[momond]

Оказывается, существует фильм под названием "Сын капитана Блада" (а вы фанфики, фанфики, тварь мы дрожащая или право имеем)


*описание взято из сети, сама не смотрела*
Сын знаменитого пирата капитана Блада по имени Роберт, вопреки пожеланиям матери, нанимается на торговое морское судно, вместо обучения медицине. Однажды судно захватывают пираты, которые превращают Роберта в своего раба. Но вскоре молодому человеку удается подружиться с одним из матросов и с его помощью совершить побег. На суше Роберт встречает старого моряка, который плавал еще под командованием его отца. Он предлагает Роберту план, как захватить корабль пиратов…
Что интересно, сына капитана Блада действительно играет сын Эролла Флинна, Шон Флинн.

Попутно выяснилось, что существует еще Капитан Блад 1950 года Fortunes of Captain Blood, типа по третьей книге. Несъедобный бред, сюжет из головы сценариста. Особенно радует разнообразие головных уборов - от круглых матросских шляп до треуголок. Даже есть шотландский берет, который носит персонаж по имени Скотти. Кроме берета, Скотти носит еще и килт.

@темы: Рафаэль Сабатини, Экранизации

---

На страже руин

[WinterBell]

Фик был написан для команды Америк на Фандомную Битву-2017.


Название: На страже руин
Автор: WinterBell
Бета: Анжелика-Анна
Канон: Г.Р. Хаггард, «Сердце мира»
Размер: мини, 2317 слов
Пейринг/Персонажи: Тикаль, дон Педро Морено
Категория: джен
Жанр: ангст
Рейтинг: G
Краткое содержание: Если вместо тебя погибает твой мир.
Примечание: Роман Хаггарда повествует о путешествии англичанина Джеймса Стрикленда в самое сердце Южной Америки, в древний город племени майя. Не все обитатели города обрадовались пришествию носителя "цивилизации белых". И хотя симпатии автора на стороне Стрикленда и его друзей, кажется, не так-то жрецы Майя были неправы.
Предупреждения: AU, POV

Читать дальше

Моя гибель была бы неизбежна, если бы по счастливой случайности люди, желавшие моей смерти, сами невольно не спасли мою жизнь. Я понимал, что обречен, когда очутился в воде. Тем не менее инстинкт заставил меня что есть сил устремиться к поверхности, но руки натолкнулись на несокрушимую преграду. Колодец, в который бросил меня белокожий чужеземец, расширялся, уходя под землю, и надо мной находился скользкий от влаги свод. Я отчаянно пытался цепляться за него, поднимая голову как можно выше и прижимаясь к каменной поверхности щекой. Все было бесполезно: вода целиком заполняла резервуар, и не оставалось даже самой узкой щели, чтобы сделать хотя бы один глоток воздуха. Впрочем, это совсем ненадолго отсрочило бы мучительную смерть: мне не удалось бы взобраться вверх по гладким стенам.

Вдруг вода вокруг забурлила. Меня несколько раз ударило о каменный свод. К этому времени легкие уже разрывались, а в ушах стучала кровь, и я понимал, что вот-вот наступит конец. И внезапно воздух ударил мне в лицо.

Ребенком я видел, как хватает воздух рыба, брошенная ловцом на берег озера. Наверное, в эти минуты я походил на нее, так же отчаянно и безмолвно открывая и закрывая рот. Но если рыба умирала, то я, наоборот, возвращался к жизни. Вскоре я уже мог ровно держаться на плаву. В воронку, ставшую моей западней, падал свет, и я видел, как стремительно убывает вода. Забрезжила надежда, что скоро можно будет коснуться дна. И только спустя минуту я понял, что означало это обмеление колодца.

Кто-то наверху привел в действие механизм, обрекающий на гибель весь наш древний и дивный город.

Кто мог сделать это кроме тех, в чьих руках находился ключ — половинка Сердца Мира? Это могли сотворить лишь они: Майя, предавшая всех нас ради белого человека, сам пришелец и их сообщник-изменник, оказавшийся недостойным хранителем тайны. Кто бы теперь усомнился в том, что эти люди — смертельные враги нам всем? Увы, теперь нашему народу поздно было признавать мою правоту. Воды, тысячелетиями дремавшие под ногами моих соотечественников, вырвались из-под земли и заливали дома и улицы, сметая с пути людей, корзины с плодами и вазы, полные прекраснейших цветов. Я стоял на дне, по щиколотки увязая в вековом иле, и дышал всей грудью, а над головой у меня погибал город.

В какой-то миг мной овладел страх, что вода, заливавшая все наверху, снова хлынет в колодец, и тогда мне не миновать гибели. Но наши предки, или, может, боги, создавшие этот механизм, не допустили такой возможности: ведь тогда поток вернулся бы под землю. Послышался скрежет, и огромная каменная плита, выдвинувшись из стены, перекрыла узкую горловину воронки и отгородила меня от света.

За считанные минуты я дважды избежал гибели в воде, но еще не настало время считать себя спасенным. Я находился под землей в каменном мешке, из которого только предстояло найти выход.

Я немного знал от жрецов об устройстве нашего мира, скрытом от простых людей. Колодец, в который меня сбросили, наполнялся водой из подземной реки, и ход, ведущий из него, сделав крюк, вел к ней же. Русло, сейчас стремительно мелеющее, уходило далеко за пределы нашего города, к тем запретным странам, откуда явился погубивший нас чужак. Жрецы рассказывали, что, сливаясь с другими потоками, эта река обретала достаточно силы, чтобы выйти на поверхность.

Если бы мне удалось добраться до этого русла, оно могло вывести меня из подземелий. Но я находился в кромешной темноте и даже не представлял, в какую сторону двигаться. Наугад, выставив руки вперед, я дошел до стены и, ощупав ее донизу, начал обшаривать покрытые илом камни. Внезапно вспомнился сын Майи и ее белокожего возлюбленного, отданный мною на волю богов. Что если я сейчас наткнусь на его тело? При мысли об этом по спине пробежала дрожь. Я заставил себя отвлечься от таких раздумий. Ребенок был слишком легок, чтобы остаться на дне в таком бурлении воды. Наверняка его давно унесло потоком, возможно, даже подняло обратно на поверхность. И кто знает, вдруг он сейчас был жив и дышал так же свободно, как и я. Успокоив себя этим предположением, я решил больше не думать о младенце.

После долгих усилий мне как будто удалось установить, где дно западни уходило вниз. Оставалось лишь уповать на то, что я не ошибся, и двигаться вперед, держась рукой за стену. Идти было легко; камни действительно вели под уклон, и меня охватила радость, когда обтесанный камень под моей ладонью сменился глинистой землей. Это означало, что я покинул пределы колодца и вошел в русло. Оно и в самом деле обмелело, лишь время от времени я наступал в мелкие лужицы, сохранившиеся на дне. Порой накатывал страх: а вдруг я иду в сторону, противоположную той, которая мне нужна? Что если ход начнет сужаться и я окажусь в тупике? Найду ли я тогда верную дорогу?

Я гнал от себя такие мысли. Они отняли бы силы, а их предстояло беречь.

Не помню, сколько длился мой путь. Мне нечем было измерять его в мире кромешной темноты. Порой на меня накатывала усталость, и я садился отдохнуть, привалившись спиной к глинистой стене. Это была моя единственная опора в подземном лабиринте, и я не смел расстаться с нею ни на миг. Иногда ход резко изгибался, и я послушно следовал за ним, гадая, не совершаю ли роковую ошибку, сворачивая в тупик. Но выбора все равно не оставалось, и я продолжал шагать вперед, доверившись тем самым богам, которым за миг до падения в колодец вручил жизнь ребенка Майи.

Жажда не мучила меня. Вода, пусть и мерзкая на вкус, но все равно прохладная и освежающая, постоянно была рядом. Дно реки не тянулось ровно, и в ямах и впадинах среди камней всегда удавалось отыскать достаточно влаги.

Зато донимал голод. Мне нечем было утолить его, кроме склизких водорослей, облепивших камни под ногами. Я медленно, подолгу пережевывал их, преодолевая тошноту.

Подземный мир подносил мне свои маленькие радости, которые я принимал с большей благодарностью, чем золотые чаши и украшенные каменьями пояса там, наверху, в моем погибшем царстве. Первым таким даром стали корни какого-то дерева, которые я нащупал: они выпирали из глинистой стены и уходили куда-то наверх, и тогда я впервые понадеялся, что поверхность не так уж далеко.

Следующим даром стал плеск воды. Он нарастал с каждым моим шагом, и настал миг, когда я больше не сомневался: в русло реки вливался новый поток. Спустя несколько минут я почувствовал, что вода касается моих щиколоток.

Теперь стало легче пить, но в сердце зародилась тревога: что если впереди вода поднимается так высоко, что идти по руслу дальше станет невозможно? Тогда мне суждено было навеки остаться в подземном мире, превратившись в отвергнутое богами и потерянное людьми существо, утрачивающее человеческий облик и сходящее с ума в ожидании смерти.

Но, видно, боги были милостивы ко всему, что подносили им, бросая в священный колодец. Сначала я ощутил благословенную прохладу, свежую, даруемую зеленью, растущей под солнцем. Она коснулась моего лица, сменив удушливую сырость подземелья, и в тот же миг стена под моей рукой опять изогнулась в сторону. Еще один шаг — и я увидел, как блестит в полосе света поверхность реки, вбирающей в себя новые воды.

Я побежал бы туда, если бы у меня оставались на это силы. Но я только и смог, что брести вперед, сначала поскальзываясь на камнях, потом пробираясь то по пояс, то по грудь, а порой и по горло в воде. И наконец я выбрался на берег там, где вместо низкого глинистого свода надо мной поднималось небо.

Должно быть, тогда силы и оставили меня. Когда я пришел в себя, солнце уже клонилось к кронам деревьев. Недалеко от меня раскинулась небольшая, но тенистая роща. Мне показалось, что на ветках виднеются плоды, и я с трудом поднялся на ноги и побрел к деревьям. Надежды оправдались, и я смог, наконец, не только утолить голод, но и избавиться от мерзкого привкуса, остававшегося во рту после водорослей.

Настало время задуматься, что делать теперь. Вернуться? Но осталось ли, куда возвращаться? Я мог найти место, где совсем недавно жил и процветал мой город, но страшнейшие из пророчеств сбылись, и самого этого мира больше не существовало. А впереди лежала чужая земля, где меня скорее всего приняли бы за врага или за безумца. Я всего лишь избежал гибели под землей, но мне еще рано было считаться спасенным.

Жрецы не раз упоминали, что люди, служащие нашему миру, есть далеко за пределами нашего царства. Иные из них даже не догадывались, что действуют нам во благо. Я вспомнил об одном таком человеке. Его имя было дон Педро Морено, и если мне удалось хотя бы примерно угадать свое местопребывание, он жил в этих краях. И это могло обернуться для меня как спасением, так и бедой. И хотя я подозревал, что последнее вероятней всего, мои опасения не оправдались.

Я выбрался на поверхность далеко за пределами пустыни, опоясывавшей наше погибшее царство. Здесь всюду бушевала зелень, пели птицы, и беззаботно журчала река, убегающая в тенистые заросли. Я продолжил путь по ее руслу, полагая, что если в этих краях живут люди, то они поселятся ближе к воде. И на второй день странствий люди в одежде, напоминающей наряд белолицего пришельца Стрикленда, вышли мне навстречу с корзинами, полными плодов.

Один при виде меня выпустил свою ношу из рук и схватился за длинный нож. Другой оказался спокойнее: он поставил корзину на землю, протянул мне открытые ладони, как бы в знак открытости намерений, и обратился на языке, который я знал благодаря премудрости обучавших меня наставников и жрецов.

— Кто ты такой? — спросил он.

— Мое имя Тикаль, — ответил я, — хотя вряд ли оно что-то скажет тебе. Но, быть может, тебе знакомо имя человека, которого я ищу? Его зовут дон Педро Морено.

Незнакомцы переглянулись. Они некоторое время совещались между собой, говоря так тихо, что я не мог разобрать ни единого слова. Зато я видел настороженные взгляды, которые они на меня бросали. Наконец тот, который обратился ко мне, сделал знак следовать за ними.

Они привели меня к поместью, укрывавшемуся в тени плодовых рощ. Когда-то здесь жили богато, но теперь всюду виднелись следы запустения: вазы, стоявшие вдоль стен, потрескались, в некоторых из них засохли цветы; под навесом крыльца тянулась паутина.

Меня провели в дом, толстые стены которого даже в полуденную пору могли защитить от изнуряющего зноя. Мы прошли в комнату, где на постели среди подушек лежал старик с белыми волосами.

Заслышав мои шаги, он с видимым усилием повернул голову. Мои спутники остановились и склонили головы в знак почтительного приветствия.

— Имя этого человека — Тикаль, сеньор, — сказал один из провожатых. — Он сказал, что хочет видеть вас.

Слабая старческая рука, для которой, казалось, велик даже вес полотняного рукава, еле заметно шевельнулась над одеялом, и мой спутник кивком показал, что мне следует подойти к кровати. Я приблизился. Дон Педро почти не шевелился, только его глаза быстро обежали меня взглядом.

— Кто ты? — спросил он, едва разомкнув губы. Его голос походил на шелест листьев.

— Я из царства, которое лежит за пределами пустыни, — сказал я.

В глазах дона Педро появилось смятение.

— Опять, — прошептал он. — Когда я помыслил о сокровищах этого царства, оно покарало меня, отняв главное мое богатство — моего сына. Потом оно покарало меня, лишив возможности ходить, когда я попытался приблизиться к нему. Я думал, что умру тогда, но небо сохранило мне жизнь — для чего же? Что ты принес мне, Тикаль, какую кару и за что уготовило мне ваше царство на этот раз?

— Белый пришелец, приведенный предателем в наш мир, погубил его, и наше царство обратилось в руины, — сказал я. — И я здесь в поисках прибежища, а не возмездия.

Люди, приведшие меня к дону Педро, посмотрели друг на друга, и рука младшего из них потянулась к рукояти ножа, а старший напрягся, как зверь перед броском на добычу. Дон Педро лежал, беззвучно шевеля губами, а потом ладонь его снова еле заметно поднялась над одеялом.

— Ты почти одних лет с моим сыном, — послышался тихий шелест. — Видно, небо все-таки простило меня.



Асиенда дона Педро пробуждалась к жизни, как пробуждаются цветы после ночной темноты. Слуги замазали глиной трещины, ползущие по стенам, смели пыль с картин в тяжелых золоченых рамах, развешанных по коридорам. Старый разбойник, долгие годы убивавший всякого, кто попадал в его сети, не давая таким образом пути к нашему царству, не мог больше двигаться, и двое сильных работников носили его в кресле. Однажды они отнесли его в дальний угол сада, где под деревом стоял надгробный камень.

— Я даже не могу сам убрать листья, падающие на могилу моего сына, — сказал дон Педро. — Но теперь есть молодые сильные руки, чтобы сделать это за меня.

Я наклонился и смахнул лист, упавший на холмик земли. Надпись на камне сказала мне, что сына дона Педро звали Хосе, но сколько ему было лет, я узнать не мог: я еще не умел разбирать цифры белых людей.

Как темное облако из-за гор пришли однажды к асиенде двое человек, погубивших мой мир. Это были предатель Игнасио и Стрикленд, но с ними я не увидел Майи. Я не хотел узнавать, что с ней стало.

Игнасио, узнав меня, шагнул в мою сторону с угрозой, и кто остановил его, как не Стрикленд — тот самый человек, который и сбросил меня в колодец.

— Это воля свыше, — сказал он. — Если жив этот человек, кто знает, может, и сын мой где-то дышит сейчас на земле.

Они ушли, не сказав больше ни слова, и я никогда больше ничего не слышал о них.

Я не знал, какова участь сына Стрикленда и Майи. Я проводил много времени на берегу реки. В ее русло, должно быть, вливался не один поток, текущий от погибшего города, и иногда я видел обломки плетеных вещиц и крашеного дерева, плывущие по волнам.

Там, на берегу, однажды подошли ко мне слуги дона Педро. Старший выступил вперед и рассказал о троих путниках, направляющихся к асиенде. Крестьяне утром говорили, что незнакомцы расспрашивали о городе древнего племени, сокрытом в глубине страны. Былой дон Педро пригласил бы их под свой кров, после чего их больше никто никогда не увидел бы. Нынешний сеньор дал бы им приют, а потом отпустил бы, не тронув волоса на их голове. Но слуги обратились не к нему, а ко мне.

— Проводите их к пустынным землям, — сказал я. — Покажите кости тех, кто пытался пересечь их. И если эти путники не передумают, подарите им быструю и легкую смерть.

Слуги удалились, улыбаясь: я не дал распоряжений насчет имущества путников; стало быть, они вольны были распорядиться вещами по своему усмотрению. Возможно, дон Педро, занятый спасением своей души, упрекнул бы меня за это, тем более, что мира, путь к которому я оберегал, больше не существовало. Но и он согласился бы с тем, что могилы тоже бывают священны.

@темы: ФБ, Джен, Генри Райдер Хаггард, Фанфики

---

Просто любить... (окончательная версия)

[Emily Sm-t]

Прошу прощения за некоторое опоздание. Возможно, фанфик ещё будет переработан и дополнен, поэтому объём и количество слов пока не указаны.
UPD: некоторые эпизоды уже вписаны или переработаны.
UPD2: фанфик закончен.

Название: Просто любить
Бета: Дочь капитана Татаринова, АД
Размер: миди, 13761 слово
Канон: Фредерик Марриет, "Королевская собственность"
Пейринг/Персонажи: Уильям Сеймур/Эмили Рейнскорт, другие персонажи
Категория: гет
Жанр: ангст, romance, hurt/comfort, приключения
Рейтинг: PG-13
Предупреждения: AU,

спойлер

своеобразный кроссовер с "Впередсмотрящим" И. И. Фирсова (в некотором роде пропущенная сцена по отношению к эпизоду в Англии), упоминаются события и герои "Впередсмотрящего" и "Жизни адмирала Нахимова" А. И. Зонина. Возможна несколько вольная трактовка исторических лиц и событий.
Краткое содержание: Когда любовь выстрадана, её начинаешь ценить ещё сильнее.
Примечание: Фанфик родился из моего несогласия с концовкой оригинала и под влиянием песни, вынесенной в эпиграф, а исторические личности вплелись в повествование совершенно неожиданным образом.

Я не отдам тебя никому,
Прощу любую твою вину.
Сквозь столько бед
И потерь пройдя,
Какое счастье любить тебя.
Просто любить тебя.
Авраам Руссо и Кристина Орбакайте «Просто любить»

Чему она прекрасно выучилась за столько лет, так это ждать возвращения дорогих её сердцу людей. Сначала – своего возлюбленного, ставшего потом мужем, а после – сыновей. Подходить к окну Норфолкского замка, откуда открывался вид на море, или выходить на морской берег и вглядываться вдаль, ожидая появления на горизонте знакомых парусов. И какой радостью загорались её глаза, когда родные люди возвращались!
По такому случаю устраивали большой праздник, куда собирались все родственники и друзья. Но сильнее всего согревало душу той, что когда-то звалась мисс Рейнскорт, однако давно уже носила фамилию мужа, даже краткое мгновение, проведённое рядом с любимым. Их чувства друг к другу нисколько не тускнели и даже, казалось, замедляли их старение, хотя время всё же припорошило их волосы нетающим снегом и оставило свой след на лицах.
А ведь – страшно даже представить! – Эмили впервые влюбилась, когда ей было всего лишь четырнадцать, а её избраннику, Вилли Сеймуру, – шестнадцать. Началось всё странно и нелепо: девочка, решив отнести несколько книг своим соседям Мак-Эльвинам, вместо этого вынуждена была почти перелетать через забор, спасаясь от разъярённого быка, а потом лишилась чувств, упав на руки незнакомого юноши. Затем два года длились их встречи. Причём ни матушка Эмили, ни семейство Мак-Эльвинов – опекуны Вилли – нисколько этому не препятствовали. Однако никто, кроме самих молодых людей, и не подозревал, что между ними вспыхнуло чувство гораздо сильнее простой детской привязанности…
Как ни парадоксально это звучало, но секрет долговечности отношений супругов крылся в выстраданности любви. До сих пор леди Эмили иногда просыпалась среди ночи в слезах, пережив в кошмарном сне то, что однажды случилось наяву в этом самом замке. Вилли тогда пришёл попрощаться с ней перед отплытием. Но отчего он был так холоден?! Почему назвал её официально: «мисс Рейнскорт», почему наговорил столько горьких, обидных слов? Зачем сказал, что их пути расходятся? Почему решил, что она не должна его любить, раз он – сирота, без денег, без родных, без приюта, не знающий почти ничего о своих родителях и не принадлежащий никому, кроме Его Величества, она же – красивая, богатая и знатная? Неужели и вправду думал, что, пока он будет в плавании, она станет вращаться в обществе, куда ему, бедняку, путь заказан, и сделает блестящую партию?! «Да он меня совсем не знает, за столько лет не понял, что не нуждаюсь я ни в каком высшем обществе, если там нет его! Почему, о почему он не угадал, что лишь он один – самая блестящая партия, самый-самый дорогой мне человек во всём свете?! Боже, за что Вилли Сеймур так ненавидит меня?!» – эти мысли заставляли девушку чувствовать себя покинутой и горько плакать от любви, казавшейся ей неразделённой. Зато как счастлива была она, когда узнала, что возлюбленный сухо простился с ней вовсе не от бессердечия! Это Мак-Эльвины убедили его, что так будет честнее по отношению к девушке, ведь негоже пользоваться её красотой и богатством, даже если её родители вдруг позволят ей стать женой безродного. «Зачем, почему? Я не понимаю! Зато я знаю, что Сеймур не разлюбил меня, и я дождусь его, обязательно дождусь! И не буду ничьей невестой, кроме как его», – и Эмили принялась ждать.
А годы шли, о Вилли не было никаких вестей. «Аспазия» – фрегат, на котором он был мичманом, – всё не возвращался в Британию. К тому же беда не пришла одна. Погибла мама. И случилось это вскоре после того, как они с папой помирились. Ну почему, когда они были в ссоре и виделись и разговаривали очень редко, лишь ради приличия и ради неё – Эмили, всё было хорошо? А тут были так счастливы, так рады возможности прокатиться в коляске вдвоём – и внезапно кони взбесились, понесли, затем и вовсе оторвались от коляски! Папа отделался ушибами, а мама, мама… Ну почему самые близкие люди покидали её? Сеймур неведомо где, возможно, успел позабыть её, нашёл себе любимую в чужих краях или сгинул в пучине морской. А мамочка спала вечным сном в Чельтенгаме, куда они приезжали на воды. И каково было оставаться в замке, где каждая вещь напоминала о ней?! А стоило сесть на кушетку – и тут же в памяти всплывал момент расставания с Вилли, вызывая новые потоки горьких слёз. Если бы не мистер Патрик Мак-Эльвин и его жена Сюзанна, Эмили непременно умерла бы от горя или лишилась бы рассудка. И всё же в глубине её души теплилась надежда на то, что милый вернётся. Она продолжала ждать. Отец возил её в Лондон на светские приёмы, знакомил с молодыми людьми. Они наперебой предлагали ей руку и сердце, однако она была к ним равнодушна и радовалась, что отец не настаивал на скором замужестве, будто бы давая ей свыкнуться с потерей матери. Правда, однажды, случайно подслушав обрывки разговора, Эмили узнала, что на самом деле все женихи казались отцу недостаточно состоятельными. Как бы то ни было, она была даже благодарна ему за это. Девушка оставалась верной своей любви. И ждала, ждала…
В ту пору Эмили жила уже в Ирландии, в Гальвейском замке – родовом владении отца. В детстве ей очень нравилось там, и она не сразу начала понимать, почему мать так стремилась покинуть это место и так не желала туда возвращаться. Правда, когда мисс Рейнскорт вернулась спустя столько лет в родные края, всё там было чужое и все чужие, кроме старой няньки Норы, но с ней особо не побеседуешь. Если бы не Мак-Эльвины, переехавшие в дом по соседству, было бы совсем одиноко…
Но кто может знать наперёд, какие сюрпризы преподносит судьба? Однажды, когда отец охотился и Эмили осталась за хозяйку, в замке внезапно появился мистер Мак-Эльвин, который сообщил ужасную новость. Недалеко от владений Рейнскортов о скалы разбились два корабля, один из которых, предположительно, вражеский, а второй – британский. И нужно было послать людей, чтобы спасли уцелевших. Леди Эмили и по сей день помнила, как у неё защемило сердце при этом известии. Только ли от жалости к пострадавшим? Или сердце что-то почувствовало наперёд? Она села на лошадь и помчалась к месту крушения, причём так быстро, что намного опередила своих друзей.
И что же она увидела там? Обломки кораблей, обгоревшую хижину на берегу и тела тех, кто не смог из неё выбраться. А ещё – стоявших друг напротив друга и готовых биться не на жизнь, а на смерть британских моряков и ирландцев, которые решили поживиться за счёт потерпевших кораблекрушение. Уже после Эмили узнала о страшных подробностях. Оказывается, ирландцы возжелали забрать себе не только мокрую одежду, сушившуюся у костра, но и провизию, а главное – бочонок с ромом. И кто знает, что бы они натворили, вкусив хмельного напитка? Потому британский офицер приказал ефрейтору занести бочонок внутрь хижины, где лежали раненые и больные с обоих кораблей, и вытащить пробку, чтобы ром вылился на землю. Как только приказ был исполнен, ирландцы, к несчастью, заметили, что драгоценный напиток течёт из-под двери, и десятеро из них ворвались в хижину. Однако в тот самый миг ручей из рома достиг костра, у которого раньше сушилась промокшая одежда, вспыхнул, и пламя быстро добежало до хижины и охватило её. Погибли и все десять ирландцев, и ефрейтор, и беспомощные англичане и французы. Страшная смерть! И неудивительно, что после такого обе стороны готовы были истребить друг друга до последнего человека, и, когда Эмили оказалась на месте, кто-то уже лежал на земле, раненый или убитый. Но дочь мистера Рейнскорта, как и он сам, была уважаема местными, её слово было для них законом, и, когда она по-ирландски приказала им прекратить побоище, вернуть похищенное и удалиться, они послушались.
Однако для Эмили, увы, кошмар не закончился. Когда она спросила одного из британцев, боцмана, как назывался их корабль и единственный ли он офицер из тех, кто выжил, ответ был таков, что сердце у неё едва не разорвалось. Одним из разбившихся кораблей был фрегат «Аспазия»! А мичман, вернее, уже лейтенант Уильям Сеймур – её Вилли Сеймур! – не утонул, не разбился о скалы, но во время стычки кто-то из ирландцев ударил его в бок ножом. И теперь он лежал на земле, бледный, словно восковой, глаза закрыты, и на его форме – кровавое пятно. «Господи, почему так жестоко?.. Я так надеялась, так мечтала о встрече… И вот теперь любимый рядом со мной… но он умирает!» – пронеслось в голове у Эмили. Но всё же она стала звать лейтенанта по имени, и – о чудо! – он вздрогнул и открыл глаза, он узнал её! Однако ей казалось, что это последние мгновения его жизни, что вот-вот наступит конец… Если бы не мистер Мак-Эльвин и доктор, которые подарили ей надежду, она, быть может, умерла бы от горя.
А горевать и терять надежду ей пришлось ещё не раз. И неудивительно, если, несмотря на помощь опытного врача и то, что она вместе с Сюзанной Мак-Эльвин заботилась о юноше, а рана его не была смертельной, он упорно не поправлялся, как будто хотел умереть. У него почти не проходила лихорадка, он был возбуждён, а однажды и вовсе не сомкнул глаз всю ночь, после чего метался в бреду. Но что послужило причиной тому, Эмили не понимала, следовательно, не подозревала, как помочь Вилли. К счастью, миссис Мак-Эльвин разъяснила ей всё, и девушка поспешила к возлюбленному.
– Тётушка Сюзанна рассказала мне, что тебя что-то гнетёт, и я сама чувствую это. И это что-то убивает тебя. Вилли, прошу, ради нашей любви откройся мне. Тебе станет легче. Я столько времени ждала тебя, молила Господа и всех святых, чтобы они сохранили тебя… и не могу просто так тебя потерять, – говорила она, а на её ресницах дрожали слезинки.
Сначала юный Сеймур молчал – то ли из-за внутренней борьбы и нерешительности, то ли потому, что был очень слаб, – но потом попросил воды и, сделав глоток, ответил прерывавшимся от волнения голосом, причём слова его крепко врезались в память Эмили:
– Прости за то, что невольно заставил… переживать за себя… за то, что так плохо простился… Я любил, люблю и всегда буду любить тебя… больше жизни… Однако сама судьба нас разлучает. Сначала я не имел права быть с тобой, стать твоим мужем, потому что я – бедный сирота, без родителей, без денег, без положения в обществе. Теперь же…
– Что «теперь»? – произнося это, мисс Рейнскорт уже кое-что знала от старшей подруги, да и сама догадывалась, что и теперешние переживания юноши как-то связаны с его семьёй. Кажется, он узнал, что с его отцом случилось что-то страшное и одновременно позорное. Но знать всё доподлинно куда лучше, нежели предполагать.
– Пойми, вчера я узнал тайну своего рождения… и теперь не знаю, как с этим жить. Моя мать была дочерью бедного священника, я помню, она была очень слаба, болела… А вот мой дед по отцу… У него всё иначе было… Он был богатым, очень богатым человеком, Эмили… и знатным… На самом деле я – де Курси. Норфолкское поместье, где вы жили, – моё… и многие другие… Но я не рад… Горько и больно… Мой дед был властным… и жестоким, погубил многих и умер… один… Никого не было рядом… Да простит Бог его грешную душу… Если бы не он… – раненый умолк и прикрыл глаза. Наконец, собравшись с силами, он закончил:
– Если бы не он, мой отец, полюбивший мою мать, не остался бы без гроша в кармане… без наследства… лишь за то, что не бросил несчастную сироту… Если бы не дед, отец не пошёл бы в матросы… Ему было тяжёло… Наверное… Он из благородных был… Но маме нужны были лекарства... и я ещё совсем мал был. Выбора у него не оставалось.
Юноша поведал о том, что сначала всё было не так уж и плохо, отца сделали помощником казначея, но потом несправедливые, излишне суровые наказания и издевательства со стороны капитана принудили его участвовать в мятеже, что оказалось фатальным.
– Мятеж провалился… отца повесили… мама не вынесла горя… их похоронили вместе… Теперь… теперь мы расстанемся… Ты не можешь, не должна любить сына казнённого бунтовщика… Я отпускаю… тебя…
Однако девушка не сдалась, тем более – поняв, что любимый куда меньше радуется свалившемуся на него богатству, чем страдает оттого, что отца предали позорной смерти. Она стала горячо доказывать, что ей неважно, богат он или беден, что она не разлюбит его, несмотря ни на жестокость деда, ни на обострённое чувство справедливости, погубившее его отца. Она любит его не за что-то, она просто любит. И в конце концов Сеймур сдался. Молодые люди условились, что, как только юноша поправится, а мистера Рейнскорта удастся уговорить согласиться на брак, они обвенчаются.
Но следующий день едва не стал самым страшным в жизни Эмили. В тот раз она, разбуженная первыми лучами солнца, поспешно оделась и отправилась проведать любимого. Когда она уходила от него в последний раз, Сеймуру было немного лучше. Но почему теперь в его комнате так тихо? Почему ставни заперты, а шёлковый полог кровати опущен? И почему старая нянька Нора сидит на полу, уставилась в одну точку и шепчет молитвы? И взгляд у неё такой… Даже волосы на голове от страха зашевелились. Неужто Вилли хуже?
Эмили стала умолять няню сказать, что с юным Сеймуром, призналась, что любит его больше жизни и любовь эта взаимна, что они обручены и что, если юноша умрёт, она тоже не захочет жить. Но почему Нора впала в отчаяние, почему таращит глаза, как помешанная, почему ломает руки?! И её слова – какая-то дикость, бред сумасшедшей…
– Боже, горе мне! Я хотела твоего счастья, красавица, я своей души не пожалела… Господин приказал мне… сказал, это для его и вашего спасения… И я дала вашему Вилли мышьяка… Убила его… думала, ради вас… А вышло, что… – девушка слышала только эти обрывки фраз, и рассудок отказывался их воспринимать, но её затрясло, будто она оказалась в ледяном погребе. Эмили поняла, что ей сказали правду. А это значило, что испытания, через которые они с Вилли прошли, все беды и потери и их любовь – всё напрасно! И Нора, нянчившая её с колыбели, в одночасье разрушила её жизнь, желая помочь! Сеймур отравлен… Но самое ужасное – то, что родной отец…
К горлу подкатила тошнота, перед глазами всё поплыло. Дальше словно в тумане: и как она выскочила из комнаты, и как ворвалась в библиотеку, где, кроме отца, почему-то оказались викарий из замка де Курси и супруги Мак-Эльвин, и как громко кричала:
– Отец, за что? Отец, как ты мог?!
Потом девушка лишилась чувств, а очнулась от какого-то резкого и громкого звука. Старый викарий поддерживал её, хотя сам едва держался на ногах, а отца в комнате не было. Мистер Мак-Эльвин почему-то бросился в смежную комнату, и Эмили, не осознавая, что делает, вырвалась из объятий викария и ринулась туда же. Однако войти внутрь ей помешало ужасное зрелище: отец лежал на полу, рука его сжимала рукоять пистолета, а под его головой – лужа крови, кровь была и на портьерах.
Мисс Рейнскорт, несмотря ни на что, любила отца, хотя и не так сильно, как мать, он оставался её единственным близким родственником… теперь же она совсем осиротела… И всё же девушка не задержалась на пороге комнаты, а пробежала её насквозь и бросилась вслед за мистером Мак-Эльвином туда, где лежал Сеймур, инстинктивно чувствуя, что отцу уже ничем не поможет, а любимого хотя бы поддержит, успокоит, побыв с ним в последние мгновения его жизни.
Юноше действительно было так худо, что она не решалась смотреть на его мучения, просто держала за руку, стоя на коленях подле его кровати, и шептала ласковые слова, а потом уткнулась лицом в его подушку. Сделать что-либо ещё Эмили была бессильна.
Сколько прошло времени, девушка не знала. Ей казалось – целая вечность, на самом деле – совсем немного. Но она совершенно не помнила, как очутилась в комнате, смежной с комнатой любимого и с библиотекой. Должно быть, лишилась чувств, и её перенесли туда, усадили в кресло… Тела её отца на полу уже не было, позже девушка узнала, что его перенесли в хозяйскую спальню, чтобы подготовить к погребению. Пятна крови успели замыть, испорченные портьеры сняли. Потом ей рассказали, что полиция проводила освидетельствование и отца признали убившим себя в состоянии помешательства. Тогда же ей ничего этого не было известно. Из комнаты Сеймура слышались голоса, и один из них – какой-то новый. Оказалось, кто-то вызвал врача, и тот, сразу поняв, что хозяину его помощь уже не потребуется, явился к больному офицеру. О чём говорили доктор и супруги Мак-Эльвин, Эмили разобрать не могла. Всё казалось смутным, нереальным.
Девушка не заметила, как к ней подошёл викарий и протянул стакан воды и какое-то письмо. Сделав пару глотков, она поставила стакан на столик и дрожащими руками развернула письмо. И без слов викария Эмили поняла, что это предсмертное письмо её отца.
«Милая моя дочурка, – писал он, – прости, если можешь, своего беспутного отца, который разрушил тебе жизнь. Вся моя жизнь была сплошной ошибкой. Мне хотелось получить как можно больше богатства любой ценой. Даже на твоей матери я женился, чтобы выиграть пари, а заодно получить богатое приданное. Во втором я обманулся. Увы, она была слишком гордой, не желала сидеть взаперти, пока я предаюсь порокам. Я любил её, но это я приказал запрячь в коляску тех коней! Знай одно: я, как ни старался, не смог ни выбросить сердца Клэр, ни скормить его собаке. Оно в моём кабинете. Похорони вместе с ней… в усыпальнице де Курси. Видит Бог, я не хотел убивать Сеймура, но он должен был умереть. Если бы знал я тогда, что ты его любишь! Я – преступник и сам выношу себе приговор. Когда ты прочтёшь письмо, меня уже не будет. Прощай и прости, если сможешь».
Девушка читала – и не верила своим глазам. Содержание не укладывалось у неё в голове. Её отец – убийца и самоубийца! Он погубил двух самых дорогих ей людей. Да, возможно, им овладело безумие, а когда наступило отрезвление, он сотворил с собой такое… и оставил её совсем одну. Наверное, ей следует его простить и молиться за него. Но как жить дальше, зная правду? Каково остаться круглой сиротой? И к чему ей огромное наследство без Вилли Сеймура? Зачем вообще жить без него?
Что происходило в это время в комнате любимого? Эмили не знала. На какое-то время она перестала прислушиваться к голосам и звукам. Но вдруг достаточно громко прозвучали слова доктора:
– Могу вас заверить в том, что это был не мышьяк. Некоторые проявления схожи, но…
Дальнейшего девушка не расслышала. Окрылённая надеждой, она вскочила с кресла и направилась к комнате Сеймура.
На пороге её догнала Нора. Лицо старой няньки было мокрым от слёз, глаза воспалены, она тряслась как от холода.
– Что с тобой, няня, что случилось? – спросила Эмили, испуганная её видом.
Ответ навёл на мысли о помешательстве:
– Это я… это я виновата… Я убийца… Из-за меня погиб мой господин… А я ведь привязалась к нему ещё тогда, когда он лежал в колыбельке! И я посмела обмануть и его, и тебя!
С этими словами старая Нора схватила девушку за руки.
– Что, что такое? Не понимаю… О чём ты? Что ты хочешь сказать? – взволнованно спросила Эмили.
И няня отвечала дрожащим голосом, время от времени прерывая рассказ рыданиями:
– Мой господин, ваш отец, велел мне дать лекарство… раненому офицеру… Он туда подсыпал мышьяк… Сказал, это для вашего благополучия. А мне страшно было… Сеймур такой юный… и слабый совсем… Я долго решиться не могла. Будто оцепенение какое напало. И тогда мистер Рейнскорт меня вызвал в эту вот комнату. Сказал, если не сделаю, как он велит, он на себя руки наложит. Говорит – а к виску приставлен пистолет. Вот-вот курок спустит! Я от страха едва не умерла! Не помню, как влетела в комнату твоего возлюбленного. И настолько я перепугалась, что под ноги не смотрела. Опомнилась лишь тогда, когда запнулась о шкуру, которая на полу лежала. А тут, как на грех, окно было открыто. И стакан туда улетел… Моё счастье, господин не видел… А я решила, это знак Свыше. Но надо было что-то делать. И я на подлог решилась. Простит ли мне это Господь?
– Простит, милая няня, непременно простит! – с жаром воскликнула девушка. – Но, Бога ради, скажи мне, что же ты сделала, не томи!
Произнеся это, она вырвалась и сама начала трясти старушку за плечи.
– Да просто взяла пустой стакан, смешала воду с касторкой, прибавила чесночного соку для запаха… мышьяк-то чесноком воняет… и дала твоему драгоценному Сеймуру. Подумала, ежели он после подобной встряски на небеса отправится, значит, судьба у него такая. Ну а если оклемается, значит, пусть живёт, лишь бы потом ему что-нибудь лёгонькое дать и пить побольше. Ведь жаль мне его, такой молодой, такой красивый… А вдруг бы господин мой передумал, я бы ему тут же и сказала… Простите, я и вас напугала, так ведь не знала же, будет ли Сеймур жить! Не хотела напрасно обнадёживать. Потом уже собиралась господина предупредить… да не успела… Он возьми да и застрелись! Это из-за меня всё, из-за обмана моего, – и няня горько заплакала.
Эмили ничего не ответила, лишь обняла старую Нору, и несколько мгновений они стояли, плача и вздрагивая. Обеим было больно оттого, что того, кто был воспитанником одной из них и отцом другой, невозможно воскресить. И в то же время сердце девушки радостно забилось. Её любимый может выжить! Это не мышьяк, значит, у него есть шанс. Она поспешила было сообщить новость доктору, но он и сам всё прекрасно слышал и начал действовать…
Впоследствии Сеймур, наполовину шутливо, наполовину всерьёз возмущаясь, спрашивал её:
– Неужели нельзя было обойтись без того, чтобы подвергнуть меня такой противной и постыдной процедуре? Разве Нора не могла бы предупредить меня? Я бы выпил чесночный сок и сыграл отравление. А так… подумать только, оконфузиться в твоём родовом замке!
И она отвечала полушутливо, но язвительно и с лёгким оттенком мстительности:
– Во-первых, няня тогда едва владела собой, и счастье, что хотя бы так всё обернулось. А во-вторых, Сеймур, кажется… Или же вы предпочитаете теперь зваться де Курси? Это вам за то, как вы меня приводили в чувство, когда я спасалась от быка! Мне миссис Мак-Эльвин всё рассказала: и как вы обрызгали мне лицо водой, в которой мыли кисточки, и как совали под нос жжённые птичьи перья, и как целовали меня и шептали мне разные ласковые слова. Так что теперь мы квиты.
Но тогда было не до шуток. И дело даже не в том, что встряска не слишком пошла на пользу юноше, только начавшему оправляться от раны. Увы, он тоже узнал, что отец его невесты пытался его извести из-за богатого наследства, и испытал сильное потрясение. У бедняги опять был жар, он метался в бреду, сбивал повязку, и все боялись, что у него откроется рана. Эмили проводила бессонные ночи подле его постели, она даже не была на похоронах отца, нашедшего последнее пристанище в семейном склепе Рейнскортов. Но однажды, когда её, обессиленную, вывели из комнаты, надеясь отправить в спальню, девушка услышала, как её возлюбленный, очнувшись, лихорадочно говорил мистеру Мак-Эльвину:
– Почему, о почему мистер Рейнскорт хотел убить меня? Почему не сказал мне, что нуждается в деньгах, что оказался в тяжёлом положении? Я никогда в жизни не отправил бы в тюрьму отца той, кого люблю больше жизни! Я поделился бы с ним деньгами, помог бы сохранить за ним этот замок… а он… Видно, не суждено нам с Эмили быть мужем и женой… Поступок её отца и его смерть разлучают нас… теперь, должно быть, навсегда! О, лучше мне умереть!
Мисс Рейнскорт и сама не знала, откуда у неё взялись силы, однако она буквально влетела в комнату.
– Я понимаю вас, мистер Сеймур, знаю, как больно и тяжело вам, – произнесла она с жаром, – и, возможно, у вас есть основания мечтать о смерти… Но как вы жестоки! Вы совершенно не думаете о том, каково мне знать, что один дорогой мне человек хотел убить другого и наложил на себя руки! И вам известно, что у меня, как и у вас, не осталось теперь никого из близких. Вы – единственный, ради кого я живу. Я люблю вас и не желаю отдавать никому, даже самОй смерти. Но вы не хотите бороться за свою жизнь. Что ж, я не вправе неволить вас. Только знайте: ни к чему мне богатое наследство, если рядом не будет того, кого я люблю больше жизни. И неужели всё, через что мы прошли вместе, ничего для вас не значит? Неужели вы снова хотите оставить меня одну, на сей раз – навсегда? Что ж, пусть так, только…
Девушка не договорила. Слёзы душили её, она даже не пыталась их утирать. Некоторое время она стояла, опустив взгляд, лишь всё тело её тряслось, будто в лихорадке. Никто и никогда прежде не видел Эмили в таком состоянии. Мистер Мак-Эльвин даже всерьез опасался, а в здравом ли она рассудке. Уж слишком похожа она была на человека, которому жизнь не мила и который готов с нею распроститься безо всяких сожалений. И то, что выпалила девушка, собравшись с силами, лишь подтвердило его подозрения:
– Только и мне без вас не жить!
С этими словами, не вполне сознавая, что делает, мисс Рейнскорт неожиданно для Вилли и мистера Мак-Эльвина выхватила найденный в смежной комнате отцовский пистолет и, рыдая, приставила к виску. Даже Патрик Мак-Эльвин с его богатым жизненным опытом на какое-то время растерялся. Сеймур же, потрясённый словами и поступком любимой, взмолился:
– Нет, о нет, Эмили, не надо! Я не хочу, чтобы вы повторили судьбу вашего отца из-за меня. Простите, я до настоящего момента недооценивал силу вашей любви. Верьте, я люблю вас больше жизни, и, если вы погибнете, мне не будет покоя ни на этом, ни на том свете. Я выживу ради вас, только прошу, Бога ради, уберите это.
Услышав его мольбу, девушка всхлипнула, пальцы её разжались, и пистолет со стуком упал на пол.
Уже гораздо позже она осознала, какой опасности подвергла бы себя и других, будь оружие заряжено. К счастью, после гибели её отца никто больше не вкладывал туда пулю и не всыпал порох, а девушка ничего не заподозрила и даже не попыталась что-либо проверить. А тогда (Эмили и спустя много лет прекрасно помнила это), выронив оружие, она упала на колени перед кроватью любимого, и они молча плакали, обняв друг друга и долго не желая отпускать…
С этого самого дня молодой лейтенант окончательно раздумал умирать и быстро пошёл на поправку, изрядно удивив доктора и сиделку. А Мак-Эльвины, понимая, что ему тяжело находиться в замке Гальвей, дождавшись от врача разрешения на перевозку, переправили больного в свой дом по соседству.
Ускорению выздоровления Сеймура весьма способствовали не только перемена обстановки, но и то, что Эмили под разными благовидными предлогами достаточно часто навещала его. Пока Уильяму приходилось оставаться дома, они сидели в его комнате и беседовали о том, как прошли три с лишним года их разлуки. Рассказ девушки – и это понимала она сама – не отличался интересными подробностями. О чём она могла поведать? Лишь о днях и неделях, когда казалось, что папа и мама вот-вот помирятся и у неё наконец будет полноценная семья, и о боли от того, как всё обернулось, о скучных встречах с друзьями отца, о времени, проведённом за рукоделием, и тревоге за любимого. Зато повествование Сеймура оказывалось столь увлекательным, что мисс Рейнскорт забывала о времени. Она с замиранием сердца слушала рассказы о его приключениях в Индии, об индусах и парсах, о величественных слонах и охоте на тигра, о священных ритуалах и о жизни леди и джентльменов в Калькутте, о схватке с малайскими пиратами и о многом другом… А ещё о благородном капитане М., давшем ему фамилию, взятую из модного романа, и ставшем для него и для всех своих подчинённых вторым отцом. И о лейтенанте Прайсе, пытавшемся при каждом удобном случае цитировать Шекспира, но путавшем цитаты из-за плохой памяти. И о другом лейтенанте Кортни, про которого никто не мог сказать точно, плачет он или смеётся, – столь быстро менялось его настроение. И обо всех остальных, с кем сводила его судьба. Правда, и эти рассказы омрачались тем, что многих дорогих юноше людей не было в живых. Но теперь, когда влюблённые снова были вместе, им было легче переносить потери.
А ещё Эмили запомнилось, как, когда врач разрешил молодому офицеру прогулки, они вместе бродили по дорожкам сада, окружавшего дом Мак-Эльвинов. Причём Уильям с интересом разглядывал попавшиеся ему на глаза деревце, кустик, букашку, камень и, указывая на них пальцем, разъяснял, что это такое, приводя научные названия, которые, правда, она позабыла. Она спрашивала, откуда он столько всего знает, и он отвечал ей, что это судовой врач с «Аспазии», доктор Макаллан, научил его познавать живую и неживую природу. Девушка прониклась симпатией к этому неутомимому исследователю, и до чего же горько ей было узнать, что он тоже покоится на дне морском с обломками фрегата! С того дня она поклялась молиться за каждого погибшего в том кораблекрушении, в котором уцелел Сеймур, и впоследствии неукоснительно исполняла эту клятву.
И наконец настал долгожданный день, когда Эмили закончила носить траур по отцу, а Вилли выздоровел. Они обвенчались. Церемония была скромная. Однако на ней присутствовали самые дорогие обоим люди: супруги Мак-Эльвин со своим другом Дебризо – единственным уцелевшим с французского корабля; старый викарий, Нора, оставшиеся в живых члены команды «Аспазии» во главе с боцманом и люди мистера Рейнскорта, после его гибели сохранившие верность его дочери. И день свадьбы запомнился Эмили как день, когда мисс Рейнскорт превратилась в миссис де Курси… хотя и она, и её муж далеко не сразу привыкли к тому, что их фамилия – не Сеймур.
А после молодожёны уехали в Норфолкский замок, принадлежавший покойному адмиралу де Курси – деду Уильяма Сеймура. С собой они увезли забальзамированное сердце Клэр Рейнскорт. А после и её тело вывезли из Чельтенгама и перезахоронили в склепе подле гробницы адмирала.
Отыскать останки казнённого за участие в мятеже в Норе Эдварда Питерса (именно под такой фамилией сын адмирала де Курси завербовался в матросы) и его жены Элен оказалось гораздо сложнее. Однако принадлежность юноши, обратившегося с подобной просьбой, к древнему аристократическому роду и его богатство, а также помощь старого викария, прекрасно знавшего родителей Уильяма и очень любившего его отца, помогли достичь цели. И с тех пор, насколько помнила Эмили, её муж использовал свои знатность, власть и влияние лишь для того, чтобы исполнить долг перед дорогими ему людьми или помочь нуждающимся, и никогда – для себя лично.
Следующим важным поступком супругов де Курси была продажа части унаследованных Уильямом владений. Они считали, что им ни к чему огромные богатства, политые кровью и слезами. К тому же Эмили быстро поняла, что, даже оказавшись прямым потомком древнего аристократического рода, владельцем нескольких богатых поместий и обладателем огромной суммы денег, Уильям де Курси отнёсся ко всему этому не так, как его дед или её отец. Адмирал де Курси, если верить рассказам старого викария (а у молодых де Курси не было причин им не верить), всегда считал, что громкое имя, большие деньги и власть дают ему право распоряжаться судьбами других, в том числе и близких. И лишь в последние дни своей жизни он понял: ничто из того, чем он обладал и чем гордился, он не сможет взять с собой в могилу. Ещё оказалось, что ни одно из этих средств не воскресит тех, кто по его вине ушёл до срока, не поможет обрести друзей и любовь, не спасёт от страшного одиночества. Мистер Рейнскорт в надежде получить наследство старого адмирала не только растратил своё весьма скромное состояние, но и продал фамильные драгоценности жены. А потом, незаконно присвоив имущество покойного, он стал покупать самых дорогих лошадей, самые дорогие коляски, самые дорогие костюмы и прочие предметы роскоши, но постоянно опасался, как бы кто-то не отобрал это у него. В конце концов, он потерял покой и даже решился на преступление. А вот Вилли оказался не таков. От старого викария миссис де Курси знала, что мать её мужа, лишившись своего отца, осталась круглой сиротой и бесприданницей, а отец мужа, потеряв права на родительское наследство за брак с девушкой не его круга, был вынужден привыкать к самой тяжёлой работе и не мог при этом заработать достаточно денег. Неудивительно, что Уильям с детства был приучен к скромности, умеренности и воздержанности, а капитан М. собственным примером помог ему развить эти качества. К тому же, как ей было известно, он много лет провёл на корабле, а тот, кто ютился в маленькой каюте, чувствует себя неуютно в огромном замке. Потому-то мистер де Курси, вступив в права наследования, поспешил избавиться ото всего лишнего, и супруга поддержала его в этом. Часть вырученных денег пошла на уплату долгов мистера Рейнскорта, причём кредиторы были приятно удивлены, так как не надеялись вообще получить что-либо, а тем более в размере, превышающем сумму долга. Другая часть была разделена между окрестными крестьянами. И те благословляли молодого де Курси, дивясь, что он добротой пошёл явно не в деда.
Гальвейский замок остался непроданным. Оставшиеся там слуги, а также верные роду Рейнскортов ирландцы ухаживали за ним и за склепом, иногда туда приезжали супруги де Курси, а вместе с ними – старая Нора, пока у неё ещё были силы. Позднее сэр Уильям и леди Эмили привозили в Гальвей своих детей, правда, останавливались там ненадолго, памятуя о страшных событиях, связанных с этим местом.
А детей у супругов было шестеро. Сначала родились близнецы Эдвард и Уильям, причём первого Уильям де Курси назвал в честь своего отца, второму же дали имя не только в честь его отца, но и в честь старшего брата Эдварда, который, не выдержав издевательств со стороны отца-адмирала, завербовался в армию и погиб в стычке в Индии. Судьба братьев оказалась куда счастливее, чем у сыновей адмирала де Курси, однако, как и те, кто ранее носил такие имена, Вилли выбрал армию, а Нэд – флот. Впоследствии Уильяма де Курси-третьего заносило по долгу службы в разные места, и ему было о чём потом рассказать своим близким. А Эдвард де Курси-второй, едва ему исполнилось двенадцать, сражался при Наварине за свободу греков от турецкого владычества. Сказалось то, что от деда по отцу юный мичман унаследовал решимость бороться против несправедливости, от отца – милосердие к врагам и от обоих – отвагу, подлинное благородство и стремление защищать слабых и беззащитных. Обоих аристократическое происхождение, богатство и знатность рода ограждали от вопиющей несправедливости, с которой столкнулся их дед по отцу. Однако ничто из этого не мешало им проявлять свои лучшие качества, хорошо служить своей стране и своему королю и нисколько не умаляло их отваги и усидчивости. Старшая дочь, Клэр, унаследовала от бабушки, в честь которой была названа, красоту, слегка капризный характер и чувство собственного достоинства. С ней родителям пришлось помучиться, но, к счастью, им удалось доказать ей, что отстаивать своё мнение можно и не прибегая к истерикам, и замуж она вышла за порядочного человека, который не делал её предметом спора на деньги и не мечтал о её наследстве. Средняя, Элен, была не такой красивой, но, по счастью, оказалась здоровее своей второй бабушки и при этом унаследовала от неё желание помогать людям в трудную минуту. Двойняшки же, Эмили и Сюзанна, названные так в честь своей матери и её старшей подруги, были самыми младшими детьми и всеобщими любимицами. В Норфолкском замке царили те любовь и забота, которых давно не знали его стены. Свою роль, разумеется, сыграло и то, что по соседству, правда, теперь уже в новом доме, поселились супруги Мак-Эльвин, которые, не имея собственных детей, помогали Уильяму и Эмили растить их сыновей и дочерей, охотно играя роль бабушки и дедушки. При этом мистер Мак-Эльвин учил своих названных внучат тому, что честность – лучшая политика и что честным можно и нужно оставаться даже тогда, когда жизнь вынуждает избирать род занятий, считающийся не слишком законным. Эмили знала, в том числе и по его собственным рассказам, что ему раньше приходилось заниматься контрабандой и прочими не слишком достойными делами, но это не мешало ему помогать людям, как не помешало и спасти её будущего мужа и отдать его в пансион для получения приличного образования и воспитания. Знала она и о том, что, несмотря на все жизненные перипетии, мистер Мак-Эльвин сохранял верность Британии и сражался за неё. А ещё – что он при первой возможности подыскал себе куда более достойное в глазах общества занятие, оставшись всё тем же добрым и порядочным человеком, никогда никого не бросающим без помощи, дающим мудрый совет. И, как ни грустно было Эмили это осознавать, её отец, останься он жив, скорее всего, не стал бы таким хорошим дедушкой для их с Уильямом детей…
Супруги даже много лет спустя дивились, как им удалось создать крепкую и счастливую семью, не имея достойных образцов для подражания. Родители Уильяма де Курси, правда, любили друг друга больше жизни и приняли смерть в один день. Любили они и его. Однако их счастье омрачалось нуждой. Ещё Вилли врезалось в память, что мама постоянно болела, часто кашляла, задыхалась, хваталась за грудь и что она отказывалась играть и резвиться с ним, сколько бы он ни просил. Правда, на корабле ему было не скучно, и там его любили и баловали почти все: от матросов до первого лейтенанта. Лишь капитана он дичился… того самого, что потом погубил его родителей. А после наступило время потерь. Сначала умерли родители, и долгое время никто не говорил ему, как это произошло. Затем был убит в бою старый квартирмейстер Уильям Адамс, заменивший Вилли отца. И наконец погиб капитан М., который был отцом для всей своей команды. Остались лишь супруги Мак-Эльвин, в чьём доме Сеймур не чувствовал себя чужим. И какое счастье, что пример ему показывали они, а не родной дед! Ведь мистер де Курси довёл до смерти сначала свою мать, слабую женщину, с детства потакавшую любому его капризу, потом – свою жену, красивую и юную, но не умевшую ему угодить. Потом Норфолкский замок стал адом для его двух сыновей. Бедный Уильям – в честь него получил своё имя племянник – за несогласие с отцом был жестоко избит и проболел несколько недель, после чего сбежал из Англии и в конце концов нашёл в чужих краях свою смерть. А Эдварда, младшего сына, выставили на улицу, потому что он выбрал в жёны дочь бедного священника, а не богатую наследницу. Лишь перед смертью адмирал де Курси раскаялся во всём, желал увидеть внука, окружить его заботой и тем хотя бы отчасти исправить зло, причинённое сыну, невестке и многим другим... не сбылось… Вилли знал обо всём этом от викария. Он простил деда.
Впрочем, Эмили даже немного завидовала супругу. Ведь всю свою сознательную жизнь она видела, как родители ссорились. Папа бросал маму в одиночестве в Гальвейском замке, чтобы самому спокойно изменять ей, та находила у него любовные письма, закатывала истерики и требовала развода. Они обвиняли друг друга во всех смертных грехах, не заботясь о том, что делают её свидетельницей всего этого. Мало того, и мать, и отец настойчиво пытались перетянуть её на свою сторону, а она и не знала, кому из них верить. Мама была глубоко несчастна, отчего её красота потускнела. А ещё она часто плакала, и Эмили, чтобы успокоить её, садилась рядом, прижималась своей щёчкой к её щеке и шептала:
– Мамочка, не расстраивайся, не надо. Всё будет хорошо. Я же с тобою. Я люблю тебя. И папа тебя любит. Только не плачь.
И матушка утирала слёзы, обнимала её, целовала в макушку, гладила по белокурым волосам и постепенно успокаивалась...
Да, для мамы она была единственным утешением, светом в окошке. Хотя отец, возможно, тоже любил её… по-своему. Но каково ей было знать, что родители не развелись только ради неё?! А она любила их обоих и тяжело переживала их расставание. Правда, мама не запрещала ей видеться с папой, не говорила о нём плохо. А она надеялась, что однажды они помирятся и снова будут жить вместе. Слишком поздно стало ясно, что это невозможно… Теперь Эмили хорошо понимала, почему мать так обрадовалась возможности жить отдельно, почему так расцвела и почему отказалась вернуться в замок Гальвей, из которого когда-то с трудом вырвалась. Ах, если бы знать всё наперёд… Тогда, возможно, все были бы живы…
Норфолкский замок напоминал Эмили о радостных и светлых днях, проведённых с мамой. Как хороши были обеды в обществе Мак-Эльвинов и викария, который сделался постоянным гостем матери! Вспоминались и внезапный приезд отца после двухлетней разлуки, и связанные с этим надежды. А ещё – как она с мамой и супруги Мак-Эльвин ходили друг к другу в гости и как иногда эти походы превращались в приключения. А стОит пройти мимо большого зеркала – и чудится, будто матушка, как всегда, красуется перед ним, примеряя новый наряд, или поправляет причёску… Правда, иногда мама тосковала. Впервые Эмили заметила это тогда, когда родители только приняли решение жить раздельно. И потом, хотя, казалось бы, матушка после переезда в Норфолкский замок вздохнула с облегчением, иногда её лицо становилось печальным. Должно быть, она, несмотря на всё зло, причинённое ей её мужем, так и не смогла до конца жизни его разлюбить, хоть и вернуться к нему тоже не смогла. Как больно, что мамы давно уже нет… Если бы не муж, невозможно было бы жить в этом замке…
У них же всё иначе. Супруг любил и всячески оберегал её, был нежен с ней, и с ним у неё никогда не было поводов для слёз и истерик. Впрочем, Эмили и сама не обижала его. А как радовались они малейшей возможности побыть вдвоём и поговорить о чём-нибудь, даже о пустяковых вещах, или просто помолчать!
Правда, с рождением детей, а потом и появлением внуков о тишине оставалось только мечтать. Мальчишки как угорелые носились по коридорам замка и по парку, девочки же прихорашивались перед зеркалами и хвастались друг перед другом новыми платьицами и куклами. Иногда дети настолько заигрывались, что супруги де Курси начинали опасаться за целостность замка и всей его обстановки. Впрочем, даже эти опасения не были неприятными. Ведь Уильям и Эмили убедились на горьком опыте своих родственников, что счастье – не в деньгах и не в обладании властью, а в том, чтобы все родные были живы и здоровы, и в том, чтобы ты был кому-то нужен. А дети и внуки росли, окружённые заботой и любовью. Их не слишком баловали, бывало, даже наказывали, если они того заслужили, но никогда не истязали до полусмерти, не лишали наследства, не оставляли без куска хлеба. И все они, когда вырастали, женились и выходили замуж по любви, а мистер и миссис де Курси заботились лишь о том, чтобы у сыновей и дочерей, внуков и внучек были достойные, порядочные супруги. А в замке почти всегда слышался смех и редко когда – плач.
Если в поместье проводил свой отпуск кто-то из сыновей, то всем предстояло слушать интересные и захватывающие истории о приключениях, сражениях, неведомых землях и странных обычаях разных народов. Рассказы дочерей были более прозаичными, но совсем не скучными. А главное – большая и дружная семья собиралась вместе за одним столом. Всё шло именно так, как мечталось Эмили.
Прошло не так много времени после свадьбы, и миссис де Курси носила под сердцем своих первенцев, когда её супруг вернулся на морскую службу. Причём богатство и знатность лишь упростили ему продвижение по служебной лестнице, послужив дополнением к его одарённости, отваге и изобретательности. А войны на море с Францией и Соединёнными Штатами, не считая стычек с пиратами, давали возможность в полной мере проявить эти качества, отличиться и получить новые чины и награды. Довольно скоро Уильям Сеймур – де Курси стал капитаном, но, в отличие от корабля его деда, фрегат под его командованием не стал «Плавучим адом». И офицеры, и матросы мечтали служить на «Прекрасной Эмили», ведь там над ними никто не издевался, никто не подозревал в мятеже и не доводил до него, а капитан был человеком справедливым и всегда помогал своим подчинённым и им семьям в трудную минуту. Он заботился о тех, кто служил под его началом, как отец о детях, никогда не давал в обиду слабых, а порочных старался исправлять своим благотворным влиянием. А уж о том, чтобы подвергнуть человека серьёзному и унизительному наказанию за проступок, которого он, возможно, и не совершал вовсе, не могло быть и речи! Конечно, капитан де Курси не подозревал в каждом матросе аристократа, подобно его отцу, лишённого наследства и вынужденного хвататься за любую работу, лишь бы выжить. Однако он помнил на примере отца, до чего может довести несправедливое обвинение, и поэтому приказывал тщательно рассматривать обстоятельства каждого дела, прежде чем обвинить и наказать человека. Не терпел капитан лишь трусов, паникёров, тех, кто пакостил товарищам, и в особенности – тех, кто изменял Отечеству. И то, если была такая возможность, давал шанс исправиться. Но горе было тем, кто этот шанс не использовал!
Возможно, Уильям Сеймур мог бы стать полным адмиралом, и Эмили считала, что он этого заслуживал. Однако, едва получив чин контр-адмирала, он окончательно и бесповоротно вышел в отставку. И с тех пор двери замка супругов де Курси были открыты всем, кто нуждался в деньгах и пропитании, надеялся получить какой-то заработок или искал защиты от притеснений. Неудивительно, что живущие по соседству крестьяне буквально молились на своих благодетелей и готовы были отдать жизнь за них и их детей.
Прошло уже много лет. Давно умер старый викарий, любивший сэра Уильяма так же, как и его родителей. Умерла и Нора. По воле госпожи де Курси старая няня обрела последнее пристанище в Гальвее, поблизости от своего воспитанника, в котором, несмотря на его пороки, она продолжала видеть пусть капризного и избалованного, но доброго и любимого ребёнка. Да и самих супругов де Курси время не молодило. Однако леди Эмили чувствовала, что её супруг – всё тот же Вилли Сеймур и что он всё так же любит её, и сама любила его с прежней силой. Да, не всегда их жизнь была безмятежной. Да, временами их тревожили кошмары из прошлого. Порой миссис де Курси просыпалась в слезах, заново переживая то смерть матери и отца, то расставание с любимым, то покушение на него, к счастью, неудавшееся. А мистер де Курси видел во снах то потерю близких ему людей, то гибель фрегата, капитан которого был ему как родной отец, то пожар в хижине и крики умирающих страшной смертью беспомощных раненых – англичан и французов, то мистера Рейнскорта, крадущегося к его постели со стаканом мышьяка. Однако с пробуждением все ужасы забывались. Ведь, пройдя сквозь столько бед и потерь, супруги твёрдо знали, что разлучить их может лишь смерть, а она давно уже обходила стороной их дом. Именно испытания, выпавшие на их долю, заставляли их ценить каждый день, прожитый вместе. Эмили прощала мужу и его жестокого деда, который извёл всех своих близких и умер в одиночестве, завидуя последнему нищему, и его отца, который искал справедливости, а нашёл позорную смерть, и то, что он сам не раз пытался отречься от неё. Он же прощал ей её отца, который мог бы быть достойным человеком, если бы не страсть к обогащению за чужой счёт и непомерная гордыня, толкавшие его на преступления и в конце концов приведшие его к гибели. А ещё обоим, с тех пор как они стали как одно целое, было легче прощать себе те ошибки, за которые они прежде долго казнили себя. Но главное – они просто любили друг друга.
И каждый день семья посвящала часть своего времени молитвам за живых и ушедших. Господин и госпожа де Курси поминали и родителей Уильяма, и мать Эмили и просили Всевышнего даровать им счастье и покой хотя бы в Вечности. Молились они и за капитана М. Он был поистине прекрасным человеком и командиром. Но, к сожалению, желание исполнить долг любой ценой привело к гибели и его самого, и большинство людей с британского и французского кораблей. Не забывали и мистера Рейнскорта и адмирала де Курси. Эмили запомнила, что муж сказал ей однажды:
– Мне жаль и твоего отца, и своего деда. Они были очень несчастными людьми. Ведь им, увы, лишь перед смертью открылось, что своё счастье они искали совсем не там и пытались добиться его не теми средствами. Они оба страдали сами и заставляли страдать других. Впрочем, я давно уже простил их. Возможно, когда-нибудь, по молитвам нашим, и Господь помилует их.
И за эти слова она была бесконечно благодарна ему.
А относительно недавно они с Уильямом узнали, насколько ценно их счастье. И началось всё с того, что их сын Эдвард, к тому времени уже командовавший фрегатом, объявился в замке без предупреждения, можно сказать, свалился как снег на голову. Ладно, подобная выходка ещё не слишком удивляла. Но ведь Нэд привёл с собой гостей! Хорошо ещё, двери Норфолкского замка были открыты для каждого, и ни один пришедший туда не оставался обиженным. И всё же, как вспоминала теперь леди Эмили, в первый момент она несколько смутилась.
Впрочем, гости внушали доверие. Это были красивый, стройный мужчина лет сорока с худощавым лицом, аккуратными усиками, тонкими музыкальными пальцами и безукоризненными манерами и молодая женщина – воплощение красоты и нежности. Оба как-то сразу показались хозяевам внушающими доверие, в обоих чувствовалось благородное происхождение, пусть они и принадлежали скорее к небогатому и нетитулованному дворянству, подобно капитану М., чем к аристократии. А ещё миссис де Курси как жена отставного контр-адмирала и мать капитана опознала в госте морского офицера. Как потом выяснилось, он действительно являлся таковым. Прелестная молодая женщина оказалась его женой, и по красоте своей она могла бы соперничать с любой из хозяйских дочерей. При этом леди Эмили чувствовала, что молодая женщина вовсе не затравлена мужем, она словно купается в его любви и буквально светится от счастья. И одного взгляда на офицера было достаточно для того, чтобы понять: такой не то что не обидит супругу, не запрёт её в отдалённом поместье, не заставит её плакать, а ещё и другим ничего подобного не позволит, скорее, на дуэль вызовет, если кто посмеет причинить боль его любимой. Да, гость был чем-то похож на её Уильяма – такой же порядочный, и наверняка его собственная честь и честь его супруги для него важнее всех богатств и даже жизни. И миссис де Курси верила, что гостья по-настоящему счастлива в браке… и в то же время сочувствовала ей. Ведь она знала по себе, сколь тяжела жизнь жены моряка, сколь мучительно ожидание, когда едва ли не каждый день то к окну подбежишь, то на пристань отправишься. А то, бывает, с замиранием сердца ждёшь почту и не знаешь, добрые вести пришли или дурные…
Между тем Нэд улыбнулся, лукаво подмигнул ей с отцом, совсем как в детстве, и весело сообщил:
– Как видите, ваш сын захватил ценных пленников. Они почти без сопротивления сдались на милость победителя и позволили доставить себя сюда, – после чего уже серьёзно добавил: – Разрешите представить вам мистера К., моего боевого товарища со времён Наварина. Мы вместе с ним сражались против турецко-египетской эскадры. Только я был на одном из судов британской эскадры, а он – на флагмане российской эскадры и прекрасно проявил себя в бою. Его и орденом наградили после боя, и в лейтенанты произвели, и даже командиром тендера сделали. А теперь он уже давно капитан первого ранга, и я уверен, адмиральский чин у него почти в кармане. Владеет несколькими языками, на нашем почти как на родном говорит. Да что там говорит?! Даже перевёл на свой язык важное руководство для нашего флота, и не просто перевёл, а адаптировал для своего! А ещё ходят слухи, что он командует огромным линейным кораблём, оснащённым по его приказу какими-то необычными пушками, очень мощными. Знаете, с тех пор, как мы после боя познакомились, уже на Мальте, где чинились корабли наших эскадр, я его больше не видел. А тут уже 20 лет прошло – и такая встреча!
Леди Эмили совсем не удивилась тому, с каким интересом слушали рассказ её сына о госте и муж, и мистер Мак-Эльвин, который вместе с женой гостил в Норфолкском замке. Вот только не могла она понять, что же заинтересовало их более всего. Может, то, что гость прибыл из России? Или его быстрое продвижение по службе? Или владение несколькими языками? Или то, что он перевёл и переработал важную книгу? А может, странные пушки? Или то, что спустя двадцать лет после того памятного сражения судьба вновь свела его с её сыном и привела в замок де Курси? Или всё сразу?
Между тем, русский капитан и его супруга обменялись приветствиями со всеми, кто находился на тот момент в доме, то есть не только с хозяевами и с Патриком и Сюзанной Мак-Эльвин, но и с Уильямом-третьим с семейством, женой и детьми Эдварда, а также приехавшими погостить Элен и Эмили-младшей с мужьями и детьми. А прежде чем знакомство продолжилось за обеденным столом, в замок прибыли и жившие поблизости Клэр и Сюзанна-младшая со своими семьями, также привлеченные слухами о необычных гостях родителей.
И вот, когда все заняли положенные им места, началась занимательная беседа, состоявшая из интересных рассказов и взаимных расспросов. Оказалось, что мистер и миссис К. несколько месяцев прожили в Лондоне и успели за это время очень многое. И знаменитый театр Ковент-Гарден посетили (причём любопытные дочери, особенно Клэр, не отстали от гостей, пока не выяснили, на какую оперу те ходили и кто из певцов и певиц вызвал наибольший восторг). И по паркам гуляли (и опять Клэр и остальные повосторгались, поахали, сказали что-то в духе: «Прогулка в парке – это так романтично, не правда ли?». Да ещё допытывались, какой парк полюбился супругам больше всего, а когда узнали, что Грин-парк, не успокоились, пока не узнали, почему гости предпочли именно это место). И Биг-Бен видели. А ещё осмотрели и Вестминстерское аббатство, и парламент, и Шекспировскую галерею, и Тауэр, и загородный королевский дворец Виндзор. Причём в последнем они обнаружили портрет своего первого императора, побывавшего в Британии. Правда, упоминание Лондона вызвало у миссис де Курси неприятные воспоминания, ведь именно там происходили ссоры между родителями и именно туда возил её отец для знакомства со своими друзьями и молодыми людьми, не задумываясь, что и те, и другие ей были несимпатичны. Но гости так ярко описывали свои впечатления от города, которые не портил даже дождь, вынуждавший их прятаться под зонтами, а дочери так живо реагировали на каждую их фразу, что она отчасти пересмотрела своё мнение и подумала, что однажды сможет полюбить этот город.
А упоминание о Гринвичской обсерватории, как заметила леди Эмили, увлекло её мужа, ведь он очень любил всё, что связано с научными знаниями, и сходу стал задавать вопросы, каково впечатление от посещения этого места, что интересного почерпнули гости для себя, и прочее, и прочее… Она даже слегка обиделась на супруга. Он нашёл такого же книгочея, как он сам, и они, увлечённые интересной обоим темой, едва не забыли обо всём на свете. Но ещё больше заинтересовало обоих морских офицеров – и действующего, и отставного – другое. Оказалось, капитан, объездив много британских верфей, в конце концов заказал несколько пароходов и теперь они уже в процессе постройки. Подумать только, как быстро летит время! Казалось бы, ещё совсем недавно флот был сплошь парусным, взять хотя бы «Аспазию». Да и в Наваринском сражении – та же картина! А на пароходах разве что пассажиров и грузы возили. Теперь же только и слышно, что о пароходо-фрегатах, колёсных или с архимедовым винтом. А тут ещё и гость озаботился постройкой таковых для его страны! Впрочем, это не очень занимало миссис де Курси.
Зато её поразило очередное сходство её супруга и русского офицера. Оказалось, оба они – из династий моряков, и у обоих сыновья связали свою жизнь с морем. А главное, гость разделял идеи хозяина о том, что нельзя применять телесные наказания по каждому поводу или без повода, если можно обойтись без них. И не просто разделял, а реализовывал на практике. И эти общие черты заметно расположили их друг к другу, чему леди Эмили была очень рада.
Затем разговор плавно перетёк в рассказы о дальних странах. Уильям де Курси-старший описывал свои приключения во Франции, на Барбадосе, в Индии и во многих других местах, и жена слушала его весьма внимательно, хотя, в отличие от русского капитана, слышала эти истории уже в сотый, если не в тысячный раз. Гость, впрочем, не остался в долгу и поделился впечатлениями от Мальты, Греции, Константинополя и Кавказа. И не было никого, кто не слушал бы его рассказ с интересом.
Теперь леди Эмили затруднилась бы сказать, как долго длилась беседа и сколько сменилось тем, в промежутках между которыми все собравшиеся отдавали должное еде и напиткам. Но один разговор врезался в память.
– То, что Нэд говорил обо мне, похоже на правду, однако не полностью. Имеющихся заслуг не отрицаю, но приписывать мне лишние не стоит, – сказал капитан К. – В битве при Наварине моя роль была скромна, я лишь исполнял свой долг. Кого можно назвать истинным героем, так это нашего командира. В тяжелейших условиях пришлось ему руководить боем, зато его оценили по достоинству, дали адмиральский чин. Впрочем, и мои старшие товарищи, лейтенант Н. и лейтенант Б., героями были. Первый, когда от упавшего зажжённого фитиля запылали сначала картузы с порохом, а потом и палуба, а матросы от страха разбегаться начали, панику прекратил и мобилизовал их на тушение пожара. Я растерялся, а он успешно со всем справился. Ему я обязан тем, что сижу здесь, перед вами. Кстати, теперь он – контр-адмирал, но главное – мой друг, и я горжусь нашей дружбой. А второй, даже когда ему руку ядром перебило, отказывался бросить командование шканечной батареей, насилу в лазарет оттащили. И там ещё всех ободрял, со всеми радовался победе, хотя несладко ему пришлось. Увы, его давно уже нет в живых. Умер от последствий того ранения. А ведь увечье не помешало ему стать капитаном второго ранга и пользоваться уважением, сейчас мог бы уже контр-адмиралом быть.
При этих словах в голосе офицера чувствовалось искреннее сожаление.
– Я соболезную вашей утрате. Ведь и я знал вашего друга. Он был поистине выдающимся человеком, и как жаль, что он многого не успел свершить, – ответил Эдвард, затем, сменив тон, добавил: – Впрочем, хватит о грустном. Вот вы говорите, ваши заслуги в битве, которая нас сдружила, скромны. Однако мои-то ещё скромнее. Да, при Наварине было жарко, в буквальном смысле жарко. И если бы все: британцы, русские, французы – не помогали друг другу, не били врага сообща, победа была бы не за нами. И некоторый вклад в неё я, конечно, сделал. Но он гораздо меньше вашего. Впрочем, это и понятно, вам было 18 лет, а мне – всего 12. Мой отец – вот кто заслуживает всяческих похвал. Я расскажу о его подвигах… разумеется, если позволите.
– Отчего бы и не послушать рассказ о героическом прошлом вашего батюшки? Мы с супругой будем только рады, – с улыбкой ответил капитан.
– Что ж, тогда извольте. Был, например, такой весьма примечательный случай… Впрочем, лучше я поведаю вам о двух. Вот я в 12 лет лишь приказ выполнял. А отец мой в том же возрасте во время захвата французского фрегата спас жизнь своему капитану. Мне дедушка… то есть мистер Мак-Эльвин… рассказывал, он ведь тогда тоже участвовал в абордаже, был ранен в плечо, а после, оправившись от раны, осел на берегу и женился. Так вот, он говорил, что французский капитан выхватил пистолет и приготовился нашего застрелить, когда тот на палубу прыгал. А тут вдруг чья-то шляпа ему прямо в лицо попала, он на мгновенье отвлёкся, и это ему жизни стоило. Мистер Мак-Эльвин пронзил его своей шпагой. И только потом выяснилось, что шляпа принадлежала моему батюшке. Он её после боя по всему вражескому фрегату разыскивал, еле нашёл, притом изрядно помятую. Зато капитана своего спас.
Эту историю леди Эмили знала хорошо, ведь мистер Мак-Эльвин рассказал всё и ей, и для неё тот случай был лишь подтверждением того, что она и так знала: что её муж – настоящий герой. Однако почему рассказ произвёл столь ошеломляющее впечатление на русского офицера? У него на лице такое неподдельное изумление отразилось, что она не знала, что и думать.
А Эдвард как будто и не замечал этого, продолжая свой рассказ.
– Или вот ещё… – начал он, и все (кто – впервые, а кто – неведомо в какой по счёту раз) услышали историю о том, как один храбрый мичман, ставший впоследствии его отцом, не допустил возвращения трофейной шхуны её владельцами. И все слушали эту историю с большим интересом и восхищением. Ведь мичман умудрился вскарабкаться с мушкетом и патронташем на краспиц-салинг фок-мачты и, когда французы перебили половину призовой команды, а вторую вместе с третьим лейтенантом заперли в каюте и думали, что достигли успеха, перестрелял часть из них, другую же часть вышвырнули за борт освободившиеся из заточения англичане.

Вопрос: Понравилось?

1. Да!		2	(100%)
Всего:		2

@темы: Гет, Новогодний фест-календарь 2017-2018, Фредерик Марриет, Фанфики

---

[Nikki Lonely Timelord]

Название: Робин Гуд и все-все-все (ну, почти)
Форма: сет аватаров
Канон: Робин Гуд
Пейринг/Персонажи: Робин, Марион, малыш Джон, отец Так и др.
Категория: джен, гет
Количество: 20 шт.
Размер и вес: 110х110; ~16-23кб.
Рейтинг: PG-13

1	2	3	4
5	6	7	8
9	10	11	12
13	14	15	16
17	18	19	20

Вопрос: Понравилось?

1. Да!		12	(100%)
Всего:		12

@темы: Джен, Гет, вселенная Робин Гуда, Новогодний фест-календарь 2017-2018

---

Что есть любовь

[shepet]

Люди, я немного не вписалась по времени, но у меня здесь ещё шестое... почти, так что простите великодушно

Название: Любовь это...
Форма: лавизки
Канон: мультиканон
Пейринг/Персонажи: Саня Григорьев и Катя Татаринова, лорд и леди Гленарван, Жак Паганель и майор Мак Наббс, профессор Аронакс и капитан Немо, Робинзон и Пятница, Луна и её героические покорители
Категория: джен, гет, слэш по вкусу
Количество: 6 шт.
Рейтинг: PG-13
Предупреждения: местами потуги на юмор

Вопрос: Понравилось?

1. Да!		17	(100%)
Всего:		17

@темы: Новогодний фест-календарь 2017-2018

---

Гадание с попугаем, диким, но симпатишным ;)

[~Дитя Бури~]

Название: Гадание с попугаем
Форма: гадание
Канон: Остров сокровищ
Пейринг/Персонажи: попугай Сильвера
Категория: джен
Жанр: сомнительный юмор
Рейтинг: G
Исходники: попугаи и тропики из сети, цитаты из мультика ОС, фотошопные кисти акварели
Размер: 12 шт.
Предупреждения: попугай был не в духе( Считайте, что не предсказал, а предупредил
Размещение: берите, кто хотите

Код <a target="_blank" href="http://toll-gate.diary.ru/?tag=5566608"><img src="http://storage2.static.itmages.com/i/18/0104/h_1515079362_9581901_df0771fd39.png" /></a>	Код <a target="_blank" href="http://toll-gate.diary.ru/?tag=5566608"><img src="http://storage2.static.itmages.com/i/18/0104/h_1515079362_4026891_999e5a2b27.png" /></a>	Код <a target="_blank" href="http://toll-gate.diary.ru/?tag=5566608"><img src="http://storage1.static.itmages.com/i/18/0104/h_1515079361_1510869_44c499023e.png" /></a>	Код <a target="_blank" href="http://toll-gate.diary.ru/?tag=5566608"><img src="http://storage1.static.itmages.com/i/18/0104/h_1515079361_6334966_ae0bad3bd7.png" /></a>
Код <a target="_blank" href="http://toll-gate.diary.ru/?tag=5566608"><img src="http://storage1.static.itmages.com/i/18/0104/h_1515079361_8738331_c9b9fc922d.png" /></a>	Код <a target="_blank" href="http://toll-gate.diary.ru/?tag=5566608"><img src="http://storage4.static.itmages.com/i/18/0104/h_1515077984_8758169_2bbe820cd7.png" /></a>	Код <a target="_blank" href="http://toll-gate.diary.ru/?tag=5566608"><img src="http://storage4.static.itmages.com/i/18/0104/h_1515077984_9124150_0331520db2.png" /></a>	Код <a target="_blank" href="http://toll-gate.diary.ru/?tag=5566608"><img src="http://storage2.static.itmages.com/i/18/0104/h_1515077984_3193302_0ded835770.png" /></a>
Код <a target="_blank" href="http://toll-gate.diary.ru/?tag=5566608"><img src="http://storage1.static.itmages.com/i/18/0104/h_1515077983_4429198_052f0a242e.png" /></a>	Код <a target="_blank" href="http://toll-gate.diary.ru/?tag=5566608"><img src="http://storage1.static.itmages.com/i/18/0104/h_1515077983_7723505_3507504e56.png" /></a>	Код <a target="_blank" href="http://toll-gate.diary.ru/?tag=5566608"><img src="http://storage3.static.itmages.com/i/18/0104/h_1515077984_5019328_4725a6b53d.png" /></a>	Код <a target="_blank" href="http://toll-gate.diary.ru/?tag=5566608"><img src="http://storage2.static.itmages.com/i/18/0104/h_1515077984_6077629_b3b0819305.png" /></a>

Вопрос: Понравилось?

1. Да!		9	(100%)
Всего:		9

@темы: Флора и фауна, Роберт Льюис Стивенсон, Новогодний фест-календарь 2017-2018, Игры

---

Ну хорошо, я расскажу вам сказку!

[Дочь капитана Татаринова]

Автор: Дочь капитана Татаринова
Название: Ну хорошо, я расскажу вам сказку!
Размер: (миди, 5918 слов)
Канон: оригинальная история
Пейринг/Персонажи: ученики одной провинциальной школы
Категория: джен
Жанр: юмор, драма,
Рейтинг: G
Краткое содержание: Когда старшеклассник Витька Беркутов соглашался присмотреть за малышами из группы продленного дня, он совсем не ожидал, что придется рассказывать им сказку! Но о чем же им теперь рассказывать, если он не помнит ни одной сказки?

- Чего-чего?! Да за кого вы меня принимаете?! - возмущенно рявкнул старшеклассник, даже не особо беспокоясь о том, что его могут услышать. - Какую еще сказку?!

- Новогоднюю, - робко отозвался один из группки малышей. - Нам всегда перед сном сказки рассказывают.

Приехали. Витька Беркутов тяжело брякнулся всем весом на стул, даже не беспокоясь о том, что мог упасть и опозориться окончательно. Ну на кой, спрашивается, он соглашался присмотреть за продленкой?! Да еще перед самыми праздниками? Понадеялся, называется, что они все равно уснут, пока тихий час, а он пока спокойно к экзамену подготовится, в тишине и покое. Ага. Конечно. Хорошо подготовился. И отдохнул просто великолепно. Да он ни к одному детскому саду и ни к одной начальной школе ближе чем на сто метров ни в жизнь не подойдет! Еще чего!

Так, спокойно. Вдох-выдох. Осталось всего ничего. Уложить эту мелюзгу, рассказать им эту чертову сказку, чтоб уже отвязались, и все. Можно наконец-то достать тетрадь с конспектами и почитать, что там в экзаменационных вопросах пишут. Нет, сначала чаю. Крепкого. А лучше кофе. Или валерьянки? Дожил! Взрослый парень, в армию скоро, а его трясет, как припадочного, после каких-то... Мама дорогая! Сколько-сколько времени прошло?...

- Дядя Ваня, а вы нас слышите? - невинно поинтересовалась какая-то кнопка с яркими бантами. Ну надо же, ленточки в косичках, еще не все на резинки перешли...

- Не, Кать, не слышит, - покачал головой шпингалет в сиреневой футболке. - Видишь, какое у него лицо? Он в этой, как ее... про-стра-ции. Во! Так мамка говорит.

- А ну цыц, шмакодявки! - хотел рявкнуть Витька, но голос подвел, и вместо рыка получилось что-то неразборчивое, переходящее в кашель. - Я вам не дядя, и даже не Ваня! Витька я. В смысле Виктор. Иванович. Да ну вас всех, чувствую себя старше мамонтов! А ну все по кроватям! Отбой!

Нет, решено! Никаких больше продленок! Никаких младшеклассников! Учителя не то святые, не то люди вообще без нервов! Он за несколько часов уже голос сорвал и несколько раз готов был за сердце схватиться. Вроде и группка махонькая, да разве за этими… вечными двигателями уследишь? То голову между батареей и стеной просунут, то по ту сторону перил на третьем этаже повиснут, то в окно высунутся, только ноги торчат, а то со шкафа полезут что-то доставать, и чуть не раскокают какую-то непонятную, но явно дорогущую технику. Дурдом. Может, хоть заснут наконец? Тогда хоть можно будет выдохнуть. Вон, притихли. Только надолго ли, вот в чем вопрос.

- Дядь Вить, а сказку? - десять пар глаз смотрели так умоляюще, что уставший до чертиков перед глазами Витька почесал затылок.

- Далась вам эта сказка! Ну ладно, ладно, расскажу. Будет вам сказка. И даже немного новогодняя. Только без этой вашей малышовой чепухи, ладно? Без всяких там фей, говорящих зверюшек, бегающих снеговиков и резко подобревшей нечисти. Мультики вы и без меня посмотреть можете. Уговор?

Малышня преданно закивала, как-то очень быстро разбежалась по местам, и пока Витька залпом выпил пол-графина воды, успокаивая внезапно запершившее горло, они уже были в кроватях, укрытые по самый нос, и только любопытные глазенки смотрят. Что ж им рассказать-то? Ну, сам виноват. Придется выкручиваться.

- Значит так. Сказка эта произошла в одной из школ - допустим, в моей, как раз накануне Нового года. Допустим, этого. Объявился нежданно-негаданно в нашем городе богатый спонсор. Ну, дядька такой с шибко толстым кошельком, которому вдруг приспичило сделать доброе дело. И решил он провести в конце второй четверти большой конкурс для любителей географии и приключенческой литературы заодно. И не просто конкурс. Поскольку был он действительно дядька богатый, то пригнал он откуда-то самый настоящий парусник, привез кучу якобы взятых напрокат музейных экспонатов, реквизита, актеров пригласил... И заявил, что от каждой школы района приглашает для участия по несколько участников. Что будет какой-то там фестиваль на три, кажется, дня.

Витька судорожно огляделся по сторонам. Присесть бы… Ноги гудят, словно бег на выносливость сдавал. И голова уже плохо варит. Далась им эта сказка! Ну, сами напросились! И хоть бы одна книжка на глаза попала! Прочитал бы что-нибудь, и дело с концом! Хотя что? Не «Двенадцать месяцев» ведь, в конце-то концов! Ну, ладно, пусть идет как идет. Вроде, слушают. Он продолжил.

- И какие только слухи про этот фестиваль не ходили! И про то, что-де будут участников на этом паруснике в открытое море выходить, чтоб они там сориентировались и сами назад приплыли. И что довезут-де их до необитаемого острова, и там оставят - наподобие, как в шоу "Последний герой," только у нас-то, сами понимаете, далеко не тропики. И что будет-де там настоящий бал, как в девятнадцатом веке, и будут там проверять на знание этикета, и если ведешь себя не сообразно эпохе - все, считай, уже вылетел. И что надо-де будет находить из нескольких настоящих экспонатов поддельный, и много-много чего подобного. А то еще слухи ходили, что фильм у нас тут снимать будут, и приглашенные на фестиваль - массовка как минимум, а может и вовсе на главные роли пригласят. И приз-де не то круиз чуть ли не по всей России, не то главная роль в каком-то фильме, который снимать будут на югах. А там и отдохнешь, и гонорар получишь, и места-де сказочно красивые. Ох, и поломали мы голову, что к чему! Столько всего навыдумывали - рассказывать устанешь.

Детишки, кажется, заскучали. Ну конечно, это настоящим ученикам девятых-одиннадцатых классов было бы интересно, что им готовят. То есть, скорее всего, совсем не им. Но все равно интересно. А малышне-то что? Лежи себе, да слушай. Может, соскучатся, да уснут наконец? Витька вздохнул, но продолжил вещать с прежним вдохновением.

- И вот приходит как-то географичка к нам на урок, и говорит, что на конкурс-де от нашего класса поедет Тошка Кречетова. Одноклассница моя. Она так-то Антонина, но мы ее Антошкой или Тошкой звали. Тихая такая девчонка, почти неприметная. Ни красоты особой, ни бойкости, да и одевается скромно. Из тех, кого можно было бы назвать серой мышкой. Только были у Тоши две особенности. Во-первых, она просто обожала географию. Тут честно признаюсь, было это не благодаря учителю, а вовсе даже вопреки. Наша-то географичка все больше зубрежки требовала - глубины и высоты, страны и столицы, да всякая такая чепуха, которую выучишь, сдашь, да назавтра и забудешь. И во-вторых, Тошка такое и так рассказывала, если увлекалась - заслушаешься! Не знаешь - сроду не поверишь, что она и не выезжала-то из нашего городишки никуда! И пейзажи опишет, и о местных жителях расскажет, и о путешественниках, и о том, где, как и чем живут. И в каких книжках это брала - я не знаю, но не хуже, чем в ином приключенческом романе шпарила. Географичка ее на все олимпиады посылала, в школьном научном обществе выступать отправляла, уроки на день дублера вести давала - но не более того. Не умела она заинтересовать своим предметом. Или не хотела. Тут уж я ей не судья.

Так, мелюзга, вроде, почувствовала, что история поворачивает в знакомую сторону, и ушки навострила. Витька мысленно хмыкнул. Ну, тем лучше. Хотите «Золушку»? Будет вам «Золушка»! А дальше видно будет.

- И вот выбрали ее, значит. Любой бы обрадовался, а Тошка нет. Чуть не побежала просить, чтоб кого другого вместо нее отправили. Ну мы возмутились - что за дела такие?! Кому идти-то, как не ей?! Ан оказывается, не все так просто. Это в сказках приходишь на все готовое. А на конкурс этот надо принести бальное платье и костюм, сообразный эпохе, в котором можно будет заодно и полосу препятствий проходить. А откуда его взять-то? У нас театра при школе нет, в доме культуры не дадут, тем более, Тошка худенькая, на ней костюм мешком висеть будет. Шить самим? А из чего? Тем более, родители ее к швейной машинке не особо и подпускают, а самих и дома почти не бывает? И денег купить что-то подобное у них не водится. Спасибо, мать ее подружки и соседки по подъезду помочь обещала. Но это ладно. Фею для Золушки нашли, платье обеспечили. А на бал все равно ехать нельзя. Нам же список требований к участнику показали. И там среди прочего были такие знания и умения, каким ни в одной школе не учат! И надеяться особо не на кого...

Витька перевел дыхание. Длинное получается предисловие. Ну а что поделаешь? Только надежды на то, что дети соскучатся и задремлют, не оправдались. Кажется, он слишком эмоционально рассказывает, детворе даже интересно. Сопереживают, что ли? Неожиданно, но приятно. Тем более, притихли, не шумят, и все на глазах.

- В общем, Тошка чуть не плачет, да и нам не по себе. Уж больно хочется, чтоб не нам, так нашим повезло! Но где возьмешь в наши дни да в нашей глухомани такого человека, чтоб знал строение парусного корабля, умел на нем ходить, да еще и мог научить правилам этикета двухсотлетней давности? Ну как можно за какой-то паршивый месяц научиться танцевать, вести беседу на трех языках, а заодно фехтовать, ездить верхом и кучу всего подобного?
Он сделал трагическую паузу. Пусть, дескать, почувствуют, как все плохо и печально в этой сказке. Ну, то есть пока-то как раз все нормально. Не ввязались бы в ту историю – и жили бы спокойно. Хотя было бы скучно, это да. Тут не поспоришь.

- И что б вы думали? Выясняется, что к одной из ее одноклассниц приехал в гости не то дед, не то прадед - как раз бывший морской офицер, так что он во всех этих географических премудростях разбирается. И такой же любитель истории географических открытий, увлеченный судовым моделированием к тому же. А у одного из мальчишек наших мать - профессиональная актриса. Еще у одного - историк. То есть с вопросами этикета тоже можно не заморачиваться, как и с танцами. Обещались общими усилиями ее натаскать. Ну и так, между прочим, если кому интересно - может присоединиться.

И вот у всех в городе ноябрь - тоска смертная, а у нас - один сплошной калейдоскоп. Уроки еще кое-как отсидим, но и то как на иголках. Зато уж потом... Вы как полагаете, нашлись желающие попасть в настоящий театр, на настоящую сцену, чтобы там по-настоящему учиться танцевать, фехтовать и вообще держаться сообразно этикету? Вот то-то и оно! Пол-класса с огромным удовольствием туда прибежало на первое же занятие, весь реквизит, который позволено было использовать, пересмотрели! Мы долго еще даже в школе на перемене то на указках фехтовали, то во время свободного урока в туалете танцевали между кабинок, чтоб никто не застукал и смеяться не стал, то тренировались вызывать друг друга на дуэль и становиться в правильную стойку с пистолетом. На нас уже смотрели, как на больных, пальцами у виска крутили.

В импровизированном «зале» раздались короткие смешки. Витька тоже фыркнул, но на сей раз беззлобно, даже как-то добродушно. Вспомнил, как смотрелись со стороны их тренировки.

- Короче, уроки закончились, а нас уже ждет Иван Иванович, которого мы прозвали Адмиралом. Он нами тоже вплотную занялся. И ладно бы только Тошкой! Но мы ж не дураки – самое интересное девчонке оставлять! Когда еще можно будет просто на столе из бумаги, картона и ненужных деревяшек себе соорудить такой пистолет, револьвер или кортик, чтоб его от настоящего не сразу отличишь? Девчонки что, им это не понять! А у нас просто сердце из груди выпрыгивало от того, что можно настоящее наградное оружие в руках подержать, настоящую форму примерить!

А какие он модели кораблей делал! Не только парусных, но парусники мы сами с нуля собирали, правда из готовых запчастей. С подробнейшим обсуждением, как что называется, из чего делается и зачем нужно. А потом мы всю эту свежепостроенную эскадру на воду спускали, и устраивали им всякие испытания. Льдами сжимали, на мель сажали, ураган насылали. А то поставили возле ванны вентилятор, сделали на воде «полосу препятствий» - мели там, буйки, берег… И только при помощи веревочек и ниточек, управляя парусами, эту полосу препятствий проходили. Морской бой устраивали. Расчеты всякие. И знаете, даже весело было! И сами удивились, сколько всего запоминалось! И про корабли, и про форму морскую, и про всякие навигацкие науки. В конце ноября мы сдавали нашему Адмиралу экзамены на звание гардемарина. Ох и сложно было! Но радости… У нас после этого в мореходку аж семь человек из класса собралось! А до того ни одного желающего не было.

Витька мечтательно вздохнул. Он ведь тогда прошел полосу препятствий, и задания все выполнил. На условную мель не сел, на как бы мине не подорвался, в учебную цель попал «в яблочко», без единого промаха, и был объявлен одним из лучших «нахимовцев» класса. Радости тогда было!.. Хотя Тошка уступала немногим.

- Ладно, не о том речь. В декабре Адмирал договорился с базой МЧС, и нас мало того, что на всякий случай сводили в тир, немного стрелять поучили (мальчишкам всяко пригодится, перед армией полезно узнать хотя бы с какой стороны за ружье браться), так еще и в лесу целую лекцию по выживанию прочитали. Ой, да какое там в лесу! Привезли на базу, дали по полосе препятствий побегать, показали, как в лесу ориентироваться, что делать, если волков или медведей встретишь, какую воду можно пить и какие травы-грибы-ягоды-корешки есть. Вот вы, например, знали, что и зимой в лесу грибы есть? И я не знал. А они есть!

Ладно, прекращаю хвастаться, а то мы так до завтрашнего утра проболтаем, - Витьку аж передернуло, стоило только представить, что ему с детишками еще остаток дня и всю ночь сидеть. Не-не-не, спасите-помогите! - Короче, когда наступила последняя неделя декабря, и день, когда участники фестиваля уезжали на сборы, мы встречали эту дату во всеоружии.

Рассказчик устало прикрыл глаза. Да, что-то он совсем растекся мыслию по древу, так и правда до завтра можно рассказывать! Но не упомянуть о дне отъезда он не мог, благо и слушатели пока не возмущались, а лежали молча и ждали продолжения сказки. Только вот засыпать решительно не желали.

- Итак, от нашей школы ехало четверо. Двое выпускников, один десятиклассник – и наша Антошка. Если честно, когда она нам показалась в «походном» костюме, сшитом тетей Варей, мамой ее соседки по парте, мы дружно ахнули. Нет, мы все, конечно, здорово окрепли за этот месяц. И даже, я бы сказал, сплотились. Никогда за все девять лет наш класс не проводил вместе столько времени, столько не разговаривал обо всем на свете и не чувствовал так остро, что мы – свои, мы – одно целое. Будь это в сентябре, нашлись бы девчонки, которые бы позавидовали, да и мальчишки бы крикнули вслед что-то обидное. Но теперь…

Теперь и Антошка не была прежней. Раньше она казалась какой-то болезненной, слабенькой, и словно немного не от мира сего. Теперь на щеках был здоровый румянец, лицо немного загорело и обветрилось. Раньше она не то чтобы сутулилась, но словно старалась занимать поменьше места, а теперь и походка стала свободной и легкой, и осанка какой-то похожей на выправку, и взгляд уверенный и серьезный. И елки-палки, она же, оказывается, симпатичная! Вот бы не подумал, но в «бальном платье» Тошка казалась нам какой-то почти неземной, видением, а не живой девчонкой. А в «форме» - ну самый настоящий «свой парень». И выправка появилась, и форма «с иголочки» сидела, как влитая. Ну просто сошедший со страниц книг того же Станюковича мальчишка-гардемарин! Нет, мы ни капельки не боялись доверить ей честь класса, а может статься, и школы.

А вот об ее товарищах по команде такого не скажешь. Одиннадцатиклассников мы как-то не особо брали всерьез. Им к ЕГЭ готовиться, у них головы забиты чем угодно, только не географией. И даже если о будущем экзамене они тогда не думали, это немногое меняло. Мы видели невооруженным глазом, что они куда больше были заняты не то пикировкой, не то кокетничаньем друг с другом. Ладно, положа руку на сердце, Майка и правда очень красивая девчонка. И Генку можно понять. Но все равно, зачем же так напоказ-то? Их же не роман крутить послали, а на соревнования! Могли бы со своими чувствами и подождать месяцок-другой!

Что до десятиклассника, то он тоже не внушал особого доверия. Хотя, как в результате оказалось, мы были к нему несправедливы. Звали его, допустим, Вадька. Вадим Касаткин. Нет, не подумайте чего плохого, он в нашей сказке вовсе даже не отрицательный герой. Видный парень, этого не отнимешь. И в отличие от нас всех, и раньше выглядел так, словно сошел со страниц какого-нибудь романа. Из тех, кого во время того же спектакля «благородием» назовешь – и не поперхнешься. Есть в нем что-то эдакое. Стать, что ли? Умение держаться, особенности речи. Голос ни на кого сроду не повышал, про драки тоже слышно не было. С принципами человек. Но не слабак какой! Напротив, и за себя постоять мог, и защитить тех, кто слабее. В общем, пока Тошка с ним рядом, за нее можно не беспокоиться. Она и так-то девчонка не промах, и сама за себя постоять сможет, но все-таки поспокойнее. А то мало ли, кого можно встретить на этих конкурсах… И мало ли что там бывает… Так что мы с ним поговорили втихаря, у Тошки за спиной, и попросили за ней присмотреть.

Вот только при всех своих положительных качествах, не был Вадька в нашем представлении географом. И если про Тошку мы хотя бы знали, что она в предмете разбирается, то он был явно темной лошадкой. И чего от него ожидать – большой вопрос. Мало ли, может, он вообще в предмете ни бум-бум!

Витька снова остановил рассказ. Да уснут ли они вообще сегодня?! Не тихий час а час разговоров получается! И сменщица придет только через час, а учителя… Неохота в учительскую через пол-школы тащиться, да еще и признавать тем самым свою непригодность. Надо – значит пересижу, не спят – значит, заговорю до такого состояния, что заснут! Хотя пока ни у кого ни в одном глазу, слушают во все уши. Даже сам не ожидал. Голос на них, что ли, так влияет?..

- Короче, уехали они. Сели в автобус и уехали. Дело было вечером в понедельник, а снова увидим мы их, получается, только в следующий понедельник. То есть приедут-то в пятницу вечером, но это уже значительно после школы… Хотя кому и когда это мешало? Мы всю неделю как на иголках просидели, ни на чем толком сосредоточиться не могли. Хотя учителя хвалили. А что им оставалось делать, если мы на автомате в полусонном-полузадумчивом состоянии выдавали те самые сведения, которые только недавно сдавали нашему Адмиралу? Хотя, наверное, было немного комично слышать, как у нас от зубов отскакивает: «Да что ты медлишь, Петька? Это же формула расчета скорости фрегата в экваториальных водах, если ты идешь против течения при включенном двигателе». «Да опыт с затертым льдами кораблем вспомни!». «Еще одно слово – сатисфакции потребую! Не комильфо, мон шер ами, не комильфо!». И что-то подобное.

И снова остановка. На сей раз потому, что вспоминать как-то жутковато. Уж очень не хотелось вспоминать последующее – но из песни слов не выкинешь, придется рассказывать. А что поделать? Тем более, слушатели ждут. И сна как не было, так и не предвидится… А сказка стала куда как более страшной и отнюдь не новогодней.

- И знаете, какая штука? Обещала нам Антошка, что будет звонить или писать – а ни словечка от нее нет! Уже не по себе стало. Куда пропала? Почему вестей нет? И родителей ее беспокоить не хочется, и самим уже не по себе. Сами понимаете, люди-то разные бывают, а что в мире творится – по новостям знаем. Уже и не рады, что поехала она на этот фестиваль. Мысли всякие нехорошие в голову лезут. А что если ее уже… того… на свете нет? Взрыв какой, или корабль ко дну пошел, или какой маньяк психованный, как черт из табакерки? Сидим уже, ждем – а самих легонько потряхивает. Электричку, на которой она должна была приехать, всем классом встречали. А ее нет. И родители ее ничего не знают, но пока вроде на вид спокойные. Потом подъезжает милиция, которая полиция. Их забирают. Вроде кто-то мельком видел, что когда они в машину садились, там и Вадька мелькнул, и Антошка наша. А все одно… Короче, это была худшая ночь в нашей жизни. И звонить Тошкиным родителям не осмелились, и заснуть не могли. В субботу с утра все уже у ее дома были. Звонил в дверь староста. А открыла… сама она и открыла. Живая, чертяка! Только на лице царапины, и вообще видок тот еще. Но живая!

Витька выдохнул, прошел к письменному столику, на котором стояла бутылка минералки, залпом выдул полбутылки. В горле пересохло. Нет-нет, все уже, все. Самое страшное давно позади. И все равно вспоминать как-то жутковато и, что уж греха таить, тяжело. Но надо. В конце концов, начал, так имей силу закончить! Тем более, и так напугал вон малышню, сидят ни живы, ни мертвы!

-Да ладно вам, так-то уж зачем! Это же новогодняя сказка! Не пугайтесь так-то! Все там хорошо закончилось! Короче, начиналось и вовсе как красивая сказка. Привезли их и правда в какой-то особняк в соседнем элитном поселке. Расселили в таких апартаментах – иные взрослые таких за всю жизнь не увидят! Ну, может, и привираю. Не знаю, сам я не видел, а телефоны и фотоаппараты у них сразу по приезду отобрали. Из соображений секретности и чтобы избежать подсказок, как им объяснили. Но Антошка наша уже тогда неладное почуяла. А что сделаешь-то? Все согласовано со взрослыми, территория под охраной, всюду камеры – не сбежишь. Тем более, зачем? Опасности никакой.

Расселились, в общем, Антошку нашу разместили с той одиннадцатиклассницей, Майей. Но в свободное время они с Вадькой старались держаться друг к другу поближе. Как-то в незнакомом месте поспокойнее, если хоть кто-то «свой». Объявили правила. Да, действительно, будет и викторина, и выход в открытое море, и бал, и еще какие-то соревнования. А еще будет что-то среднее между полосой препятствий и квестом. Суть в том, что нужно будет пройти из одного конца здания до другого, преодолев все препятствия, и добиться конечной цели. У каждого, в зависимости от заявленной «роли», задания индивидуальные. И выполнение заданий фиксирует видеокамера, так что действительно потом, после окончания фестиваля можно почувствовать себя актером игрового костюмированного фильма.

Витька выдохнул. Кажется, дети немного успокоились, смотрят уже без страха, но с немалым интересом в глазах. Вроде, пронесло. Может, дальше без деталей? Просто оставить красивую сказку? Но почему так хочется всю правду рассказать, а не только ее огрызок?

- Началось, пожалуй, с согласования легенд. Задания пока были неизвестны, и понятное дело, что каждый играет только за себя. Но Вадька, оказывается, всерьез принял наше общее поручение, и сам предложил Антошке посильную помощь. И она согласилась. В конце-то концов, зачем лезть на рожон? Вспомнили, что даже во всем известном фильме про Неуловимых Мстителей Валерка Мещеряков, даже прибывая в штаб белых, представляется гражданским. Может, потому, что назовись он кадетом – и его бы сразу разоблачили? В конце-то концов, в таких замкнутых кругах, как юнкерские, кадетские и прочие училища, корпуса, и как хочешь, их назови, столько внутренних обычаев, знаков, даже просто слов – постороннему ни в жизнь не запомнить! Да и «однокашник» непременно найдется, так что подловят, как пить дать, подловят!

Так вот, Вадька, оказывается, неспроста был такой странноватый и отстраненный. Он из потомственных вояк, у него не пойми сколько поколений предков Родине служили, так что они все эти тонкости и детальки знал, и обещал Антошке, что, случись что, прикроет, но большую часть в двух словах пересказал. По легенда-то оба – из одного Морского корпуса в Кронштадте выпускались, и на одном паруснике у одного капитана служили. Вадька за потомственного дворянина середины девятнадцатого века вполне мог сойти, но на всякий пожарный уточнил, что по легенде он – сын погибшего в бою офицера, у него младшие братишка и сестренка, мать-вдова, так что поступал он на казенный кошт и не мыслит себе иной жизни, как путь по стопам отца. У Антошки якобы отец – начальник пропавшей экспедиции, мать тяжело болеет, младших братьев-сестер нет, и она (то есть он, Антон Кречет) в море пошел за романтикой.

И вот первое задание позади. Олимпиада, конечно, не из простых, но довольно интересная, и вопросы неожиданные. Что-то ставили просто наугад, что-то – логически вычисляли, но выступили Вадька и Антошка на удивление очень удачно. Ответы-то ребята и обсуждали, когда услышали совсем не предназначенный для их ушей разговор. Они ж сидели на подоконнике, за какими-то раскидистыми пальмами их и не видно было! А шаги взрослых услышали - притихли. И узнали такое...

В общем, олигарх, который решил устроить этот фестиваль, делал это вовсе не для того, чтобы нас всех порадовать. Это казалась такая замысловатая схема того, что называется отмыванием денег. То есть потратил он многократно меньше, чем заявил, что потратил. Более того, взять-то он взял какие-то ценности из музеев, а возвращать собирался не оригиналы, а искусно сделанные подделки. А еще где-то среди бумаг на корабле были секретные документы, составляющие государственную тайну. И их также собирались кому-то продать, как и антиквариат. И как можно остановить взрослых, вооруженных преступников? Тем более, даже будь у них телефон и позвони они в милицию – не поверят же! А и поверят – пока доедут, преступники избавятся от всех улик… и от самих ребят тоже. Не вариант… А просто сделать вид, что не слышали и не видели ничего? Нет, можно, конечно же, но как с этим потом жить прикажете? Тем более, после того, как нам так долго втолковывали, что такое честь, доблесть и долг перед Родиной!

Отступить они не могли. Вадька хотел было как-то оттеснить Антошку в сторону, чтобы она оказалась как бы не при чем, но она сама отказалась. Вместе услышали – вместе и расхлебывать будут! К счастью, услышали они и еще один интересный момент. Документы и драгоценности на корабле в капитанской каюте. И их оттуда можно попытаться незаметно забрать. Тем более, что с барка их повезут через город, можно будет попытаться сбежать.

План разрабатывали долго, так что Майка даже начала интересоваться, не влюбилась ли Антошка, и собирается ли она вообще готовиться к следующему заданию – балу. Но нет, она не собиралась. Что готовиться-то, если мы уже столько раз эти как бы балы устраивали за прошедший ноябрь – считать устанешь! Так что она нарядилась в бальное платье, как и Вадька – в «парадную офицерскую форму». Они оба старательно использовали все правила этикета, которые запомнили, они танцевали с гостями, знакомились, заводили светскую беседу, играли на клавикордах, пели дуэтом и соло – и одновременно старательно делали вид, что почти не знакомы. А сами просматривали зал в поисках человека, который мог бы им помочь.

И нашли! Оказывается, были среди гостей люди, у которых была безупречная репутация. Те, о ком еще Адмирал говорил как о людях, которые не опорочат честь мундира, и которым, значит, можно доверять. Но даже к ним – как идти без доказательств? А их-то как раз и нет.

Витька замолчал, на сей раз надолго. Могло показаться, что он просто забыл слова сказки. Но нет, он просто пытался понять, а слушают ли его вообще, и стоит ли рассказывать малышам остальное. Нет, наверное, лучше обойтись без деталей. Даже в виде сказки – не стоит. Проболтаются еще. А значит, будем считать, что это кино. Просто приключенческое кино с кучей штампов и притянутыми за уши ходами. Сказка ведь! А там все возможно!

- И вот наступил второй день, когда ребята должны были выйти в открытое море и пройти тот самый «квест». Уже с утра и Антошке и Вадьке было сильно не по себе. Нет, они уже десять раз обсудили, а мысленно без счету раз сделали все, что нужно, но руки все равно подрагивали и потряхивало изрядно. Но вот они в море. На настоящем паруснике, в настоящем открытом море! И могут забраться на мачту, могут спустить шлюпку и на веслах пройти какое-то расстояние. Могут самостоятельно измерить старинными приборами свою долготу и широту. Так что волнение и некоторый страх сменил откровенный восторг и восхищение. Как и у остальных ребят, впрочем. Да и команда больше обращала внимание на толпу школьников, так что шанс пробраться в каюту и забрать нужное у них появился. Пробрался в каюту Вадька. Хотя он и был кристально честным человеком, но тут речь шла о слишком серьезных вещах. И документы и ценности он достал. Свиток, завернутый в целлофан, и небольшая шкатулка, похожая на те, в которые кладут драгоценности. Вещи, прекрасно поместившиеся за пазухой.

Витька горько усмехнулся. Ну да, сущий пустячок. Ерунда какая-то, несколько килограммов веса, да и если судить по рассказу Антошки – почти плоский сверток, который толком не видно под одеждой. А ведь могло стоить жизни человеку! И не одному. Но дети смотрели доверчиво и любопытно, и он продолжил.

- Вадька вынес эти свертки из каюты. Но дальше ему показалось, что за ним начинают следить, и он осторожно и незаметно передал вещи Антошке. Со всеми предосторожностями, они едва успели. Потому что едва Тоська успела смешаться с любопытной толпой и обозначить еще раз свое присутствие, обеспечив алиби, как Вадька обнаружил за собой слежку. И нет, это были не матросы. Какие-то мрачные спортивного сложения люди в штатском. И он не нашел ничего лучше, чем обратить на себя всеобщее внимание, полез на мачту, там сделал вид, что кому-то семафорил – ну, азбука такая. Азбука жестов, на довольно большое расстояние передается! – и сиганул с мачты. Ласточкой. Красиво так в воду вошел, загляденье! Девчонки завизжали, думали, разбился. Но ничего, шлюпку спустили, его вытащили – и с тех пор глаз с него уже не спускали. И стало окончательно ясно, что его так просто уже не отпустят, и вариант с побегом во время обратной поездки однозначно отпадает. На то, что никто не поймает – ни единого шанса.

Витька решил было передохнуть, но не тут-то было! Какой там сон, помилуйте! Дети только что не сидели в кроватях, И смотрели, как завороженные, в рот. Он сроду не чувствовал себя таким всемогущим рассказчиком. И что греха таить, ему было приятно. Нравилось и то, как слушают, и то, что он одним своим словом может успокоить – или встревожить. И то, что история уже почти завершена, причем детей пугать ему больше почти не придется. Развязка совсем скоро.

- Оставался сущий пустяк. Собственно, «квест», она же игра по станциям, она же полоса препятствий. Вадька и Антошка как будто бы случайно пересеклись и успели обменяться парой условленных фраз, которые кому постороннему ничего бы не сказали, а вот для них значили очень много. Вадька ясно дал понять, что он «под колпаком у Мюллера», и действовать должна только сама Антошка. Его выручать не надо, он справится, главное – передать бумаги кому-то надежному из взрослых, а дальше, увы, уже совсем не их дело. Причем оставлять вещи в комнатах нельзя, возможен обыск. Под платье шкатулку тоже не засунешь. Выкручивайся, как хочешь. Сам Вадька вполне искренне считал, что раз уж он выкрал эти вещи, то и отвечать, если поймают, должен только он. И прятаться или бежать он не намерен. И если его решат устранить – так тому и быть. Честь офицера дороже, бежать он не станет. И как ни пыталась его Тоська переубедить – бесполезно.

И вот собственно полоса. Первый зал – «аудиенция», то есть место, где нужно представиться честь-по-чести, как новоприбывший офицер флота, кем была большая половина путешественников двадцатого века, рассказать о себе и о своих целях. Если найдут ляпы и игрок не сумеет убедить жюри, то он тут же выбывает, и дальше сидит в отдельной комнате. И Тошка, и Вадька прекрасно понимали, что в такой комнате их вполне смогут и обыскать, и допросить, и попросту отобрать документы и ценности, если на них падет хоть тень подозрения. Так что выбывать нельзя. И они старались, как могли.

Еще одна короткая пауза. Витька прикинул в уме, и решил, что во-первых, уже поздно, а значит, пора закругляться, если он хочет успеть досказать и оставить хоть немного времени собственно для сна. А во-вторых, незачем детям знать, что конкретно спрашивали у старшеклассников. Для них это все равно непонятно, так что задания можно сократить до предела. Просто упомянуть, и все. Сказка же это, в конце-то концов, а не подробный отчет о приключениях!

- Первый зал они оба прошли благополучно и почти одновременно. Потом была «кают-кампания», где нужно было рассказывать товарищам и жюри какие-нибудь байки из своих путешествий, доказывать свою правоту. Если говоришь неинтересно или неправдоподобно, или тебя ловят на прямой лжи – значит выбываешь. Далее была «вахта», где нужно было воспользоваться старинными приборами, определить свое местонахождение по тренажеру, вычислить курс и вообще сделать примерно то же самое, что мы делали в ноябре, когда проходили полосу препятствий. Тут тоже Вадька и Тошка вырвались далеко вперед, спасибо Адмиралу и Вадькиному отцу, который его тоже готовил весьма и весьма неплохо. Третий зал и вовсе обернулся их триумфом. Это была «экспедиция» - место, где нужно было встретиться с «туземцами» и договориться с ними о продолжении путешествия с минимальными потерями. Четвертый зал – «Зал трофеев», где как раз нужно было заметить подделку среди настоящих экспонатов. И это, скажу я вам, было весьма неплохо. Ну и пятый –отчетно-картографический, проверка знания мемуаров путешественников и того, насколько сами участники могут писать отчеты, находить ошибки на картах и чертить исправленный вариант. Предпоследний, шестой - дуэльный, он же гауптвахта. Там шел весь процесс от вызова на дуэль, знания дуэльного кодекса, до собственно поединка и поведения после него, когда нужно было решать, что делать с раненым соперником. Проверка на благородство, если можно так сказать. И момент истины – адмиральский зал.

Краткий пересказ оказался на удивление сложным. Да и вообще сказка затянулась. У Витьки уже охрип голос, в горле пересохло, да и вообще он устал. Очень устал. Нужно было заканчивать историю, пока уже сменщица, настоящая вожатая, не пришла и не застукала Витьку на том, какие сказки он рассказывает ее подопечным. Нет, если что, можно отбрехаться, что он-де просто кино пересказывает, с художественным вымыслом, или что это вовсе даже не военная тайна, но все равно неловко получится. Ну, финальный рывок! Еще глоток воды, еще разок откашляться, и можно договаривать:

- До зала дошли не все. Далеко не все, но и сам факт того, что кто-то дошел, не гарантировал победу. Вадька сорвался на последнем этапе. Нет, его не «ранили на дуэли», его арестовали за участие в дуэли. Антошка хотела было возмутиться, но ей не дали. Видите ли, дойти важнее. Нет, и правда важнее. Взрослые были какими-то встревоженными, видимо, пропажу обнаружили. Да еще приехали для «приема вахты» вполне настоящие офицеры, честные, ни в каких аферах того олигарха не замешанные. С ними бы хоть пару слов наедине…

В общем, Антошка немножко задумалась, и в результате угодила под разнос одного условного адмирала. Нет, не условного. Настоящего. И пока он ее распекал за то, что она «на вахте спит», она решилась идти ва-банк, и рискнула обратиться к нему с просьбой. Якобы умоляла о том, чтобы отправили экспедицию на поиски ее отца, но на самом деле говорила практически правду. И с бумагами, которые были подготовлены для игры с подложными документами, передала и настоящие бумаги, и шкатулку. Передала, и сумела попросить адмирала, чтобы он не подавал вида и изучил все это в безопасном месте. Заодно и за Вадьку вступилась.

В общем, в игровом смысле она как будто бы провалила задание, и, хотя решение жюри было отложено на завтра, а сегодня должен был идти еще прощальный бал, а результаты объявили бы утром, было ясно, что приза ей не видать. Да и не до приза ей было! Но и документы с драгоценностями где – тоже большой вопрос. Тому ли человеку они доверились? Не предаст ли он? Арестуют ли олигарха и его подельников? И даже если да – не пострадают ли в результате сами ребята – участники фестиваля?

Так что бал вышел не такой уж веселый. Тем более, что Вадьке, оказывается, на «губе» уже досталось, его допрашивали, но он ничего не сказал. Хотя как долго он сможет молчать – вопрос спорный. И, опасаясь последствий и для остальных, и для себя, друзья решили бежать. Ночью, через пару часов после отбоя. Через лес, по бездорожью, в ближайший населенный пункт, который олигарх точно не контролирует, до которого полсотни километров напрямик.

Ну и конечно, они в пути изрядно устали, но, спасибо опять же урокам Адмирала, добрались. Хотя только к следующему вечеру, но тем не менее. Главное, дошли. Добрались до милиции – и почти на ее пороге столкнулись с адмиралом. Не нашим, тем, кому они бумаги передавали. Оказалось, их все давно ищут. Олигарх арестован, его подельники тоже, и, хотя была небольшая перестрелка, никто из ребят-участников фестиваля не пострадал. Ценности возвращены, куда положено. Бумаги – которые-то в НИИ, откуда они были выкрадены, которые-то – в следственный комитет. Экспонаты – в музей. Так что все закончилось хорошо.

Ну что вам еще рассказать? Вадька и Антошка здорово сдружились после этих передряг, да и вообще он в нашем классе теперь свой человек. Мы отлично отпраздновали Новый год и всем классом, и вообще в школе. На новогоднем огоньке Вадька и Тошка, кстати, играли в спектакле для малышей Деда Мороза и Снегурочку. И вообще у нас в школе с тех пор заработал и географический кружок, и свой, школьный, театр, который каждый месяц непременно ставит какую-нибудь интересную пьесу. Не из школьной программы, а, как правило, что-то авантюрного или исторического жанра. Вы приходите, кстати, хоть целыми классами, наша школа недалеко, и у нас любят гостей. Все, вроде. Тут и сказке конец, а кто слушал – тем отбой. Спите уже, сил с вами никаких! Чтоб когда я еще раз повернулся, все уже спали!

И Витька демонстративно встал со стула, прошел к окну и отвернулся к нему. Если честно, он скорее изображал недовольство. Ему и правда полегчало от того, что он поделился воспоминаниями, рассказал все (ну то есть почти все), что помнил о той давнишней истории. И пожалуй, он уже был не настолько против того, чтобы еще разок-другой заменить соседку, которая давно уже училась в другой школе, и посидеть с продленкой еще раз. Но детям это знать совсем не обязательно!

Вопрос: Понравилось?

1. Да		6	(100%)
Всего:		6

@темы: Джен, Новогодний фест-календарь 2017-2018, География, Фанфики

---

[Мариза]

Название: Ветер зовет
Форма: клип
Канон: "Пираты Карибского моря"
Пейринг/Персонажи: канонные
Категория: джен
Рейтинг: PG
Исходники: "Пираты Карибского моря 1-5", песня из мюзикла "Граф Монте-Кристо"
Размер: 28 МБ; 1:12
Размещение: запрещено без разрешения автора

Вопрос: Понравилось?

1. Да		8	(100%)
Всего:		8

@темы: Джен, Фанвидео, Новогодний фест-календарь 2017-2018

---

[Nunziata]

Название: И во все времена...
Форма: клип
Канон: сериал "Министерство Времени"
Пейринг/Персонажи: Хулиан Мартинес/Амелия Фолк, Алонсо де Энтрерриос/Елена Кастильо, Сальвадор Марти, Ирене Ларра, Эрнесто Хименес, Лола Мендиета, Хесус Мендес «Пачино», а так же многие другие вымышленные и реально существовавшие персонажи
Категория: джен, немного гета
Жанр: фантастика, приключения, драма
Рейтинг: PG-13+
Исходники: видео - сериал "Министерство Времени"; аудио - Auracle Music Mark Petrie - Epic Legend
Продолжительность и вес: 2:10 мин.; 38,2 Мб
Предупреждение: насилие, смерть персонажей
Примечания: 1. Внезапнодрама. Автор сам не ожидал, что получится так не празднично((
2. Автор сожалеет, что не смог удалить из видео логотипы
3. Название - неполная строчка из "Баллады о Времени" В. Высоцкого

Вопрос: Понравилось?

1. Да!		8	(100%)
Всего:		8

@темы: Джен, Гет, Фанвидео, Новогодний фест-календарь 2017-2018

---

[Quiterie]

Название: Тяжело ли быть поэтом?
Размер: миди, 6355 слов
Канон: Роберт Льюис Стивенсон "Остров сокровищ" (а вы как думали?)
Персонажи: Дэвид Ливси, Александр Смоллетт, Джон Трелони и другие
Категория: джен
Жанр: юмор
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: Нелегкий поэтический путь доктора Ливси и ужасные открытия, которые его сопровождали.

Дверь Дэвиду Ливси открыла сама почтенная вдова – старуха с такой прямой спиной, словно ей привязали к спине мачту. Женщина глядела на него с подозрением и недоверием, пока доктор объяснял, что пришел навестить своего старого знакомого, капитана Смоллетта, и Ливси подумал, что эта женщина наверняка провела большую часть своей жизни в колониях и с таким же неприступным лицом распоряжалась рабами и слугами.

- Я позову капитана Александра Смоллетта вниз, сэр, - наконец сказала она, смягчившись, когда Ливси упомянул свои скромные регалии, но ни чаю, ни кофе, ни вина не предложила, вероятно, посчитав это ниже своего достоинства.

Обстановка этого дома и сама хозяйка успокоили его; судя по всему, капитан Смоллетт мало изменился за то время, что они не виделись. Порядок, дисциплина и закон – вот три вещи, которые капитан ценил больше всего, и добрая хозяйка наверняка его прекрасно понимала.

По правде говоря, доктор толком не знал, зачем он пришел навестить капитана в первый же день, как только тот вернулся из очередной поездки, почему не дождался обычного обмена любезностями, письмами и приглашениями и отчего ему казалось, что только капитан сможет помочь ему разрешить сомнения. Разумеется, у доктора было немало друзей, как влиятельных, так и задушевных, но отчего-то ему казалось, что в данном случае все это не то, и все их советы окажутся пустыми.

Капитан действительно не изменился, но похудел, стал смуглее, и на его коже появился тот неприятный оттенок желтизны, который доктор наблюдал у некоторых своих больных. После приветствия, когда капитан Смоллетт провел его наверх, в свою комнату, где слуга, ворча себе под нос, разбирал вещи из сундука, доктор хотел было спросить его о самочувствии, но капитан успел его опередить:

- Я вижу, вы чересчур внимательно меня разглядывали, сэр, - сказал он без улыбки. – Я рад, что вас беспокоит мое здоровье. Однако смею вас заверить, что со мной все в порядке. Когда мы стояли у Мадагаскара, мне было худо, это правда, но мой судовой врач помог мне встать на ноги. Пилюли, рвотное, какой-то пластырь, который можно было оторвать вместе с кожей… Кажется, я предпочел бы, чтобы меня ранили еще пару раз, чем испытывать на себе подобное лечение.

- Вероятно, вы подхватили тропическую лихорадку, - предположил Ливси, но капитан только задумчиво кивнул и не стал продолжать разговор о болезни.

- Кофе, мистер Ливси? – спросил он. – Признаться, я не ждал гостей сегодня, и оттого все в ужаснейшем беспорядке.

- Неужто? – пробормотал доктор, разглядывая прибранную комнату и самого капитана, чисто выбритого и даже дома одетого в строгий камзол, застегнутый на все пуговицы. – Не откажусь от кофе.

Капитан немного отошел от своей чопорности, пока они беседовали о путешествиях и об общих знакомых, подарил доктору заспиртованную сороконожку, которую нашел в Индии прямо в своей постели, и даже позволил себе улыбнуться, пока Дэвид рассказывал о том, как сквайр Трелони пытался пройти в Парламент и заставлял всех, кто жил на его земле, отдать за него голос. Когда хозяйка принесла кофе, пирог с ревенем и ветчину, Смоллетт наконец-то сказал:

- И все же я удивлен, доктор, что вы пришли ко мне сегодня. В ваших редких, но очень содержательных письмах я не заметил, чтобы вы так уж по мне скучали. Кстати, хочу поблагодарить вас за них. Ваши наблюдения и рассказы о здешней жизни скрасили мои однообразные будни в пути. А после того как мы чуть не разбились у берега Бенгала, мне было приятно почитать о тихой и спокойной жизни в Англии и помечтать о родных холмах.

- Да, мой визит наверняка выглядит поспешным. Дело в том… Видите ли, капитан… Мне очень нужен ваш совет.

- Совет? – Смоллетт высоко поднял бровь. – Прямо сейчас у меня есть сто фунтов, которые я могу одолжить.

- Нет-нет, мне не нужны деньги.

- Тогда женитесь, сэр, - безапелляционно заявил он. – Даже не сомневайтесь. Вам хорошо было бы наконец обзавестись семьей.

- Да нет же! – доктор даже засмеялся, хотя ему было совсем не смешно. – Я надеюсь на ваш трезвый ум и умение здраво оценивать ситуацию… И, конечно, говорить правду в лицо.

- Вкладывать деньги в колониальные алмазы я не рекомендую, - осторожно сказал Смоллетт. – Чтобы вам ни обещали.

- Дело не в алмазах, - со вздохом признался Ливси. – Понимаете, друг мой, получилось так… Вы, конечно, очень позабавитесь. Я… Видите ли, я…

- Уезжаете? – подсказал капитан. – Купили себе поместье? Ваш слуга вас обворовал? Ищете каретного мастера?

- Я пишу стихи, - сердито ответил доктор, и капитан озадаченно уставился на него. – Да-да, стихи, вы не ослышались.

- Боюсь, что я ничего не понимаю в стихах, - признался Смоллетт и отрезал себе кусок ветчины.

- Но все же вы можете мне помочь. Если позволите… - Дэвид Ливси кивнул на свой саквояж, и капитан кивнул.

На свет появилась толстая и растрепанная рукопись, из которой торчали разноцветные закладки, и капитан уважительно крякнул, оценив ее толщину.

- Вы предлагаете мне… все это прочитать, сэр?

- Нет, не пугайтесь так, - вздохнул доктор, осторожно перелистывая страницы, отодвинув рукописью свою тарелку. – Мне понадобится ваша помощь всего лишь с одним стихотворением… Хотя бы с одним. Дело в том, что я, как наивный юноша с горящим взором, решил попытать счастья и отослал свои вирши одному нашему известному поэту в Лондон. Некоторые из них, по правде, для меня очень важны, и… я знаю, что так говорят все начинающие любители… Однако мне кажется, что тут есть нечто, на что стоит обратить внимание.

- Ну хорошо, - безнадежно сказал капитан Смоллетт. – Что это хоть за стихи? Хвалебные оды? Патриотическая поэма? И чем же я могу помочь?

- Это… посвящено одной женщине, - с запинкой ответил доктор Ливси, и капитан тяжело вздохнул. – Вот, послушайте.

Он закрыл глаза и с чувством продекламировал, прочтя все сто двадцать восемь строк и еще две дополнительные.

- Хорошие стихи, - выдержав паузу после того, как доктор замолчал, деликатно похвалил капитан. На лице у Смоллетта отобразилась сложная гамма чувств, но он смотрел в свою тарелку, и трудно было сказать, к чему относится его выражение лица. – И что же написал вам ваш поэт?

- Он написал, что это никуда не годится, - мрачно ответил доктор. – Он сказал, что мне неизвестны каноны стихосложения и что любой разумный человек посмеется над ними, поскольку я нарушил все, что мог, начиная от того, что пренебрег формой, и заканчивая тем, что забыл о сочетаемости звуков. Однако он добавил, что из этого стихотворения, если подойти к нему с умом, можно что-то сделать, и что у него найдется местечко в его альманахе, если я покажу себя способным поэтом.

- И?

- И все. Я перестал понимать, что я пишу, капитан. И мне нужен совет разумного человека, а самый разумный человек, которого мне довелось знать, - это вы.

- Ну уж, полно, сэр, - заметил Смоллетт, хотя ему явно польстили слова доктора. – Вы гораздо лучше разбираетесь во всех этих чувствах. И какой же вы совет от меня хотите? Признаться, я не отличу сонета от… сонаты? – он вопросительно взглянул на доктора, нахмурив брови. – Другое дело, если бы вы спрашивали меня, какой и как снарядить корабль, в какой месяц выходить в путь, где можно остановиться по пути, чтобы набрать воды и провизии, и как бороться с морской болезнью.

- Вы разумный человек, - повторил Ливси. – Возьмите мое стихотворение, прочтите его и просто напишите мне письмо, какие обороты считаете излишними или, возможно, чересчур вычурными.

- Хм, - капитан пожал плечами. – Сегодня я точно не смогу этого сделать, мне нужно будет уладить кое-какие дела. Завтра или послезавтра вас устроит? После я собираюсь уехать, навестить родные края, и там… Боюсь, мне будет не до этого.

- Это больше, чем я ожидал!

- Но почему вы не попросили совета у сквайра Трелони? Он наверняка разбирается в литературе лучше меня.

- Его стихия - чувство, - вздохнул доктор, - но сейчас мне нужен разум, капитан.

Через два дня после этой встречи Дэвид Ливси получил толстое письмо, аккуратно подписанное каллиграфическим почерком капитана Смоллетта. Ливси был рад, испуган и удивлен одновременно: рад оттого, что Смоллетт все-таки исполнил его пожелание, испуган содержимым, которое могло притаиться внутри, и удивлен, поскольку выражение лица капитана, когда он забирал пачку стихов, было весьма кислым, и Ливси ждал, что Смоллетт отложит его творения куда-нибудь в долгий ящик.

«Дорогой сэр», - так начиналось письмо. «Я был очень польщен тем доверием, которое вы мне оказали, но, увы, отсутствие любого стихотворного дара и мой склад ума помешали мне исполнить вашу просьбу в полной мере. Разумеется, я сделал все, что мог, и, надеюсь, вы не будете слишком разочарованы.

Посмею заметить, что все же я настоятельно рекомендую вам жениться. Поверьте, я сам бы сделал это, и у меня на примете есть одна милая вдова, но моя жизнь в море заставит меня чувствовать виноватым перед любой женщиной, которая согласится стать моей женой. Уверен, что вам, на берегу, не приходится мучиться подобным выбором, и потому всячески желаю вам счастья и верного решения…»

У доктора возникло ощущение, что капитан что-то не договаривает, но он дочитал письмо до конца, поморщившись на еще одном настоятельном совете показать стихи сквайру. Под первым листом лежала опись всех стихотворений, которые он передал капитану, и Смоллетт поставил напротив каждого цифру – вероятно, количество замеченных и исправленных им ошибок. Кое-где ошибки встречались в каждой строчке, если судить по двузначной цифре, и Ливси с тяжелым сердцем перевернул лист, заточил перо и встал к конторке, чтобы поработать над стихами со вкусом.

«Не счесть» - было написано у него. «Не сосчитать» - исправил Смоллетт.

«Слишком много «и» в каждой строчке, - гласило следующее замечание. – Заикается ваш чтец, что ли?»

«Какое-то странное чувство» было жирно подчеркнуто двумя чертами, и рядом красовалось возмущенное замечание: «Отчего такая неопределенность?!»

Смоллетту не нравилась неясность, неточность и ошибочность суждений: так, в стихотворении «Ода на вид играющего ребенка» он осудил сравнение детской беззаботности с беспечностью людей, не думавших о судьбе, сверкающая кочерга у камина в стихотворении «О кошачьих лапках» вызвала его справедливое возмущение тем, что сей предмет не может сверкать, если используется как должно, а напротив «Постели умирающего больного» красовалась лаконичная надпись: «Так не бывает».

- Я сам знаю, что так не бывает, - воскликнул раздраженно доктор, раздосадованный этими замечаниями. – Но ведь это поэзия!

Капитан заодно прошелся по его орфографии, исправив некоторые слова на шотландский манер, а изящные грамматические образцы высокого стиля получили его одобрение в виде: «так не говорят», «какое-то варварство» и «проверьте времена, сэр». К концу шестого листа Ливси уже распирало от кровожадных мыслей, и он то представлял, как привязывает капитана к постели и читает ему всю поэму Мильтона от начала и до конца ради излечения от невежества, то приговаривает его к двум неделям изучения книги «Спутник поэта», написанной неким мистером Джоном Тредьюи, эсквайром, причем с последующим экзаменом, как гарантией освобождения от всех обвинений, в том числе в грабеже, убийстве и сожжении целой деревни.

Когда доктор немного успокоился, он решил, что, пожалуй, в этом письме чересчур много разума, гораздо больше, чем он в нем нуждался, и написал капитану письмо в самых изысканнейших выражениях, нарочно повторив часть выражений из стихотворений, в которых капитан Смоллетт нашел ошибки, и с самой ядовитой иронией поблагодарил его за помощь.

- Может быть, он и прав, - сказал сам себе Ливси, глядя в окно, за которым пошел сильный дождь, спрятав из виду холмы вдалеке. – Наверное, мне действительно стоит поговорить с Джоном Трелони.

Он застонал, представив, с каким восторгом и энергией Трелони примется восхищаться его творчеством, как восхищался почти всем, что окружало его, и в особо сильном приступе вознесет его на Олимп, перепутав с Парнасом, и будет всем рассказывать о том, что доктор Ливси стал без пяти минут признанным Прометеем от литературы и что он ведет переписку со всеми знаменитыми писателями, и Бог знает что еще. Богатое воображение сквайра было притчей во языцех.

Несмотря на то, что осторожность подсказывала ему не делать этого, Ливси тотчас же написал сквайру письмо, в котором уведомлял его, что был бы рад повидаться. Уже через два часа Трелони прислал ему ответ вместе с длинноногим слугой, похожим на паука-сенокосца, и в этом ответном письме уже начал восхищаться грядущей встречей с такой силой, что Ливси забеспокоился.

- Сэр, мистер Трелони прислал за вами карету, - почтительно сказал длинноногий слуга. – Они велели мне уговорить вас приехать к нему прямо сейчас. Они говорят, что сегодня у них нет гостей, зато на ужин седло из барашка, пастуший пирог, суп из устриц, три вида бланманже, гренки с сыром и гренки с ветчиной, рисовый пудинг в сахарном сиропе и еще тридцать два вида блюд.

- Узнаю Трелони, - вздохнул Ливси. – Его совершенно не волнует, есть ли у меня дела, зато он не забыл сообщить мне, каков у него ужин. Иди-ка, братец, подожди меня внизу.

Гостеприимный хозяин встретил его на пороге и сразу же повлек смотреть новую карету, пару борзых, купленных у бывшего королевского егермейстера, необычный глобус с вкраплениями африканской слоновой кости и часы, которые отбивали каждые три часа на мотив «Лиллибулеро».

- Я все могу понять, друг мой, - промолвил Ливси, когда сквайр остановился, чтобы перевести дух, - но зачем вам глобус, на котором с трудом можно найти другие страны, и часы, что столь явно симпатизируют ирландцам?

- Мы в Корнуолле всегда отличались широтой взглядов, - легкомысленно ответил Трелони. – А глобус мне просто нравится, знаете ли. Не желаете перекусить перед ужином, сэр? Я прикажу подать легкие закуски.

Еды, которую Трелони назвал «легкими закусками», хватило бы, чтоб накормить голодную крестьянскую семью досыта. Сквайр ел с таким изяществом, что любой французский гурман, увидев его, разрыдался бы от ощущения собственной ничтожности и постригся бы в монахи, питаясь до конца дней своих только акридами и водой; у раков Трелони ел только шейку, окуная ее в шафрановый соус, салат он счел ужасным, но все же съел две тарелки, приправляя специями и особым розовым соусом, а ананас, который ему презентовал некий вернувшийся из дальних стран друг, подвергся резкой критике и долгому рассуждению какими же должны быть ананасы и как их правильно растить. Одним словом, Трелони был в прекрасном расположении духа, не считал денег и был готов наслаждаться жизнью каждую минуту. Время от времени в малую столовую заглядывали любопытные детские мордочки, чтобы исчезнуть со смехом, когда сквайр оборачивался в их сторону; Трелони отличался добрым сердцем, и его родственники, и дети его родственников, и знакомые его друзей, буде у них приличные манеры и опрятный вид, всегда могли найти приют в этом бесшабашном доме до тех пор, пока не досаждали хозяину.

Ливси так и не смог придумать хорошего предлога, чтобы начать разговор о литературе, поэтому, когда Трелони рассказывал очередное Очень Важное Происшествие из своей жизни, он достал из саквояжа «Спутник поэта» и осторожно положил его на край стола. Сквайр тотчас же заметил книгу, но ему потребовалось еще немного времени, чтобы остановиться говорить, и, едва переведя дух, он вскричал:

- Боже мой, Ливси! Откуда вы достали эту книгу? Это невероятно! Это потрясающе! Я просто поражен!

Трелони схватил несчастное творение неведомого поэта и принялся перелистывать страницы с удивленно-радостным выражением лица.

- Я не верю, что ее напечатали, - доверительно признался он. – О! Эти подлецы говорили, что она не стоит и фартинга, что советы в ней годятся только для умалишенных из Бедлама, и все же они ее напечатали!

- Погодите… Трелони… - перебил его озадаченный Ливси. – Я не понимаю, отчего это говорили вам?

- О, это долгая и преинтереснейшая история, - ответил сквайр, не забыв придать лицу таинственное выражение. – Вы, наверное, будете удивлены, друг мой, но я должен кое в чем вам признаться.

- В чем же? – спросил доктор, ощущая в сердце неприятный холодок и почему-то представив себя на месте капитана Смоллетта.

- Дело в том, что вы… сейчас… общаетесь… с настоящим поэтом, сэр, - Трелони выпятил грудь, краем глаза поглядывая на доктора. – Прямо… в эту самую… минуту.

- О. То есть, это вы написали эту книгу?

- Я, друг мой, - и Трелони смущенно взглянул на книгу в своих руках.

- Но почему на титульном листе совсем другое имя?

- Если б вы знали, сколько макулатурных листов я извел, пока придумал себе псевдоним! Я же солидный человек, Ливси! Почти член парламента. Как я могу признаться, что пишу стихи? Я даже вам не мог этого сказать, и, когда только начинал свой тернистый литературный путь будущего классика, пробовал мои стихи на нашем капитане Смоллетте (он, кстати, помог мне с орфографией, но оказалось, что он плохо читает по-французски. Разумеется, первые стихи я писал на французском, как всякий уважающий себя поэт).

- Мгм, - глубокомысленно согласился Ливси, внутри которого бушевал пожар, рушились дома и погибали цивилизации. Трелони, который пишет стихи! Трелони – наставник поэтов! Сентиментальный автор Джон Тредьюи и его любимый друг, который чаще рыдает над мясом, если в нем много горчицы, чем над прекрасным закатом! И вот почему капитан так настойчиво подталкивал обратиться к Трелони, а он-то, дурак…

- И вот я проезжал мимо своей деревушки под названием Дьюи, и меня просто осенило! – говорил тем временем сквайр. – Почему бы не взять ее псевдонимом? Любой умный человек сразу догадается, что это я. Мне пришлось лишь добавить приставку Тре, чтобы всякий знал, что автор этого творения – родом из Корнуолла, на случай, если в Англии или Шотландии есть еще одна деревня с таким названием. И как вам книга? – озабоченно сменил тему сквайр. – Я, конечно, немного пристрастен, как автор, но мне кажется, там есть удачные находки.

- Да, мне кажется… - осторожно начал было Ливси, но сквайр не дал ему договорить.

- Вы заметили, какое там начало? – возбужденно спросил он. – Не каждый сможет похвастаться таким вступлением, право же! Я был поистине в ударе, когда писал его! А как вам стихотворение на сорок четвертой странице? Оно буквально взрывает чувства своим изяществом и чуткостью. О, я представляю, сколь много юные поэты вынесут для себя из моего труда!

- Да… - Ливси опять попытался вставить слово, но Трелони, воодушевившийся вне всякой меры, опять не дал ему ничего сказать, и доктору пришлось узнать, что происходило с Трелони, когда он начал писать эту книгу; о чем он думал, когда сочинял стихотворения для пятой, седьмой и тринадцатой главы; в кого он был влюблен и почему в его любовных сонетах всякий раз разное имя, и чем эпифора отличается от анафоры, метафора от эпитета, а аллитерация от ономатопои, причем Трелони тут же запутался в этих терминах, и стал смотреть в книгу, желая найти в ней указания, и рассердился, когда увидел, что наборщик шутки ради или зловредства для вставил после ономатопои пару строчек настоящей абракадабры, и он топал ногами, и приказал принести себе еще вина, грелку для ног и холодный компресс для головы, а потом дети, привлеченные криками, запустили в столовую перепуганного кота, и начался настоящий бедлам, который закончился только тогда, когда обессиленный Трелони, выгнав слуг с котом и детьми вон, опустился в кресло, тяжело дыша, и сел на ледяной компресс.

- Вот так, нам, творцам, - жалобно сказал он Ливси, - и приходится бороться с несовершенством этого мира, куда мы желаем принести красоту слова. Вам, впрочем, это вряд ли знакомо…

- Помолчите, - велел ему доктор, у которого пошла кругом голова от всего, что он узнал и увидел. – Вот, выпейте разбавленного вина. Дышите глубже. Расстегните пуговицы на жилете… Вы так покраснели, друг мой, что мне, возможно, придется сделать вам кровопускание.

- Вздор, - слабым голосом отозвался Трелони. – Я бодр и полон сил. Вы же знаете, алый и здоровый румянец – отличительный признак нашей семьи.

К счастью, когда он отдышался, то стал гораздо спокойней, и Ливси, запретив ему много говорить под страхом приступа головной боли, наконец-то смог заметить, что книга показалась ему полезной.

- Кроме того, - слегка смущенно сказал он, - я и сам немного юный поэт, пусть хоть и не по возрасту.

- Не может быть! – воскликнул Трелони, подскочив в кресле, и так разволновался, что Ливси все-таки пришлось позвать слуг, чтобы отнести хозяина в постель и сделать ему кровопускание, а затем отчитать детей, из разговора с которыми ему стало ясно, что подобные забавы с дядюшкой – обычное дело, когда родителей нет поблизости, и неизвестно еще, кто более хитер на выдумки: дети или сам Трелони.

- Расскажите же немедленно, что вы написали, - потребовал сквайр, умытый и побледневший, с лицом цветом то ли луны, то ли сырого теста, сменивший парик на шелковую фиолетовую повязку, которая еще сильней подчеркивала круглоту его лица. – Признаться, я не ожидал от вас такого, Ливси! Вы, такой разумный, такой практичный, и вдруг ударились пахать поля поэзии! Вы заметили, кстати, какую удачную аллитерацию я сейчас употребил? Пахать поля поэзии, - повторил он с упоением и закопался глубже в подушки.

- Ничего особенного, - не слишком уверенно ответил Дэвид Ливси. – Дело в том, что меня подвигли к этому события моей жизни…

- Как и всякого настоящего поэта, - поддержал его Трелони. – Надеюсь, вы помните что-нибудь из своих стихотворений наизусть? Я сгораю от нетерпения их послушать!

Почему-то Ливси вовсе не казалось, что это такая уж хорошая идея читать стихи Трелони, когда тот вошел в роль покровителя искусств и законодателя поэзии, однако он понадеялся, что его друг слишком слаб, чтобы восторгаться, и, откашлявшись в кулак, начал читать одну из своих поэм, посвященную Фонтенуа и философским размышлениям, что есть война. По правде говоря, он втайне гордился ими, и ему казалось, что любой, кто услышит эти строки, обязательно задумается и попробует изменить сложившийся порядок вещей.

На десятой строке он сбился, услышав с кровати легкое сопение, а на двадцатой сопение перешло в храп, и Ливси замолчал, обиженный такой неделикатностью друга. «Ладно, - утешил он себя, - в конце концов, он только что переволновался, и я пустил ему кровь, а после этого люди часто теряют силы и засыпают».

Он позвал слугу, стоявшего за дверью, чтобы тот вынес таз с водой и приготовил ему комнату, поскольку в город возвращаться на ночь глядя было уже неразумно, и слуга, почтительно склонявший голову при каждой паузе, которую делал доктор, уже на выходе остановился и спросил:

- А что вы такое читали, сэр?

- Стихи, - неохотно отозвался Ливси.

- Ого. Я скажу, что строчки-то больно ловко составлены, сэр, - и Ливси не успел обрадоваться этой похвале, как слуга продолжил. – Хозяина угомонить трудно, даже если он изнемогает от усталости. А так и я сам чуть не заснул, особенно, когда после пушечного ядра пошло про какого-то гения. Это кличут так кого-то что ли? Изрядный он зануда. И кому понадобилось о нем стихи сочинять!

- Такое уж у стихов правило, - ядовито сказал Ливси, - что многим они кажутся занудными, пока люди не вдумаются в содержание.

- Ну, думать это не для нас, - беспечно ответил слуга. – Там бы после пушек, ура, атаку, какой-нибудь подвиг – вот это была б штука! Правда, сэр?

- Обязательно передам автору.

После этих слов слуга, который хорошо знал свое дело и потому прекрасно мог различить, что скрывалось за недовольным тоном, ретировался вместе с тазом, пообещав доктору, что все вскоре будет готово.

- Что он понимает в высокой поэзии! – проворчал Ливси и прошелся по комнате туда и сюда под мерный храп сквайра. – Гм. Хотя, может, он и прав, и мне нужно разбавить рассуждения действием. Покажу завтра Трелони что-нибудь пободрей. Посмотрим, как он оценит!

- Стихи, - хмыкнул на следующее утро Трелони, когда они вновь встретились за завтраком. Он был не в духе после вчерашнего кровопускания и брезгливо ковырял яичницу изящной вилкой. – Зачем вам их печатать, доктор? Знали бы вы, как я устал от своей славы! – он выразительно закатил глаза, но Ливси ему не поверил. – Впрочем, если вы хотите, я могу ввести вас в одно общество… Литераторов. Вам будет это очень полезно.

- Я немного отвык от всяких обществ, дорогой Трелони, - отозвался Ливси, слегка задетый пренебрежительным тоном сквайра. – Чем они мне могут помочь?

- О, там много гениальных людей! – вскричал сквайр. – Их слогу позавидовал бы Цицерон, а изяществу сравнений любой французский поэт. Если меня спросят, кого бы я выбрал почитать: Мильтона, Смоллетта или Генри Пикеринга, я выбрал бы последнего! Издатели его отвергают, но его ясная мысль! Его точные образы! Публика ныне глупа, и лучшего из нас обрекает на забвение!

- Смоллетта? – осторожно переспросил доктор. Он был уже готов услышать имя капитана, но Трелони раздраженно махнул рукой.

- Тобайас Смоллетт! Наглый мальчишка, мнящий себя поэтом. Он накалякал целых два стихотворения и осмелился писать мне, что мои стихи написаны не сердцем, а желудком. Вы можете себе это представить? Мы написали на него десять эпиграмм, но потом так и не смогли решить, какую из них послать ему, и джентльмены из армии пошли даже стреляться из-за этого, но заблудились и каким-то таинственным образом оказались в кабаке мертвецки пьяными.

- Знаете, Трелони, я иногда не могу понять: вы действительно так наивны или умудряетесь просто не задумываться над причинами и последствиями?

- Это вы меня спрашиваете? Человек, претендующий на имя поэта? – удивился Трелони. - Нет, право же, вас нужно ввести в наше общество, сэр! Там из вас сделают человека поистине просвещенного. Вы будете слушать пьесы и пьески, рисовать, писать стихи, критиковать стихи, читать книги своих товарищей – но только не тех, кто, упаси Боже, продал свой талант мамоне! Все прогрессивные идеи у нас! Все традиции литературы – в нашем кружке! У нас есть люди, которые говорят на десяти языках, в том числе никому не известных! Вы будете плакать и рыдать, смеяться и переживать, а в своих мемуарах напишете, как вы были счастливы знать таких прекрасных людей!

- Рыдать и смеяться – это, конечно, хорошо, - пробормотал Ливси, которому вдруг расхотелось становиться поэтом, - но когда же мне в таком случае работать?

- Работать? – брезгливо спросил сквайр. – О нет, поэт не должен работать, иначе его муза превратится в сухую и склочную даму. Разве я смог бы написать такую книгу, если бы я – упаси Господи – работал? Знаете что? Я, пожалуй, приглашу наш кружок к себе, как можно скорей. У вас ведь, вы говорили, сейчас затишье, верно?

- Вам показалось, - быстро вставил Ливси, ясно представивший этот кружок джентльменов, разбирающий его стихи по строчке с усталыми и брезгливыми лицами. – Я, право же, буду очень-очень занят. Может быть, мне даже придется уехать. В Шотландию, - добавил он, вспомнив о капитане.

- Ну, Шотландия может подождать, сэр! – заявил ему Трелони. – А вот ваш шанс стать богатым, знаменитым и… и… - он никак не мог придумать третьего слова, запнулся и наконец выпалил совсем другое. – Вы будете жалеть, что упустили его! Боже мой, моя бы воля, я бы всех этих людей ввел в Парламент вершить судьбы мира! Мистер Перкинс – не обращайте внимания на эту плебейскую фамилию – написал трилогию о взятии Трои тем же пятистопным ямбом, которым написал ее Гомер, и смею заметить, у него получилось лучше!

- У Гомера?

- У мистера Перкинса!

- Гомер писал гекзаметром, если говорить грубо, - шепнул Ливси вполголоса, прикрыв глаза, - и вы сами об этом писали.

- Я? Тем более! Главное - не гекзаметр, сэр! И не дактиль со спондеем! Главное – дух! Понимаете? Вы должны набраться этого духа, сэр! Ко мне приходят молодые поэты, и они вступают в эти двери напыщенные как индюки, а выползают развалинами и умоляют меня дать им пару уроков моей уверенности, моего стиля, моего духа, и я говорю им: НЕТ! Потому что они не готовы прикоснуться к этой мудрости, как и большинство в этом мире. Но вам, - сердито запыхтел он, - как моему близкому другу, я предлагаю все, что у меня есть, и вы это отвергаете. Это невежливо и обидно, особенно после того, как мы выяснили, что у нас столько общего, и вы идете по моим стопам.

- Это было ошибкой, друг мой, - быстро вставил Ливси, пока сквайр держал негодующую паузу. – Я подшутил над вами, - солгал он от отчаяния, корчась внутри от стыда. – Простите меня. Это не мои стихи. Это одного молодого поэта, который подговорил меня, чтобы я обратился к вам. Он не осмеливался прийти к вам, поэтому решил узнать ваше мнение, так сказать, через посредника.

- Так что же я перед вами распинаюсь второй день, Ливси? – обиженно и почти по-детски возразил Трелони и надулся. – Вы чуть не довели меня до удара вашими дурацкими шутками! Это, знаете ли, тоже не по-дружески.

- Да, я понимаю… - пробормотал Дэвид Ливси, представляя, как он сгребает все свои писания в одну большую кучу и сжигает ее. – И еще раз прошу прощения, Трелони.

Сквайр фыркнул.

- Передайте вашему поэту, что из него ничего не получится, - сварливо сказал он. – Все это беспомощно, чушь! Никто не будет этого читать, и ваш поэт закончит свои дни в работном доме, если не на виселице.

- Я ему передам, - сухо отозвался Ливси.

Трелони пожевал губами.

- Возможно, я был слишком резок с вами, Ливси, - примирительно сказал он, и доктор понял, что к его другу возвращается хорошее настроение, как бывало всегда после взрыва недовольства. – Все эти поэты! Это современное воспитание! Вся эта шныряющая молодежь бестолкова и нахальна, и я, хоть и отличаюсь обычно гиперборейским спокойствием, не могу выносить их беспардонности! Мы в их возрасте были почтительны к старшим, уважали традиции и не занимались бездельем и бесплодными мечтаниями.

- Да? – спросил Ливси, вспомнив, как Трелони заявлял своему отцу, что ему не нужны ни деньги, ни земля, и что он собирается ехать в колонии, чтобы воевать с индейцами, французами и испанцами и станет ни мало, ни много, но губернатором! Да, тот Трелони гораздо больше любил приключения и мог заночевать на охоте, не заботясь о теплом вине, и постели, и колпаке на голову, и он не ворчал так сильно на нерадивых слуг, и мог часы проводить верхом, и беззлобно посмеивался над стариками. Все мы не молодеем, подумал он, чувствуя угрызения совести перед другом. В конце концов, сквайр изменился, но внутри остался тем же Трелони, который ухаживал за ним, когда он заболел, и тем Трелони, который прикрывал его спину в трудный час, и тем Трелони, который мог внезапно стать серьезным и пожертвовать своими интересами, деньгами или временем, если того требовало дело.

- Да, - уже почти мирно ответил Трелони и почесал щеку. – Я бы не посмел так разговаривать со своим отцом. Хотите подогретого вина? Я прикажу сделать пирог с индейкой, если хотите. Вам кажется, нравилось, как его готовит мой повар?

- Нет-нет. Признаться, мне так неудобно из-за моей глупой шутки, что я бы хотел побыть один, – Трелони воскликнул, что это вздор, но Дэвид покачал головой. – Я бы приехал к вам погостить на недельку в конце лета. В июле ко мне должна приехать сестра и несколько родственников, а потом, в начале августа, я сам собирался уехать в Лондон к друзьям – их племянник должен как раз вернуться из путешествия. Я принимал посильное участие в его воспитании, поэтому они пригласили меня.

- Разумеется, светскими визитами и приемами нельзя манкировать, - последнее слово Трелони произнес с таким корнуолльско-французским акцентом, что Дэвид даже засмеялся, несмотря на свое разбитое состояние. – Знаете, приезжайте-ка лучше ко мне через две недели. Я собираюсь устроить праздник, с фейерверком и прочим… Может быть, нам найдется что отпраздновать, - он подмигнул, и Ливси понял, что Трелони имеет в виду свое избрание в Парламент.

Дэвид взял из конюшни Трелони лошадь, пообещав вернуть ее завтра, но, когда он покинул гостеприимный дом друга (а Трелони оставался его другом, несмотря ни на что), то не стал садиться в седло. Возделанные поля спускались к речушкам и ручьям, сменяясь унылой равниной, поросшей кустарником и сверкавшей белыми пролысинами от выходивших в этом месте из-под земли меловых камней, однако сейчас эта пустота и чистота была Ливси по душе. Свои писания он безжалостно засунул в седельную сумку, так и не придумав, что делать с ними дальше: теперь немыслимо было подумать, чтобы попробовать их напечатать или дать кому-то почитать, и доктору показалось, что он стал чувствительным, как барышня, никогда не видевшая ничего страшнее скандальной горничной.

Солнце постепенно садилось, и, встряхнувшись от грустных мыслей, Ливси понял, что проголодался. Впереди маячила очередная деревушка, и издалека виднелась красная крыша трактира. Неразговорчивый хозяин принес ему большую кружку сидра, как только Дэвид зашел внутрь, пригнувшись; расторопная служанка накрыла стол: ломоть пирога с овечьим сыром и кусок зажаренной говядины. Она спросила, не желает ли джентльмен еще чего-нибудь, но Ливси покачал головой.

Он ел торопливо, чтобы успеть домой до темноты, но кусок не лез в горло, и в конце концов, Ливси отодвинул тарелку и оказался наедине с кружкой, наполненной до краев. Прошедший мимо незнакомец задел его тарелку краем ножен, и доктор нахмурился. Люди, особенно офицеры, в последнее время вели себя совершенно бесцеремонно.

- Простите, сэр, - человек будто услышал его мысли и обернулся, прижимая треуголку к груди. – Я был неосторожен.

Он поклонился, взмахнув рукой, и задел кувшин с пивом, который нес слуга. Тот чертыхнулся, кидаясь за падающим кувшином, и Ливси окаменел, глядя на то, как пенный напиток, услада пьяниц и юношей, льется прямиком в седельную сумку, которую он взял с собой, опасаясь, как бы его никому не нужный труд не стал добычей воров.
В горле у него заклокотало, и он сумел выдавить из себя лишь слабое «кхх».

- Простите, ради всего святого! – незнакомец оказался очень молод или казался таким. Он поспешно поднял кувшин и взялся за сумку, но Ливси перегнулся через стол и схватил ее, потянув к себе.

- Дайте же мне ее вытряхнуть и просушить, сэр, - взмолился юноша, не отпуская ее, но Ливси дернул сумку к себе, и листы, промокшие от пива, вывалились на стол, планируя прямиком в тарелку.

- Что вы наделали! – воскликнул Дэвид с отчаянием, глядя на то, как исчезают и расплываются буквы того, что он выстрадал и над чем он думал долгими вечерами, усталый после тяжелой работы.

- Я не хотел, сэр, - пролепетал юноша. Он схватил бумаги, безжалостно сминая их, но доктор вырвал их у него из рук и принялся разглаживать каждую. Хозяева с интересом наблюдали за этой сценкой, находя ее крайне забавной, и даже забыли о других посетителях. Впрочем, посетители тоже посмеивались, и Ливси, красный, как рак, желал изо всех сил, чтобы бумаги высохли по мановению руки.

- Позвольте вас угостить, сэр, - робко предложил неуклюжий варвар, вандал, гунн и троглодит в одном лице. – Мне хотелось бы…

- Я уже успел поужинать, сэр, - отрезал Ливси. – Но теперь по вашей милости мне придется остаться здесь ночевать, чего я не намеревался делать.

- Я могу заплатить за ваш ночлег, - предложил юноша. – Или же я готов пригласить вас в дом своих родителей. Они почтенные люди, хоть и не… не одобряют… моих… занятий.

Он запнулся, уставившись на один из листов.

- Что это? – с интересом спросил юноша, поднося его ближе к глазам.

- Немного рифмованных строчек, - с досадой ответил Ливси. – Вы загубили целую сумку литературного труда.

- Не знал, что книги теперь издают в сумках, - этот наглец еще осмеливался острить!

- Это удобно, - процедил Ливси сквозь зубы ему в тон. – Прекрасно популяризует литературу. Кроме сумки, которая сама по себе полезна, есть чем скоротать время на привале.

Юноша вежливо улыбнулся, пробегая глазами строки.

- Кстати, прелестная зарисовка, сэр, - наконец сказал он, протягивая лист доктору. – Есть ли продолжение? У меня мурашки пошли по коже, когда я представил себе этого пирата-призрака, который никак не может умереть. И это повторение: «шорох, шелест, шаг бесшумный…»

- Говорите тише, прошу вас, - взмолился Ливси, не желавший стать посмешищем среди простых людей. Он внезапно подумал, что в юноше что-то есть, и даже проникся к нему некоторой симпатией. – Это просто внезапная идея. Видите ли, мне пришлось повстречаться с пиратами.

Это прозвучало неумно и чересчур хвастливо. Странно, раньше он никогда не чувствовал такой неуверенности, будто стихи пробили брешь в его душе и теперь оттуда, как из ящика Пандоры, вылетали чувства и мысли, но, в отличие от ящика, все плохое как раз осталось внутри.

- Правда? – юноша оживился. – А призраков вы тоже видели, сэр?

- Нет, - вздохнул доктор. – Если откровенно, то я не слишком верю в их существование. А если они даже и есть, то это безобидные и печальные создания, а не те чудовища, которыми их представляет толпа.

Из трактира они вышли уже почти друзьями, и юноша (его звали Томасом Мелвиллом) со всем почтением внимал теориям Дэвида Ливси о литературе вообще и о поэзии в частности.

- Вам надо поговорить с моей сестрой, сэр, - сказал Томас, пока Дэвид отвязывал лошадь, ругаясь на слишком тугой узел. – Она любит поэзию и, кажется, кое-что в ней понимает. Женщине смешно, конечно, интересоваться подобными вещами; что они могут рассказать? Все эти современные женские романы скучны и глупы: какие-то наставления, да любовь, да воспитание детей. Однако с моей сестрой интересно проводить время. Некоторые вещи она видит весьма забавно.

Мелвиллы жили в старом доме, предыдущий владелец которого явно желал проводить долгие годы, успешно обороняясь от врагов: окна в доме были узкие, а стены – очень толстые, и их вряд ли можно было бы пробить даже пушечным выстрелом в упор, если бы кто-то пожелал это сделать. Хозяин и хозяйка встретили гостя хорошо, хотя уже собирались спать, а сестра Томаса собственноручно приготовила Ливси теплого вина с пряностями, чтобы загладить вину своего неловкого брата. Она почти не принимала участия в беседе и все ее замечания были односложными; однако Ливси почувствовал ее сочувствующий взгляд, пока Томас в лицах рассказывал, как залил важные бумаги доктора пивом. К счастью, рассказчик не упомянул, что это были стихи: его родители, как казалось по их манере общаться, застряли где-то во времени Георга Первого, если не королевы Анны, когда стихи были занятием лишь некоторых богословов, и уж никак не почтенных докторов.

Когда хозяин ушел спать, а хозяйка отправилась отдать распоряжения, чтобы гостю приготовили комнату, трое оставшихся придвинулись ближе, и Агнес (так звали сестру Томаса) разлила всем оставшееся вино. Она не глядела на Дэвида, пока раскрасневшийся Томас вовсю рассказывал забавные случаи, которые когда-либо с ним происходили из-за его неуклюжести, но, когда рассказчик наконец почувствовал некоторое неудобство в мочевом пузыре и вышел, чтобы оказать себе необходимую помощь, на Дэвида неожиданно напал прилив откровения (как всегда бывает, когда оказываешься наедине с незнакомым человеком).

- Знаете, - сказал он, посмеиваясь, - на самом деле ваш брат залил мои стихи. Любой поэт увидит в этом знак, что его произведения плохи и не стоят никакого внимания.

- Да? – спросила Агнес и наконец посмотрела на него прямо. Глаза у нее оказались темно-серыми и ужасно любопытными. – А что вы о них думаете сами?

- Я думаю, что они не так плохи, - ответил Ливси после некоторого раздумья. – Я заметил, что я не могу их перечитывать сразу, но потом мне даже кое-что нравится. Хотя после разговора с вашим братом мне захотелось написать произведение в прозе, где было бы и смешное, и трагическое.

- Разве не в этом суть самой жизни?

- Как вы серьезны! – опять засмеялся он. Почему-то ему стало совсем легко. – В вашем юном возрасте нужно думать не о книгах, а о нарядах и поклонниках. Но вы правы. Вот только, знаете, если ты пишешь смешно, то люди считают тебя шутом, словно это нечто неприличное. Родись Аристофан в наше время, ему пришлось бы перебиваться с хлеба на воду, пока он ищет театр, который согласится поставить лягушек. Вот вы, если бы я признался вам, что я, доктор, пишу какой-нибудь смешной роман – не сатиру, как мистер Свифт или доктор Поуп, да упокоится душа их обоих в раю, но роман, который людям было бы интересно читать, за которым они бы следили, и смеялись проделкам, и грустили несчастьям, и где были бы, возможно, и пираты, и призраки… Вы бы смогли ко мне отнестись ко мне так же, как и сейчас?

- Разумеется, - ответила она и посмотрела на него так удивленно, что Ливси даже смутился. – Зачем вы слушаете других и делаете, как они говорят? Вы же не спрашиваете советов в медицине…

Дэвид хотел ответить ей, что есть правила и есть приличия, которые не стоит нарушать, и что он делает лишь первые шаги в литературе, которую искренне любит, однако не может назвать себя даже любителем, поскольку сходу не процитирует ни единого сонета Горация, но в это время вернулись Томас и его мать, недовольная тем, что гость и ее дочь оказались наедине. Она коршуном накинулась на сына, встревоженная и обеспокоенная, и одновременно умудрялась виновато улыбнуться гостю, кося на него блестящим глазом из-под нарядной косынки, которую она надела вместо затрапезного домашнего чепца. Она так уговаривала доктора пойти спать, что Дэвид послушался ее. Когда они прощались с Агнес, та шепнула: «Почитайте мне завтра свои стихи», и Ливси обрадовался.

Заснуть он долго не мог; луна заглядывала прямиком ему в окно, освещая своим бледным светом долину за домом. Дэвид думал о прошедших днях, и о своем волнении, и о своем недовольстве, и о том, что и капитан Смоллетт, и сквайр Трелони были по-своему правы, когда давали ему советы. Другое дело, что их советы подходили только к ним самим. «Пожалуй, кроме одного-единственного, - сказал он в пустоту, чувствуя себя совершенно умиротворенным, и за окном мелькнула тень совы, охотящейся за мышью. – Кажется, мне действительно стоит жениться».

Вопрос: Понравилось?

1. Да!		11	(100%)
Всего:		11

@темы: Джен, Роберт Льюис Стивенсон, Новогодний фест-календарь 2017-2018, Фанфики

---

Рождественский подарок Луиса Рамона

[WinterBell]

Название: Рождественский подарок Луиса Рамона
Размер: драббл, 721 слово
Канон: New World Zorro
Пейринг/Персонажи: Диего де ла Вега, Виктория Эскаланте
Категория: джен
Жанр: рождественская история
Рейтинг: G
Предупреждения: AU
Краткое содержание: Дон Диего получает странный подарок, прислать который мог только один человек
Примечание: таймлайн – после второго сезона. Маленький подарок для тех, кто так и не смог смириться с тем, как этот сезон завершился.

— А вы видели Рождество, как на европейских картинках? — спросила Виктория.
В честь праздника она нарядилась в новое кружевное платье и украсила волосы красным цветком. И в кои-то веки порхала по своей таверне без кувшина или нагруженного тарелками подноса в руках. По крайней мере, большую часть времени. Но если у кого-нибудь бокал оказывался пустым, Виктория тотчас возникала рядом и подливала лучшего вина из своего погреба. В пуэбло праздновали Рождество, и никто в этот день не мог быть обойден вниманием и заботой.
— Я несколько раз заставал мокрый снег, когда учился в Мадриде, — сказал Диего. — Однажды даже промочил ноги.
Виктория рассмеялась, взглянув на него с веселым сочувствием.
— Но у нас был студент из Франции, — ударился в воспоминания Диего. — Каждое Рождество он сокрушался, что никак не привыкнет отмечать этот праздник без пышного белого снега. Бедняга Анри очень завидовал тем, кто уезжал на это время домой. У него-то путь отнял бы добрую часть семестра.
-- Вот уж не подумала бы, что для Рождества так важен снег!
— У каждого что-то свое. — Возле Диего и Виктории возник дон Пабло, один из асиендадо среднего достатка. На нем был новый нарядный костюм, к лацкану которого уже пристала ленточка серпантина. — Покойный алькальде вообще не мог взять в толк, зачем мы что-то празднуем.
Диего изменился в лице. Воспоминания о Луисе Рамоне всегда сопровождались уколом совести. Теперь вдобавок к мысли об алькальде, распростертом на земле в Форте Дьявола, память услужливо подкинула еще одну картину: удары кулаком по лицу ошеломленного дона Луиса... За то, что он мог бы совершить, но чего никогда не происходило на самом деле. И как раз на Рождество. Разве знал тогда Зорро, что следующего Рождества у Луиса Рамона не будет?
— Что это, дон Пабло? — Виктория заглянула в бокал, который тот держал в руках. — Почему у вас ничего нет? Дайте-ка сюда.
Она отобрала у дона Пабло бокал и нырнула в толпу, ловко увернувшись от сержанта Мендосы, кружившего в танце хохочущую даму.
Вот с кого следовало брать пример — с Мендосы. Уж на что сержант был верен алькальде, но особой скорби он не проявлял, хотя и взвалил на себя все хлопоты по похоронам Луиса Рамона там же, в Форте Дьявола.
— А где ваш отец? — стараясь перекрыть шум, прокричал дон Пабло. Кажется, он не заметил, какое впечатление произвели его слова об алькальде.
— Дома, — так же громко ответил Диего. — Для него это веселье было бы чересчур утомительным. Пожалуй, мне лучше здесь не задерживаться: не стоит в праздник оставлять его одного. Есть, конечно, Фелипе, но...
— Понимаю, — кивнул дон Пабло. — Прислуга — это не в счет.
У Диего возникло сильное искушение перевесить ленточку серпантина ему на нос.
Возле них снова возникла Виктория с двумя бокалами в руках.
— Ваше вино, дон Пабло. Дон Диего, а это вам.
Диего заглянул в свой бокал и сделал глоток, чтобы убедиться, что не ошибся. Все верно, грог. Чем еще нужно угощать кабальеро, способного на Рождество промочить ноги?

На улице царила тишина, особенно ощутимая после шума, стоявшего в таверне. Казалось не так темно, как обычно в эту пору: несмотря на поздний час, жители пуэбло еще не ложились, и из окон лился свет.
Над воротами асиенды де ла Вега тоже сиял свой огонек: фонарь, с вечера заботливо зажженный Фелипе. Его луч падал на праздничную гирлянду, вывешенную на створке. Фелипе приладил ее к воротам еще днем, а теперь под ней красовался еще и чулок. Диего готов был поклясться, что когда он отправлялся в таверну, никакого чулка тут не было.
"Надо будет завтра положить приготовленный для Фелипе подарок именно в чулок", — сказал себе Диего. — "Раз уж ему пришлась по душе такая забава".
Непонятно было одно: с чего Фелипе вздумалось вешать игрушку на воротах, а не над камином. Диего протянул руку и качнул пальцем чулок из плотной яркой шерсти. Сверху болтался тонкий черный шнурок. Диего потянул его, и в руках у него оказалась маска из черного шелка.
Диего обернулся, хотя прекрасно знал, что никого не увидит. Тот, кто оставил чулок с подарком, наверняка находился за несколько миль отсюда. На пути к Монтеррею, или куда еще там хотел убраться Луис Рамон из опостылевшего пуэбло Лос-Анхелес.
Так вот почему не был печален верный Мендоса. Вот почему никому из жителей пуэбло не сообщали о похоронах алькальде.
Диего тихо рассмеялся. Выходит, эта самая маска все-таки не стала причиной нелепой гибели алькальде. На совести Зорро не было разбившегося насмерть человека.
Диего бережно свернул маску и спрятал ее в карман. Как-никак, это был единственный подарок, за многие годы сделанный кому-то на Рождество Луисом Рамоном.

Вопрос: Понравилось?

1. Да!		6	(100%)
Всего:		6

@темы: Джен, вселенная Зорро, Новогодний фест-календарь 2017-2018, Фанфики

---

[Дейдре]

Название: "Не скучно ли вам на темной дороге?"
Форма: стих
Канон: А.Грин "Бегущая по волнам"
Пейринг/Персонажи:

Фрези Грант

Фрэзи Грант, девушка из старинной морской легенды, сумевшая добежать по волнам до манившего её острова, охраняет героев на их пути к счастью и ко.
Категория: джен
Рейтинг: PG-13
Размер: драббл, 245 слов

Дорогой темной, на своей земле
Привычно шлепая по неглубоким лужам
Не ожидаешь снега в декабре
Зачем зима? И скука серой стужи?
Шаг за за порог по слякоти мирской,
Сквозь скуку и дурман привычных будней:
И вот — уже смешавшийся с толпой,
Твой день зовет, он не такой уж трудный.
Состав отмерив, нацедит отвар
Твой мудрый врач, уже прошедший море
Не то чтоб ему важен гонорар...
Но, говорят, мой друг, ты очень болен...

...Вот город Лисс! Вот паруса его!
Несбывшееся вдруг пронзает сталью!
Вот чистовик. И ты берешь перо
Захваченный неведомою далью.
Шаг от причала. К дальним берегам!
Микстуру — за борт! Добрый вечер, Дэзи!
Невидим глазу, ведомый всем нам
Путь через бездну. Путь, что знает Фрези.
Что Троя вам, ахейские мужи?
Что море нам, скитальцам бесприютным?
Куда ведут движения души?
Что чисто? Что на самом деле мутно?
Бегущая, твой путь зажег сердца,
Открыл пути и проложил маршруты
От первых дней до самого конца,
Среди покоя и душевной смуты.
Прощает ветер в первый день пути,
Смычок судьбы плывет по струнам мифа
И гавань покидают корабли
Скользнув над тенью будущего рифа.

Мой брат, поверь, недуг твой излечим
Меж скучных дней по темноте дороги
Есть лишь одна из тысячи причин
Однажды не остаться на пороге.
Взойдя на борт, увидев яркий луч,
Несбывшееся сделай страстной явью:
Однажды Фрези указала путь
Так и иди, иди своею далью.
За словом — шаг, сплетается строка
И выбор сделан в пользу приключений
От кубрика до пола кабака
Нет места для печали и сомнений.

Вопрос: Понравилось?

1. Да!		10	(100%)
Всего:		10

@темы: Александр Грин, Джен, Новогодний фест-календарь 2017-2018, Фанфики

---

[Nikki Lonely Timelord]

Название: Celebrating adventure
Форма: клип
Канон:

мультифандом

Алые паруса, Похищенный, Министерство времени, пираты Карибского моря, Одиссея капитана Блада, Остров сокровищ, Дети капитана Гранта, Приключения Тома Сойера, Гардемарины, вперед!, Хорнблауэр, Хозяин морей, Приключения королевского стрелка Шарпа, Чужестранка, Три мушкетера, Вокруг света за 80 дней
Пейринг/Персонажи: Грей, Дэвид Балфур, капитан Джек Воробей, Клэр и Джейми Фрейзер, тетя Полли, Индеец Джо, Филеас Фог, доктор Дэвид Ливси, Капитан Флинт и др.
Категория: джен, гет
Рейтинг: PG-13
Исходники:

видео

видео: Алые паруса, Похищенный, Министерство времени, Anno 1790, пираты Карибского моря, Одиссея капитана Блада, Остров сокровищ, В поисках капитана Гранта, Том Сойер, Гардемарины, вперед!, Хорнблауэр, Хозяин морей, Орел Шарпа, Чужестранка, Три мушкетера, Вокруг света за 80 дней; аудио: «Аквариум» — «Кошка моря»
Размер: 01:43, 125мб
Предупреждения: неудачная ц/к и неудачный клип
Примечание: Автор однажды представил что бывает, когда приключенческий мультифандом в сборе...)

Вопрос: Понравилось?

1. Да!		13	(100%)
Всего:		13

@темы: Рафаэль Сабатини, Сесил Скотт Форестер, Александр Грин, Жюль Верн, Александр Дюма, Марк Твен, Роберт Льюис Стивенсон, Фанвидео, Патрик О'Брайан, Н.М. Соротокина, Бернард Корнуэлл, Новогодний фест-календарь 2017-2018

---

[Quiterie]

Название: Похищенный
Размер: мини, 2254 слов
Канон: Р.Л. Стивенсон "Остров Сокровищ"
Пейринг/Персонажи: Джон Трелони и его семья
Категория: джен
Жанр: юмор
Рейтинг: PG-13
Предупреждения: Осторожно, тотальная неграмотность!
Краткое содержание: Как юный сквайр Трелони проводил свое лето, когда ему исполнилось двенадцать лет.

С утра в доме Джона Трелони-старшего, эсквайра, почетного кавалера Королевской Пряжки, владельца земли к западу от реки Тамар и к востоку от Инни, человека, который чуть было не купил родовой дом обедневшего барона Арунделла (священник в церкви Святой Троицы нашел доказательства, что Трелони и Трерисы являлись отдаленной родней, и только гордость Арунделлов помешала воплотить этот самолюбивый план в жизнь) и во всех прочих отношениях несравненных доблестей почтенного человека царил переполох. Джон Трелони-младший, единственный наследник, гордость и головная боль отца, исчез из дома.

- Это все ваше воспитание, - заявил эсквайр своей жене, урожденной Элизабет Уэнтуорт, дочери графа Страффорла, пока они пили послеобеденный кофе, лениво поглядывая в окно, за котором суетились слуги, уже сорвавшие голоса в поисках наследника. – Недаром ваш двоюродный дядя уехал во Францию.

Та вздохнула и переплела пальцы. Лакей внес нарезанный дольками ананас.

- Мне казалось, это вы баловали сына, разрешая ему совершенно недопустимые вещи, - ответила она, позволив долить себе кофе. – Боже мой, Джон! У вас грязный манжет.

С темных стен с таких же потемневших от времени на них неодобрительно смотрели всевозможные Трелони, начиная с основателя династии в доспехах и смешной шапочке (он был оруженосцем при дворе Генриха Восьмого и его утопили в нечистотах за то, что он плохо почистил оружие короля) и заканчивая отцом эсквайра в не менее смешном дублете. В свое время старый хозяин поместья никак не мог определиться, кого ему поддерживать, и метался из одной партии в другую, получив немало щедрых посулов и подарков от обеих партий, но, в конце концов, его убили из засады, когда он возвращался домой после службы в церкви, и это послужило очередным поводом для враждующих сторон обвинить друг друга в подлости.

- Манжет – это ерунда, - рассеянно заметил эсквайр. – Я думаю о том, как накажу этого сорванца, когда он проголодается и вернется домой.

Леди Трелони неодобрительно вскинула бровь и с тяжелым вздохом женщины, несущей тяжелое бремя, растерзала ананас на мелкие кусочки.

Прошло время послеобеденных занятий, за ним время читать молитву и время легкого ужина, но юного Джона простыл и след. Даже в кладовой, куда он любил наведаться, все стояло нетронутым.

- Это уже переходит всякие границы, - закричал эсквайр и в сердцах стукнул книгой о стол. – Это просто невозможно! Я велю выпороть всех слуг!

- Но это ведь не поможет найти Джона, - заметила леди Трелони, с ледяным спокойствием вышивавшая узор на ткани для своей новой юбке. – Может, как приличный и воспитанный мальчик, он оставил вам записку?
Эсквайр фыркнул.

- Я не такой дурак, чтобы не проверить все места… - он не договорил, заметив краешек писчей бумаги, торчавшей из книги, которую он читал. Эсквайр смущенно крякнул и осторожно вытянул ее.

- Что там? – через положенный промежуток времени осведомилась жена.

- Вы были правы, - с неохотой признался эсквайр. – Он оставил записку. Точнее, не совсем он.

- Что вы имеете в виду?

- Его похитили пираты, - с отвращением сказал эсквайр. – Отвратительная и неграмотная писулька. Они хотят за него выкуп, если мы не желаем, чтоб он оказался в открытом море.

- Это ужасно, - леди Трелони даже прекратила работу. – Бедный Джон, ведь его тошнит в лодке! И он так мягкосердечен, что совсем не годится для пиратской работы. Разве вы можете представить его, хладнокровно отрезающего уши пленникам или же отрубающего пальцы ради перстней? – она осеклась, заметив неодобрительный взгляд мужа. – И, кроме того, это такой позор.

- Вы продолжаете читать эти ужасные мемуары? – с осуждением спросил эсквайр. – Вот откуда вся эта зараза в доме. Между прочим, он наш единственный сын и наследник. Странно, что вас волнует не это.

- Меня это очень волнует, - возразила леди Трелони. – Только такой бездушный тюфяк, как вы, мог упрекнуть меня в черствости. Сколько денег они хотят?

Сумма была равна половине месячного дохода их имения, и эсквайр, скрепя сердце, решил, что в этом году они обойдутся без нового выезда. Собрать нужную сумму не составило труда, но поместилась она только в два больших кожаных мешка.

- Отдайте им деньги, заберите мастера Джона и свяжите, если получится, - велел эсквайр слугам. – Это никуда не годится, если всякие проходимцы будут похищать сыновей знатных людей!


На следующий день слуги вернулись с Трелони-младшим, связанным, злым и недовольным. Ему исполнилось двенадцать лет, и для своего возраста он был крупным и сильным ребенком.

- Зачем вы его связали? – озадаченно спросил эсквайр. – Болваны! Я просил связать пиратов!

- Но, сэр, когда мы нашли вашего сына в указанном месте, он не желал ехать домой, - робко заметил один из слуг.

- Что за бред!

- Да, не желал, - с вызовом заявил сын, красный, как рак. – Я хочу вернуться назад! Заставьте их развязать меня!

- Я заставлю их выпороть вас, молодой человек! – рявкнул эсквайр. – Отнесите его в детскую и заприте там! И не давать ему ужина, пока не одумается!

Под протестующие крики Трелони-младшего вынесли из кабинета, словно бревно. Эсквайр трижды обошел кабинет, как тигр, запертый в клетке, а затем не выдержал и поднялся к сыну наверх. Он ожидал найти его раскаявшимся и заплаканным, но вместо этого увидел, что он сидит в ногах у леди Трелони и ест сливочный крем с тепличной клубникой из глубокого бокала.

- Эт-то еще что такое? – загремел эсквайр. – Переводить на этого сорванца клубнику и сливки?!

- Вы велели не давать ему ужина, - кротко возразила леди Трелони, - но ничего не говорили про клубнику со сливками. Кроме того, он раскаялся, правда, Джон? – она любовно, двумя пальцами поправила бант на кудрявых волосах сына. – Он пообещал, что не будет больше расстраивать свою бедную матушку так сильно.

- Вы его балуете! – прошипел эсквайр, и ему показалось, что даже его пышный парик встал дыбом от возмущения. – Я приказываю наказать его как следует!

- Я готов не ходить в церковь по воскресеньям, - быстро заметил Трелони-младший, облизав ложку, на случай если отец кинется отнимать лакомство.

- Вот уж нет! Вы, молодой человек, будете замаливать свои грехи каждый день!

Леди Трелони закатила глаза, но вслух ничего не сказала.


На третий день после своего бесславного возвращения домой Джон Трелони-младший снова исчез, на этот раз забрав лошадку, которую подарил ему отец.

- Он сказал, что вы разрешили ему проехаться вдоль реки, - оправдывался конюх, но это не спасло его от порки, как не спасло и трактирщика в деревне, который дал сыну хозяина сыра и вина, и пастуха, который рассказал ему дорогу. Эсквайр рвал и метал; он велел перетряхнуть все игрушки сына, и среди них нашел мемуары знаменитого пирата о его приключениях в Индийских морях с пометками сына.

- Ваша работа! – сказал он жене, потрясая перед ее лицом книгой. – Когда меня будут спрашивать «Как ваш сын стал пиратом?», я буду отвечать, что моя жена позволяла ему читать запрещенную литературу! Почему вы не могли дать ему «Ежегодный справочник посадки и сбора урожая»? Или хотя бы Лондонские протоколы суда, чтобы он знал, что делают с пиратами, когда их ловят и привозят назад!

- Ах, наш сын так любопытен, что, вероятно, сам нашел эту книгу, - хладнокровно обронила леди Трелони, но все-таки глубоко внутри она тоже была расстроена. – Где же нам теперь его искать?

- На полпути к Бристолю или где там принимают в эти ваши пираты, - буркнул эсквайр. – Ему двенадцать лет, у него есть только шпага, лошадь и ни капли здравого смысла, а до Бристоля не так-то близко! Я пошлю туда людей, чтобы забрали его раньше, чем до него доберутся пираты или другие проходимцы.

Примерно через сутки, когда эсквайр корпел над письмами, в открытое окно влетел камень, обернутый бумагой. Бумага оказалась запиской, такой же неграмотной, как и предыдущая: «Прастите сэр. Нам неловко вас беспокоить, но ваш сын снова у нас. Как жентльмены жентльмену мы не хотим брать больше, чем положено а паскольку не мы сейчас похищали его, то и просим немного – треть предыдусчей суммы после чего ваш сын будет дома (Если вы изволите быть так дабры, чтобы не атдавать нас под суд то мы привезем его сами, патаму что он очень страптив)»

- «Страптив», - с отвращением произнес эсквайр и пошел к жене, чтобы показать ей, до чего она довела сына, и рассказать, что они разорены, потому что у них не будет возможности поехать в этом году в Лондон.

На этот раз он занял деньги у викария, торговца шерстью и заезжего аристократа, который коротал время в трактире, накачиваясь местным пивом. Эсквайр взвесил плотный мешочек и тяжело вздохнул. Ему говорили, что наследник обойдется дорого, но он никак не подозревал, что такие траты начнутся так рано, до походов по кабакам, игр в карты и пагубного увлечения женщинами и искусством.


Нельзя сказать, чтобы сын опять был доволен возвращением домой, наоборот. Он был так зол, что на этот раз сам отказался от еды и любых разговоров. Трелони-младшего опять заперли, и теперь отец не собирался выпускать его неделю или две.

- Мое терпение лопнуло, - говорил он жене, разрубая ребром ладони невидимый узел. – Ему место во Франции вместе с вашим дядей!

- Боюсь, мой дядя уже скончался, - мирно отвечала леди Трелони. – Не кипятитесь так сильно.

- Не кипятиться? Я сделаю так, что он не сможет сидеть неделю, а потом целый год будет думать о своем поведении!
- Я уже говорила ему, что могло бы случиться так, что он бы погиб в первом бою.

- Он бы погиб раньше от морской болезни! И что он ответил?

- Что зато погиб бы героем, - страдальчески отозвалась леди Трелони.

- Да, это наша кровь, - горделиво сказал эсквайр, хотя никто из известных ему предков не пал на поле боя и, если совсем начистоту, то они напротив делали многое, чтобы туда вообще не попасть. – Я установлю ему строгий режим! Я приставлю к нему двух слуг с палками, чтобы они следили за каждым его шагом и били его, когда он будет плохо себя вести! Он у меня по струнке ходить будет.

- Это слишком жестоко. И неэкономно. Если вы хотите, чтобы слуги находились при нашем сыне неотлучно, то нам придется нанять четверых, чтобы сменяли друг друга, и не забудьте о том, что их надо отпускать на церковные праздники и по воскресеньям. Следовательно, вы должны будете договориться с восемью слугами, кормить их и заботиться, если они заболеют.

Эсквайр застонал, схватившись за голову.

- Вы умеете превратить самые лучшие намерения в нечто невообразимое! Хорошо! Я подумаю о том, как наказать его наиболее… - он защелкал пальцами, но не нашел нужного слова и неловко закончил: - Плодотворно.


Две недели с Трелони-младшего, такого же надутого и сердитого, как его отец, не спускали глаз. За ним следили с утра до вечера, куда бы он ни пошел, и он даже не мог справить нужду посреди ночи без того, чтобы на него не уставилась пара любопытных глаз. Однако, когда эсквайр чуть-чуть успокоился и начал надеяться, что дела наладились, сын снова сбежал из дома.

- Довольно! – закричал эсквайр, когда ему доложили о веревке из простынь, болтающейся из окна. – Я не буду больше его выручать! У меня нет столько денег, чтобы платить этим пиратам!

Он бушевал долго, пока не выдохся, и на всякий случай послал слуг в деревню, чтобы собрали у деревенских все припасы. Звонкие монеты у него уже кончились, и теперь оставалось уповать только на то, что его люди хорошо работали в этом году. Впрочем, эти приготовления оказались ненужными, поскольку через три дня у ворот своего дома эсквайр обнаружил своего сына, связанного и с кляпом во рту. Изрядно озадаченный (и крайне обрадованный) он привел его в дом, освободил от пут и усадил за стол. Леди Трелони велела принести сыну чистую одежду и хлопотала вокруг него, как наседка.

- Может, тебе отрезать большой палец? – ласково спросил эсквайр. – Тогда ты точно не пригодишься на флоте!

- Вы невыносимы! – воскликнула его жена. – Дай вам волю, вы бы устроили в поместье Колизей, где звери будут рвать людей на куски.

- Я передумал убегать в море, сэр, - кисло отозвался Трелони-младший. – Да, сэр, вам прислали письмо, сэр. Оно где-то у меня тут.

Он достал из-за пазухи затертую, потрепанную бумажку и протянул ее эсквайру, который засветился от счастья, поняв, что сын наконец-то взялся за ум. Даже буквы вкривь и вкось не омрачили его настроения.

«Любесный сэр, - начиналось оно, - нам крайне ниудобно вас опять беспокоить однако дело чризвычайной важности заставило опять взятся за пиро. Паложа руки на серце мы должны сказать, что мы долгое время были пиратами бес корабля и патому ваши деньги очень нам сгодились что бы купить хоть чтото, пака мы не захватим корабль палучше. Сейчас нам больше не нужно ничево паэтому мы пасчитали что ни будем брать третий выкуп за вашево сына и вернем его вам. Корабль мы купили маленький и там нет никаково места для еще одново члена экипажа. Мы будим рады если вы скажите каролю что мы пака паграбим только рыбаков. Как только захватим бальшой корабль направимся в Ат лантику. Вашево мальчика нужно много пароть прастите. Кончаю писать а то свеча. Ваш пакорный слуга премите и проч»

- Они – гнусные обманщики! – закричал Трелони-младший, когда эсквайр закончил читать письмо вслух. - Я думал, у них прекрасный корабль, как в книге, и впереди только приключения с драгоценностями и всяким таким, но они все свое время коротали на берегу, заставляли меня носить воду, собирать хворост и травить кипятком каких-то насекомых! Они ложились спать в восемь вечера, и мне нельзя было ни ругаться, ни играть в карты, ни стрелять из пистолета… - сын обиженно засопел. - Но я терпел, надеясь на будущее, пока не увидел тот «корабль», о котором они говорили. Ваша лодка для речных прогулок, сэр, и та больше их корабля! Нет, я категорически не хочу больше быть пиратом, сэр.

- Вот и славно, - с облегчением сказал эсквайр, переглянувшись с женой. – Но не думайте, что этой пламенной речью вы заслужили мое прощение. Вам придется многое переосмыслить и искупить свою вину, молодой человек. Никакой вкусной еды! Никаких развлечений на год! Вам это понятно?

- Я готов, - скромно и сурово ответил сын. На лице у него виднелись усы от варенья, которое перед ним поставила заботливая мать, и лакей вытер их платком. – Только ради всего святого, сэр, позвольте мне этим летом записаться в армию! Я понял, что ошибался, и мое истинное призвание – быть среди воинов.

Эсквайр Трелони беспомощно взглянул на свою жену, и он заметил, что у леди Трелони дрожит нижняя губа – то ли от смеха, то ли от ужаса. «Боже, этот мальчишка меня разорит, если начнет все сначала!» - подумал он, но не нашелся, что ответить, и лишь схватился за трость, чтобы выколотить из сына всю дурь.

Вопрос: Понравилось?

1. Да!		12	(100%)
Всего:		12

@темы: Джен, Роберт Льюис Стивенсон, Новогодний фест-календарь 2017-2018

---

[Nikki Lonely Timelord]

Название: Помотивное
Форма: сет аватаров
Канон: пейратские приключения
Пейринг/Персонажи: смутно угадываются, но есть вполне себе Джон Сильвер
Категория: джен
Количество: 12шт.
Размер и вес: 100x100px; ~22-60кб.
Рейтинг: PG-13

1	2	3	4
5	6	7	8
9	10	11	12

Вопрос: Понравилось?

1. Да!		14	(100%)
Всего:		14

@темы: Джен, Роберт Льюис Стивенсон, Новогодний фест-календарь 2017-2018

---

[Nikki Lonely Timelord]

А кто не в курсе (или кто забыл) — вчера свой день рождения праздновала замечательная  Nunziata. Так уж совпало, что мне удалось закончить работу, спустя год, наверное... Надеюсь, она на меня не в обиде)

Название: Fire and Flood
Форма: клип
Канон: Одиссея капитана Блада
Пейринг/Персонажи: Блад/Арабелла
Категория:джен, гет
Рейтинг: PG-13
Исходники: видео: х/ф "Одиссея капитана Блада", т/с "Хорнблауэр"; аудио: Vance Joy – Fire and the Flood
Размер: продолжительность - 02:04; вес - 150мб
Предупреждения: местами грязный звук, потому что ну вы знаете, какого качества фильм
Примечание: подарок для Нунциаты на ДР)

@темы: Рафаэль Сабатини, Джен, Гет, Фанвидео, Новогодний фест-календарь 2017-2018

---

[Quiterie]

Название: Пираты и их обычаи
Оригинал и автор: художник Dan Piraro. Оригинал - здесь. Разрешение на перевод и выкладку получено у автора.
Форма: комикс
Пейринг/Персонажи: пираты разные и Долговязый Джон Сильвер
Категория: джен
Жанр: юмор
Рейтинг: PG-13
Размещение: разрешено для любого некоммерческого использования с указанием автора.

*Всем известно, что любимый возглас пиратов "Аррр!" По удивительному совпадению, совершенно так же произносится и буква английского алфавита "R"

Вопрос: Понравилось?

1. Да!		26	(100%)
Всего:		26

@темы: Комиксы, Перевод, Новогодний фест-календарь 2017-2018

---

Объявление

[Quiterie]

Вначале хочется сказать спасибо тем участникам, которые уже принесли замечательные работы на календарь! Вы действительно смогли создать предновогоднее настроение, напомнить о любимых канонах и вызвать приятную ностальгию.
Поэтому в единственный день, когда никто не записался, мы решили, что не будем ограничиваться одной выкладкой и правилами очередности,..

...и это значит, что сегодня всякий может принести все, что захочет!

@темы: Новогодний фест-календарь 2017-2018

---

Намылились за сокровищами?

[WinterBell]

Название: Намылились за сокровищами?
Форма: хендмейд (мыло-скраб ручной работы)
Канон: "Остров сокровищ", Р.Л. Стивенсон
Пейринг/Персонажи: остров, "Испаньола"
Категория: джен
Количество: 3 фотографии
Рейтинг: G

Вопрос: Понравилось?

1. Да!		17	(100%)
Всего:		17

@темы: Джен, Роберт Льюис Стивенсон, Новогодний фест-календарь 2017-2018

---

[Nunziata]

Название: О, пощади!
Форма: клип
Канон: мультиканон
Пейринг/Персонажи: герои и героини приключенческих канонов
Категория: гет
Жанр: лирично-ироничный романс, юмор
Рейтинг: PG
Исходники:

много

видео: фильмы: "Пираты карибского моря", "Одиссея капитана Блада" серия фильмов об Анжелике (1964-66) "Анжелика" (2013), "Виват, гардемарины", "Хозяин морей", "Приключения королевского стрелка Шарпа", "Квентин Дорвард", "Легенда о доблестном рыцаре Айвенго", "Сердца трех", "Маска Зорро", "Казанова" (2005г), "Мумия", "Индиана Джонс" , "Бандитки", сериалы: "Библиотекарь", "Полдарк", "Чужестранка", "Министерство времени", "Борджия", "Тюдоры"; аудио - романс на стихи Дениса Давыдова в исполнении А. Хочинского
Продолжительность и вес: 2:06 мин.; 43,6 Мб

Вопрос: Понравилось?

1. Да!		15	(100%)
Всего:		15

@темы: Рафаэль Сабатини, Анн и Серж Голон, Гет, Вальтер Скотт, Фанвидео, Н.М. Соротокина, Бернард Корнуэлл, Экранизации, Новогодний фест-календарь 2017-2018