с племянницей Бишопа могла так подействовать на его капитана.
И это вызывало у штурмана Питта недоумение. C женщинами - кем бы они не были - Блад обращался с непринужденной учтивостью, однако никому не позволяя вывести себя из равновесия. Ни развязной или истеричной девице из таверны Кайоны, ни капризной даме на приеме губернатора д'Ожерона.
Конечно, мисс Бишоп была племянницей его врага. Считал ли он и девушку своим врагом? Джереми сомневался. К тому же, в самых опасных ситуациях и обобенно - перед лицом врага, Блад всегда сохранял самообладание. А сегодня у Питера был взгляд смертельно раненого зверя. Что же случилось?
Тем не менее, вся команда с подчеркнутой предупредительностью относилась к незваным гостям. А самое главное – они же идут в Порт-Ройял! И Джереми был уверен - не для того, чтобы взять за пассажиров выкуп. Питер не из тех, кто стал бы таким образом сводить счеты. Тогда зачем он решил сунуть голову в волчью пасть?
За столом царило молчание. Мрачный Волверстон работал челюстями, ни на кого не глядя, а Дайк, буркнув что-то, весьма отдаленно напоминающее извинения, быстро ушел, не закончив обед. Джереми безо всякой приязни посматривал на мисс Бишоп и продолжал теряться в догадках.
Наконец Нэд поднялся и неуклюже кивнув гостям, покинул кают-компанию. Питт тоже встал и шагнул было к двери, но внезапно девушка заговорила с ним:
- Мистер Питт, не были ли вы среди тех, кто бежал с Барбадоса вместе с капитаном Бладом?
- Да, мисс. Я тоже был одним из рабов... вашего дяди, - дерзко ответил он, рассчитывая смутить девушку.
Но ее это не остановило, и она продолжала задавать все более и более странные вопросы. Мисс Бишоп спрашивала про ссору капитана Блада с Левасером из-за дочери губернатора д'Ожерона. Питт отвечал, дивясь про себя, откуда ей это известно и почему вызывает такой интерес. Но вот, кажется, девушка узнала все, что хотела, и штурман облегченно перевел дух: ну и характер же у племянницы полковника, это же надо, с какой настойчивостью и ничуть не стесняясь, выведывать подробности той гнусной истории. Он уже взялся за дверную ручку, но еще раз остановился.
Девушка была бледна, и молодой человек c удивлением заметил печаль в ее глазах. А она-то что грустит? Ее тревожит собственное будущее? Досадуя на свою мягкосердечность, Джереми все же счел нужным развеять возможные опасения мисс Бишоп:
- Может быть, вам будет приятно узнать, что капитан изменил для вас курс корабля. Он намерен высадить вас на Ямайке, как можно ближе к Порт-Ройялу. Мы уже сделали поворот, и, если ветер удержится, вы скоро будете дома.
- Мы очень признательны капитану… - протянул лондонский лорд.
- Да… вы можете быть ему признательны, - с горечью усмехнулся Питт. - Капитан очень рискует. Вряд ли кто согласился бы так рисковать на его месте. Но он уж всегда такой…



========== Ночь перед Порт-Ройялом ==========


Весть о новом курсе корабля быстро разошлась среди команды и совсем не вызвала воодушевления. Идти прямиком к главной базе английского флота в Карибском море!
Вроде бы ничего не происходило, но чутье подсказывало Питту, что среди команды нарастает напряжение – и это не было привычным напряжением перед боем. Ему не нравились угрюмые лица пиратов, их настороженные взгляды. Не хватало еще только бунта команды...
В молодом штурмане крепла решимость поговорить с Бладом. О чем? Разумеется, не о том, чтобы вновь изменить курс и избавиться от неудобных гостей где придется, но... хотя бы узнать у Питера, как он собирается осуществить их высадку. А то с капитана станется заявится чуть ли не на рейд Порт-Ройяла. Хорошо бы подойти, не зажигая огней, под покровом темноты и высадить пассажиров в шлюпку, держась при этом на достаточном расстоянии от берега и как можно дальше от города, еще лучше - с противоположной стороны острова. Только вот какое оно - расстояние, достаточное безопасное для «Арабеллы»? Воды Ямайки представляли для корсаров нешуточную опасность, их могли перехватить и в десятке миль от берега.
Джереми посмотрел на солнце, почти погрузившееся в море. Капитан Блад до сих пор оставался в своей каюте. Подойдя к ее дверями, Джереми набрал в грудь побольше воздуха и подобрался, как перед прыжком в воду. Холодную. И с приличного обрыва. Он выдохнул и постучал в дверь.
Капитан отозвался не сразу. Джереми подумал, что, возможно, тот куда-то вышел, и собирался отступить от двери, когда прозвучал очень спокойный голос Блада:
- Войдите.
Питт толкнул створку и шагнул в каюту. Капитан стоял спиной к нему, заложив руки за спину, и смотрел в сгущающуюся темноту за окнами. На столе красовался поднос с нетронутым обедом, а рядом – раскупоренная бутылка рома. Правда, почти полная.
Блад обернулся к нему и все так же спокойно спросил:
- Чего тебе, Джереми?
Облегченно переведя дух, Питт ответил:
- Я хотел узнать, куда конкретно мы идем. Не в гавань же Порт-Ройяла...
Губы Блада на мгновение скривились в поистине дьявольской усмешке:
- А почему бы и нет? - но он тут же справился с собой и буднично сказал: - Не в гавань. Не о чем беспокоиться.
- Как раз есть о чем! – строптиво возразил Питт. – Питер, команда волнуется!
Капитан будто не услышал его. Скользнув по Джереми пустым взглядом, он вновь уставился в темные окна. Молодой человек почувствовал, как его охватывает отчаяние.
- Да что с тобой творится? Никто не захочет украсить собой виселицу Порт-Рояйла! Люди не понимают, зачем этот безумный и совершенно ненужный риск! Пока все еще спокойно, может они думают, что вы договорились о выкупе. Но нельзя пренебрегать таким настроением команды! Даже тебе - с твоим авторитетом!
- Разве ремесло пирата, - Блад как будто выплюнул это слово, - предполагает спокойную жизнь? Людям следовало бы попривыкнуть к риску. Прежде это не вызывало у них возражений...
- Милостивый Боже, Питер! - взорвался доведенный до крайности Джереми. - Но сейчас-то все по другому! Если ты печешься о благополучии мисс Бишоп – да ради Бога! Но не до такой же степени! Доставил бы ее хоть в Сен-Никола, откуда они недавно отплыли. Совать свою голову в петлю? Во имя чего?!
Блад круто развернулся и с искаженным от гнева лицом сделал несколько быстрых шагов к Джереми.
- Мистер Питт! – с расстановкой произнес он, свирепо глядя на молодого человека.
Во ответном взгляде его штурмана были боль, недоумение и какое-то отчаянное бесстрашие. Блад остановился, провел по лицу рукой. Джереми увидел, что в глазах Питера больше нет ярости, только - неимоверная усталость.
- Ты закончил? Теперь сделай милость, оставь меня. Я еще должен подумать, как нам приблизиться к Ямайке, - тихо сказал Блад.
А молодой моряк вдруг потрясенно прошептал:
- Это мисс Бишоп? Все же из-за нее, да? Питер, неужели ты ...
- Убирайся, - бесцветным голосом ответил капитан, не дав ему договорить.

Джереми Питт стоял в тени фок-мачты в полной растерянности от своей неожиданной догадки: его будто кто-то толкнул, и слова слетели с языка прежде, чем он успел осознать их. Он несколько раз глубоко вздохнул и вытер пот со лба, пытаясь справиться со жгучей обидой и собраться с мыслями.
Питер и мисс Бишоп. Племянница их жестокого хозяина. Как это оказалось возможно, когда? Хотя возможность-то у Питера была...
Молодой человек рассеянно коснулся фок-мачты рукой, затем уселся прямо на палубу, скрестив ноги и привалившись к мачте спиной. И подумал о названии корабля.
Конечно, они увидели в этом выборе лишь иронию своего капитана. Питер превосходно умеет скрывать свои чувства. А... эта мисс, она что? Да ничего, судя по обстоятельствам встречи.
Но почему Питер так взбеленился? Совсем на него непохоже, пусть даже его чувства и остались без ответа. Как мисс Бишоп это удалось? Что толку гадать, сам Джереми никак не мог претендовать на звание знатока женщин. Молодой человек почувствовал к девушке почти неприязнь. Однако, он не мог отказать ей в твердости характера и самообладании. Сохранить присутствие духа, оказавшись в такой опасной ситуации!
Да... И несмотря ни на что, Питер отдал приказ идти к Ямайке... Впрочем, как раз это меньше всего удивляло штурмана: их капитан вполне мог пойти на подобное безрассудство, тем более, если догадка Джереми все-таки верна.
Уже некоторое время молодой человек слышал негромкую песню вахтенных, старинную английскую песню, совершенно не связанную ни с их ремеслом, ни с морем вообще. А сейчас донеслись еще и неясные голоса. Он бросил взгляд в сторону кормы и увидел на квартердеке капитана Блада вместе с лордом Уэйдом. Что на этот раз понадобилось знатной особе от капитана?
Вскоре Блад закончил разговор и отошел к гакаборту. Лорд несколько мгновений глядел ему вслед, затем спустился на шкафут и – далее по трапу, отправившись, по видимому, в свою в каюту. Пора было и Джереми вернуться к себе.
Но тут он заметил две темные фигуры, которые шли на нос. Питт сразу же узнал Волверстона: благодаря огромному росту, его было трудно спутать с кем-нибудь еще. Кто был второй пират, он не мог разглядеть, но ему ни с кем не хотелось сейчас встречаться. Питт отодвинулся к левому борту, к носовой пушке, где густая тень могла скрыть его. Он надеялся, что пираты пройдут по своим делам и не обратят на него внимания.
Но они остановились, немного не дойдя до того места, где сидел штурман.
- Славная сегодня драка была, а, Нэд? И капитан – надо же, чего удумал! Рисковый!
Джереми узнал голос Огла.
- Рисковый... - ворчливо согласился Волверстон. - Ты вроде о чем-то хотел поговорить?
- Вот и говорю... Ну и пассажиров же мы взяли на борт! То-то капитан такой бешеный с «Милагроссы» вернулся.
Нэд молчал, а Огл подошел к пушке, к счастью для Джереми, правого борта и устроился на ее лафете.
Вот черт, кажется, они собрались тут беседовать? Еще не хватало, чтобы они решили, будто он подслушивает. Джереми уже хотел встать и подойти к ним, но замер, услышав, как канонир, понизив голос, зашептал:
- Другой на его месте уже натешился бы с девчонкой, и отдал бы ее команде...
- Огл, - тоже тихо, но с угрозой проговорил Волверстон, - что за дурь лезет тебе в голову? Из тех, с кем я сталкивался в последние три года, девять из десяти, возможно, и поступили бы, как ты говоришь. Но не Питер! Неужто ты так плохо знаешь его? Ты мой друг и поэтому я дам тебе совет: если ты хоть немного дорожишь своей шкурой, не вздумай и заикаться в его присутствии о чем-то таком.
- Ну так я и сказал - другой... Разумеется, капитан известен своим благородством, только не слишком ли он цацкается с этими гостями... - недовольно пробормотал канонир.
Они помолчали, потом Огл скучно добавил:
- Мне не нравится наш новый курс и моим ребятам – тоже. Надеюсь, выкуп будет достаточным, чтобы оправдать этот риск.
- Не думаю, что тут речь идет о выкупе, - буркнул Нэд.
Огл присвистнул:
- Ну, дела... Тогда объясни мне, что он творит?!
Нэд тяжко вздохнул и ответил не сразу:
- Объяснил бы... Если бы знал... Наверняка, у капитана есть план. Хватит, Огл.
По интонации Волверстона Джереми показалось, что старый волк убеждал в наличии плана прежде всего себя. Канонира тоже не устроил ответ, и он зло бросил:
- Интересно было бы узнать, в чем состоит этот план! Как он собирается доставить их на Ямайку, а потом убраться прочь?
- Огл, это не твоего ума дело, - теперь Волверстон говорил сурово. - Завтрашний день покажет. Ты еще о чем–то хочешь меня спросить?
- Ни о чем, - процедил Огл.
Он встал с лафета и пошел к люку, ведущему на орудийную палубу. Нэд сплюнул и выругался, затем двинулся за канониром.

Джереми стало холодно от этого невольно подслушанного разговора. Все еще хуже, чем ему представлялось, и угроза бунта на борту не такая уж призрачная. Ведь это был Огл, их Огл, с которым они прошли через ад на Барбадосе! Если уж он так настроен... Волверстон, конечно, пытался унять канонира, но он тоже не поддерживает капитана.
Должен ли Питт еще раз предпринять попытку достучаться до Питера? Он не знал. Все же явных признаков затевающегося мятежа не было. И ведь дело касалось их старых товарищей... Все случившееся в этот день не укладывалось у Питта в голове. Он готов был взвыть от осознания своего бессилия что-то изменить.
Штурман поднялся на ноги и вновь посмотрел на квартердек. Капитан Блад все еще был там. В одиночестве он стоял у гакаборта, в круге света от кормового фонаря. Молодой человек увидел в этом мрачную символичность. Ближайшие друзья отказываются понять Блада. И он, Джереми, недалеко от них ушел.
Глухо щемило сердце.
«Питер, мой друг, брат мой...»
Впереди ждет Порт-Ройял и только дьяволу известно, что уготовил им завтрашний день.
«Что ты сделаешь, штурман Питт, если начнет припекать?» - спросил он себя, и ответ немедленно пришел: что бы ни произошло, он будет рядом с своим капитаном. До конца.

@темы: Рафаэль Сабатини, Джен, Фанфики

---

[The gunroom messmates]

Дамы и господа!

Позвольте представить вам команду нашего корабля:

Слева направо:

- мичман  Nikki Lonely Timelord, бессменный оформитель, подбадриватель, мастер фотошопа и пр.

Работы мичмана
фанмикс	А завтра будет море...
сет аватар	Слово "ром" и слово "смерть" означают для вас одно и то же
сет аватар	Медальон на память
коллаж	Superhero
излавки	Любить ваш герой пламенно
А также: оформление, баннеры, странные идеи, бескорыстная помощь. Порывался уйти с корабля к портовым шлюхам и напиться, но, кажется, до сих пор ему это не удалось

- капитан  Quiterie, просто капитан

Работы капитана
подстрочник перевода	Рождество в море
драббл	До завтра подождет
мини	Знаменательный день
арт	Вечерний уют
фанмикс	Песни Старой Англии
фанмикс	Как рыба в море
мини	Неожиданные хлопоты
мини	Ньюгейтская байка
миди	Тревожный огонь
А еще: проставлял запятые и прочие знаки препинания (иногда рандомно), мечтал о необитаемом острове и "больше никада", верстал посты, бегал за командой с плетью и пряником и от юнги с вопросами, а также писал этот самый пост этого самого деанона

- юнга  Emily Sm-t (в комментариях приветствуются варианты, почему юнга у капитана на руках!)

Работы юнги
мини	Она ждала его...
Бегал за капитаном с вопросами, был взят на попечение лейтенантом и мичманом, которые поклялись вырастить из юнги настоящего, не побоюсь этого слова, джентльмены и леди, человека!

- лейтенант  Дейдре, ради доктора Ливси погрузился в историю медицины, выдал капитану черную метку и вправил заодно мозги

Работы лейтенанта
стихотворение	Рождество в море
драббл	Пиастры!
мини	Лучшая рекомендация
сет аватар	Сквозь время и прерии
мини	Usus magister est optimus (Практика — лучший учитель)
Единственный из всей команды работал, сохранял полную ясность мысли, подсовывал капитану ром в тяжелые моменты (хотя, может быть, в этом и состоял какой-то зловещий план?..)

Спасибо всем, кто был с нами!

@темы: Новогодний фест-календарь 2015

---

[The gunroom messmates]

Название: Тревожный огонь
Автор  The gunroom messmates
Бета:  The gunroom messmates
Форма: проза
Размер: миди, примерно 10000 слов.
Пейринг/Персонажи: дарк!Смоллетт, дарк!Ливси/Анна Эндрюс и еще множество народу. Упоминается Сильвер.
Категория: джен
Жанр: ангст, даркфик, АУ, ООС
Рейтинг: R
Предупреждения: о смерти, о море, о рабстве, о любви и о том, как переломать жизнь собственными руками.
Краткое содержание: Две кабацкие истории о том, что было - и прошло.
Размещение: до деанона с пометкой  The gunroom messmates, после деанона – с разрешения автора и указанием авторства.

В один из тех стылых осенних дней, когда вода в Темзе отливает сталью, а хмурые облака почти ложатся на голову, я бродил по Лондону, раздумывая, что мне делать дальше.

Мы поссорились с отцом; он в очередной раз выпорол меня за непослушание, хотя мне исполнилось уже пятнадцать лет, и каждое утро я с гордостью сбривал юношеский пушок на верхней губе. Я считал себя взрослым и ответственным; отец же всякий раз приговаривал, что никакого толку из меня не выйдет, пока я не научусь подводить доход и расход по его конторской книге. Меня раздражал запах мыла, которым пропахла лавка, я ненавидел ездить с Эдом-доходягой и собирать мослы задешево, мне хотелось чего-то иного, интересного; лучше, чем унылая торговля да отцовские тумаки.

В кармане у меня было несколько шиллингов, которые отец подарил на Рождество. Я не имел ни малейшего понятия, куда мне идти, и ноги сами занесли меня в кабак, где можно было наконец присесть и ни о чем не думать. Я заказал бренди, в полной уверенности, что этот поступок покажет всем, насколько я взросл и умен. Ко мне тут же подсела какая-то потаскушка с зазывной улыбкой, а вслед за ней за мой стол перешли двое. Я особо их не разглядывал, но один напоминал моряка — старая развалина, подточенная соленой водой. Одежонка на нем поистрепалась, вместо шляпы он носил косынку, из-под которой торчали седые лохмы, и он курил какую-то отвратительно воняющую трубку, поминутно перхая и сплевывая. Звали его не то Джим, не то Тим — не до того мне было, чтобы выслушивать его имя; второй же отрекомендовался, как Джон Уэстонбридж, и был он в кабаке нелеп, как павлин в курятнике. Нет, не лорд, но что-то вроде этого; тоже не молод, но совсем из иного теста слеплен.

Я порядочно выпил, и Уэстонбридж вцепился в меня, как клещ, нахваливая мое стремление жить своим умом, а не отцовским. Я пожаловался ему на свою бесприютность и на отца, и он заулыбался, словно понимал меня, точно родной брат.

— Знаешь, Уилли, — задумчиво сказал он и выложил на стол свои ладони, белые, как у короля. Уилли, это меня так звать, матушка назвала в честь деда. — Для честного малого есть несколько путей. Один — горбатиться на хозяина, да неизвестно, что за хозяин попадется. Второй — нести солдатскую лямку, да без войны солдату туго. Третий же — уйти в море и быть там свободным, как ветер.

Не то Джим, не то Тим заперхал и замахал на него рукой.

— Я много лет провел в море, мистер, — выкашлял он нам, — не сбивай мальчишку; оно хуже неверной жены. И ненавидишь его, и жить без него не можешь.

Уэстонбридж криво усмехнулся. Шел 1777 год, и война в колониях была в самом разгаре. Может быть, если б парень с соседней улицы не вернулся полумертвым и без ног, я бы не долго думал и побежал бы искать вербовщика, но пока даже крепкий бренди не затуманил мне голову настолько, чтобы забыть его культяпки.

— Я тоже ходил на торговых кораблях не раз, — заметил Уэстонбридж. — Если есть голова на плечах, и ты грамотный, не пропадешь.

— Тю, — не то Джим, не то Тим замысловато выругался. — Я б рассказал тебе о том, как теряют голову с плеч, мистер, да вот боюсь, что одного вечера будет мало.

Он заглянул в свою полупустую кружку, из которой уже не раз отпил, и я, прижимая девку к себе крепче, крикнул, чтоб нам всем принесли еще чего-нибудь, что во рту бы горело. Больше их спора меня интересовали ее прелести, но она мне не давалась, игралась со мной, как с щенком.

— Давай, расскажи, — Уэстонбридж смотрел на него сверху вниз, нехорошо усмехаясь. — Клянусь своим последним пенни, ты всю свою службу провел на шкафуте.

Старик грязно помянул пресвятой крест и уже тише сказал:

— Есть разница — торговый корабль и военный, мистер. Я начинал юнгой под началом капитана Джонсона на Фортуне. На той самой, которая потом разбилась недалеко от Квебека. Джонсон был не сахар, так; но с ним можно было ладить — не попадаться ему пьяным, не перечить и обращаться с ним так почтительно, насколько хватит ума. Мне было жаль, когда ему оторвало башку французским ядром, но по-настоящему оплакивать его смерть я начал, когда попал на Арго, в самом конце прошлой войны. Не знаю, чем я так приглянулся капитану Смоллетту, но он быстро заметил меня среди прочих и приблизил к себе. Среди матросов он слыл суровым и жестоким, а вы наверняка знаете, каково получить такую славу — на флоте! На флоте, где вежливость, трезвость и дружелюбие встречаются так же часто, как птица струсь на Лондонских улицах. Ты бы видел, мистер, с какой мукой лейтенанты писали ему приглашение отобедать с ними; но капитан был не дурак и часто пренебрегал этим обычаем вежливости к вящему облегчению обоих сторон. Один раз он сказал мне, когда я подавал ему завтрак:

«В моей жизни хватало болванов, и я не желаю больше тратить на них время, Литтлтон».

Он произнес эти слова и тут же замолчал, как будто набрал в рот воды. Капитан вообще был неразговорчив и никогда не распространялся ни о своей семье, ни о прошлом. Среди матросов ходили неясные слухи, один нелепей другого: то говорили, что у него есть несметные сокровища в Англии, которые отобрал его брат, то рассказывали, что он ушел в море, чтобы не видеть своей жены, мегеры и пьяницы, то твердили, что в молодости он воевал с пиратами. Точно известно было лишь одно: пару или тройку лет назад он оставил флот на год и сошел на американский берег, а когда вернулся, стал жестким, как заледеневший под северным ветром парус. Тогда я был еще мальчишкой и понимал не больше какой-нибудь бессловесной твари; капитан просто-напросто пугал меня своей отстраненностью и расчетливой жестокостью. Он никогда не наказывал просто так, но за малейший проступок снимал три шкуры, даже если это была незастегнутая пуговица на мундире у лейтенанта.

Я помню один промозглый рассвет, когда каждый из нас дрожал на боевом расчете под пронзительным ветром: от нас пыталась ускользнуть приватирская французская шхуна. Капитан Смоллетт приказал не отступать, и мы, как гончая, шли за ней. Но проклятые французы устроили нам засаду среди островов, и наш тридцатишестипушечный корабль столкнулся нос к носу с шестью: двумя фрегатами и прочими поменьше. Они предложили нам сдаваться и осыпали насмешками нашу доверчивость, посулив, что если мы примем бой, то к следующему утру наши тела будут жрать морские твари; если бы мы сдались и спустили штандарт, то они взяли бы нас в плен. Кое-кто был готов сдаться, и первый лейтенант уговаривал капитана принять это предложение.

«У меня в Лондоне невеста, мистер Смоллетт, — так говорил он. — Я еще не хочу умирать, и никто из наших людей тоже».

Капитан мрачно глядел на него, как будто хотел содрать с него живьем кожу. Он не говорил ни да, ни нет, и потихоньку кто-то из матросов принялся поддерживать лейтенанта. Его звали мистер Шоу, и ему только неделю назад исполнилось двадцать три.

«Лучше жить и отомстить, — крикнул из порохового погреба Джон Весельчак, — чем отправится на корм рыбам!»

Шрам на виске у капитана побелел; я уже знал, что это означает приближение гнева.

«Еще одно трусливое слово, мистер Шоу, — жестко произнес капитан Смоллетт, отстраненно разглядывая первого лейтенанта, — и вы никогда не увидите свою невесту, чем бы ни закончилась для нас эта стычка. Если есть на этом корабле трусы, то им легче умереть прямо сейчас, чтобы не покрыть себя позором; мне они не нужны».

«Не убьете же вы меня прямо здесь, капитан?»

«Я в этом не так уверен».

Они мерялись взглядом, кто кого переборет. Молодость против опыта. Страх против уверенности. И мистер Шоу отступил. Мне кажется, что он все-таки остался в уверенности, что капитан не сдержит своего слова, но я-то знал его хорошо и знал, что его слова не расходятся с делом.

Мы приняли бой, и сражение длилось до заката. Не знаю, почему нам так везло в тот день, я его плохо помню: мои глаза почти ослепли от пушечного дыма и пламени, а в ушах звенело так, что я еще неделю плохо слышал. Может быть, мне улыбнулась удача, наших людей полегло немало; корабельный хирург с помощниками выдохся после этой стычки так, что потом они мертвецки проспали почти двенадцать часов. Два корабля мы подожгли, один утонул, двое предпочли ускользнуть, а последний из них капитан Смоллетт приказал взять добычей.

Среди наших пленников оказался однорукий. Он сражался бок о бок с французским капитаном, размахивая тесаком из обломка палаша, но те проклятья, что он изрыгал, никак не могли принадлежать языку француза, говорил он, как уроженец Бристоля. Он костерил нас на чем свет стоит, пока его связывали и боцман уже приноровился заткнуть ему рот его же шейным платком, но однорукий неожиданно замолчал, исподлобья глядя на капитана Смоллетта. Я сидел на пленнике верхом, чтобы он не брыкался, и был удивлен тому, как расслабились его члены. Капитан мельком взглянул на него, когда осматривал повреждения на корабле, но я заметил, как нехорошо блеснули его глаза. Откуда-то они знали друг друга, и их встречу нельзя было назвать приятной.

Тогда я выбросил это из головы; море — чертовски тесное место, и старых знакомых встретить в нем легче, чем в Лондоне, но вечером, когда я шел с едой для капитана, я услышал, как однорукий расспрашивает Рыжего Педди, одного из наших солдат.

«Хорошо быть псом под началом капитана, верно?» — донеслось до меня, и я остановился, незамеченный в темноте. Педди выругался и посоветовал однорукому спрятать язык, куда не светит ни солнце, ни луна. Тот хмыкнул, но вместо того, чтобы замолчать, продолжил говорить:

«Я уже встречал его в Америке. Знаешь, какое прозвище он там получил? Кровопийца».

«И что с того? — лениво отозвался Педди. — Это война; каждый солдат знает, что ввязался в кровавую баню».

«Одно дело — солдат, другое дело — женщина, старик или ребенок. Ты бы смог безжалостно убить безоружного ребенка?»

«А я с детьми не воюю».

«Зато твой капитан воюет, — Однорукий сделал паузу, и я весь превратился в слух. — Он убил троих своими руками. У них еще молоко на губах не обсохло. Достойный поступок джентльмена, верно?»

«Не мое это дело, — проворчал Педди, но в голосе его послышалось сомнение. — Заткнись лучше, иначе будешь собирать зубы по всем палубам».

Однорукий замолчал и заворочался, и я очнулся от оцепенения. В голове у меня не укладывался такой поступок: капитан мог самолично выпороть до полусмерти, но чтобы он убивал просто так? Да еще и детей? Поднос в моих руках ходил ходуном. Должно быть, я покрылся испариной, потому что когда я вошел в каюту капитана, он взглянул на меня, удивленно приподняв бровь.

«Подцепил лихорадку, Литтлтон? Ты дрожишь», — равнодушно спросил он.

«Нет, мой капитан. Не знаю, мой капитан».

«Это было первым твоим сражением?»

Я замялся. Ответь «да», и он скажет, что я трус. Ответь «нет», и он может узнать, что я лжец. Капитан Смоллетт пытливо посмотрел на меня, но говорить ничего не стал и вместо этого снял крышку с супницы. Я глядел на его чистые, белые пальцы джентльмена, и меня преследовало ощущение, что на них кровь невинных. Не знаю, почему я поверил однорукому.

Как оказалось, не только я.

Слухи поползли, как пожар в болотистом лесу: верхушки деревьев еще в неведеньи, а мох и кустарники уже трещат в пламени. Среди команды поползли слухи, подогреваемые фантазиями, и слово за слово привело к открытому ропоту. Мистер Шоу, обиженный на капитана, поддерживал недовольных и подогревал их пыл тем, что не стесняясь, говорил, будто капитана надо сместить и отдать под суд. Все знали, что происходит на корабле, думаю, и капитан об этом знал, но почему-то ничего не предпринимал, чтобы защитить свое имя или подавить бунт.

Приватиров мы передали властям в Нью-Йорке, где останавливались, чтобы запастись провизией и водой. Вначале мы думали, что у нас будет неделя отдыха, но в тот же день капитан, как только мы списали троих захворавших на берег, приказал поднимать паруса. Команда молчала, но напряжение росло; многие мечтали о том, как предадутся лени и разврату в порту, и вот их надежды откладывались еще на месяц. Настоящий же взрыв произошел через несколько дней, когда капитан приказал высечь Весельчака за то, что тот выкупил у юнг их порцию рома, напился вдрызг и принялся распевать похабные куплеты посреди ночи. Когда его связывали, он кричал, что не примет наказание от убийцы, и что это несправедливо, когда одних заставляют вкалывать, а другие творят, что хотят, и остаются безнаказанными. Его слушали, ему не затыкали рот, и капитан напоминал мне бронзовый памятник, пока на его голову лились оскорбления.

«А ведь он прав, — заговорил тогда лейтенант и впервые взглянул в лицо Смоллета. Впервые — после той стычки с приватирами. — Вы возомнили себя Господом, мистер Смоллетт. Но вы — убийца, и мы отказываемся вам подчиняться. Вы не думаете о своих людях и о нашей чести. Наш долг предать вас суду».

«Бунт?» — холодно спросил капитан. Он оглядел всех, кто стоял перед ним, и кое-кто опустил глаза вниз. Но таких было немного.

«Справедливость», — мистер Шоу не желал сдаваться. Не знаю, верил ли он в свои слова. Мог и верить. Все же он был слишком молод.

«Вы ничего не знаете о ней, мистер Шоу».

«Я знаю, что никто на этом корабле не желает выполнять ваших приказов. Мы провели голосование в кают-компании, — и тут он дал слабину, оглянулся на других офицеров, — и решили отстранить вас».

Его поддержали одобрительным гулом, и Джон Весельчак заорал, что это правильно, хватит терпеть унижения и побои. Капитан слушал с непроницаемым лицом и заговорил лишь после того, как все угомонились.

«Не в моих правилах оправдываться, — так сказал он. — Я догадываюсь, от кого пошли эти настроения. Тот, кто слушает врага, — дурак или предатель».

«Так скажите нам, — негромко попросил казначей. — Правда ли, что вы убивали невинных, детей?»

«Если это ложь, я принесу вам свои извинения и буду согласен на любое наказание», — самоуверенно добавил мистер Шоу. Они мерялись взглядами, как молодые быки, и никто не желал отводить глаза первым. Я гадал, что ответит капитан, и был уверен, что сейчас он достанет пистолет и просто застрелит своего лейтенанта, чтобы остановить мятеж. Мне казалось, я хорошо его знаю.

«Да, это правда», — и я вздрогнул от этих слов.

«И вы не понесли наказания?» — допытывался казначей.

«Нет. И больше не желаю говорить об этом».

Команда заорала, заулюлюкала, словно злобный пес сорвался с цепи, солдаты и офицеры молчали. Капитан сжал губы так, что они превратились в тонкую нить.

«Сдайте оружие, мистер Смоллетт», — приказал ему лейтенант. Он был мастером корабля, и, значит, имел право командовать, если с капитаном что случится.

— И как, он сдал? — с усмешкой поинтересовался Уэстонбридж. Мне тоже стало интересно, и я сказал, что перестрелял бы всех, если бы был на месте мистера Смоллетта.

— И остался бы дрейфовать в открытом море без экипажа? — поддел меня Литтлтон. — Нет, малец, он отказался. Насколько я помню, он сказал что-то о трусах, готовых пожертвовать всем, чтобы спасти свою жалкую душонку, и этим настроил команду против себя еще больше. Один из матросов, — кажется, его звали Том, и он не вылезал со шкафута; бесполезный был человечишко, между нами говоря! — подскочил к нему и попытался отобрать его саблю, но капитан отошел на шаг и смерил его таким взглядом, что любой другой сгорел бы на месте от ненависти, сквозившей в его глазах. Когда же Том повторил свою попытку, капитан отошел на шаг и все-таки выхватил из-за кушака пистолет.

«Я прострелю первого, кто попробует меня коснуться», — вот так он сказал. Лейтенант сделал шаг к нему, но тут же сник, когда увидел, что дуло повернулось к нему. Том медленно отступил и чуть не свалился задом на остальных матросов, когда оступился на краю квартердека.

«Поступайте, как знаете. Я умываю руки и не желаю никого видеть», — сказал капитан, и с этими словами он ушел к себе.

Мистер Шоу сделал мне знак подойти, и я не посмел ослушаться. Он и другие офицеры выглядели изрядно обескураженными, хоть и хорохорились, точно бойцовые петухи. Они вразнобой твердили о том, что капитана нужно отправить под арест, пока корабль не вернется в Нью-Йорк, но никто не торопился брать на себя смелость зачитать этот приказ капитану.

«Литтлтон, — произнес мистер Шоу, наконец-то обратив на меня внимание, — последи за мистером Смоллеттом. Кто его знает, что еще ему взбредет на ум».

Может быть, кто-то и знал, но не я. Я его не понимал. Если он считал себя невиновным, то зачем оставил все идти своим чередом? Если же он действительно был хладнокровным убийцей, то что мешало ему действительно покалечить кого-нибудь и вернуть власть в свою руки?

Он сидел в своей каюте за столом, щурясь на закатное солнце, что заглядывало в большие окна. Пистолет небрежно валялся перед ним на листах чистой бумаги для письма, и я покосился на него, словно боялся, что он может выстрелить.

«Он разряжен, Литтлтон, — капитан заметил мой взгляд. — Он и не был заряжен. Только глупец носит с собой заряженный пистолет. А для трусов хватает одного его вида».

«Да, мой капитан», — ответил я и замолчал. Надо было остаться у него под дверью, и не заходить внутрь. Он вел себя так, словно ничего не случилось, и это меня пугало.
«Что решили эти шуты гороховые?» — наконец спросил он, когда молчание чересчур затянулось.

«Посадить вас под арест, мой капитан. Вернуться в Нью-Йорк».

«В Нью-Йорке всяко безопасней, чем в море», — задумчиво ответил он и опять крепко сжал губы. Я кашлянул, и он вопросительно приподнял бровь.

«Мой капитан, они боятся вас больше, чем моря».

«Болваны», — коротко обронил он. Мы опять замолчали. Я не знал, что сказать, капитан же прикрыл глаза, как будто лежал на постели у себя дома, а вовсе не был низложен и арестован.

«Помяни мое слово, — внезапно добавил он. — Теперь им трудно будет держать экипаж в узде».

«Но почему вы...», — неосторожно вырвалось у меня, и я тут же закашлялся. Как ни странно, капитан Смоллетт меня понял.

«Не стал наводить порядок? — он недобро усмехнулся. — Я не спорю с болванами, Литтлтон. Они сами приползут ко мне, как только хлебнут неприятностей».

Я не был в этом так уверен и промолчал. Зато капитану хотелось выговориться.

«Тот однорукий разбередил старые раны, — задумчиво заметил он и встал. Солнце безжалостно высветило все его морщины. — Мы встречались с ним у подножья Голубых Гор, когда я охотился за одним старым врагом. Забавно получается. Вчера — он преступник: пират, убийца и вор. Сегодня — почтенный плантатор. Он был хитрым лисом, но мне удалось его выследить и заставить ответить за все. Но это случилось не сразу... Этот однорукий — он не француз и не англичанин. Он полукровка; наполовину индеец. Это я лишил его руки. Но, видит Бог, это было моей первой ошибкой».

Наверное, на моем лице отразилось любопытство, потому что капитан повернулся ко мне и спросил.

«Скажи, Литтлтон, если бы ты готовился нападать и внезапно встретил ребенка, который объезжал лошадь со своим негром, чтобы ты сделал? Отступать поздно, ты планировал свою месть давно, а он может тебя выдать».

Я пожал плечами.

«Отпустил бы...» — неуверенно выдавил я.

«И я сделал также. Это было по-христиански, верно? Но он успел предупредить отца, того самого хитрого лиса, и моих людей убили. Моих друзей убили, Литтлтон. Тех, с кем я съел пуд соли. Тогда я поклялся, что никто не остановит меня».

«И вы сдержали клятву, мой капитан?»

«О да, — невесело заметил он. — Но я был проклят сам. На моей дороге вставали невинные люди. Мерзавец спрятался в индейской общине, в христианской общине, и он обманул меня в очередной раз. Он увел с собой троих детей собирать коренья и молиться. Ночевать они должны были в доме у озера, который я уже давно приметил».

«И что же случилось?»

«История, которая так часто повторяется в жизни. Я не знал, что он ушел не один. Ночью я поджег этот дом. Я надеялся расправиться с гадиной и выкурить его оттуда».

Он замолчал, и мне показались тоска и усталость на его лице. Я не знал, что сказать и как быть; мне хотелось исчезнуть и не знать о том, чем все это закончилось.

«Эти дети были родственниками однорукого, — прервал он молчание. — Два брата и сестра. По матери. Каждую ночь, пока он был на корабле, я ждал его, каждую ночь, чтобы с чьей-нибудь смертью оборвалась нить. Но он решил свести счеты иначе».

«Вы хотели умереть?» — набрав воздуха в грудь, спросил я, но капитан не обратил внимания на мой вопрос.

«Знаешь, что самое паршивое, Литтлтон?»

Я весь превратился в слух.

«Я знаю, я повторил бы все, что сделал. Это разумно, но да, это жестоко. Иногда я терпеть себя не могу за это. Думаю, Бог от меня отвернулся. Принеси мне рому. И ужин».

Я заморгал, так неожиданно и поспешно он перескочил на другую тему. Я думаю, что он пожалел о своей откровенности, но рассказать о ней я так никому и не посмел. Кроме вас, разумеется.

То ли Тим, то ли Джим крякнул и залпом допил свою кружку, а затем бахнул ею по столу и хрипло потребовал еще. Девица слезла с моих коленей и ушла, призывно оборачиваясь, но я уже чересчур выпил, чтобы следовать за ней, хотя мне все еще хотелось быть с ней больше, чем с этими старыми хрычами.

— И что с ним случилось потом? Его отдали под суд? — спросил я.

— Нет, не отдали. Он был прав; мастера слушали лишь три дня, а мы еще, как назло, попали в штиль на трое суток. К их концу команда распоясалась так, что никто никого не желал слушать; на палубе разбили бочонок со жженым испанским вином, и половина команды налакалась его прямо с палубных досок, как собаки. Доктор и его помощники сбились с ног, после этого всех, кто перепил, разобрал понос. Солдаты закололи быка и свинью и забрали себе и мясо, и шкуру, и жир, заявив, что имеют на них больше прав, чем все остальные вместе взятые. Воняло тогда знатно: бренди, кровь и навоз, и никто не хотел ничего убирать. Капитан все это время преспокойно читал и писал письма, словно его нисколько не заботило, что его корабль превращают в хлев. В конце концов, мистеру Шоу пришлось извиняться перед ним. Сначала наедине, а потом прилюдно. Капитан навел порядок жесткой рукой и не погнушался выпороть сам всех виноватых.

— А что случилось на берегу?

— И капитан, и лейтенант попали под суд. Капитан — за убийство, лейтенант — за попытку мятежа. Оба полностью признали свою вину и раскаялись. Лейтенанта разжаловали, а капитан освободился из тюрьмы с помощью давних знакомых и ушел с Арго. Я слышал краем уха, что однорукий потом нашел его, но никаких подробностей об этом не знаю. Так или иначе, это был самый жестокий человек, которого я видел в своей жизни. А видел я немало, — и он вновь приправил свою речь руганью в сторону медлительного хозяина.

Я схватился крепче за свою кружку.

— Не хотел бы я быть на его месте. Но со мной подобного не случится.

— Все так говорят, — возразил Уэстонбридж, нехорошо усмехаясь. — Знавал и я людей, которые казались праведниками, но сами себе вырыли могилу. Этот, — и он непочтительно указал подбородком на Литтлтона, — напомнил мне одну историю из давних лет. О корабельном докторе с Полярной Звезды. Дьявол, я не помню человека выдержанней и вежливей него! Он держал себя на равных с капитаном и с рабами, с последним матросом и бродягой на берегу, как будто для него не было никакой разницы между ними. За это кое-кто из офицеров терпеть его не мог. «Как, — говорили они, — он не видит разницы между джентльменами и отребьем! Это ли не признак извращенного ума?» Нет, я ему благодарен, он выправил мне руку и вылечил от геморроя, но жил он точно в каком-то ином мире. Господнем, может быть, кто его знает...

Компания на Полярной Звезде подобралась, что надо, да и платили хорошо — после первого плавания я купил себе дом в Лондоне, и еще осталось на жизнь, а мне исполнилось тогда чуть больше двадцати! Капитан Бриггс был братом богатого купца, потому не слишком утруждал себя делами: свой куш он так и так получил бы. Толстый, как кот старой леди, он больше всего любил, чтобы его лишний раз не трогали, и чтобы на корабле все шло своим чередом. Первым помощником был некий Ли, человек неприятный, но разумный. В море он чувствовал себя как дома, ветер чуял не хуже собаки, но за языком и кулаками не следил. Не везло тому, кто ему не глянулся. Они с доктором не ладили сильно, но друг друга не задевали. До поры.

Помню, был у нас один матрос, француз наполовину. В прошлую войну он честно воевал за Англию, потому что мамаша у него была англичанкой и воспитывала его по английским обычаям. По лицу — типичный уроженец Сассекса, только говорил смешно, с этим мурлыкающим придыханием. Не помню, как его звали. Пусть будет Пьер, — Уэстонбридж перевел дух и отпил вина из кружки. — Так вот, Пьер этот, на свое несчастье, то ли наступил мистеру Ли на ногу, то ли плеснул грязной воды ему на туфли, одним словом, обратил на себя внимание и получил тумаков. С другим бы человеком все так и закончилось, но мистер Ли был не из тех, кто быстро забывает обиды. Всякий раз, как Пьер попадался ему на глаза, он находил к чему придраться, и то оставлял его без еды, то прописывал дополнительные вахты, а один раз даже приковал на палубе к пушке, якобы за ослушание. Ясное дело, вступаться за французишку никто не вступался. Кому нужны проблемы с первым человеком на корабле? Только доктор иногда осмеливался что-то сказать, но мистер Ли всякий раз указывал ему, что его дело — ставить клистир, а уж с дисциплиной пусть оставит разбираться знающим людям. Не то, чтобы доктору его слова были указ, но в открытку он не спорил. А вот жизнь французику облегчить старался. То выписывал ему больничный лист после побоев, то подкармливал, то вместо вахты звал к себе раскладывать лекарства. Я говорил ему, что матросов баловать не стоит, но в ответ слышал, мол, не стоит превращать корабль в ад для людей. Не помню, говорил ли я, что Полярная Звезда была работорговым бригом? Она уже была адом, хотя к рабам у нас относились не так плохо: кормили, выпускали на палубу в ясные дни, давали танцевать и петь песни. Я ходил с капитаном Бриггсом три раза, и только однажды у нас случились неприятности. Про них я и хотел рассказать.
Он замолчал и сморщил лоб, как будто с усилием пытался заглянуть в прошлое. Хозяин подлил ему вина, и Уэстонбридж кивком поблагодарил его.

— Кто бы что ни говорил, но для негров рабство — доля хорошая, — продолжил он. — В рабы просто так не попадают — либо свои же соплеменники за долги продадут, либо враги вместо убийства. Лучше быть живым, не так ли? В Бристоле может найтись такой болван, который раба купит и сразу отпустит на волю! Аболиционистов я не понимаю, лицемерие все это, по моему уму. Если есть хозяин, то не пропадешь, а кто завещает неграм свое состояние — так у того последние мозги ветром выдуло.

Я важно кивнул и крепче схватился за свою кружку. Он, наверное, говорил о нашумевшем деле, когда старая леди завещала негру своего брата двести фунтов стерлингов, искренне уверенная в том, что ее брат отправился в мир иной. Да вот незадача, он вернулся и потребовал и деньги, и негра, и всю эту историю они потянули в суд. Отец долго возмущался и умом старухи, и решением властей, и что Бог вообще создал чернокожих. Папаша так долго сокрушался об этом, что я по малолетству даже думал, будто они появились в пику лично ему.

— Ну так вот... Мистер Ли, значит, не слишком-то был доволен, что доктор ему перечит. В кают-компании, если рядом бывали только доверенные лица, он высказывался, мол, этот высоколобый ему нарочно строит козни, желает подсидеть, вот и привечает всякую шваль. При докторе он больше молчал; все помнили, как помощник казначея нелестно прошелся по докторовой матушке, когда Полярная Звезда еще стояла на рейде у берегов Англии, и как потом доктор же вправлял ему свернутую набок челюсть. Странный он был человек! Помню, я как-то сказал ему:

«Знаете, Ливси, вы играете с огнем. Не злите мистера Ли. Вашего француза мы можем отпустить на другой корабль в Африке или поменять на другого матроса, но другого мастера мы не найдем».

«Ваш мистер Ли видит лишь стены той комнаты, что построил сам себе в голове», — доктор не поднял головы от своих записей, которые делал каждый вечер, и меня это здорово задело. Мне не нравилось, что он говорит по-умному, не нравилось, что предпочитает уединение хорошей компании, и когда все только-только раскрепощались и начинался откровенный разговор, он по-прежнему открывал рот лишь для того, чтобы вставить какую-нибудь заумь. После его слов все чувствовали себя так, как будто на них плеснули холодной водой.

«Вы хотите сказать, что он — болван, мистер Ливси?» — с вызовом поинтересовался я.

«Болван? Нет. Но он не слишком умен», — он добавил что-то по латыни, но я этого тарабарского языка не знал и сейчас не знаю.

«С вашей стороны не слишком умно отзываться так о человеке, у которого вы можете оказаться в подчинении», — заявил я, раззадоренный его откровенностью.

«Да, — подтвердил он и поднял на меня взгляд. Он улыбался! — Я тоже не слишком умен, Уэстонбридж, если вас это успокоит».

И так доктор поступал всегда. Стоило только подумать, что ты одержал над ним победу, забыться, пожиная лавры, как он оставлял тебя в дураках. Оба его помощника клялись и божились, что с ними он ведет себя совершенно так же: не рассказывает ничего лишнего о себе самом, обескураживает их логическими доводами и заставляет их много работать.

А работы им, по правде, хватало даже по дороге туда, без рабов. Порой не проходило и дня, как мистер Ли командовал выбросить зашитый в гамак труп за борт. В такие дни за нами часто увязывались акулы, и всякий раз мистер Ли чертыхался, что зря только извели ткань на мертвеца, потому что ее все равно разорвут острые зубы морских чудовищ. Лазарет не пустовал никогда; гной, и простуда, и неосторожность, и недоедание надежно освобождали матросов от службы, зато вахта доктора начиналась раньше чем, встанет солнце, и заканчивалась гораздо позже заката.

Иногда, когда мне выпадало выходить в ночь, я видел доктора на палубе. Луна ярко освещала его неподвижную фигуру, и он глядел на нее так, как будто вел с ней безмолвную беседу. Холодный свет искажал его черты лица, припудривал его, и белый парик казался седым, а в тени надбровных дуг не видно было глаз. Обычно я не тревожил его; ночью любой разговор кажется неуместным, да и о чем я мог его спросить? Что он видит на луне? Кого вспоминает на корабле? Всем нам было, что вспомнить, и многие поехали за деньгами на Черный Континент отнюдь не от счастливой жизни.

За несколько дней до того, как мы пристали к берегу Африки, паршивый французик вновь умудрился насолить мистеру Ли, и на этот раз все закончилось куда как печальней. Обычно Пьер получал дюжину плетей и после отлеживался у доктора, но теперь он разозлил мистера Ли так, что тот осыпал его бранью, а затем вырвал у него из рук кусок лиселя, который он нес чинить, и избил им матроса, пока тот не упал и не взмолился о пощаде. Не знаю, какой бес вселился тогда в мастера, но он продолжил пинать несчастного и мутузить его, пока изо рта у него не полилась кровь, и Пьер потерял сознание. Какая-то добрая душа перевернула его на бок, чтобы он не подавился собственной кровью, но когда наверх пришел доктор, с французишкой уже было покончено. Никогда не забуду, как они вдвоем стояли над его трупом: мистер Ли против мистера Ливси.

«Вы — зверь, мистер Ли. Дикарь. Убийца».

«Давайте реветь над каждым бедолагой, Ливси! Каждый должен исполнять свой долг!»

«Я не прощу вам этого», — доктор, казалось, не слышит его слов.

«А я не нуждаюсь в вашем прощении. После драки кулаками не машут».

«Вы будете нуждаться в милосердии», — коротко отвечал ему мистер Ливси. Мастер усмехнулся, и я заметил, что он разочарован. Думаю, он хотел, чтобы Ливси набросился на него, чтобы они поборолись на равных, но этого не случилось.

— И что, Ливси сдержал свою угрозу? — поинтересовался Литтлтон. — Как может отомстить корабельный хирург? Случайно зарезать в корабельной яме?

Уэстонбридж покачал головой.

— Погоди, старик. Я расскажу об этом. Все хуже, чем ты думаешь.

— Небось, Ли этот испортил ему весь оставшийся путь, — пробормотал я в кружку.

— Э! — махнул рукой Уэстонбридж. — На обратном пути ему уже было все равно. Но погоди, речь идет пока не об этом. Надо сказать, что наш торговый пост на том берегу стоял уже много лет, и, как на всяком торговом посту в Африке, публика там подобралась разношерстная. Испанцы, португальцы, датчане, голландцы, французы — встретить там можно было любого, и часто это были люди вне закона. Жил там один англичанин, старый пройдоха, в женах у него ходила испанка, которую он когда-то похитил у какого-то знатного кабальеро, и была у них дочь. Вот уж девка-загляденье! Ух, как взглянет пристально своими темными глазами, так даже пробирает до костей. Что матросы, что офицеры, все взяли манеру прогуливаться неподалеку от ее дома, чтобы красавица на них благосклонно взглянула, но она на них внимания не обращала. Мистеру Ли она особо в душу запала, он даже ругаться и раздавать зуботычины стал меньше с тех пор, как ее увидел. Надо сказать, что характер у нее медом не отличался. Была в ней этакая испанская жестокость, и прислугу она любила наказывать собственноручно; с розгами и плетью управлялась едва ли не лучше нашего квортермейстера. И вот такой-то красавице приглянулся наш рыба-доктор. Я, по правде, за ней тоже ухаживать пробовал, но она на меня внимания не обращала, да и после угроз мистера Ли желание отпало.

В рабах недостатка не было. Один из местных царьков только-только закончил очередную кровопролитную войну и пригнал множество пленников, чудом оставшихся в живых. У многих негров есть презабавные обычаи, как я уже говорил:: то они своих пленных приносят в жертву, то едят, то оставляют на произвол судьбы как-то хитро искалеченными. Я вот думаю, этим ребятам повезло, что появились мы, работорговцы, — они живы, сыты и даже стали христианами, чего еще желать? Царек предупредил, что среди воинов и женщин есть знатные люди, этакий королевский чернокожий двор, и что за ними нужно присматривать. Не помню, где был мистер Ли, но помню, что рядом тогда стоял доктор, и капитан, полуприкрыв глаза, нарочно ему уточнил: «Поняли, мистер Ливси? Присматривайте за ними как следует».

Может быть, и не случилось бы того, что произошло потом, если бы не эта чертова испанка. Что-то у них было с мистером Ли, но любовью это я бы не назвал. Он ходил мрачный и задумчивый, а она не стеснялась насмехаться над ним при других. Только когда рядом оказывался доктор, она превращалась в кроткого ягненка, и такая перемена в ней особенно бесила нашего мастера. Мне кажется, что он пытался бить ее, но она не давала ему спуску, и однажды я стал нечаянным свидетелем одного события.

Я спасался от жары на втором этаже дома местного торговца в компании охлажденного лимонного сока и патоки, а Ливси сидел внизу и, по своему обыкновению, делал заметки. В доме не было никого, кроме нас, и я задремал в теньке, пока не услышал лошадиное ржание внизу. Спросонья я подумал, что это вернулся капитан, и пошел было вниз, но на полпути услышал женский голос.

«Вы вправе не слушать меня, мистер Ливси, — прозвучало в тишине дома. — Но мне нужна ваша помощь. В доме никого нет?»

«Уэстонбридж спит наверху, мисс Эндрюс. Можете говорить смело. Садитесь сюда».

Послышался шорох, и кто-то со стуком переставил табурет.

«Зачем же вы зовете меня так официально, доктор? Разве вы не друг мне?»

«Друг».

«Тогда называйте меня Анной. Прошу вас».

Доктор молчал, но, наверное, он кивнул или что-то в этом роде, потому что Анна продолжила:

«Я не буду посягать на вашу честь, доктор, — я так и видел, как она криво усмехается. — Не буду просить разрешения звать вас Дэвидом. Но к делу. Я слышала, есть такие порошки, их примешь и будто умрешь».

«Зачем они вам?»

Долгое молчание.

«Мистер Ли просит моей руки у отца».

«Я могу поговорить с вашим батюшкой, если вы, Анна, не желаете выходить за него. Или же мистер Ли может взять расчет у капитана — если не хочет возвращаться домой».

«Ах, доктор! Почему вы такой правильный? Я смотрю на вас и думаю, что вы ничегошеньки не смыслите в плохих людях и поступках, — с досадой откликнулась она. — Мистер Ли сделал кое-что со мной, и отец хочет выдать меня за него. Но я — я не хочу».

«Он взял вас силой».

«Вы проницательны и бестактны, доктор. Я хочу умереть на свою свадьбу, чтобы потом восстать из мертвых и отомстить ему... Вы единственный, кому я могу и хочу довериться».

Хотел бы я услышать это из ее уст! Тогда мне казалось, что скажи она это мне, я бы пристрелил мистера Ли на месте. Ливси молчал, пока Анна не спросила у него напрямик:

«Вы дадите мне порошков?»

«Не могу».

«Так».

«Они могут повредить вам. Вы можете умереть, если неверно их примете. И подумайте, может быть, после связи с мистером Ли у вас будет... м-м-м... последствие. Порошки могут быть для него смертельными».

«Я задушу его в колыбели, если ребенок родится, — угрожающе произнесла та. — Одного мистера Ли уже слишком много для этого света, — и добавила. — Если рожать, то я предпочла бы родить от вас. Видите? В отличие от вас, я говорю прямо».

«Этим вы и прекрасны», — галантно отозвался Ливси.

Они опять замолчали, и я так и видел, как девушка напряженно вглядывается в лицо доктора, а тот смотрит на нее спокойно, так спокойно, как море в штиль.

«И вы ничего не хотите ответить?»

«У вас горячий нрав. И вы делаете ошибку».

Он хотел сказать еще что-то, но Анна крепко выругалась и вскочила на ноги.

«Не надо меня жалеть, доктор, — заявила она. И гордая же она была кобылка! — Я не навязываюсь вам, и не вам меня судить».

Что-то тяжелое громко стукнуло в стену и упало на пол. Вслед за этим послышались быстрые шаги и хлопнула дверь. Нельзя сказать, чтобы я чувствовал особенное неудобство от того, что стал невольным свидетелем разговора, но он заставил меня задуматься. Я не понимал, почему он отказался от красивой женщины, он не был мужеложцем и засматривался на негритянок. Может быть, он брезговал ею после мистера Ли? С доктора могло статься.

Я спустился вниз, и вид у меня был достаточно помятым, чтобы доктор ничего не заподозрил. На стене у двери растекалось чернильное пятно, и Ливси с тоской глядел на него.

«Как вы непривычно тратите чернила», — ляпнул я первое, что пришло в голову.

«Случайность», — коротко ответил он. На этот раз я придержал язык. Лицо у доктора было такое, словно он только что вернулся с похорон, и я подумал, что его надо как-то подбодрить. Странный он был, и старше меня на полжизни, но иногда мне хотелось его понять.

«Один мой друг, — я сел на табурет и принялся изучать пряжку на своей туфле, будто мне было очень это интересно, — слышал, что мисс Эндрюс часто по вечерам гуляет у моря».

«Очень рад, — сухо ответил он. — Почему вы заговорили о ней?»

«Она красивая, — невпопад ответил я. — Думаю, прогулки у моря успокаивают ее».

Ливси пожал плечами. Я так и не понял, знает ли он, что я подслушал их разговор, или нет.

«А еще говорят, что женщины любят решительных», — не унимался я.

«Если это правда, то у вас есть шанс, мистер Уэстонбридж».

Про себя я плюнул.

«Если бы я узнал, что ее кто-то обижает, то застрелил бы подлеца! — заявил я, — Как всякий честный человек».

«Вы благородны, но она — из тех женщин, что могут сами за себя постоять, — наверное, его спокойствие не пробил бы и таран. — Извините, мне нужно дописать письмо».

Я молча перевел на него взгляд. Мне хотелось сказать ему, чтобы он не упускал возможностей: и насолить мистеру Ли, и позабавиться с его невестой, и отомстить за ее честь, но мне показалось, что он не поймет меня, и больше того, сейчас он явно хотел от меня избавиться. Я заткнулся, чтобы не выдать себя, и на этом наш разговор прервался.
Дни проходили один за другим, незаметные, почти беззаботные, как всякий день на берегу, но под внешним спокойствием бурлили страсти. Мистер Ли пыжился, как бойцовый петух, потому что Анна Эндрюс неожиданно дала ему согласие выйти замуж, а доктор Ливси по-прежнему сторонился общества да вел беседы с неграми, которые хоть как-то могли объясняться по-английски. Я слышал их однажды, они говорили о Боге и о местных поверьях, о лекарях и о колдунах, и знать даже не хочу, зачем это Ливси понадобилось.

От жары у меня частенько болела голова, и по вечерам я с удовольствием гулял у моря, благо ни ядовитые твари, ни хищники не забредали в эти края. Во время прогулок я нашел небольшую пещерку, из которой открывался вид на светлый океан, и порой сидел там в одиночестве, глядя на то, как меняется закатное небо. Невооруженным я в такие путешествия, конечно, не ходил, но никто не пытался лишить меня ни жизни, ни денег.

В один из таких вечеров я наслаждался шумом волн и грезил о том, как вернусь домой с кругленькой суммой. В воображении у меня уже стоял дом неподалеку от Гайд-парка, и суетилась целая вереница слуг, одетых в серо-зеленые ливреи, и богатая невеста куталась в шелка и кружева, пока я лениво ковырялся в тарелке, разыскивая в фаршированной птице самые вкусные места... Но призраки исчезли, спугнутые женским голосом.

«Здесь нам никто не помешает, — произнес он, и я узнал в незнакомке Анну. — Мне хотелось показать, какие сокровища таятся у этих берегов».

Про себя я удивился и раздосадовался. Опять мне приходилось подслушивать чужие разговоры! Может быть, на этот раз я бы и подал голос, но мистер Ли не оценил бы моей деликатности. Чуткости в нем было, как в двенадцатифунтовой пушке, и я не понимал, на кой его надо было приводить сюда; красоту он находил разве что в сытном обеде.

«Тут уединенно. Вы часто здесь бывали с кем-то?», — отвечал ее собеседник, и я окаменел: это был вовсе не мистер Ли, нет. Спутником ее оказался доктор Ливси, и в голосе его слышались необычные нотки, словно он желал, чтобы она сказала: «Нет-нет, одна». Но Анна засмеялась мягким смехом, похожим на тот, каким смеется мать, выслушав глупые вопросы сына, и запечатала доктору рот поцелуем.

Они целовались долго, а потом и не только целовались, — не надо, я думаю, пояснять, верно? — и я весь взмок, потому что никогда не чувствовал себя так глупо. После того, как все закончилось (к сожалению, я их не видел, но мое воображение разыгралось не на шутку), доктор позвал ее по имени, так тихо и так нежно, что я затаил дыхание и почувствовал жгучую ревность.

«Что нам делать дальше, Анна?» — вот что он спросил.

— Отличный вопрос, — усмехнулся я. — Первое, что надо спрашивать у бабы!

— Ты еще малек, Уилли, — Литтлтон дыхнул на меня перегаром. — Большинство из нас теряет остатки мозгов рядом с красивой девкой.

Они захохотали, но тогда я не понял, что они смеялись надо мной и над той девицей, которую я только что лапал.

— Я думаю, застань их мастер, он бы убил их обоих, — Уэстонбридж вытер тыльной стороной запястья губы, когда отсмеялся. Я глядел на него и пытался представить, каким он был в те годы, но образ юноши из его рассказа никак не подходил к желчному и морщинистому лицу. — Но я уверен, они о нем и не думали, и доктор спрашивал лишь о них самих.

«Бороться, — коротко обронила Анна. Я представлял, как ветер касается ее обнаженного тела, и мне хотелось быть этим ветром. — Помоги мне зашнуровать корсет, Дэвид, если не запутаешься».

Она обращалась к доктору так, словно он был ее слугой, но тот не возражал.

«Возьми назад свое обещание, — попросил он, пока возился со шнуровкой. — К дьяволу мистера Ли».

«И ты заберешь меня в Англию? — с недоброй насмешкой спросила Анна. — И назовешь женой, и я нарожаю тебе кучу маленьких Дэвидов?»

«Почему нет?»

«Ты старше меня почти на двадцать лет, любовь моя, — сарказм сквозил в каждом ее слове. — Почти старик. Ты повидал много стран, я — ничего, кроме этих унылых берегов. Ты ходил в театры, общался с дамами, был при Королевском дворе, а все мои короли бегают голышом, потрясая копьями, и весь мой театр — торговля рабами».

«Это неважно».

«Важно то, что я одной крови с мистером Ли, Дэвид, — серьезно сказала она. — Я хотела тебя и я получила тебя. Я — тебя! Не наоборот, — Анна помолчала. — И сейчас ты смотришь на меня и не оскорбляешься. Любой другой — моей крови — попытался бы дать мне пощечину за такую дерзость».

Они одевались в тишине, и первой опять заговорила Анна Эндрюс:

«Если мы поженимся, я сломаю тебе жизнь. А ты сломаешь ее мне. И мы возненавидим друг друга. Этого-то я уже ненавижу! Но я понимаю его, а тебя — нет».

«Зачем тогда было... это?» — Ливси был спокоен, как мне казалось. Рыба, рыба! Глупая глубоководная рыба! Я обозвал его про себя и покрепче, такими словами, которые редко срывались у меня с уст.

«Я не могла иначе. И не забывай — надо ему отомстить».

Между ними точно прошлась вьюга; даже я это понял. А они — нет, они и друг друга-то не поняли. Доктор, похоже, решил, что он — орудие мести, Анна Эндрюс говорила о том, что она планирует потом, и, честно сказать, мистеру Ли я как-то не позавидовал.

Они вскоре ушли, а за ними и я выбрался из пещеры. Чертовы влюбленные! Почему они всегда попадались мне на пути? Надо сказать, что ни он, ни она не подали и виду, что между ними что-то было, и если бы я не слышал их, я бы тоже не догадался. Мистер Ли же почуял опасность, и доктора он начал задирать еще хлеще; но если раньше Ливси не обращал на него внимания, то теперь все чаще я замечал, как расчетлив и холоден его взгляд, словно он уже резал по-живому. Даже наш сонный капитан встрепенулся и с неохотой попросил мистера Ли подумать, не хочет ли он остаться с молодой женой на какое-то время здесь. Мастер заявил ему, что они вместе поедут в Англию, а здесь могут оставаться только трусы, которые боятся моря. Он так выразительно глядел на Ливси при этих словах, что только умалишенный не догадался бы, о ком он говорит.

Я улучил момент и остановил капитана Бриггса, когда тот собирался на ужин.

«Мой капитан! Разве можно выходить в море, когда на борту раздор?»

Он хмуро взглянул на меня и проворчал:

«И что я должен сделать? Убить кого-нибудь из них? Я заплачу неустойку, если оставлю здесь кого-то без веской причины».

«Они поубивают друг друга из-за этой ба... мисс Эндрюс».

«Послезавтра она будет миссис Ли. Знаете, Уэстонбридж, — и его маленькие глазки сверкнули, как два новеньких пенса, — по мне, пусть они хоть побросаются в море, лишь бы корабль вернулся домой, и никто б не вешал на меня своего сора. Дайте пройти. А то едем со мной, Уэстонбридж. Мистер Пинкни устраивает прощальный обед в мою честь».

Разговор закончился ничем, и я больше не заговаривал об этом с капитаном. Может, он и прав. Будь что будет; Бог рассудит лучше, чем любой из людей.

Свадьбу сыграли быстро: заезжий священник торопился окрестить родившихся младенцев, пока до них не добрался падре, да и платили за крещение больше, чем за свадьбу. Анна Эндрюс не отравилась и весь вечер была до странности спокойна. Она почти не пила и не ела, как будто держала пост. Доктор так и не появился, и я не удивлялся этому.
Мистер Ли к середине ночи заснул прямо за столом, и молодая жена незаметно исчезла вместе со своей служанкой. Я думал, что она пойдет к Ливси, но доктор преспокойно спал в общем доме. Спокойствия его сну, видно, добавляла бутылка с ямайским ромом у постели, опустошенная наполовину, и я решил, что это тоже выход. Ливси забыл убрать письменные принадлежности, и на его сундуке лежала стопка бумаги. Я рассеянно поднял верхний лист, чтобы завтра с утра написать список для лавки, и мне в глаза бросился четкий, вдавленный отпечаток слов: «я прошу вас одуматься». И ниже — «вы не должны пачкать руки, вы — женщина». Похоже, он волновался, пока писал. Я спрятал ром, чтобы его никто не украл и сложил листок вдвое. Ливси остался рыбой. Он обрекал Анну Ли жить с нелюбимым в ненависти. Я задумался, как сделал бы на его месте, но я был выпивши, и мысли мои ползали, как зимние мухи.

Мы набрали достаточно рабов, чтобы отправиться назад, но капитан ворчал, что доктор набрал много крепких мужчин. За них платили больше, но и проблем от них могло быть больше: не все рабы смирялись со своей участью, среди них попадались и дикие, которые могли поднять бунт. Доктор лишь пожимал плечами и говорил, что его работа — проверять здоровье, и не в его власти одним мановением руки исцелять больных, чтобы угодить капитану.

В тот день мы завтракали в кают-компании, и разговор опять зашел о мужестве, но на этот раз начал его не мистер Ли, а доктор Ливси. Кажется, он начал рассказывать что-то о знакомом, который не побоялся отправиться в деревню, где свирепствовала холера. Мистер Ли, конечно, поднял его на смех и заявил, что невелика смелость делать дурацкие поступки, и он бы на его месте сжег бы эту деревню, потому что болезни доканывают только людей слабых и грешных. Сам он, кажется, никогда и ничем не болел, даже французским поцелуем.

«А что для вас мужество, мистер Ли?» — спокойно поинтересовался доктор.

«Встретиться с врагом лицом к лицу», — ответил тот и скрестил руки на груди. Кто-то отпустил сальную шутку, мол, жениться на миссис Ли — уже достаточное мужество, и судя по тому, как изменился в лице мастер, ему это смешным не показалось.

«В пылу битвы это несложно, — серьезно возразил Ливси. — Попробуйте пробыть без оружия среди тех, кто вас ненавидит».

«Уж вы бы точно не смогли этого сделать!»

Доктор пожал плечами.

«Мы можем это проверить».

«Как?»

«Например, раздать еду рабам в одиночку».

«Кишка у вас тонка, мистер Ливси», — доктору удалось сбить мастера с толку, и он говорил неуверенно. Среди офицеров поднялся ропот, и все загалдели, как птицы ранним утром.

«У вас — может быть. У меня — нет».

Мистер Ли выругался, но на лице у него отразилась задумчивость. Все знали, чем может грозить такая прогулка, и все помнили случай на «Амфитрите», когда к рабам зачем-то спустился капитан, и ему раскроил голову один из негров.

«Я готов раздать им обед сегодня», — хладнокровно добавил доктор, и мистер Ли покраснел от гнева.

«Что ж, договорились. Тогда я раздам им ужин, если вы, мистер Ливси, не помрете после обеда. Ни один Ли никогда не боялся бросить вызов опасности, — он взглянул на остальных и мрачно предостерег. — Если кто-то проговорится капитану и поможет этим мистеру Ливси, пусть пеняет на себя».

«Договорились», — доктор протянул ему руку, и мистер Ли пожал ее, несмотря на то, что не нашлось никого, кто бы одобрил это дурацкое пари.

«Вы соображаете, что делаете, мистер Ливси?» — поинтересовался я у него, когда завтрак закончился.

«Вполне» — доктор был невозмутим.

«Это самоубийство».

Он покачал головой.

«Я оставлю письмо родным одному из моих помощников. Он отправит его, если что».

«А вы ничего не хотите передать миссис Ли?» — в раздражении выпалил я.

Доктор внимательно взглянул на меня.

«Я так и знал, что вы не спали в тот день, Уэстонбридж. Нет. Не надо ей ничего передавать».

Я ждал, что он попросит меня не говорить никому об этом, но он промолчал. Потом я понял, почему. Если я проболтался ему, то так же легко мог проболтаться кому угодно. Да и не знал он, что я был в пещере, и не мог оценить моей деликатности.

— Деликатность! — воскликнул Литтлтон. — Зуб даю, доктор решил свести счеты с жизнью.

Я хмыкнул. Мне казалось, что своеобразному поединку положит конец эта Анна. Мне она не нравилась, но я думал о ней, и мне хотелось бы ее увидеть хоть одним глазком.

— Не торопись судить, старик, — остановил его Уэстонбридж. — Наверное, вся команда собралась в тот день на палубе, чтобы посмотреть, как доктор будет раздавать неграм пищу в загоне для невольников. Мы кормили их ямсом, бобами и мясом; нельзя сказать, чтобы они были в восторге от такого рациона. С неграми никогда не угадаешь, что приведет их в экстаз, а что заставит выть и плакать, но конские бобы они ненавидели. По условиям и доктор, и мастер должны были зайти в самую гущу живого товара, где держали самых свирепых из них, и не уходить, пока в каждой черной ладони не окажется по пригоршне этих волшебных яств (плошки им давать было бесполезно, они крали их у соседей, ссорились из-за них, а иногда и колотили друг друга ими, потому капитан мудро решил, что негры не развалятся, если будут есть с рук). Мы послали юнгу отвлекать капитана; по нашим расчетам доктору хватило было получаса, чтобы справиться со своей работой.

Как я уже упоминал, часть из рабов была пленниками, которых продал один из царьков Калабара. Воевать они умели, и на всякий случай я взял с собой два заряженных пистолета, чтобы отогнать негров, если что случится. Эта идея пришла в голову не только мне, я видел, как блестела сталь, и напряжение, повисшее над кораблем, было сродни тому, что чувствует полк, когда видит, что перед ним выстраивается войско противника.

Доктор все еще был спокоен, хотя на виске у него быстро-быстро билась жилка. Чтобы уверить нас в своей безоружности, на нем была только рубаха и кюлоты — спрятать там ничего было нельзя. Один из солдатов отворил перед ним дверь загона, и Ливси зашел внутрь с котлом и черпаком. Никогда я не любил глядеть, как жадно едят негры, ведь стоит им только насытиться, они начинают кидать друг в друга бобами, толкаться и ссориться — такое мерзкое зрелище, поверьте моему слову! Но сейчас я не отрывался и глядел на руки доктора, непривычные к тяжелой работе, и старался заметить признаки беспорядка или бунта. Ливси что-то приговаривал и, мне показалось, даже шутил с этими животными, хотя наверняка я возвожу сейчас на доктора напраслину. Он перекинулся одним-двумя словами с каждым из них, накормил их всех и вышел из загона без единой царапины, бледный и потный.

«Что ж, вам повезло, — процедил сквозь зубы мистер Ли вместо поздравления. — Но еще не вечер».

С этими словами он приказал всем готовиться к отплытию; мы должны были поднять якорь после ужина, и, даст Бог, через месяца четыре-пять мы бы увидели Англию. Доктора поздравляли с успешным завершением предприятия, но выглядел он мрачней, чем прежде, и разговаривать ни с кем не желал. Тогда я подумал, что он боится, что мистер Ли откажется заходить в загон, но все вышло иначе.

Уэстонбридж замолчал. Вокруг его головы клубился табачный дым, и я нетерпеливо потормошил его:

— И что? Мастер отказался?

— Нет, не отказался, — медленно ответил Уэстонбридж. — Ему-то голову и проломили. Один из негров, великан-дагомеец, дождался, пока мистер Ли отвернется и напал на него сзади и смог садануть его краем своих наручников по голове — даже удивительно, как он был силен! Конечно, чернокожего негодяя и еще некоторых тут же застрелили и выбросили за борт. Когда мы вытащили мистера Ли из загона, он был еще жив. Как сейчас помню, все черные ведьмы вопили и причитали от ужаса, и мне пришлось выстрелить в их сторону, чтобы они заткнулись.

«Где доктор?» — кричал боцман; он был еще совсем юн и ни черта еще не понимал в этой жизни, если бы он не орал, он бы блеванул прямо здесь. Клянусь, я видел, как из головы мистера Ли сочится какая-то серая жидкость, смешанная с кровью, и мне казалось, что это была вся его ненависть и гордость. Я видел его мозги и еще что-то такое же мерзкое и пульсирующие. Доктор Ливси пытался помочь ему, но все было зря — к наступлению ночи мастер умер.

Уэстонбридж замолчал, и я жадно глядел на него, стараясь не пропустить ни слова.

— Конечно, о возвращении в Англию пришлось позабыть, — мрачно сказал он. — Капитан Бриггс рвал и метал, он клял нас, на чем свет стоит, и пытался дознаться, зачем мистер Ли пошел к неграм в одиночку, без оружия. Мы молчали. Мистеру Ли уже было все равно, доктор ходил сам не своей, да и вдова отнюдь не лучилась счастьем, хотя казалось бы, именно ее желание сбылось. Всех негров мы загнали в трюм, и они не видели ни света, ни неба недели три, и только пели тоскливые песни, пока не начали умирать. Только тогда капитан приказал выпускать их, как обычно, перепугавшись, что потеряет деньги на них, да и он хотел найти себе любовницу из негритянок, но это уже было много позже, когда доктор покинул нас.

— Он что, тоже умер? — спросил я.

— Нет. В ночь смерти мистера Ли к Ливси пришла молодая вдова. Мне передала их разговор ее служанка, которая оставалась за дверью. Не знаю, насколько это правда, но она говорила, что ее госпожа выглядела так, как будто умерла вместе со своим мужем.

«Зачем ты сделал это, Дэвид?» — вот что первым она спросила.

«Не понимаю, о чем ты говоришь».

«Ты писал мне, чтобы я не пачкала рук, что ты знаешь, как все поправить. Ты уже тогда знал, что убьешь его? Убьешь его чужими руками?»

«Анна...»

«Нет, я не обвиняю тебя! — она не кричала, но ее шепот был хуже любого крика. — Ты испортил жизнь МНЕ. Я должна была его убить! Я приготовила яд, чтобы давать ему каждый день, пока он не стал бы немощной развалиной, а ты? Что сделал ты? Ты лишил меня всего, Дэвид! Смысла моего существования».

«Зачем тебе эта жестокость, Анна?»

«А зачем она тебе? — безжалостно парировала она. — Моя жизнь — не твое дело».

«Я люблю тебя».

«Но ты сделал то, что не удалось никому другому. Я боюсь тебя, Дэвид. Я не думала, что ты можешь сделать такое. Ты был таким чистым, моей светлой мечтой, а ты оказался чернее грязи в сточной канаве! Мертвый подонок, мой муж, чище тебя».

«Как ты догадалась?»

«Я успела узнать тебя, — неожиданно устало сказала она. — Ты умен, ты подначил его так, что никто не понял твоего замысла. И я помню, ты знаешь местные наречия. И ты рассчитал, негров убьют, и никто не докопается до правды».

«Я сделал это ради справедливости, Анна... И ради тебя».

«Знаю. Ненавижу себя еще больше. Мне бы хотелось умереть!»

Весь этот разговор, по большому секрету, девица передала мне позже, когда Анна Ли пропала. Никто не знал, что с ней сталось; она просто забрала лошадь и уехала. Может быть, она умерла, как и хотела, но я думаю, что ее нашел кто-то, кто смог исцелить эту мятежную душу. Во всяком случае, мне хочется в это верить.

На следующий день доктор передал капитану записку, что уходит с корабля, и не имеет никаких претензий, и рекомендует одного из своих помощников. Сам он не желал ни с кем разговаривать и объяснял это тем, что он хочет передохнуть. На корабле думали, что его мучает вина из-за смерти мистера Ли, а я помалкивал о том, что знал. Какого черта, все это никого не касалось! Одно я понял точно, если доктор Ливси и был рыбой, то, по меньшей мере, хищной щукой.

— Что с ним стало потом? — спросил Литтлтон.

— Не знаю, — пожал плечами Уэстонбридж. — Потом, когда я был в тех краях, я интересовался его судьбой, но никто ничего не знал ни о нем, ни о миссис Ли.

— Умные тихони самые опасные, — заметил старик. Как же его все-таки звали? — По нашему-то капитану сразу было ясно, что с ним не стоит связываться.

Уэстонбридж кивнул, и разговор плавно перетек на что-то другое. Я их не слушал, все думал о докторе да о капитане, болтал остатками бренди в кружке, и мне вдруг показалось, что мой папаша не так уж и плох, несмотря на то, что был занудой и любил пройтись мне по спине чем-то тяжелым. Наверное, я трезвел.

Позже, когда мы расстались, и я пошел домой под светом щербатой луны, мне все время казалось, что море где-то рядом, и все эти люди, которые, небось, померли много лет назад, преследовали меня. Я не заметил сразу, что окно в соседнем доме были распахнуто настежь, и только когда мне на плечо упал мокрый цветок, я увидел Дженни, соседскую девчонку.

— Ты задержался, Уилли, — шепотом сказала она. — Твой отец уже оббегал все улицы, он думал, что ты дал деру.

— Я? Ну уж нет. Пусть даже и не надеется.

Она засмеялась, и почему-то мне показалось, что я не слышал смеха родней. Темная улица, запах выгребной ямы, вонючее мыло, мой дом, в котором я знал каждую половицу, каждый звук в ветреную ночь, — тысячи тысяч раз я стоял здесь, но в первый раз я увидел себя со стороны и подумал, что чуть было не свалял дурака, записавшись в армию. Дома меня ждала порка, но почему-то она меня не пугала.

— Спокойной ночи, Уилли, — послышался шепот, и окно захлопнулось. Я еще немного постоял, пытаясь осознать, что изменилось вокруг, а что — во мне, а потом медленно отворил дверь своего дома, где вся семья ждала меня и не ложилась спать.

@темы: Джен, Гет, Роберт Льюис Стивенсон, Новогодний фест-календарь 2015, Фанфики

---

[The gunroom messmates]

Название: Она ждала его...
Автор для  The gunroom messmates
Форма: проза
Размер: мини, 2820 слов.
Пейринг/Персонажи: ОЖП/

спойлер!

капитан Александр Смоллетт, другие ОП, есть упоминание канонных.
Категория: джен, гет
Жанр: мелодрама
Рейтинг: G
Краткое содержание: Опекун насильно выдаёт героиню замуж. Но в браке, который должен был стать мучением для девушки, неожиданно вспыхивают настоящие чувства. Теперь девушка с замиранием сердца ждет возвращения мужа из опасного плавания, предаваясь нежным воспоминаниям. Вот только вернется ли он?
Примечание: Полный текст песни: www.gutenberg.org/files/18341/18341-h/18341-h.h...
Размещение: после деанона – с разрешения автора и указанием авторства.

Обернуться бы лентой в чужих волосах
Плыть к тебе до рассвета, не ведая страх.
Шелком в руки родные опуститься легко
Вспоминай моё имя, прикасайся рукой...

Несколько месяцев подряд жители Бристоля могли наблюдать странную картину: каждый Божий день на пристани появлялись две женщины, безо всякого сопровождения, и долго стояли там, жадно рассматривая прибывающие корабли. При том нельзя было назвать их поведение непристойным. Скорее, оно казалось бесстрашным или безрассудным. Ведь, судя по темным одеждам, какое-то горе гнало этих женщин сюда день ото дня, в жару и в дождь.
Их можно было принять за дочь с матерью. Но хрупкая, совсем еще юная девушка с каштановыми волосами и зелеными глазами совсем не была похожа на свою высокую черноволосую спутницу. И не только внешне. Для старшей ожидание было как будто бы привычным делом, настолько спокойно держала она себя, стараясь всячески ободрить свою спутницу – улыбкой или добрым словом. Младшая же пристально, с некоторым отчаянием вглядывалась в морскую даль и так нервно комкала в руках платочек, что всё это, казалось, для неё совсем в новинку.
И правда, раньше Эмили (а именно так звали девушку) и представить себе не могла, что будет так сильно переживать и так истово молиться за того, кто в море. Впрочем, и в то, что ей когда-нибудь будет суждено обрести семейное счастье, она бы прежде не поверила. А всё потому, что привыкла ждать от людей подвоха, ведь с самого рождения жизнь её не баловала.
Мать Эмили умерла, когда та была совсем еще крохой. То ли чахотка свела её в могилу, то ли родственники мужа, не желавшие принимать её в семью – теперь уже никто не вспомнит. Но если виной тому и было незавидное положение в обществе (она была из обедневшей дворянской семьи), неудивительно, что после смерти обоих родителей ненависть родственников к матери тут же перенеслась на дочь. Что же касается отца девушки, то он с трудом переживал утрату, день ото дня теряя рассудок, до тех пор пока однажды не пропал без вести. Эмили почувствовала, что он погиб, задолго до того, как ей сообщили об этом. Единственным, что оставили покойные родители, кроме бесконечных долгов, был медальон с их портретами, который Эмили всегда бережно носила, как нательный крестик. Она целовала его украдкой всякий раз, когда получала новую взбучку от опекуна – это помогало ей выдержать очередное испытание. Кто поймёт, сколько пришлось выстрадать Эмили в новом доме, где почти все, кроме кузена, ненавидели её хотя бы за то, что она слишком похожа на свою покойную мать? А ведь даже он не осмелился за неё заступиться, боясь гнева отца! Её положение в доме было немногим лучше положения служанки – столько тяжелой работы свалилось на её плечи.
Известие о том, что скоро выйдет замуж, Эмили восприняла как очередную пытку, подстроенную опекуном. А тот ещё подлил масла в огонь, в красках расписав ей все «достоинства» будущего супруга. По его словам, Эмили предназначалась человеку суровому и нелюдимому, в доме которого дисциплина по строгости своей напоминала военную. Когда же будущий супруг впервые посетил её, Эмили решила, что всё намного страшнее дядиных россказней.
Судя по раскачивающейся походке, словно по шаткой палубе корабля, этот человек был моряком. Он вошел в гостиную быстро, почти бесшумно и остановился, широко расставив ноги, словно пытаясь удержать равновесие. Дядя Эмили представил его как капитана, имени которого девушка от волнения не запомнила, а только молча, в оцепенении разглядывала его. Капитан был очень высоким, крепким мужчиной. На вид ему было лет сорок, и Эмили, в её неполные семнадцать, он показался глубоким стариком. Впечатление это усиливалось тем, что при жгуче-чёрных густых и волнистых волосах, перехваченных на затылке лентой, у капитана были совершенно седые виски, а на обветренном лице можно было заметить глубокие морщины. Всем своим видом этот человек напоминал хищную птицу; нос его походил на клюв – какой бывает у орла или коршуна, а серо-голубые глаза глядели строго и пронзительно. Словно этот хищник, оценивая жертву, видит её насквозь – со всеми потрохами. Капитан слегка поклонился, когда его представили, не отрывая взгляда от Эмили, и девушке стало дурно. Ей почудилось, будто весь мир сузился сначала до показавшегося ей таким ужасным лица, а затем и вовсе до пристально изучающих её ледяных глаз. Неудивительно, что бедняжке стало по-настоящему жутко, и она потеряла сознание.
Всё, происходившее потом, было для Эмили словно в тумане. Как сомнамбула, с полным безразличием она пережила взбучку за излишнюю чувствительность, подготовку к свадьбе, скромное венчание и насмешки со стороны родственников (даже кузена, который прежде был добр к ней) и их друзей. Она думала, что всё это происходит в кошмарном сне, и, прикасаясь к драгоценному медальону, горячо молилась, чтобы Бог даровал ей пробуждение. Но кошмар и не думал прекращаться. Мало того, что новоиспечённый муж пугал её своим взглядом, который словно насквозь пронизывал! Так ещё и его сестра смотрела на свояченицу с плохо скрываемой неприязнью. Её взгляд как будто говорил: «Да что ты, у которой молоко на губах не обсохло, можешь дать моему брату?! Свалилась на мою голову... Теперь ещё и за ней присматривать, пока брат в море! И каждый раз вспоминать, что, если бы не тот случай, другой, очень дорогой мне человек теперь тоже мог бы... Но она – в могиле. А эта вот вертихвостка – ходит, дышит и ничего, ничегошеньки в этой жизни не понимает!». Потом уже Эмили узнала, что причины для неприязни были более чем вескими. Оказывается, у сестры капитана в раннем детстве умерла от оспы дочь. А если бы выжила, то была бы теперь почти ровесницей его жены. Естественно, что невольное напоминание о потере бесконечно дорогого ей человека растравливало этой тридцатитрёхлетней женщине душу. Но пока юная супруга капитана не знала ничего об этом и искренне не могла понять, чем вызвано такое отношение, за что ее так ненавидят. Не подозревала она и о том, что скоро отношение золовки к ней изменится к лучшему, и только еще сильнее боялась грядущих перемен в своей жизни.
А пока её опасения как будто бы оправдывались. Так, в доме мужа Эмили пришлось соблюдать новые, порою странные и жесткие правила. К примеру, все вещи должны были оставаться на своих местах. Возьми Эмили хоть медный подсвечник с полки в гостиной, чтобы вечером заняться рукоделием или почитать, как тут же ей приходилось ставить его на место под натиском сурового взгляда. Путь в кабинет мужа для неё и вовсе был закрыт. Из-за всех этих запретов молодую жену капитана ни на мгновение не покидало чувство, будто она служит на военном корабле, а порой она и вовсе ощущала себя провинившимся матросом, которому вот-вот выпишут плетей за какой-либо проступок. Казалось, муж никогда не будет доволен ею. Утром она искала утешения в вышивании, а ночью, лишённая даже этого, иногда тихонько плакала в подушку. Лишь верная служанка, которую для неё выделил опекун, старалась хоть как-то успокоить госпожу.
Но время шло, и, ближе познакомившись с мужем, Эмили стала понимать, что он вовсе не так суров, как кажется, – даже улыбнулся ей однажды. Воодушевленная этим, Эмили, в свою очередь, старалась быть веселее и приветливее, и наградой за приложенные усилия было узнавание об одной маленькой забавной причуде супруга. Оказалось, что капитан любит напевать или насвистывать какую-нибудь песенку – из тех, вероятно, что нравились ему в юности. Поначалу он замолкал в присутствии жены, но потом привык и даже пел что-нибудь для неё, если она просила об этом.
Стоя на пристани, она почему-то вспоминала одну из самых любимых:
Come Lasses and Lads, get leave of your Dads,
And away to the May-pole hey:
For every he
Has got him a she,
with a minstrel standing by.
For Willy has gotten his Jill,
And Johnny has got his Jone,
To jigg it, jigg it, jigg it, jigg it,
Jigg it up and down…

Удивительно, но именно эта песня была первой, которую Эмили услышала от супруга, или, по крайней мере, одной из первых. И она глубоко запечатлелась в памяти, а всё потому, что с ней был связан случай, воспоминания о котором ещё долго вызывали у молодой женщины улыбку или сдержанный смех. Однажды, проходя мимо кабинета капитана, Эмили прислушалась… и застыла, как вкопанная – настолько неожиданными и не соответствующими её представлениям о муже были доносившиеся из-за двери звуки. Но потом удивление переросло в любопытство, и она осторожно подкралась к двери и заглянула в замочную скважину. Нет, ей не послышалось: капитан расхаживал по кабинету и пел! Пел так вдохновенно, что молодая женщина просто заслушалась! На мгновение ей даже захотелось присоединиться к мужу, но она не решилась, побоявшись спугнуть его, ведь наверняка пение предназначалось не для чужих ушей. Вот только в тот раз дослушать песню до конца Эмили всё равно не удалось. Забывшись, она посильнее прислонилась к двери, а та оказалась незапертой и распахнулась. Естественно, что молодая женщина не удержалась на ногах и буквально ввалилась в кабинет. К счастью, она почти не ушиблась, лишь слегка испугалась. Зато капитан, услышав, как что-то грохнулось, враз замолк и обернулся к двери. Лицо у него было сконфуженное, словно он был пойман за чем-то недозволенным, а его правый глаз нервно дёргался. Однако, благодаря многолетней выдержке, капитан быстро взял себя в руки и помог жене встать, а потом они переглянулись и весело засмеялись!
Вот только сейчас Эмили было совсем не до смеха. Губы её беззвучно повторяли слова, но напеть знакомый мотив не хватало мужества: тут же вспоминался его голос – бодрый и громкий, поющий эту песню, и девушка не смела перебивать такие дорогие воспоминания своим голосом, который тут же начинал дрожать – от набежавших слез.
Эмили радовалась каждому своему маленькому открытию, касавшемуся его. От служанки она доведалась, что знакомые капитана считают его строгим, но справедливым, порядочным и готовым всегда помочь нуждающимся. А когда узнала о его несчастной любви и неудавшейся помолвке, поняла, почему капитан поначалу так холодно и недоверчиво относился к ней. Эмили прониклась к нему глубоким сочувствием; вслед за ним пришли понимание, нежность и – совсем неожиданно – любовь к мужу. Помнится, тогда это удивило её. Но, даже разобравшись в своих чувствах, Эмили постеснялась признаться первой, поскольку не была уверена во взаимности. Ведь, хоть супруг и относился к ней с искренним участием и нежностью и всячески заботился о ней, но делал это скорее по-отечески… По крайней мере, ей тогда так казалось.
Всё решил случай, о котором Эмили вспоминала с содроганием. В конце февраля, пока муж был в отлучке, Эмили приняла предложение дяди, отношение которого к ней будто бы переменилось после свадьбы, проведать родственников его жены. Но на обратном пути на почтовую карету напали разбойники. В окно просунулось дуло пистолета, и один из негодяев, скрывавший лицо под маской, потребовал отдать ему все ценные вещи. Эмили не захотела расставаться с медальоном и золотым обручальным кольцом, и нападающие вознамерились уже сделать с ней нечто ужасное. К счастью, по какому-то невероятному стечению обстоятельств, в последний момент капитан спас её.
Но не обошлось и без потерь. Если кузен, сопровождавший карету верхом, был ранен относительно легко, то опекун, внезапно вспомнивший о том, что родных по крови людей надо защищать, серьёзно пострадал и через несколько часов скончался. Но перед самой смертью он все же успел попросить прощения у племянницы за все козни, которые строил. К тому же сестра капитана в те трагические дни окружила её заботой, что стало для Эмили большой неожиданностью, ведь женщина раньше была настроена против неё. Теперь же они бок о бок прогуливались вдоль доков, молча деля пополам совместную тревогу – за мужа и любимого брата.
Но самым неожиданным было для Эмили признание, которое сделал капитан по возвращении домой после похорон. Он поведал жене, что волею судеб стал свидетелем последних мгновений жизни её отца и поклялся исполнить предсмертную просьбу – позаботиться о его дочери, и не его вина в том, что обстоятельства не позволили исполнить данную клятву иначе, чем женившись на ней. И добавил, что, едва не лишившись её, понял, как она ему дорога и насколько сильно он её любит, и что жизнь без неё потеряла бы всякий смысл. Молодая женщина не сразу поверила – настолько была ошеломлена признанием, зато потом на душе сделалось так радостно и легко, что она без колебаний взаимно открыла мужу своё сердце.
Как жаль, что счастье так скоротечно! Вскоре после взаимного признания капитану пришлось отправляться в плавание. Эмили вспоминала, как вместе с его сестрой провожала его и оставалась на пристани до тех пор, пока шхуна не отчалила. Пусть она и не осмелилась говорить об этом открыто, но ей очень не хотелось отпускать его, расставаться с ним. Конечно, глупо было ревновать его к морю, которому он посвятил всю свою жизнь, но этой стихии присуще порой истинно женское коварство – его-то Эмили боялась больше всего на свете. Но, к сожалению, выходил капитан в море не только потому, что любил эту своенравную стихию, хотя и поэтому, конечно, тоже. И не потому, что не умел ничего другого. Всё было намного прозаичнее. Несмотря на многолетнюю добросовестную службу и весьма умеренный образ жизни, он всё равно был небогат, а в мирное время на половинное жалование семью прокормить трудно. Сам капитан был человеком неприхотливым, привыкшим довольствоваться только самым необходимым. Но, разумеется, он не в праве был требовать того же от супруги, тем более – такой молодой, да ещё и красивой. И, как ни старалась Эмили уверить его, что не нуждается в роскоши дорогих нарядов или изысканных блюд, муж не мог смириться с тем, что его супруга будет чем-то обделена.
Впрочем, какова бы ни была причина его отъезда, сути это не меняло. Муж где-то далеко, возможно, его жизнь в опасности, и на душе у молодой женщины становилось с каждым днём всё тревожнее. Ведь время шло, и она знала, что, если к августу шхуна не вернётся, некто Блендли вышлет из Бристоля спасательный корабль. А несчастная Эмили думала, что с судном и капитаном может случиться что-то плохое из-за неё. Ведь, открыв свои чувства, супруг показал ей перстень, и оказалось, что это тот самый фамильный перстень, который отец Эмили носил на безымянном пальце левой руки. Выяснилось, что перед смертью он просил капитана передать эту семейную реликвию дочери вместе со словами о любви и прощении. И пусть сердце Эмили на мгновение сжалось от боли, когда она окончательно поняла, что отца больше нет, она была благодарна мужу за эту последнюю весточку от него. И перстень не забрала, а подарила мужу, сказав, что он достоин такого подарка. Да и более надёжного места для хранения семейной реликвии не найти, добавила она, надевая перстень на палец мужу.
И вот теперь она кляла себя за это! Прощание с отцом когда-то так напоминало ей прощание с мужем, как он крепко обнял её и поцеловал, прежде чем спуститься в шлюпку. В тот день казалось, что здравый рассудок вновь вернулся к нему. Исполненный надежд на лучшее будущее, он радостно сообщил дочери, что отправляется в Вест-Индию и, если всё пойдёт удачно, скоро они заживут лучше, чем прежде. Даже теперь, когда она вспоминала об этом, у неё в ушах звучали его слова: «Я вернусь, Милли, я обязательно вернусь. Всё будет хорошо, поверь мне». Вот только потом оказалось, что тогда Эмили видела его в последний раз! И, если верить словам мужа – а у неё не было причин ему не верить, – отца погубил перстень. Торговое судно, на котором он возвращался из колоний, было захвачено пиратами, и он в одночасье потерял всё, что с таким трудом заработал, а заодно и свободу. А потом, когда его вместе с другими пленниками перевели на палубу вражеского корабля, кто-то из пиратов попытался отобрать у него перстень, но он не пожелал расстаться с последней вещью, оставшейся от прошлой жизни, и, оттолкнув морского разбойника, кинулся к борту корабля. Но мушкетная пуля настигла его раньше, чем он успел сигануть в воду. Через несколько часов он скончался в лазарете корабля, которым тогда командовал его будущий зять. А что, если роковая драгоценность погубит и капитана? Тем более, что в последний момент он готов уже был отказаться от участия в экспедиции, которую назвал опасной авантюрой, говорил, что ему ничего не нравится, и она почему-то чувствовала, что это не простое занудство! И ведь лишь чувство долга и ответственность за жизни тех, кто организовал экспедицию, побудили его всё-таки отправиться в плавание. А что, если предчувствие его не обмануло, что, если больше они никогда не свидятся? Конечно, ей хотелось верить, что это не так, ведь гибель отца она почувствовала очень остро, ещё задолго до того, как узнала наверняка, сейчас же ощущения были тревожны, но туманны.
А время шло, ожидание становилось всё мучительнее, и, если бы не поддержка со стороны золовки, переехавшей в дом брата до его возвращения, то, возможно, Эмили сошла бы с ума от тревоги. Терзаемая дурными предчувствиями, она почти не спала и не ела, зато вышивала салфетки до тех пор, пока у неё не закрывались глаза и работа не падала на пол.
Но даже это не помогало. Даже работа не всегда отвлекала от тягостных мыслей и от глухой тоски. Порой Эмили завидовала всему, что муж взял с собой в плавание, – кроме неё. Завидовала каждой вещи, к которой он ежедневно прикасался, даже ленте в волосах, ведь та всегда с ним. А она… она так далеко… И так хотелось ей превратиться в птицу и лететь за судном или броситься в пучину, обернуться русалкой и по дну морскому следовать везде за любимым! Она была готова на всё! Она ждала его…
Но вот наступил август, и когда, казалось бы, была утрачена всякая надежда, Эмили, наконец, увидела вдали знакомые паруса, и сердце её забилось часто и сильно. Это были паруса «Испаньолы»! Ну, а после того, как бросили якорь, постепенно начали сходить на берег люди – почему-то в основном незнакомые. Но всё же радости Эмили не было предела! Ведь она ждала – и дождалась! Последним на берег сошёл он – тот, кого она так любила и за кого так тревожилась. Капитан Александр Смоллетт.


Название: Ньюгейтская байка
Автор  The gunroom messmates
Бета:  The gunroom messmates
Форма: проза
Размер: мини, 3300 слов.
Пейринг/Персонажи: Александр Смоллетт, Джон Трелони, судья Ризли, Мэри Ризли, Кэти и другие
Категория: джен
Жанр: юмор
Рейтинг: R
Предупреждения:
1. Проходимец, который написал книгу об Острове Сокровищ, не Стивенсон и даже не Джим Хокинс.
2. Мы так часто женили Смоллетта, что совсем забыли спросить его собственного мнения, и теперь восстанавливаем справедливость)
Краткое содержание: Дружеская попойка и история, как капитан Смоллетт попал в тюрьму и с какими потерями из нее выбрался.
Размещение: до деанона с пометкой  The gunroom messmates, после деанона – с разрешения автора и указанием авторства.

— Как сейчас помню, весна это была. Май, кажется.
Капитан замолчал, пока Трелони ковырял ножом винную пробку, и недовольно приподнял бровь.
— Май? Плохое время для свадьбы, — пробка отлетела в сторону. и Трелони разлил тягучую, темную жидкость по кружкам и первым делом схватился за свою, словно кто-то мог вырвать ее у него из рук. На боку кружки Трелони плясали кудрявые фавны, Смоллетту досталась веселая охота за кабанчиком, поджарым, точно борзая.
— Я вообще весну не люблю, — отозвался капитан. — Весной всегда ввязываешься в неприятности. Пираты, драки, войны, кредиторы, любовницы — все они выходят из спячки, как только наступает март.
— Цикл жизни, Смоллетт! Ваше здоровье, — щегольнул образованностью Трелони и сделал большой глоток. Он сморщился и шумно выдохнул. — И что случилось в том мае? Я бы предпочел любовниц! Лучше сразу трех.
— А я бы — пиратов, — капитан недовольно посмотрел на кабанчика и выпил. После паузы он продолжил, — Все началось с того, что я попал в тюрьму.
— В тюрьму?! Не знал, что разговариваю с преступником, Смоллетт. Что вы наделали? Дуэль, оскорбление, сатира, долги, а? И как там, в тюрьме? Давно там не был. В молодости мы тоже любили повеселиться по ночам... — и он развязно подмигнул, словно капитан не раз веселился с ним рядом. — Напомните мне потом рассказать вам, что один раз устроил Ливси. Никогда не поверите! Я бы и сам не поверил.
— Все проще, Трелони, — успокоил его Смоллетт. — Я просто зашел невовремя пообедать. Разгорелась драка, я принялся разнимать драчунов, кого-то ранили, а потом всех скопом забрали в тюрьму. Как назло, с нами оказался старый пьяница, который и имени-то своего не помнил, но в башку ему втемяшилось, будто именно я — главный зачинщик, и он твердил об этом направо и налево. Судье Ризли было не до нас, никого из моих влиятельных знакомых в Лондоне не было, поэтому в Ньюгейте я просидел неделю — вместе с ворами, адвокатами, проститутками, убийцами, сумасшедшим, который считал себя потерянным сыном короля Георга. Был у нас даже один поэт, который объяснялся исключительно эпиграммами.
— И я такого знал, может, того же самого, — важно кивнул Трелони. — А в Ньюгейте я завшивел.
— Я тоже потом выводил этих мерзких насекомых. Но клопы и крысы много хуже. Паршивое местечко. Представьте теперь мое удивление, когда меня — грязного, голодного, усталого — привели в Олд-Бейли выслушать приговор, а судья не торопится его выносить и рассматривает меня со всех сторон, как будто в рабство взять собирается. Я-то думал, что мне уже конец пришел, так бойко вся эта братия дает против меня показания, а он вышел, вернулся — и говорит: «Невиновен». Я еще подумал, есть на этом свете справедливость, как ни удивительно. Но не тут-то было.
— Судья вас втянул в темное дело? — живо поинтересовался Трелони. Пока Смоллетт рассказывал, он уже успел выпить две кружки рома.
— Можно и так сказать. К вечеру я помылся, побрился, выспался, отъелся — и слуга мне говорит, к вам гости, мол.
— Судья Ризли?
— Он. И спрашивает меня: вы, мол, правда, тот самый Александр Смоллетт? Я и отвечаю ему: с другими как-то не знаком. А что до меня, то я — точно он и есть. Он сразу повеселел. Смотрит на меня и прямо счастьем лучится. Уже здесь я что-то заподозрил неладное. И тут он мне говорит:
«Я вас, видите ли, освободил, потому что у меня есть к вам деликатная просьба».
«Что за просьба, милорд?»
«У меня племянница есть, мистер Смоллетт».
«И что?»
«Возьмите ее в жены».
— Ловко! — расхохотался Трелони и чуть не облил себя ромом. — Я бы пообещал. Может, племянница — раскрасавица, да и дядя — судья. Хорошая партия, если жениться придется.
— А я потерял дар речи. Смотрю на него, а сказать ничего не могу, — признался Смоллетт. — Потом пришел в себя и спрашиваю:
«Она страшная, милорд?»
«Нет, мистер Смоллетт».
«С плохим характером, милорд?»
«Нет».
«Тогда в чем подвох, милорд?»
«Да нет никакого подвоха, мистер Смоллетт! Просто она вас давно любит».
«Меня?!»
«Вас».
«Но мы даже не знакомы...»
«Поверьте, мистер Смоллетт, некоторым девушкам совершенно не нужно знать человека, чтобы в него влюбиться. Особенно юным и впечатлительным».
«Нет, милорд, — говорю я ему. — Не могу. Не бык же я, чтобы жениться насильно. Да и привык я к свободной жизни, жене со мной плохо будет».
Тут судья Ризли нахмурился и говорит, этак со значением:
«О, мистер Смоллетт, зря вы так. Сегодня вы не хотите жениться, а завтра опять ввяжетесь в драку, и это уже нельзя будет списать на случайность. Фемида, знаете ли, не дремлет».
Я уже открыл рот, чтобы возразить ему, но вовремя одумался. Приехали, думаю. Так оженить меня хочет, что даже грозит назад в тюрьму посадить. Что ж, возвращаться назад, к клопам и убийцам, у меня желания не было, а вот время я решил потянуть.
«Хорошо, — коротко отвечаю я ему и так вворачиваю ловко, мол, понял я тебя, — Уж в вашем-то доме драк не будет. Я согласен, милорд. Только у меня условие есть».
«Какое?» — и вижу, он уже обрадовался, чуть ли не приплясывает.
«Я вначале инкогнито приеду посмотреть на невесту. Посмотрю, не обманули ли вы меня, что она меня любит. Про приданое узнаю».
Судья потускнел немного лицом и говорит:
«Любит она вас, любит. Не сомневайтесь. И приданое есть. Да прямо сейчас и поедем, если у вас дел нет».
Посмотрел я на него и понял — боится он, что я передумаю. Но меня тогда зло разобрало, думаю, что за чудовище вы, милорд, решили мне подсунуть?
— Да уж, если судье племянницу с приданым не сбыть, то дело плохо, — глубокомысленно заявил Трелони. — Она, наверное, горбуньей была?
— Не поверите, — отозвался Смоллетт, — нет. Бог телом ее не обидел, что есть, то есть. Не раскрасавица, конечно, но и в ужасе от нее никто бежать бы не стал. Разве что нижняя челюсть тяжеловата, и глаза. Такие... голубые! — последнее прозвучало почти с отвращением.
— Что не так в голубых глазах? — обиделся Трелони и подлил капитану еще рому.
— Выражение, — медленно отчеканил Смоллетт и поднял кружку к губам, но пить не стал. — Знаете, такое у слуг бывает. Вроде умный паренек, и ловкий, и кивает, что тебя понял, а как поручишь ему дело, так обязательно и его загубит, да еще развалит все, до чего дотянется. Цвет здесь неважен, конечно, — он поспешно глотнул из кружки, как будто хотел что-то забыть, и продолжил. — Так вот, приехал я вместе с судьей к нему домой, и тот меня всем домашним представил, как капитана Хокинса (не смейтесь, Трелони, это первая фамилия, что пришла мне на ум), закадычнейшего друга капитана Александра Смоллетта.
— А племянница? — жадно спросил Трелони.
— Она в сторонке стояла, я вначале подумал — служанка: платье наискось, прическа хоть и простая, но сбилась, и взгляд какой-то мечтательный. Посмотрела на меня неодобрительно, зато когда мое настоящее имя услышала, вся просияла, словно ей пригоршню алмазов в ладонь положили. Весь ужин она потом на меня смотрела, мне даже кусок в горло не лез. После мы пошли в кабинет, чтобы судья выкурил трубочку, но разговор не клеился. Мне не нравилось, что девица (ее Мэри звали) на меня глазеет, как на рождественский подарок, судья Ризли просто молчал и пускал кольца дыма под потолок. Иногда он спохватывался и односложно что-то у меня спрашивал, но я отвечал ему «Да, милорд» или «Нет, милорд», и на этом разговор угасал.
Когда часы пробили девять, я уже собирался попрощаться и отправиться ко сну, но в дверь постучали, и в кабинет вплыла любезная племянница с подносом, на котором стыли две чашки кофе и аппетитные пухлые пирожки. Мэри Ризли присела передо мной в книксене, я взял чашку и, на свою голову, отхлебнул слишком много этого «кофе»!
— Что там было? — Трелони уже улыбался во весь рот. Взгляд у него потихоньку плыл, и он бешено защелкал пальцами, словно хотел что-то вспомнить.
— Кофе, смешанный с порохом и еще какой-то дрянью, — мрачно ответил капитан. — Конечно, я выплюнул его назад и заслужил презрительный взгляд этой девицы.
«А вот ваш друг, капитан Смоллетт, всегда пьет кофе с порохом», — веско заметила она.
«Кто вам это рассказал?»
«Это все знают».
«Вас обманули», — язык у меня еле ворочался, и судья сочувственно на меня посмотрел. Свою чашку он предусмотрительно поставил на край стола. Судя по темным пятнам на полу, он не раз жаловался на собственную неловкость, а слугам приходилось вытирать пол после вечернего кофе.
Мэри Ризли самолюбиво дернула плечом, но возражать не стала. Зато я не смог смолчать.
«Может быть, мой друг еще закусывает пирожками с дробью?» — ядовито поинтересовался я.
«Он — настоящий мужчина, — ответила мне эта девица, — может быть, и закусывает! Но я хотела расспросить вас... о... нем, а не рассказывать самой. Какой он?».
«Человек как человек», — пожал я плечами, и она нахмурилась.
«Как вы можете так говорить? — с гневом спросила она, и неожиданно ее глаза наполнились слезами. — Вы такой же бессердечный дикарь, как все прочие!»
«Вы так его любите, мисс Ризли?» — язык мой — враг мой, Трелони. Бог знает, зачем я это спросил?
«Я? Ничуточки! Просто он... Ну он... — она запнулась и топнула ногой. — Ах, вам не понять!»
«К счастью», — пробормотал я себе под нос, и судья отвернулся к окну. Следующие полчаса я слушал, как я прекрасен, могуч, сколько кораблей потопил, и как мне повезло, что я знаком сам с собой.
— Это оч-чень интересно, дружище, — вставил Трелони и подпер щеку ладонью. — Есть в этом что-то философское: быть знакомым самим с собой. Вот я бы с собой знакомиться не... не хотел. Я обыграл бы... себя в карты и оставил бы себя... в дураках. Хо! Может, попробовать как-нибудь? Ничем не рискую. И при деньгах, и не дурак!
Смоллетт усмехнулся.
— Всегда играйте так, дружище, — посоветовал он и продолжил. — Одним словом, она представляла себе какого-то исполина духа и тела: черноволосого, с орлиным взором, с седыми висками, который кладет троих одной левой, а мундир на нем буквально лопается, как только он напряжет мышцы... С женщинами он галантен, но при этом застенчив, умеет любить нежно, но никогда не ходит к шлюхам, всегда справедлив и благороден, и ни разу за свою жизнь не выругался, потому что хладнокровен, как льды Гренландии. Я даже расстроился, так это на меня не было похоже.
«Откуда вы знаете столько подробностей?» — спросил я, когда Мэри Ризли остановилась, чтобы перевести дыхание.
«Я знаю о нем все», — гордо заметила она.
«Боюсь, вы заблуждаетесь, мисс Ризли. Вы же не встречались с ним», — судья умоляюще прижал руку к сердцу и покачал головой, но я не собирался слушаться этого старого сводника.
Она вспыхнула так, что лучше бы я ее ударил.
«Не обязательно встречаться, чтобы понять и полюбить человека!»
«То есть, вы его все-таки любите?»
«Это не запрещено английским законом!» — лицо у нее стало жалобным, и мне стало неловко: натура у девицы была чувствительной. Чтобы утешить ее, я вспомнил один из самых интереснейших случаев в моей жизни — путешествие в Вест-Индию. Тогда я был еще мичманом на корабле дяди; он торговал пряностями. Я вложил весь свой пыл, пока рассказывал о приключениях, пиратах, неграх, индейцах, прекрасных женщинах, разноцветных попугаях, о яркой синей морской воде, о стычках с французами и испанцами; я опустил все плохое, что могло бы отвратить женщину, но на лице моей собеседницы отразилась неприкрытая скука. Кое-как я закончил, и она тут же нетерпеливо спросила:
«А у него была тогда возлюбленная?»
«Гм, — ее интерес показался мне несколько странным. — Да, мисс Ризли».
«Она ждала его на пристани, — мечтательно произнесла она. — Каждое утро она выходила и высматривала на горизонте паруса его шхуны, и мяла платок, и ломала руки...»
«Ломала? — осторожно поинтересовался я. — Кому?»
Судья закашлялся и пояснил: табак, мол, крепкий.
«Вы неумны, — с досадой ответила она. — Я хотела сказать — заламывала! А потом она коварно бросила его!»
«Бросила?» — в те дни я был влюблен в жену одного доктора на Сен-Бертелеми, потому мне казалось, что слово «бросила» трудно к нам применить.
«Ну да, он же все время был в море, а она — в Англии, в Бристоле».
«В Бристоле?»
«Почему вы повторяете за мной, мистер Хокинс? В Бристоле. Бристоль — в Англии. Странно не понимать этого капитану».
Я нахмурился и внимательно взглянул на нее. Мне хотелось понять, она нарочно надо мной издевается или как? Но взгляд ее был чист и невинен, как у ягненка, и ума, боюсь, там было не больше.
«На Бристольской пристани торгуют рабами, мисс Ризли», — осторожно заметил я, и ее губы задрожали.
«Вы нарочно смеетесь надо мной? — Мэри Ризли взглянула на меня так, как будто хотела убить, и обратилась к судье: — Дядя, мне надо полежать».
«Иди, дитя мое, — кивнул тот. — Пусть Кэти принесет тебе воды и нитки».
Девица еще раз присела и ушла. В волнении я чуть было опять не отпил этого дьявольского кофе, но вовремя опомнился.
«Зачем ей нитки? И вода?» — бессмысленно глядя на закрытую дверь, спросил я.
«Нитки — вышивать. Вода — обливаться».
«Вышивать? Обливаться? Что это значит, милорд?»
«По ночам она вышивает картину о подвигах капитана Смоллетта. Пока не доведет себя до полного изнеможения. Потом она начинает плакать и плачет до утра. Или пока ее не обольют водой».
«Какая... сложная юная леди, — я вздрогнул. — Слушайте, милорд, не будете возражать, если я пойду к себе? Я бы захватил бутылочку чего-нибудь крепкого, если можно. Мне, кажется, надо хорошенько обдумать ваше предложение».
«Я дам в приданое двести гиней, — судья Ризли многозначительно потряс трубкой и ткнул ею в мою стороны. — И не забывайте о Фемиде».
«Ни в коем разе», — заверил я его и поспешил улизнуть. Встреча произвела на меня гнетущее впечатление, но клопы и убийцы все еще казались хуже. Может быть, девица ломает комедию перед дядей, чтобы тот махнул на нее рукой. Во всяком случае, мне очень хотелось в это верить.
Я заперся в комнате, переоделся и лег на кровать вместе с бутылкой рома. По правде, я чувствовал себя дураком. Терпеть этого не могу, Трелони.
— А я говорил... — многозначительно заметил сквайр и важно поднял указательный палец.
— Еще большим дураком я почувствовал себя, когда смущенная служанка принесла мне записку. Она, кстати, была очень хорошенькой — служанка, не записка. Если бы не мое двусмысленное положение в этом доме, я бы, может, поухаживал за ней сразу. Так вот, она сунула мне в руки записку, и я прочел:
«Мне бы хотелось знать, чем капитан Смоллетт любит завтракать».
«Передай мисс Ризли, он любит яичницу, хлеб и бекон».
Служанка поклонилась и исчезла, чтобы вернуться через полчаса.
«Мисс Ризли спрашивает, какие у капитана Смоллетта любимые шутки», — пролепетало это милое дитя.
«Он вообще не шутит», — мрачно ответил я.
Потом она пришла один раз спросить про любимый цвет одежды, дважды про родственников, и еще один раз — видел ли капитан Смоллетт индейцев. На кой ей все это понадобилось, я понять не мог, и когда Кэти (так звали служанку) пришла опять, я властно взял ее за локоть и сказал:
«Милая девочка, у тебя уже слипаются глаза от усталости. Не надоело тебе бегать туда-сюда, чтобы передавать юной леди сведения, которые ей никогда в жизни не пригодятся?»
Она потупилась, покраснела и сказала, что судья ее уволит, если мисс будет жаловаться. К тому времени я выпил уже половину бутылки и пылко заверил Кэти в том, что ее возьмут в любой дом...
— Небось так п-пылко... что вы п-потом собирали одежду по всей к-комнате, — вставил Трелони.
— Идите к черту, дружище! — вспылил капитан, но тут же со вздохом признался, — Но вообще-то вы правы, так оно и было. Кэти заснула у меня на плече и, к сожалению, некому было полить водой мисс Ризли, когда та закончила вышивать... Посреди ночи я проснулся от плача за окном. Мне не хотелось вставать, но я уже опасался этого дома и ждал самого худшего, поэтому натянул штаны и выглянул наружу. Мисс Ризли танцевала под лунным светом и пела любовный сонет собственного сочинения.
«Он никогда на вас не женится, мисс Ризли! Особенно если вы будете продолжать себя так вести», — не без удовольствия сообщил я ей сверху. Она обернулась, увидела меня и тут же упала в обморок. В обморок она падала так долго, что успела обозвать меня бесчувственным хамом и заметить, что я топчусь грязными лапами по ее мечте. В ответ я заявил, что молодой девушке по ночам валяться на земле весьма предосудительно, и ушел спать дальше. Она попробовала еще немного стонать, но выходило у нее уже не так выразительно.
Утром у меня болела голова, оттого я был не в духе и перед завтраком поймал судью, чтобы прямо ему заявить:
«Знаете, милорд, мои ночные раздумья принесли свои плоды».
«Вы женитесь?» — обрадовано спросил он.
«Лучше Ньюгейт», — задушевно шепнул я.
«Не могу вас осуждать, — он тут же нахохлился. — Но поймите меня! Что — мне — делать с этим сокровищем?»
«Я знаю, как ее излечить», — заметил я, и судья пылко пожал мне руку.
За завтраком Мэри Ризли не было, и я нашел ее в саду. Она сидела в беседке и писала что-то в книжечке с розовыми страницами. Как только я подошел, она покраснела и спрятала книжку.
«Опять вы, капитан Хокинс?»
«Увы, — не стал отрицать я. — Мне нужно с вами серьезно поговорить, мисс Ризли».
Она самолюбиво дернула плечом, но не убежала.
«Вы хотите замуж за капитана Смоллетта?»
«Не ваше дело, мистер Хокинс».
«Хотите-хотите. Я даже не буду говорить вам, что вы влюбились неизвестно во что, в какого-то персонажа из романов, которые печатают и продают по два фартинга штука. Но это ваше дело, мисс Ризли, кого любить. А вот родственников своих донимать перестаньте. Если бы вы жили одна, я бы и слова вам не сказал, бегайте по ночам, капризничайте, хамите каждому гостю — ваше дело. Но ваш дядя не должен за вас оправдываться, пока вы едите его хлеб».
Она опустила глаза и густо покраснела. Я видел, что ей неприятны мои слова.
«Но так делают все образованные девушки, — прошептала она. — Это признак чувствительной души, когда... Когда влюбляешься».
«Кто вам это сказал?»
«Подруги. И в книге написано».
«Сожгите ее и забудьте, как страшный сон. Откуда вы узнали о капитане Смоллетте?»
Она неохотно протянула мне свою книжечку, раскрыв на последней странице. И знаете что, Трелони?
— М-м? — тот потряс бутылку, но она уже была пуста.
— Какой-то проходимец написал о нашей поездке и проиллюстрировал гравюрами, — торжественно, как на похоронах, возвестил капитан. — Аполлон, Геркулес и Марс не идут ни в какое сравнение с тем, как мы там изображены. Мэри Ризли тщательно собирала вырезки и картинки и наклеивала к себе в дневник.
— Надеюсь, я был этот... Ап-по... пол-лон, — Трелони растекся на стуле. — А почему я не видел? Этой вашей п-писульки. Кстати, дружище, о них. О писульках! Мне надо выйти, — он наклонился к капитану, вытянул губы трубочкой и таинственно шепнул, — В отхожее место.
— Можно было и не уточнять, Трелони, — поморщился Смоллетт.
Сквайр оперся о столешницу, поднялся и, пошатываясь, вышел за дверь. Вернулся он нескоро, мокрый и протрезвевший. Он сел на место и потер веки.
— Крепкий ром, — вздохнул Трелони. — Так вы остановились на Аполлоне. Вроде я им был, да?
— Не помню. Да я и фамилии этого проходимца не запомнил, а стоило бы его найти и как следует выпороть, чтобы не порочил честных людей. Подумать только, он изобразил меня каким-то тупым воякой! Меня!
— А вообще-то, Смоллетт, вы знаете, может быть, у него развито сатирическое чувство... — Трелони осторожно отодвинулся от капитана.
— Разумеется, развито, — хмыкнул Смоллетт, — раз вас он изобразил глупым болтуном и богатым бездельником. А мистера Ливси — благородным рыцарем, непрошибаемым и до тошноты наделенным всеми достоинствами. Меня радует, что пираты вышли мерзавцами, хоть здесь он не погрешил против правды.
— Знаете, давайте лучше про Аполлона, — остановил его сквайр, который вдруг понял, что не слишком хочет знать, что еще о нем написали. — Мисс Ризли увидела вас в книге и влюбилась?
— Сделала вид, что влюбилась. Она писала обо мне стихи и рассказы, замучила всех своих родных, друзей и знакомых, так что я даже не удивлюсь, если кто-нибудь при моем упоминании скривится, как от зубной боли. Я все-таки объяснил ей, что она неправа, а потом, чтобы добить бедняжку, сказал, что я и есть капитан Смоллетт. Сначала она мне не поверила, а потом убежала, и на глаза мне больше не показывалась, пока я был в гостях у судьи. Кэти рассказывала, что мисс Ризли потом целый вечер что-то выкидывала и жгла, а из незаконченной вышивки она сшила кукольной одежки. Судья был мне так благодарен, что поклялся в вечной дружбе, прослезился и подарил булавку для шейного платка. Он заявил, что если я еще раз попаду в Ньюгейт, то он вытащит меня, чего бы ему это не стоило...
— А вы там еще были, Смоллетт? — поинтересовался Трелони, и капитан неопределенно пожал плечами. — Хитрец! Вижу, что были! По глазам вижу. Не жалеете, что не женились на племяннице судьи?
— Разумеется, нет! Вернуться домой и вместо ужина и ласки получать слезы и сонеты? Нет, Трелони, это не для меня. Я — человек простой.
— А я бы женился. Стишками я тоже балуюсь, — вздохнул сквайр и с тоской взглянул на бутылку. — Но кому, как не вам, знать, что девичья дурь проходит?
— Дурь-то да, уходит сама. А глупость надо выгонять розгами. Но для этого развлечения мне хватает матросов, Трелони. Ваше здоровье!
И они откупорили еще одну бутылку, и пропустили по кружечке, а за ней еще по одной, и не останавливались до самого утра.

@темы: Джен, Гет, Роберт Льюис Стивенсон, Новогодний фест-календарь 2015, Фанфики

---

[The gunroom messmates]

Название: Usus magister est optimus (Практика — лучший учитель)
Автор  The gunroom messmates
Бета:  The gunroom messmates
Форма: проза
Размер: мини, 1500 слов.
Пейринг/Персонажи: Дэвид Ливси, Александр Монро-младший, Джон Митчелл, Джон Фозергилл, Уильям Каллен.
Категория: джен
Жанр: драма
Рейтинг: R
Предупреждения: Будет труп!
Краткое содержание: Суровые будни медицинского факультета в Эдинбурге.
Размещение: до деанона с пометкой  The gunroom messmates, после деанона – с разрешения автора и указанием авторства.

— Я похож на взломщика, — проронил Дэвид Ливси, неловко сжимая в руках воровской фонарь. Ночные приключения, бодрившие поначалу, теперь откровенно досаждали ему. Прикосновение к запретному занимало ум и заставляло сердце биться быстрее, но вместе с тем вызывало почти непреодолимое отвращение. Играть в разбойников пристало мальчишкам, но не мужчинам.
— Висельник и есть, — довольно согласился Джон Митчелл, сосредоточенно заряжавший свой пистолет. Так, на всякий случай. В который раз Ливси порадовался тому, что эти безумные американцы даже спать ложатся с оружием. Пистолет еще ни разу не пригодился им во время вылазок, но как приятно знать, что сможешь дать достойный отпор!
— И да поможет нам Бог разминуться с дозорными, — пробормотал третий из собравшихся в промозглой мансарде молодых людей.
— Брось, Джон! — фыркнул Митчелл. — Стоит дозорным заметить нас, как они дадут деру! Вот грабители — это да…
— Не стоит недооценивать дозорных, — покачал головой Ливси. — Равно как и переоценивать грабителей. И те, и другие — всего лишь люди.
— О, нет! — простонал Митчелл. — Фозергилл и тебя заразил своим трепетом! Вы только послушайте: «всего лишь люди», — проблеял он, передразнивания приятеля. — Божьи создания, скажи уж! — Американский акцент Митчелла стал сильнее. Обычно ему удавалось говорить почти правильно, но в минуты волнения язык выдавал его с головой.
— Но Джон, разве это не так? — Джон Фозергилл безмятежно восседал на жестком стуле так, словно это была мягкая кушетка. Его руки были сложены на коленях, а лицо, как это свойственно квакерам, выражало столь раздражавшее американца терпеливое смирение. — Господь создал и тебя, и их. И каждый должен всей своей жизнью рассказать о Его любви к нам.
— Ой-ей! Как же мы тогда можем мешать творениям жить и подыхать из любви к Нему?
— Он дал нам возможность проявить любовь к ближнему. И это тоже любовь к Господу.
— Нельзя быть одновременно врачом и святошей, Джон! — сердито воскликнул Митчелл. — Дэвид, скажи ему!
— Мортону удалось и это, — спокойно заметил квакер.
Митчелл порывисто вскочил с места, но Ливси, которому этот спор успел надоесть, поспешил отвлечь приятеля.
— Как вы полагаете, джентльмены, хватит ли нам одного фонаря? — спросил он, вытянув вперед руку со светильником.
Вот уже в который раз эта уловка сработала, и Митчелл, забрав у Дэвида затененный фонарь, принялся вставлять в него свечку.

Так случалось всякий раз, когда спокойное течение дня нарушал визит слуги профессора Монро. Практические занятия по анатомии всегда были неожиданными: к сожалению, нельзя было начать без главного участника – тела.
Конечно, умирали в Эдинбурге часто, но, увы, далеко не каждое тело удавалось забрать на нужды анатомического класса. Эгоистичные люди ревниво закапывали свои тела в землю и клали над ними каменные плиты. Даже отжив свое, они ревностно сберегали опустошенные оболочки, оставляя врачей довольствоваться малым. Анатомические занятия бывали законные, где препарировали висельников всех мастей, и незаконные, когда под нож студиозов ложились вполне добропорядочные граждане, все преступление которых заключалось в том, что они умерли и были похоронены на городском кладбище. Или вообще не были похоронены алчными родственниками.
Ни Ливси, ни кто-либо еще не желали знать подробностей. Никто из студентов не задавался вопросом о том, откуда взялось то или иное тело. Даже для Фозергилла, самого богобоязненного из них, оно оставалось всего лишь учебным материалом, хотя молодой квакер и предварял молчаливой молитвой каждый анатомический практикум.
— Эти люди тоже хотели воскреснуть, — как-то сказал он, неловко перекрестившись.
— Воскреснуть?! Ха! — взорвался тогда Митчелл. — Просто потому что донесли свои туши невредимыми, червякам на корм?!
Они всегда спорили, эти два Джона, и всякий раз Дэвиду приходилось вставать между ними.

—Уверен, джентльмены, профессор Монро будет рад свежему трупу, — протянул Ливси, прислушавшись к новой ссоре, — однако разумнее будет разрешить ваши разногласия после занятия.
Как будто подслушав его слова, в дверь комнатенки просунул вихрастую голову Уильям Каллен.
— Ливси, вы идете? — негромко спросил он. — А, отлично! Митчелл и Фозергилл тоже здесь. Профессор Монро ждет нас в полночь, джентльмены. Постараемся не опаздывать.
Мгновенно посерьезнев, молодые люди взяли свои плащи. Митчелл спрятал в карман пистолет, Фозергилл, вздохнув, достал свои четки, а Ливси зажег свечу прямо от жаровни. Спрятав под плащом воровской фонарь, он первым покинул безопасный кров.
— Кто сегодня? — спросил он у Каллена, который, несмотря на свою молодость, уже стал ассистентом профессора Монро.
— Увидишь, — пожал плечами тот.
Из всех молодых анатомов Каллен, пожалуй, был самым неразговорчивым, впрочем не любили его не за это. Но Дэвиду чем-то импонировала угрюмая увлеченность Каллена, а потому он все-таки не упускал случая побеседовать.
Ночь, однако, к разговорам не располагала. Каждый из молодых людей напряженно вслушивался в шепот спящего города, чутко выхватывая непривычные звуки. Ночью, когда человеку изменяет зрение, звук приобретает сотни различных оттенков. День ото дня ты совершаешь все новые открытия, учишься различать пробежавшую крысу или дыхание застывшего в подворотне грабителя. Ночью в одиночку не ходят, но даже присутствие товарищей не защищает от одиночества. По ночам не спит только вор и священник, если верить народной мудрости. Но времена изменились, лекарь тоже не спит по ночам. А может быть никогда и не спал, просто только теперь довелось ощутить это на себе.
— Все собрались, — кивнул Александр Монро, когда тихо скрипнувшая дверь пропустила молодых людей на кухню с черного хода. — Приступаем.
Профессор, как и всегда, не стал тратить на любезности бесценное время.
— Вы мне поможете, Ливси, — бросил он, отпирая двери в подвал. Дэвида окатила теплая волна гордости. Митчелл за спиной завистливо выдохнул, за честь ассистировать профессору Монро он не колеблясь отдал бы свой пистолет.
Ливси прошел вперед, к хорошо освещенному свечами столу и откинул грубую холстину, пока еще защищавшую тело от нескромных взглядов. Молодой человек едва сдержал удивленный возглас — черты этого лица были ему знакомы.
— Когда она умерла? — спросил он зачем-то и сам едва узнал свой осипший голос.
— Незадолго до заката, — вскинул брови профессор. — Что-то не так, Дэвид? Вас может заменить…
— Нет-нет, — перебил его Ливси, отгоняя подступившую дурноту. Спросить о чем-то, объяснить заминку… Нельзя, чтобы профессор… — Эти синие пятна… — выдавил из себя молодой человек, указывая на тело. — Ее избили?
— Нет, — обрадовался Александр Монро. — Очень хорошо, что вы это заметили, Дэвид. Джентльмены, посмотрите сюда… Ливси, надавите пальцами на эти пятна.
Сглотнув комок, молодой человек поднял руки. Они немного дрожали. Анна Дуглас, торговка жареной треской. Именно она, эта женщина, не раз подкармливавшая обнищавших студиозов. Она, которая смиренно терпела мелкие кражи с лотка и никогда не требовала выплаты долга. Именно она сегодня легла под нож. Смирение и в жизни, и в смерти. Воплощение любви, как сказал бы Фозергилл. И, наверное, еще скажет, ведь она и Джона подкармливала… Что же все-таки послужило причиной?
Ливси сосредоточенно надавил пальцами на синие пятна, и они тут же исчезли.
— Это кровь, джентльмены, — пояснил Александр Монро. — Она все еще ищет выход, но найти не может. Вам повезло увидеть это явление! Эта женщина умерла сегодня, незадолго до заката. Натек еще совсем слабый, а окоченение, как вы видите, еще не наступило. Запомните хорошенько, неизвестно когда нам снова удастся работать с таким свежим материалом. — профессор сделал паузу, позволяя ученикам оценить увиденное, а затем решительно продолжил. — Сегодня мы с божьей помощью займемся vesica urinaria*. Вы уже знаете, Чеселден применил боковой разрез вместо переднего. Как вы думаете, почему?..
Остаток занятия Дэвид запомнил смутно. Отлично наточенный нож в его руках уверенно разрезал мягкую плоть, послушный воле и указаниям Александра Монро. Голос профессора доносился издалека, как сквозь обманчивый туман. А тело… Тело раскрывало свои секреты жадным до знаний анатомам, готовым пойти на преступление ради погружения в тайны природы.
Они закончили рано, незадолго до вторых петухов. В этот глухой предрассветный час спят даже воры, лишь дозорные уныло звонят в свои колокольчики. Во всяком случае, звонить им положено по уставу.
Мы тоже дозорные, — понял вдруг Ливси. — На грани дня и ночи, света и тьмы, добра и зла мы нащупываем правильный путь. Они погружаются в ночь, которая вызывает ужас у каждого порядочного человека. Мы погружаемся в смерть, которая пугает всех. Они — мост через ночь, точно также как мы становимся мостом через смерть. Не к жизни вечной, как говорит пастор, но в земной жизни. Потому что Бог, создав мир в его бесконечной повторяемости, дал нам возможность чинить наши тела.
Ливси покинул дом профессора одним из первых. Сегодня темнота улиц не пугала его, слишком хотелось побыть наедине с собой. Однако Каллен вышел следом.
— Этот наплыв, — задумчиво произнес он. — А может быть ее убила именно жидкость?
— Теория соков? Средневековые басни!
— Нет-нет, — покачал головой Уильям. — Не соки конечно, но... Какое-то жидкое начало. Fluidum… Эти пятна возникли не просто так, какие-то жидкости в ее теле циркулировали неправильно, вот и…
— Ее убил страх, а не дьявол, — понял наконец Ливси. — Страх вызывает человек. Но человек же позволяет себе поддаться страху.
— Страх как origo causae?
— Эта причина не хуже других.
— Нельзя лечить неопознанную болезнь, — нахмурился Каллен.
Ливси вдруг понял, почему Монро так благоволил к этому долговязому юноше. Каждый из медиков Эдинбурга вставал между порядком и хаосом, каждый был готов противопоставить невежеству свои знания, но только Каллен был прирожденным врачом. И Митчелл, и Фозергилл, несмотря на все их различия, видели в медицине убежище, для всех мир был телом, которое нужно было препарировать, изучить и понять. И лишь у Каллена медицина начиналась и заканчивалась в человеческом теле.
— Non curator, qui curat**? — пожал плечами Ливси. — Старики римляне как никто умели находить причину.
— Optimum medicamentum quies est***, отозвался Каллен, уже погрузившийся в свои мысли.
Пропели третьи петухи. Где-то залаяла собака, затем с треском распахнулись ставни и молодые люди едва успели увернуться от вонючего содержимого ночной вазы. В Эдинбурге начинался новый день.

*Мочевой пузырь
**Не вылечивается тот, кого одолевают заботы
*** Лучшее лекарство - покой.

Название: Неожиданные хлопоты
Автор  The gunroom messmates
Бета:  The gunroom messmates
Форма: проза
Размер: мини, 1670 слов.
Пейринг/Персонажи: судья Дэвид Ливси, его племянница, слуги и "дамы, приятные во всех отношениях" (с)
Категория: джен
Жанр: юмор
Рейтинг: G
Краткое содержание: Сестра мистера Ливси отправила к нему на время племянницу...
Размещение: до деанона с пометкой  The gunroom messmates, после деанона – с разрешения автора и указанием авторства.

Судья Дэвид Ливси только-только закончил подклеивать переплет «Приключений Родерика Рэндома» и еще не успел убраться на столе, когда в дверь постучали.
— Войдите! — рассеянно разрешил он, и на пороге кабинета появился слуга с длинным и постным лицом, к которому шутница-природа приставила нос картошкой.
— Мистер Ливси, — скорбно сообщил слуга; впрочем, он всегда так говорил, и эта похоронная серьезность служила неисчерпаемым источником шуток. — К вам посетители. Какая-то дама с девочкой.
— Если это по делу покойного Симса, то следствие еще не закончилось, Ласселс. Можешь так им и передать. Надеюсь, тебя не надо предупреждать, чтобы ты ничего у них не брал? — мистер Ливси уже привык, что к нему часто приходили родственники обвиняемых и пострадавших, присылали подарки и деньги, а один джентльмен даже оплатил ужин на пять персон в таверне «Ключ и Звезда». Такими нехитрыми способами люди пытались склонить чашу весов правосудия в свою сторону, но пока что никому еще этого не удавалось.
— Но я уже взял, сэр, — еще трагичней заявил слуга. — Я взял у них письмо, мистер Ливси.
— Письмо? Давай его сюда.
Жестом дуэлянта, который вынимает шпагу из ножен, чтобы отсалютовать противнику, слуга достал из-за обшлага ливреи сложенную вчетверо бумагу и положил ее на стол. Судья почесал переносицу и принялся за чтение.
— Интересно, — заметил он через несколько минут. — Это сестра мне пишет, Ласселс. Давно я не получал от нее вестей... Пишет, что они оказались в трудном положении... Дома все заболели... Просит приютить племянницу Элизабет. Интересно, дата почему-то стерта... — мистер Ливси поднял бумагу на свет, чтобы взглянуть на затертые слова, но разобрать ничего не удалось. Слуга поджал губы, как будто врожденная чуткость не давала сказать, что ему все это не нравится. — Я сейчас спущусь вниз, Ласселс. Займи их там чем-нибудь.
Сестра судьи жила в Шотландии, неподалеку от Глазго. Письма писать она не любила, поэтому обычно мистер Ливси получал от нее лишь краткие записки к Рождеству. Содержание их было примерно одинаковым: вначале пожелания устроить свою жизнь женитьбой, здоровьем и богатством, потом короткое «у нас все здоровенькие» и завершалось перечислением многочисленных родственников и знакомых, которые тоже желали судье всех благ. Большую часть из них Ливси не знал, но сестра, похоже, об этом даже не задумывалась.
Когда он спустился вниз, первое, что бросилось ему в глаза, — несчастное лицо Ласселса, в парике у которого застряли куриные перья.
— Осторожней, мистер Ливси, — прохрипел он, и звонкий голосок из-за спины крикнул в спину судье:
— Бу!
Ливси недоумевающе развернулся и тут же ему в лицо метнулась белая и пушистая вьюга, пахнущая льном и птичником.
— Это что такое? — строго спросил он, выплюнув изо рта перо, и наконец разглядел прелестную шестилетнюю девочку, которая смущенно опустила лицо.
— Подушка, — без запинки ответила она. — Которая лежала на стуле. Я нечаянно расковыряла ее, и няня побежала искать нитки у кухарки, а потом мы начали играть с тем мрачным джентльменом. Я хотела его развеселить! Он так потешно пытался отнять у меня остатки подушки, что мы ее совсем порвали...
— Маленькие дети сведут меня в могилу, сэр, — признался слуга и приложил руку к животу. — Даже сердце заболело.
— Вы трете себе желудок, Ласселс, — заметил Ливси, и тот возмущенно отдернул руку и сделал вид, что поправляет свою ливрею. — Юная леди, веселить этого сухаря — зря тратить время. Как я понимаю, вы и есть моя племянница?
— Ой, а вы мой дядя? — она отбросила ложную скромность и крепко его обняла. — А я думала, вы совсем не такой!
— Да? — Ливси поправил ей чепчик. У нее были яркие серые глаза с желтой крапинкой на радужке и курносый нос.
— Да. Мама грозила, что отправит меня к вам. Потому что вы суровый судья и гоняетесь за преступниками. Я думала, вы — кривой старик с огромной дубиной. А у вас есть лошадь? А маска? А вы многих убили?
— Я? — судья хотел было рассмеяться и сказать, что все это глупости, но Элизабет так на него глядела, что он только многозначительно промычал. Ласселс проворчал что-то неодобрительное и поковылял к дверям, отряхивая с себя перья.
— Когда я вырасту, я стану бандиткой, — мечтательно произнесла новоявленная племянница. — Вы же не будете меня строго судить?
— Если ты не будешь грабить и убивать, то и я не буду, — пообещал судья.
— Я стану доброй бандиткой, — заверила его Элизабет. Что это значило, Ливси спрашивать не стал. Он присел, и она деловито принялась чистить его домашний халат и парик.
— Ты не утомилась в дороге? Может быть, хочешь поесть? — судья внимательно рассматривал ее. Он никак не мог уловить ее характер.
— Хочу, — тут же согласилась племянница и наклонила головенку набок.
— И чем тебя обычно кормят? Видишь ли, у меня в доме нечасто бывают дети...
— На обед мне подают торт с марципаном и сливками, — затарахтела она и принялась загибать пальцы. — Это закуска. На первое — суп из мороженого с карамельными рыбками, на второе — суфле, а на сладкое...
— Понял-понял, юная леди, — в притворной печали прервал ее судья. — У меня, к сожалению, сегодня на обед суп из скорлупок орехов и салат из одуванчиков. Но я могу заставить кухарку приготовить цыпленка. Как ты на это смотришь?
Девочка потерла нос и вздохнула.
— Ладно уж... Пусть будет цыпленок, — величественно разрешила она. — А хотите, я вам станцую?
— Потом, — отрезал Ливси. — Я старый и злобный, я не люблю глядеть на танцующих детей, когда голоден.
— Не такой уж вы и злобный, дядюшка, — великодушно сказала Элизабет и взяла его за руку.
— Значит, все-таки старый, да? — в ответ на это девочка скромно промолчала, и про себя судья даже немного расстроился.
Обед прошел достаточно тихо, и Дэвид Ливси, который ждал, что племянница будет болтать с набитым ртом, крошить хлеб или даже чем-то кидаться, был приятно удивлен ее манерами. Может быть, в этом была заслуга няньки-шотландки, которая, как только Элизабет слишком резко двигалась, пугала девочку разбойниками. Судья вначале удивился, потому что сомневался, что племянница испугается такой детской угрозы, но потом расслышал, что нянька грозила Элизабет, что разбойники ее не заберут, и усмехнулся.
После обеда племянницу уложили спать в восточной гостиной, и Ливси с облегчением вздохнул. Он рассчитывал спокойно поработать пару часов и подумать о том, как устроить Элизабет, пока она будет гостить у него, но истошный крик Ласселса спутал все планы.
— Что случилось? — поинтересовался судья, спешно спустившись вниз.
— Кто-то срезал с моего камзола все пуговицы, — возмущенно заявил слуга. На вытянутых руках он держал ливрею. — Это все ваша племянница, мистер Ливси! Пороть ее надо, сэр!
— Уверен, у нее была на это причина, Ласселс, — примирительно произнес Ливси. Похоже, с Элизабет стоило поговорить.
Когда он вошел в комнату к племяннице, она приоткрыла глаз и тут же зажмурилась.
— Рассказывай, — велел судья. — Я тебя внимательно слушаю.
Из-под одеяла послышалось сопение.
— Я не нарочно, — послышалось оттуда.
— Как так можно ненарочно сделать?
— Я не знала, что это важные бумаги...
— Бумаги? — в ужасе переспросил Ливси. — И что ты с ними сделала?
Одеяло долго молчало и не шевелилось, а потом с тяжелым вздохом ответило:
— Я нарисовала там котика...
— А пуговицы? — про себя судья решил, что надо на всякий случай спрятать все мало-мальски важное.
— Это для Аманды.
— Кто такая Аманда?
— Медведица... У нее потерялся глаз.
— И ты отрезала все пуговицы на камзоле у несчастного слуги, чтобы пришить ей глаз? Одного бы хватило!
— Я подумала, что он тогда не хватится... Подумает, что это грабители.
— Пуговичная банда и ее смелая предводительница, — задумчиво произнес Ливси.
— Вы будете меня пороть, дядюшка? — опасливо спросили из-под одеяла.
Судья долго молчал, затем решительно ответил:
— Нет. Не буду. Я буду тебя перевоспитывать. Первым делом ты пришьешь пуговицы Ласселсу... Куда надо, Элизабет! Куда надо!.. И если ты будешь вести себя хорошо, я расскажу тебе о разбойниках и пиратах, которых видел сам, и, может быть, возьму тебя покататься по окрестностям. Верхом. Ты же не каталась верхом?
Одеяло отрицательно замычало.
— Каждый день будет для тебя испытанием, — сурово сказала Ливси. — На первый раз я тебя прощаю, но на второй посажу тебя в холодную ванну, как сажают одержимых. Они потом становятся спокойными. И буду делать так всякий раз, когда твои поступки обидят или оскорбят окружающих.
Одеяло вздохнуло.
— Но ты не злая девочка, Элизабет, — успокаивающе добавил он. — Поэтому мы будем с тобой танцевать, и кататься верхом, и выйдем в море, и много гулять. И еще тебе придется помогать няньке с работой. И мне тоже. Согласна?
— Я еще маленькая, — попыталась защититься племянница.
— Ничего страшного, — хладнокровно ответил судья. — Это поправимо.
— Вы все-таки злобный, — с хлюпаньем донеслось из-под одеяла.

...Прошел месяц...

— О, миссис Хемсуорт! Вообразите, я только что ехала к вам и видела судью Ливси. Он передавал вам поклон.
— Наверное, он опять был со своей очаровательной племянницей?
— Да! Я всякий раз ставлю ее в пример своим проказникам, как только они что-то натворят. Удивительная девочка — разумная, вежливая, всегда бросается на помощь.
— А как умно говорит! Вот она, сила родства, миссис Хиггинс. Благородство и достоинство никуда не денешь. Я только не понимаю, почему наш судья все время таскает это милое дитя с собой...
— У всех своих причины, миссис Хемсуорт. Но на них так приятно посмотреть! А вы видели, как этот мрачный Ласселс разрешает ей ездить к него на шее? Знаете, я думаю, судье надо жениться, он просто создан для семейного счастья. Вы не думали... О вашей Мэри?
— О нет, нет, миссис Хиггинс. Куда уж нам, у нас всего лишь одно поместье, которое почти не приносит дохода. Но вы правы, судью надо женить, иначе он зачахнет.
И обе приятные дамы тяжело вздохнули, прежде чем приступить к самому увлекательнейшему занятию последних лет — подбору невест для холостяка-судьи.

@темы: Джен, Роберт Льюис Стивенсон, Новогодний фест-календарь 2015, Фанфики

---

[The gunroom messmates]

Название: Как рыба в море
Компилятор:  The gunroom messmates
Обложка:  The gunroom messmates
Форма: фанмикс
Категория: джен, гет
Рейтинг: PG-13
Количество: 11 песен

Название: Сквозь время и прерии
Автор: The gunroom messmates
Форма: сет аватар
Персонажи: индейцы
Категория: джен
Рейтинг: PG-13
Исходники: тут
Количество: 10шт (120х120)
Размещение: до деанона с пометкой The gunroom messmates, после деанона – с разрешения автора и указанием авторства.

#1		#2		#3		#4		#5
#6		#7		#8		#9		#10

Название: Любить ваш герой пламенно
Автор: The gunroom messmates
Форма: излавки
Персонажи: Блад, Сильвер и Смоллет
Категория: джен
Жанр: травма для глаз
Рейтинг: G
Исходники: капсы из т/ф "Остров сокровищ" (1982), к/ф "Капитан Блад" (1935)
Количество: 3 шт
Размещение: до деанона с пометкой  The gunroom messmates, после деанона – с разрешения автора и указанием авторства.

@темы: Джен, Фанарт, Роберт Льюис Стивенсон, Новогодний фест-календарь 2015

---

"Over the Hills and far away"

[Sekaya]

«Over the hills and far away» (букв. «Вдали за холмами) - старинная народная песня английских солдат. Ее исходный текст относится еще к временам королевы Анны (начало XVIII века). Однако существует его более поздняя версия, восходящая к периоду наполеоновских войн и бывшая чем-то вроде гимна знаменитого 95-ого стрелкового полка, действовавшего в Испании в составе армии герцога Веллингтона. Именно этот вариант песни звучит в английском сериале «Приключения королевского стрелка Шарпа».





"Over the hills and far away"

Вот сорок шиллингов с лихвой На барабан легли тугой Для добровольца на войну Вдали за синею грядой Припев: Через холмы и в шум морской Фламандский дождь, испанский зной Король Георг нас шлет в пожар Вдали за синею грядой Пусть орудийною зарей Нас встретит ад пороховой Но не уступим мы полей Вдали за синею грядой Пусть край испанский за кормой Но днем и ночью он со мной И мысль моя всегда летит Вдали за синею грядой В строю под барабанный бой Мы уходили за судьбой Неся в волнах знамен закат Вдали за синею грядой Пусть Тень накроет мир земной В последний безнадежный бой Уйду добыть я лучший день Вдали за синею грядой Когда ж укроюсь я травой Идя в друзей погибших строй Услышу я волынок стон Вдали за синею грядой Идут монархи чередой Стоит на страже часовой И нет замены для солдат Вдали за синею грядой Династий гордых меч живой Я знаю лишь поход и бой И в вечной битве закален Вдали за синею грядой

There's forty shillings on the drum To those who volunteer to come, To 'list and fight the foe today Over the Hills and far away. Chorus: Over the hills and over the main Through Flanders, Portugal and Spain. King George commands and we obey Over the hillls and far away. Mid smoke and fire and shot and shell, And to the very walls of hell, But we shall stand and we shall stay Over the hills and far away Though I may travel far from Spain A part of me shall still remain, And you are with me night and day Over the hills and far away. Then fall in lads behind the drum With colours blazing like the sun. Along the road to come what may Over the hills and far away. When Evil stalks upon the land I'll neither hold nor stay me hand But fight to win a better day, Over the hills and far away. If I should fall to rise no more, As many comrades did before, Ask the pipes and drums to play Over the hills and far away. Let kings and tyrants come and go, I'll stand adjudged by what I know. A soldiers life I'll ne'er gainsay. Over the hills and far away. Though kings and tyrants come and go A soldier's life is all I know I'll live to fight another day Over the hills and far away...

Перевод
© Copyright: Андрей Бережнов, 2009

@темы: Фанвидео, Бернард Корнуэлл, История, Кино

---

Как шериф Ноттингемский в реале стал лучшим другом Робин Гуда

[Росица]

Сегодня смотрела «Кто хочет стать миллионером?» и узнала вот это (тороплюсь поделиться, пока не забыла):
Минский побратим

С 1966 городом-побратимом Минска является английский Ноттингем, тот самый, в котором стоит памятник Робину Гуду (он же «Роб в капюшоне», он же «Робин-капюшон», он же «Грабитель в капюшоне»).

В 1988 власти города спонсировали установление личности земляка: многих беспокоил тот факт, что прекрасный город ассоциируется с именем бандита. По итогам было опубликовано официальное заявление, в котором Мэрион, Тук, Алан-а-Дэйл и Уилл Скарлет объявлялись вымышленными персонажами. Историчность Маленького Джона городской совет подтвердил с оговоркой, что он был отчаянным злодеем и убийцей. Памятник Робину периодически предлагают снести и на его месте поставить памятник шерифу Ноттингемскому как защитнику правосудия.

В 2005 городской совет постановил убрать с герба города фигуру разбойника, держащего щит с гербом, и заменить оленем. Против проголосовал только 1 человек – шериф Ноттингемский Дерек Крессвелл. И с тех пор герб выглядит так:


Ну и до кучи несколько ссылок на обзоры про Робин Гуда:
planeta.by/article/894
www.lki.ru/text.php?id=3993
seanconneryfan.ru/robin.html

@темы: Мир вокруг нас, Сторонние ресурсы, вселенная Робин Гуда, История

---

Шут Шико – агент короля

[Росица]

Шут Шико – агент короля

Многим понравился герой романов Дюма – шут Шико, мудрец под шутовской маской, который прекрасно владеет шпагой и верно служит своему королю, раскрывая заговоры. Притворившись дураком, так легко усыпить бдительность врагов. Шико – реально существовавший исторический персонаж. Полное имя Шико звучало так – Антуан-Себастьен д'Англярэ (Antoine-Sebastiene d'Anglerais). Псевдоним Шико означает «буйный безумец».

Конечно, такой герой не был обделен дамским вниманием, за что снискал ненависть знатных соперников. Он соперничал с герцогом Майеннским, и фаворитка герцога предпочла Шико. Разгневанный герцог приказал поймать наглеца и «всыпать ему плетей». Потом Шико отомстил за оскорбление и вернул «плети» герцогу.

Шико

Это злоключение Шико описано в романе Дюма «Графиня де Монсоро».
«Именно так, государь, – продолжал Шико, – в этом доме жила возлюбленная Шико, доброе и очаровательное создание, из благородных, черт побери! Однажды ночью, когда Шико пришел ее повидать, один ревнивый принц приказал окружить дом, схватить Шико и жестоко избить его, и Шико был вынужден спастись через окно, разбив стекла, – открыть его у Шико не было времени, – и затем прыгнуть с высоты этого маленького балкона на улицу. Не убился он только чудом, и потому всякий раз, проходя мимо этого дома, Шико преклоняет колени, молится и в своих молитвах благодарит господа, извлекшего его из такой передряги».

В роли Шико – Мишель Кретон (экранизация 1971)


В роли Шико – Алексей Горбунов (экранизация 1997)


Портрет шута эпохи барокко

Шико удалось спастись от злодеев, выпрыгнув в окно. Потом всякий раз, проходя мимо этого дома, Шико молился, благодаря за спасение.
«он стоял, коленопреклоненный, посреди мостовой и во весь голос читал молитву. Король слушал, стараясь не упустить ни одного слова.
– Господи боже! Боже милосердный, боже праведный! Я помню этот дом и всю жизнь буду его помнить; вот она, обитель любви, где Шико претерпел муки, если не ради тебя, господи, то ради одного из твоих созданий; Шико никогда не просил тебя наслать беду ни на герцога Майеннского, приказавшего подвергнуть его мучениям, ни на мэтра Николя Давида, выполнившего этот приказ. Нет, господи, Шико умеет ждать, Шико терпелив, хотя он и не вечен. И вот уже шесть полных лет, в том числе один високосный год, как Шико накапливает проценты на маленьком счете, который он открыл на имя господ герцога Майеннского и Николя Давида. Считая по десяти годовых, – а это законный процент, под него сам король занимает деньги, – за семь лет первоначальный капитал удвоится. Великий боже! Праведный боже! Пусть терпения Шико хватит еще на один год, чтобы пятьдесят ударов бичом, полученные им в сем доме по приказу этого подлого убийцы – лотарингского принца, от его грязного наемника – нормандского адвоката, чтобы эти пятьдесят ударов, извлекшие из бедного тела Шико добрую пинту крови, выросли до ста ударов бичом каждому из этих негодяев и до двух пинт крови от каждого из них. Пусть у герцога Майеннского, как бы он ни был толст, и у Николя Давида, как бы он ни был длинен, не хватит ни крови, ни кожи расплатиться с Шико, и пусть они объявят себя банкротами и молят скостить им выплату до пятнадцати или двадцати процентов, и пусть они сдохнут на восьмидесятом или восемьдесят пятом ударе бича. Во имя отца, и сына, и святого духа! Да будет так! – заключил Шико».

Тогда спасаясь от гнева соперников, Шико обратился за покровительством к королю Генриху III. Так началась карьера Шико. Шуту было 32 года. Изображая дурачка на потеху публике, Шико стал надежным королевским агентом. Пользуясь правом шута, Шико мог сидеть на королевском троне, захрапеть во время государственного королевского совещания и даже назвать дураком самого короля.

Эпизод фильма, где Шико нарядился в точно такой же костюм, как король, и дурачился, пародируя монарха


Шико-агент за работой

Дюма ярко описал образ Шико:
«Дело в том, что Шико был необычный шут. Прежде чем зваться Шико, он звался де Шико. Простой гасконский дворянин, он не только дерзнул вступить в любовное соревнование с герцогом Майеннским, но и не постеснялся взять верх над этим принцем крови, за что герцог, как говорили, учинил над ним расправу, и Шико пришлось искать убежища у Генриха III. За покровительство, оказанное ему преемником Карла IX, он расплачивался тем, что говорил королю правду, как бы горька она ни была...»

«это Шико, мой дурак, мой шут. Он порой вытворяет такие лихие дурачества, что я со смеху помираю», – говорит король в романе Дюма.



При дворе молодой Шико был поначалу принят Екатериной Медичи, которая умела выбирать людей. Отрывок из письма королевы: «Кузен, сим письмом я хочу вас известить, что король, мой сын, пишет вам о его благоволении к известному вам Шико, который желал бы получить место ясельничего при конюшне короля, моего сына и господина, вместо одного из троих дворян, совершивших убийство, и посему просит, чтобы вы изволили согласиться на это назначение, и доставить письменное согласие, для вступления оного назначения в силу».

Это было в годы правления Карла IX, брата Генриха. Судя по письму, он уже носил псевдоним Шико. При дворе Шико оправдал доверие королевы, исполняя опасные поручения, но в убийствах Варфоломеевской ночи участия не принимал. Хотя злые языки утверждали, что он собственноручно заколол знатного гугенота философа Франсуа Деларошфуко.
Другие сплетники насмехались, что у Шико было алиби – Варфоломеевскую ночь он провел с дамой.


Карл умер в 1572, и на престол вступил Генрих III, оказавший Шико свое покровительство.
«Шико имел право высказывать все, о чем другие помалкивали, а потому назывался шутом короля и, обладая незаурядным умом иронического склада, создал себе из этого должность. Король делал вид, будто и вправду утвердил его в такой должности, и временами поручал дворянину, носившему звание шута, распространять истины, в которых сам не хотел еще признаться. Новые истины прежде всего разрешены шуту», – пишет Г. Манн, автор романа «Зрелые годы короля Генриха IV».

Фанфики на тему Шико





На любое замечание придворных у Шико был готов ответ: «Я же дурак, мне простительно, а вы люди умные».
Придворные обычно называли его «господин дурак», на что Шико с улыбкой отвечал «это моя должность».
Притворяясь простаком, Шико умел выждать нужный момент для решительных действий: «Вода и время – два могущественнейших растворителя: один точит камень, другой подтачивает самолюбие. Подождем...»

Шут легко располагал к себе людей и находил союзников, что немаловажно для выполнения миссии агента. Через своих поверенных он быстро узнавал все новости королевства. Своих помощников он щедро одаривал. Благодаря своим качествам Шико не раз спасал короля от заговорщиков.




Королевский шут как истинный агент мастерски владел оружием – прославился как великолепный фехтовальщик, его прозвали «вторая шпага Франции». Первой шпагой был де Бюсси, который также многим знаком по роману Дюма.

Внешне Шико описывают как высокого и тощего.

В книге Станислава Гжыбовского «Генрих Валуа» так описан Шико:
«На самом деле звали его Jean-Antoine d'Anglerais. Был он солдатом, а потом служил при дворе. За словом не лез в карман, отличался редкой наблюдательностью и большой смелостью.
Валуа не любил непрошеных критиков и советчиков, следуя в этом примеру Макиавелли, принимал советы и критику только тогда, когда сам об этом просил. Шико, однако, позволялось всё.
Прежний служитель двора был возведен в шуты, а в 1584 в дворянство. Король с ним почти не расставался, Шико был верен ему в самые трудные минуты, как верен был и следующему королю, когда острый язык ему снова пришлось сменить на шпагу».



Романтизм не был чужд агенту, современники вспоминали, что он любил бродить в одиночестве лунной ночью вдоль берегов Сены.

О происхождении Шико точно неизвестно. По одной версии, его род славился еще во времена Филиппа Красивого. По другой версии, дворянство семьи Шико купил его дед, удачливый торговец. Злые языки называли Шико «худородным».

Спустя годы Шико устал рисковать жизнью на службе его величеству и решил удалиться от дел. Инсценировал свою смерть и поселился в провинциальном имении. Остепенился и женился, у него было пятеро детей. Потом Шико согласился вернуться на службу, уже к королю Генриху IV, считая его «достойным монархом».

Погиб шут в 1592 при осаде Руана, в возрасте 52 лет. Шико взял в плен графа Шалиньи. Проявив уважение к знатному пленнику, он согласился оставить его шпагу. Шут привел графа к королю и сказал «Смотри, кого я тебе дарю». Возмущенный граф выхватил шпагу и заколол насмешника.

В книге Манна «Зрелые годы короля Генриха IV» так описана смерть Шико «Знаменитый Шико, который одинаково любил сражения и дерзкие шутки и был таким же лихим наездником, как и его господин, показал в этом бою, что колпак с бубенцами может венчать не меньше великодушия, чем короны знати. Опасно раненый в схватке, завершившейся его победой, он, тем не менее, великодушно подарил графу свободу без выкупа. Гордый лотарингец вернулся к своим лигистам, а бедный шут умер от своих ран».

В тему «Короля и шута» хочу добавить другой образ мудрого шута, созданный Олегом Далем.

@темы: Иллюстрации, Александр Дюма, Сторонние ресурсы, История

---

Словечко о взводе Игореве

[Росица]

Название: «Словечко о взводе Игореве».
Автор: Росица
Канон: Неизвестный древнерусский автор, «Слово о полку Игореве».
Размер: 1,5 стр. Word.
Персонажи: Свобода Кончаковна, Владимир Игоревич, Кончак, Гзак.
Категория: гет.
Пэйринг: Свобода/Владимир.
Жанр: любовная история, исторический очерк, юмор.
Рейтинг: PG-13.
Описание: Мы его опутаем девицей ©.

Словечко о взводе Игореве

На Путивль я за полками не поеду,
Понапрасну над степями льётся кровь.
...
Не укрою грудь горячую металлом,
Верный лук свой позабуду и колчан, –
Чем сражаться нашим воинам усталым,
Лучше нам с тобой сражаться по ночам.
«Кончаковна», Городницкий

– Кончак! Кончак! Проснись! – истошно вопил Гзак, ворвавшись к коллеге в шатёр без стука.
Кончак с трудом разлепил веки и посмотрел на ночного гостя слабо понимающими глазами.
– О боги!.. Чё случилось-то? – пробормотал он сквозь зевоту.

Подробнее

– Игорь сбежал!!
– А... Ты так кричал, я уж подумал – на лошадей мор напал или пожар в степи. Ну и ладно. – И Кончак поплотнее завернулся в шкуру медведя и отвернулся к стенке, намереваясь спать дальше.
– То есть как это – ладно? – возмутился Гзак. – Ты чё, не врубаешься? Он же опять соберёт полк и пойдёт на нас войной. А ты ещё цацкался с ним, культурную программу организовывал, ансамбль песни и пляски половецкой армии показывал... Надо было забить в колодки, как я предлагал, – и дело с концом!
– Да не пугай... У него – всего лишь полк, а у нас – армия. Лучше скажи – один удрал или с сыном?
Гзак растерялся.
– Дык не знаю... Щас, прикажу проверить.
– Знаешь, где наверняка найдёшь княжича, если он не сбежал?
– Нет...
– В шатре у моей дочурки, – Кончак хмыкнул и вновь отвернулся, закрыв глаза.

Но поспать ему так и не дали. Не прошло и 5 минут, как раздались мужские крики и пронзительный девичий визг, и в шатёр втащили Владимира Игоревича. Безусый (да и какие усы в 15 лет?) Володька был босой и в одном исподнем, рубаха наполовину разорвана, и на неё капала кровь из разбитого носа. Утереться он не мог, потому что его железной хваткой держали за руки 2 дюжих половца, каждый из которых был величиной почти с собаку-волкодава.

- Вот он, козёл! – и Гзак замахнулся, чтобы попортить Володе не только нос, но и нижнюю челюсть.
– Погоди,– остановил его Кончак. Он понял, что поспать ему так и не дадут, и сел на постели. – Слышь, соколик, - обратился он к юному пленнику, – ты в курсе, что твой папашка сбежал?
– Да, – выдавил Владимир.
– А ты-то что не сбежал?
Тот опустил голову и покраснел, как мак.
– Или ты мою дочку любишь?
– Люблю, – еле слышно проговорил тот.
– Больше Родины любишь девку, стало быть?
Тот опустил голову ещё ниже и покраснел, как свёкла.
– Значит, больше, – с удовлетворением отметил Кончак. – Это хорошо. Ну что ж, любишь – женись. Сегодня свадьбу и сыграем. Чё время-то тянуть?
– Не хочу, – полепетал Володя.
– Что значит – «не хочу»!!? – заорали оба хана.
– Значит, портить ханскую дочку – так умелец, а отвечать – так в кусты? – уже потише возмутился отец. – А она потом в подоле принесёт? Нет! – стукнул он кулаком по земле с такой силой, что шатёр задрожал. – Значит, так. Или женишься по-хорошему и будешь жить и при дворе, как положено ханскому зятю – или будет по-плохому. Казнить тебя я, конечно, не буду – я добрый. Но посажу в колодки на хлеб и воду. Пока не поумнеешь. А умнеть тебе ещё долго. Ну, что выбираешь – узы брака или железные?
– Ну, хорошо... – недовольно протянул Володя.
– Что «хорошо»? – грозно уточнил Гзак.
– Женюсь... Какие могут быть игрушки?
– Вот так-то лучше, – заулыбался Кончак. – Отпустите его ребята. А где доченька?
– У себя в шатре, – ответил 1 из конвоиров.
– А что ж она сюда не прибежала? – удивился Кончак.
– Я приказал её задержать, – ответил Гзак. – А то закатит истерику. Будто ты баб не знаешь.
– Ну так пускай приходит, – распорядился Кончак. – За родительским благословением.

Гзак вышел и тотчас же вернулся со Свободой Кончаковной, которая неслась впереди паровоза. Она кинулась на шею своему возлюбленному и покрыла его лоб лобзаниями.
– Ну что, дочка, – спросил её папа, – не пора ли вам узаконить отношения?
– Вестимо, батюшка, пора, – ответствовала юная дева... уже не дева, а потенциальная мать.
– Ну лады. Тогда идите спатки, а завтра будете венчаться. И посмотрю я тогда, как Игорь пойдёт войной на своего свата, – ухмыльнулся хан, снова лёг, завернулся в медвежью шкуру, отвернулся и тут же захрапел.

***
А через 7 месяцев Свобода Кончаковна родила доношенного мальчика. Нарекли его хорошим древнерусским именем Изяслав. Когда он подрос, то умело этим пользовался, и в Киеве называл себя Славой, а в Итиле – Изей.

(Да знаю я, знаю, что к тому времени, когда родился Изя, ни Хазарии, ни столицы ейной уже на было! СпециЯльно в Вики посмотрела. Но не могла я упустить возможность обыграть этот факт!)

@темы: Гет, Рейтинг, История, Фанфики

---

Анонс

[The gunroom messmates]

Вы еще о нас не забыли? Мы о вас - нет.

Ждите нас 25.01.15, и мы:

- принесем историю о суровых ночах медицинского университета Эдинбурга;
- опять поженим Смоллетта;
- покажем, как Смоллетт и сквайр любят пить и как капитан любит тех, кто навязывает ему свои романтические мечты;
- расскажем историю о морских дьяволах;
- представим на суд публики воспоминания бывших моряков о Смоллетт!дарк и Ливси!дарк, с участием Сильвера;
- по заказу с прошлой выкладки выложим историю о Ливси и его племяннице;
- принесем портрет команды, которая все это делала, и отчет;
- а также положим в выкладку еще кое-что.

До скорой встречи!

@темы: Организационное, Роберт Льюис Стивенсон

---

[Дочь капитана Татаринова]

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

[Дочь капитана Татаринова]

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

[Дочь капитана Татаринова]

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

[Дочь капитана Татаринова]

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Цвет ночи

[Nunziata]

Автор: Nunziata
Реддактор (бета) ratacate
Фэндом: Голон Анн и Серж «Анжелика»
Персонажи: Жоффрей/ОЖП
Рейтинг: R-NC-17
Жанры: Гет, Ангст

Размер: Мини,
Описание:
Жоффрей де Пейрак получает письмо отца Антуана, извещающее его о браке Анжелики и Филиппа де Плесси-Бельер
Примечания автора:
Текст был написан для команды Библиотека Приключений на фб

...Ночь опустила свое черное покрывало, похитив у мира звуки и краски дня. Тишину нарушал лишь неумолчный стрекот цикад, да ветер иногда доносил обрывки тягучего распева дудука и уханье барабанов. На холме, в окруженном зубчатыми стенами небольшом венецианском дворце, этой ночью устраивали пышное празднество.
Вот послышался неровный стук копыт. По каменистой дороге, ведущей к дворцу, скакал молодой мавр, нещадно погоняя усталого коня. Он торопился доставить своему господину долгожданное послание из далекой страны неверных...

***

Жоффрей де Пейрак, колдун, друг Мулея Исмаила и его посол при дворе Великого султана Оттоманской империи, давал роскошный пир в ознаменование успеха, достигнутого в переговорах с султаном султанов. В своей резиденции в окрестностях Кандии он принимал турецкого наместника Крита и его приближенных. Длинный стол в огромном зале был уставлен золотыми и серебряными блюдами с изысканными яствами. Хозяин дворца сидел на возвышении во главе стола; неизменная маска из прекрасно выделанной кожи закрывала его лицо до самых губ и служила постоянным источником споров: прячется под ней какое-то жуткое уродство или знак, оставленный Иблисом?
К де Пейраку подошел слуга и склонился в низком поклоне:
– Мой господин, прибыл Абдулла.
– Он привез письмо? Где он?
– Да, господин. Он ожидает тебя в библиотеке.
Де Пейрак поднялся и, учтиво извинившись за то, что вынужден оставить гостей, покинул пиршественный зал. Быстро пройдя по крытой галерее, он почти вбежал в неярко освещенную библиотеку. Темная фигура Абдуллы застыла возле окна.
– Письмо! – отрывисто бросил де Пейрак.
Мавр прикоснулся рукой ко лбу и к сердцу, приветствуя своего господина, и протянул пакет, обернутый в тонкую кожу. Де Пейрак рванул стягивающий его шнурок, сорвал печати и жадно вчитался в письмо отца Антуана.
«... вышла замуж … мадам де Плесси-Бельер... ребенок, сын маршала...»
Буквы не желали складываться в слова, слова – доходить до сознания.
Ночной мрак хлынул в библиотеку, захлестывая его с головой. Стало трудно дышать. Пальцы судорожно смяли листок. Абдулла упал на колени и простерся ниц у его ног, ожидая неминуемой кары за дурные вести. Де Пейрак, не взглянув на мавра, медленно повернулся и вышел из библиотеки.
Цвет ночи – черный... Ему следует вернуться к гостям... Хорошо, что на лице маска...

***

Пир закончился, и Жоффрей де Пейрак смог наконец-то остаться один. В расстегнутой на груди арабской рубахе и просторных штанах лежал он на подушках в своих покоях, устремив немигающий взгляд на резной узорчатый потолок.
Чего же он ожидал от прелестной вдовы? От женщины, подобной Анжелике? Почему ему так больно? Почему он, прошедший через ужасы пыточных застенков, чудом вырвавшийся из объятий смерти, переживший самые невероятные приключения и, казалось, на все теперь взирающий с иронией, оказался сокрушен банальным по своей сути известием о ее браке с красавцем-маршалом?
Он не мог найти ответы. Вернее, один ответ был: это любовь сделала его слабым. Да в придачу еще и глупцом – ведь вся его хваленая ученость не помогла Пейраку осознать свои заблуждения и самонадеянность.
Его уединение нарушил старый Мустафа, распорядитель дворца.
– Господин, новая рабыня просит дозволения танцевать для тебя.
Более неуместный для подобного увеселения момент нельзя было и придумать! Он перевел взгляд на старого слугу, не вполне понимая, о какой рабыне тот говорит. Мустафа истолковал молчание господина по-своему и хлопнул в ладоши.
В комнату скользнула невысокая девушка, за ней шел еще один слуга, сгибаясь под тяжестью нескольких барабанов. Он устроился в дальнем углу; рядом с ним присел,скрестив ноги, Мустафа.
Рабыня вышла на середину комнаты, и де Пейрак узнал ее: Сальва, несостоявшаяся одалиска, купленная им пару месяцев назад. Он приобрел эту девушку под воздействием мгновенного порыва, из сострадания и чтобы избавить от еще больших гнусностей, и собирался изыскать возможность отправить ее на родину. Сказать по правде, в круговерти важных событий последних недель он позабыл о ней. Сейчас же память услужливо нарисовала знойный полдень, мощеную площадь перед батистаном, заполненную людьми, и затравленный взгляд юной рабыни.

***

...В тот день ожидалась продажа большой партии пленниц из Эфиопии. Время от времени Жоффрей де Пейрак наведывался на невольничьи рынки, особенно когда до него доходили слухи о какой-нибудь необыкновенной рабыне, выставленной на аукцион. Его положение обязывало следовать многим восточным традициям, в том числе и тем, которые касались женщин.
Батистан, прямоугольное здание в византийском стиле, стоял на холме. Торги уже начались, и на площади перед коваными воротами собралась толпа. Подъехавший в сопровождении своей марокканской охраны де Пейрак спешился и хотел пройти внутрь, однако остановился: его внимание привлекли сгрудившиеся на противоположном краю площади люди. Похоже, и там продавали невольников. Это случилось впервые на его памяти, и он отправился взглянуть на небывалое зрелище, сделав знак Абдулле следовать за ним.
Впрочем, при ближайшем рассмотрении стало понятно, почему купец, низенький толстый сириец, не рискнул продавать свой товар внутри батистана. Немолодые мужчины и женщины, изнуренные работой, некоторые со следами кандалов – немудрено, что купец не захотел платить взнос и надеялся поскорее сбыть их за бесценок здесь, на площади. Жоффрей пожал плечам и собирался уже уйти, но вновь остановился, услышав, как сириец спорит с одним из покупателей, турком в огромном тюрбане, заколотом рубиновой брошью. Де Пейрак заметил среди женщин одну, бывшую намного моложе остальных. Спор шел из-за нее.
– Тридцать дукатов?! Как можно! За такую красавицу-одалиску! Ее готовили для гарема Великого султана, да продлит Аллах его дни! – Несмотря на желание как можно быстрее продать невольников, купец все же не уступал придирчивому покупателю.
Ответом ему был громовой хохот турка.
– Почтенный Рияд, верно, солнце напекло тебе голову! Султан султанов, да наполнит Аллах его дни своей благостью, оскорбит свой взор, едва взглянув на нее!
Жоффрей де Пейрак бросил взгляд на «одалиску», стоящую с опущенной головой. Черные спутанные кудри падали на ее исхудалое смуглое лицо. Действительно, купец привирает. Вряд ли эта несчастная девчонка предназначалась для гарема султана.
– Сорок дукатов! Это последнее слово. Возьму для моих янычар, – проворчал турок.
Купец воздел руки к небу в знак жесточайшего огорчения, но было очевидно, что еще немного – и он согласится. При словах покупателя девушка вскинула голову, и в ее неожиданно серых глазах плеснулось запредельное отчаяние, смешанное с отвращением и ужасом.
– Сколько почтенный Рияд просит за рабыню?
Спорящие удивленно повернулись к де Пейраку.
– О, господина заинтересовала эта девушка! – льстиво кланялся купец. – Сущую безделицу: семьдесят пять дукатов. И это даром, клянусь бородой пророка! Мне самому она обошлась гораздо дороже.
– Я дам тебе пятьдесят! – насупился турок.
Жоффрей де Пейрак достал два кожаных мешочка и кинул Рияду, который, несмотря на свою тучность, ловко поймал их.
– Здесь семьдесят пять.
Турок, что-то недовольно бормоча под нос, отступил и смешался с толпой.
– Что же ты не продал ее поставщику гарема Великого султана Шамиль-бею? – спросил де Пейрак у купца. – Говори, я не потребую вернуть деньги.
Воспрянувший духом сириец решил, что ему уже можно быть откровеннее:
– Ай, горе мне! Дочь греха стоила мне сотню дукатов, и это не считая того, что я на нее потратил... Я надеялся продать ее гораздо дороже. Она уже многому обучена, но Аллах наделил ее дурным нравом...
– Так ты продал мне строптивую рабыню? – насмешливо осведомился Жоффрей.
Глазки купца беспокойно забегали.
– Тебе нечего опасаться, я сдержу слово, – продолжал забавляться де Пейрак.
Он спросил у девушки по-арабски:
– Откуда ты? Как тебя зовут?
Та не ответила, обреченно глядя перед собой.
– Ее привезли из Греции, господин. Ее имя Сальва, а нужно было бы назвать Атон – Ослица, – вмешался осмелевший сириец.
– Не нужно больше бояться, Сальва, – не удостоив купца ответом, сказал де Пейрак.
Он пристально смотрел на девушку, голос его звучал тихо и ласково, как будто перед ним было испуганное животное. Рабыня наконец-то взглянула на высокого, одетого во все черное мужчину с лицом, закрытым маской. Кажется, она хотела отшатнуться, но, встретившись с ним глазами, замерла на месте, словно загипнотизированная.
– Ты понимаешь по-арабски?
– Да... господин, – хрипло ответила она.
Жоффрей не ждал, что рабыня заговорит, но тем лучше: зная отвратительные привычки торговцев рабами, он уже начинал опасаться за ее рассудок.
– Не бойся, – терпеливо повторил он. – Пойдем со мной.
Он протянул невольнице руку, чтобы помочь спуститься с помоста. Девушка шагнула вперед и оперлась на руку своего нового хозяина.

***

Вернувшись к себе, Жоффрей де Пейрак поручил рабыню заботам Мустафы, уверенный, что та ни в чем не будет нуждаться. Она не вызывала у него никакого влечения, и следовало как-то решить ее дальнейшую судьбу, поэтому спустя несколько дней он велел Мустафе привести девушку.
– Господин желает вкусить ее сладость? Я распоряжусь подготовить ее...
– Я желаю лишь говорить с ней, Мустафа, – рассмеялся де Пейрак. – Пусть придет немедленно.
Он полулежал, покуривая кальян, на низком диване, поставленном на террасе, которая выходила на море, так что свежий бриз мог даровать облегчение от послеполуденного зноя. Раздались легкие шаги, и в арочном проеме возникла невольница. Она бросила на него настороженный взгляд, впервые видя без маски, посмотрела на шрамы, пересекающие его щеку, а затем уставилась в пол.
Де Пейрак, в свою очередь, внимательно разглядывал свое последнее приобретение. На девушке было традиционное турецкое платье-кафтан из бирюзового атласа с искусной вышивкой серебряной нитью, застегнутое на груди на множество пуговок. Распущенные кудрявые волосы покрывала вуаль из тонкого муслина. Правильные, почти классические черты лица, широко расставленные серые глаза, чувственные губы... На наспех сооруженном помосте Сальва, измученная плохим обращением раздосадованного купца, который отчаялся привести ее к покорности, совсем не выглядела привлекательной. Проведенные в покое дни чудесным образом преобразили ее. Пожалуй, она и в самом деле красива... Однако Жоффрей отметил это скорее с отстраненным интересом исследователя, чем с пылким восхищением влюбленного.
– Подойди сюда, Сальва, – сказал де Пейрак. – Сядь. – И он указал на скамеечку рядом с диваном.
Когда она присела на край скамейки, он неожиданно обратился к ней по-гречески:
– Как твое настоящее имя?
Серые глаза невольницы изумленно распахнулись.
– Господин говорит на моем языке? – спросила она тоже по-гречески и, помолчав, ответила: – Отец назвал меня Амалзея. Почтенный Рияд, – голос девушки дрогнул от плохо скрываемой ненависти, – по-своему перевел мое имя на арабский...
– Тебя будут называть настоящим именем.
Невольница задумалась, потом покачала головой.
– Амалзеи больше нет... Мне будет слишком грустно слышать это имя здесь, – она показала рукой на стены дворца.
– Как хочешь. С тобой хорошо обращаются?
– Мне не на что жаловаться, господин.
– Сколько тебе лет? Как ты попала в рабство?
– В прошлом месяце мне исполнилось девятнадцать. А как я стала рабыней... Это полностью моя вина.
– Расскажи мне.
– Как будет угодно господину. Моя семья живет в окрестностях Афин, там, где Илиссос впадает в залив Фалирон. Отец происходит из старинного греческого рода, он был избран димогеронтом нашей общины. Все его помыслы – о минувшем величии несчастной Греции. Эллада... Золотой век нашего народа... – Сальва-Амалзея вздохнула. – Он прекрасно образован, и когда родилась я, решил дать мне... иное воспитание, чем это подобало бы благочестивой девушке из семьи, подобной нашей. Моя мать была в отчаянии, но отец не слушал ее. В числе прочего он привил мне свою любовь к морю и научил радоваться единению со стихией...
– Единению? – удивленно переспросил де Пейрак.
– Да, господин... Отец научил меня плавать. Мать много раз просила меня оставить это опасное и непристойное занятие. Я оказалась плохой дочерью. В то утро, на рассвете, я тайком отправилась в уединенное место на берегу Фалирона, где никто не мог бы увидеть, как я купаюсь. Море было необыкновенно ласковым в тот час, и я сама не заметила, как течение отнесло меня довольно далеко от берега. Только когда из-за мыса показалась шебека с полосатыми парусами, шедшая со стороны Пирея, я поняла, какую глупость совершила. Пираты не тревожили нас своими набегами, люди с этого корабля тоже не собирались нападать на побережье. Но... они заметили меня... – Невольница замолчала, с тоской глядя на бесконечный морской простор, затем продолжила едва слышно: – В море с борта шебеки прыгнули несколько человек. Я не смогла уплыть от них. Хозяин корабля, огромный рыжебородый мужчина, сначала хотел оставить меня себе, но потом переменил свои намерения и продал почтенному Рияду...
– Довольно, Сальва, – остановил ее де Пейрак.
Он был заинтригован необычностью ее истории. Ему уже доводилось выслушивать самые невероятные небылицы из уст женщин, желавших чего-либо добиться таким образом, но в данном случае он был уверен, что рабыня не лжет.
– Скажи, хотела бы ты получить свободу и вернуться на родину? – спросил он.
– Разве возможно не стремиться к этому? – На лице девушки отразилось сильнейшее волнение, но она тут же сникла: – Почему ты спрашиваешь? Ведь теперь я принадлежу тебе, господин.
– Послушай, я обещаю найти способ вернуть тебя домой. Правда, не могу сказать, что это произойдет скоро. Пока же живи спокойно, здесь тебе ничто не угрожает.
Сальва опустилась на колени рядом с диваном и коснулась губами руки де Пейрака. Радость озарила ее лицо подобно лучу солнца.
– Ты слишком добр ко мне, господин!
– Ну-ну. – Он потрепал ее по щеке. – Ступай, Сальва...

***

… Воспоминания промелькнули по краю сознания и ушли. Жоффрей де Пейрак отрешенно смотрел на закутанную в черную шаль фигурку. Перед его глазами стояла другая женщина и другая ночь: домик над Гаронной и его юная супруга, в изумрудных глазах которой отражалась луна.
Зачем Сальве понадобилось танцевать для него? Нужно отослать ее. При первой же возможности он выполнит свое обещание...
В этот миг яркий блеск металла вывел де Пейрака из мрачного оцепенения. Шаль невесомым облаком осела к ногам рабыни, и в руках у девушки совершенно неожиданно оказалась турецкая сабля. Огонь светильников побежал по широкому лезвию, покрытому тонкой золотой гравировкой, вспыхнул в драгоценных камнях, усыпавших изогнутую рукоять, и у ночи появился новый цвет – цвет пламени.
На Сальве остались лишь полупрозрачные широкие шальвары из черного шелка, перехваченные на бедрах и щиколотках блестящими застежками, и богато вышитый лиф. Глухо, неспешно, словно нехотя, заговорили барабаны. Танцовщица закружилась, держа саблю на вытянутых руках, томительно-плавно изгибая тело.
Голоса барабанов становились громче, ритм ускорялся, и, повинуясь ему, рабыня то вращалась, уперев острие сабли в бок или неведомо как удерживая грозное оружие на бедре, то стремительно летела по кругу. Клинок чертил в полумраке сверкающие узоры. Будучи опытным фехтовальщиком, де Пейрак мог оценить, какая сила таилась в тонких руках. Но сейчас это менее всего занимало Жоффрея. В каждом движении танцовщицы сквозила древняя, поистине языческая страсть. Никогда прежде ему не приходилось видеть такого танца. Де Пейрак завороженно смотрел на рабыню, и кровь воспламенялась в его жилах.
… Резкие движения бедер, как будто струящиеся руки, звон бесчисленных монеток на поясе, нарастающий рокот барабанов. Пухлые губы приоткрыты. По полунагому девичьему телу прокатываются волны. Свет ламп стекает с лезвия, рождает всполохи на бронзовой коже... И образы прошлого вдруг отступают, тают в этом вихре. Ярость и бешеное желание поднимаются со дна души, сплетаются, туманят рассудок...
Cмолк торжествующий грохот барабанов, и танцовщица замерла, прогнувшись назад. Сабля покачивалась на бурно вздымающейся груди.
...Позолоченное лезвие в смертоносном взмахе вонзается в грудь девушки, трепещущее тело падает на мраморный пол, добавляя к пламени и мраку ночи еще один цвет, густой темно-бордовый цвет уходящей жизни… Де Пейрак видит мужскую руку, сжимающую эфес, и содрогается, понимая, что это его рука...
...Наваждение сгинуло, а граф хрипло расхохотался и тут же смолк. Кровь стучала в висках. Неужели в приступе гнева он был готов зарубить это юное создание?
«Полно, Жоффрей де Пейрак, где твой блестящий ум ученого? – издевательски спросил он себя. – Где твоя философия, твоя Теория Любви, которую ты проповедовал в Отеле Веселой Науки, где твой стоицизм, наконец?»
Рабыня выпрямилась и стояла, держа саблю в опущенной руке.
– Господину... не понравился мой танец? – учащенно дыша, спросила она.
– Напротив, очень понравился. Тебя в самом деле обучали для гарема?
– Да, господин. Но это древний танец, он не предназначен для... гарема. Правда, сейчас почти не осталось танцовщиц, которые могли бы исполнять его...
– Вот как? – усмехнулся де Пейрак.
Он поднялся с подушек, неторопливо приблизился к невольнице и прошептал, притягивая ее к себе:
– Кто бы мог подумать, что я ненароком стал владельцем редкого сокровища...
Звякнула упавшая сабля, неслышно ступая, удалились слуги – он почти не заметил их ухода, лаская напряженные губы Сальвы своими, вынуждая их разжаться, исследуя ее рот. Близость разгоряченного танцем тела сводила с ума. Он потянулся к лифу, высвобождая небольшие округлые груди, накрыл их ладонями. Наклонившись, он захватил губами темный сосок, прикусил, приласкал его языком, и у невольницы вырвался прерывистый вздох. Де Пейрак улыбнулся и занялся другой грудью, затем нащупал застежки ее пояса и нетерпеливо дернул их, полностью обнажая девушку. Она пугливо вздрогнула, когда мужские руки легли на ее ягодицы.
– Смотри мне в глаза, – велел он.
Сальва послушно подняла голову, и де Пейрак увидел в ее взгляде ответную страсть, призывную, затягивающую его в бездонную пропасть. Стоящая перед ним девушка неуловимо напоминала ему сейчас юную Анжелику – такую, какой та была на заре их любви, – и в опальном графе вновь всколыхнулся тяжелый гнев: на жену, на себя – за то, что оказался так уязвим, – на эту девчонку, пробудившую в нем неистовое желание. Гнев и вернувшаяся боль душили его, не находя выхода. Жоффрей скрипнул зубами, его пальцы впились в плечи невольницы. Он заставил ее сделать несколько шагов назад и опрокинул на подушки, раскиданные по полу.
Сбросив свою одежду, он вытянулся рядом с Сальвой и вернулся к ее губам, яростно целуя их, одной рукой сжав запястья девушки, а другой настойчиво проникая меж сомкнутых бедер. Она задрожала и не смогла сдержать тихого стона, когда его пальцы коснулись заветного бугорка. Ее дрожь передалась Жоффрею и напряжение в паху стало нестерпимым. Он отпустил запястья рабыни и, обхватив руками ее бедра чуть выше колен, развел их в стороны. В устремленном на него взгляде Сальвы появилась мольба, потом она закрыла глаза – он не обратил на это никакого внимания, утратив сейчас предупредительность, присущую ему по отношению к любой женщине, кем бы она не была.
Де Пейрак вошел в нее резким толчком, раздвигая алые лепестки ее лона. Он ощутил немедленно поддавшуюся его натиску упругую преграду и, нахмурившись, остановился. Сальва выгнулась под ним, всхлипывая от боли. Ему вовсе не приходило в голову, что невольница могла сохранить девственность. Впрочем, учитывая его состояние, это ничего не изменило бы.
«Обещаю найти способ вернуть тебя домой... Тебе ничто не угрожает», – услышал он собственный голос. В ту минуту лицо Сальвы озарила радость, сделав ее еще прекраснее... Теперь же на длинных ресницах блестели слезы, а распухшие от его злых поцелуев губы были закушены.
Де Пейраку показалось, что с едва слышным звоном лопнула до предела натянутая струна. Его гнев угас, растворился в щемящей нежности. Он провел ладонью по щекам девушки, стирая слезы. В памяти всплыли пренебрежительные слова пузатого торговца живым товаром, и он прошептал, ласково целуя опущенные веки:
– Сальва... Утешение... Купец Рияд был неправ. Это имя подходит тебе как нельзя лучше...
У него давно не было девственницы, и он заново открывал для себя, каково это – чувствовать, как пробуждается тело женщины, впервые откликаясь на мужскую страсть, как сперва робко, а потом все смелее приподнимает она бедра, подхватывая ритм гораздо более древнего танца, чем тот, который он видел недавно...
Сальва была такая узкая и жаркая, что он совсем потерял голову и уже безжалостно вторгался в ее сокровенные глубины.
И вот с ее губ сорвался ликующий крик, и в следующий миг ночь ослепительно вспыхнула в глазах Жоффрея де Пейрака и рассыпалась золотыми искрами...

@темы: ФБ, Анн и Серж Голон, Гет, Рейтинг, Фанфики