21.01.2014 в 16:10
Пишет Cyber-Akitsu:Когда закончился шторм
Название: "Когда закончился шторм"
Автор: DagonSt
Перводчик: Cyber-Akitsu
Персонажи: сэр Персиваль Блейкни, Арман Шовлен
Описание: После окончания "Триумфа Алого Первоцвета" у Перси осталось незаконченное дело во Франции.
Рейтинг: T
Жанр: приключения (в какой-то мере)
Размер: миди
Статус: окончен
Комментарии: Разрешение на перевод получено // Перевод некоторых французских слов и выражений дан в конце глав.
/// Уважаемый автор передает привет и наилучшие пожелания всем поклонникам "Алого Первоцвета"
Disclaimer: описанные персонажи принадлежат перу баронессы Орци, идея и ее воплощение - DagonSt, перевод – мне.
Оригинал находится здесь www.fanfiction.net/s/5208984/1/In-The-Wake-Of-T...
In the Wake of the Storm
I. And the Days Pass Unnumbered
I. И дням прошедшим нет числа
Буря, причинившая столько бед французскому народу, закончилась. Ужасный вихрь, чьим центром была Гревская площадь, изорвал себя в клочья в тот самый момент, когда неумолимое лезвие гильотины опустилось на шею "Неподкупного", того, кто когда-то правил Парижем и стоял у руля Революции, того, кто владел умами и повергал страну все глубже в пучины отчаяния. С его смертью все прекратилось, словно он, подобно валлийцу Глендауэру, призвал Революцию при помощи колдовства.
Сезон бурь закончился в этот Термидор, но когда небеса прояснились, в новом, удивительно чистом и спокойном воздухе, стали ясно видны руины прежнего режима, залитые кровью, которую требовал и получал Террор. Наступила пора созерцания и восстановления. Пришло время разгрести обломки и попытаться понять, что же произошло за годы хаоса, конец которым пришел этим летом. Для одних это было время все обдумать и просчитать - вырвавшись из объятий Революции, они должны были вручить свою судьбу тем, чьи решения были здравы, а руки чисты. Другие оплакивали погибших, невинных или виноватых, чьи жизни были отняты с излишней поспешностью. Но для большинства это было время избавления от страха или восторга, окончательно смытых снегом и развеянных ледяными зимними ветрами.
Но весной, когда снег тает, тела непогребенных деяний оказываются на поверхности, их нечем прикрыть и негде спрятать на голой земле. И так скелеты, оставленные Террором, и даже более старые, разбросанные еще монархией, вновь вышли на свет. И эти омерзительные останки оставались открытыми всем взглядам, пока страна претерпевала изменения, способные наконец-то упокоить их в прошлом. Есть призраки, изгнать которых совсем не просто.
II. Interlude: Dream of a Hero
II. Интерлюдия: Сон героя
Когда, заставив своего посетителя прождать довольно долгое время, он, наконец, открыл дверь, на пороге он увидел не Гастингса или Фоулкса и не одного из прочих не менее достойных джентльменов, которые нередко прибывали в Ричмонд в самое неожиданное время, но неизменно находили там прибежище. Тем не менее, сэр Перси решил не изменять своей знаменитой вежливости.
- А! Мой дорогой друг Шамбертен! Какое неожиданное удовольствие видеть вас.
- Шовлен, сэр Перси. Шовлен, - поправил его маленький француз без тени надежды или гнева, словно только по привычке.
- Ну конечно! Никак не могу запомнить эти треклятые иностранные фамилии, - улыбнулся Перси, пряча под маской своего обычного, граничащего с идиотизмом, благодушия ненависть, которую он испытывал к человеку, стоящему перед ним. - Рад вновь видеть вас, учитывая, что расстались мы при весьма неприятных обстоятельствах. - Он оставил француза связанным по рукам и ногам среди обломков Революции, которой он служил, в ожидании ареста и казни, которых он заслуживал. Но, конечно же, Шовлен позаботился о своей безопасности - ведь любое чудовище, подобное ему, в первую очередь думает о том, как сохранить свою шкуру.
- Боюсь, обстоятельства действительно были неблагоприятными, - ответил Шовлен с невеселой улыбкой, глядя вникуда. - Но, в конце концов, вы, как любой честный спортсмен, дали мне шанс. Вы - англичане - просто помешаны на спорте.
- Уверяю вас, Шамбертен, это куда более занятное увлечение, нежели ваша проклятая гильотина. Я даже почти собрался съездить в Париж и вывезти вас, но, увы, дела.
Шовлен рассеянно кивнул.
- Дела, конечно.
На некоторое время оба умолкли, но, наконец, француз произнес:
- Что с моей дочерью, Блейкни?
- О, вы никогда прежде не спрашивали о ней! Она вполне счастлива, уверяю вас, - образец невинности и благородства - почти невозможно было и подумать, что она произошла от этого мерзкого чудовища.
- Конечно. И я благодарен вам за это, сэр Перси, - но, говоря так, Шовлен отвернулся - быть обязанным своему злейшему врагу за жизнь и благополучие дочери все еще жестоко уязвляло его гордость, то немногое, что оставалось от нее после всех поражений, что нанес ему Алый Первоцвет. Но, возможно, дело было совсем не в этом - он слегка навалился на столик, словно ища опоры.
- Не беспокойтесь об этом, мой дорогой друг. Столь очаровательное дитя не должно было достаться вашей непостижимой "справедливости", даже если это было бы нужно, чтобы утвердить ваши идеалы, - Алый Первоцвет умолк на мгновение и тут же отпустил очередную колкость:
- Чертовски жаль, что вы пропустили свадьбу. Это было просто изумительно.
Шовлен вздернул голову.
- Свадьбу!
С минуту Перси слушал его неразборчивое бормотание, а потом от души рассмеялся.
- Ну конечно! Она вышла замуж за своего юного друга, вы помните его? Они хотели попросить вашего благословения, но вы должны признать, что для человека в вашем положении - довольно двусмысленном положении - получение письма из Англии от девушки, обвиненной в измене, могло закончиться плачевно. Милая девушка и помыслить не могла причинить вам вред...
Этот выпад достиг цели. Перси видел, как Шовлен сжал край столешницы, как побелели костяшки его пальцев. Француз дрожал всем телом...
Но удовлетворенная улыбка Перси превратилась в гримасу, когда эта дрожь передалась цветочной композиции, стоящей на столе. Маргерит нравилась эта ваза. Едва услышав звон разбитого стекла, по-прежнему нервный француз резко развернулся. Его взгляд остановился на осколках, но Перси не увидел в его глазах ни следа эмоций: ни удовольствия, ни сожаления, ни испуга, ни даже удивления. Лишь его пальцы, все также сжимающие столешницу, и его лицо стали белее роз, рассыпанных по ковру.
Перси разочарованно вздохнул, глядя на вазу.
- Друг мой, вы, часом, не больны? В это время года плавание по каналу может быть крайне неприятным. Да и погода стоит не по сезону влажная.
Непонятный холод, похоже, добрался-таки до Шовлена, если не до его тела, то до его разума точно - он казался подавленным, от ненависти и ярости, которые направляли его действия, не осталось и следа.
- Да, сейчас не по сезону холодно, - повторил Шовлен без тени иронии. - Но это пройдет. Я подхватил что-то в Консьержери, сэр Перси, что-то незначительное. Это пройдет, - бывший агент Республики наградил Перси едва заметной улыбкой бескровных губ.
- Ох, вы поселились в премерзком местечке! Вы, должно быть, замерзли... и чертовски устали? - Законы гостеприимства не позволяли Перси выставить француза за дверь, как бы он того ни хотел, но, по крайней мере, на ближайшее время он мог убрать этого негодяя с глаз долой, чтобы первым делом с утра отправить его в Лондон. И пусть там он наносит нежелательные визиты своим друзьям, если таковые у него остались.
- Нет... Нет, я неплохо отдохнул, je t'assure*, - он снова отвел взгляд. - Tu penses... Ты думаешь, что с Революцией покончено? Террор, как вы называете его, он не остановлен, сэр Перси. Толпа жаждет крови. La guillotine по-прежнему проливает ее. И ей плевать, если это кровь не аристократов. Но для Алого Первоцвета головы республиканцев почти ничего не значат? - акцент Шовлена, обычно почти незаметный, внезапно стал ужасным, казалось, что он с трудом подбирает слова.
Перси, полагая, что это к Шовлену возвращается его обычная раздражительность, рассмеялся.
- Ах, ну неужели вы думали, что я подведу вас, дорогой друг? Я пришел бы вам на помощь как раз вовремя, не появись вы у меня на пороге! Никогда не сомневайтесь во мне!
Но Шовлен никак не отреагировал на эти слова и лишь смотрел, не моргая, на тени за спиной хозяина дома.
- В этом нет откровения, сэр Перси, нет ни правды, ни справедливости, ни милосердия, - он покачнулся, но удержался на ногах, опершись на стол. - Ni le ciel ni l'enfer*...
- Шовлен, довольно, право слово!
- Будьте вы прокляты, вы и ваши английские игры...
Блейкни протянул к французу руку, если не поддержать его, то хотя бы убедиться в том, что его бывший враг реален. Но Шовлен отшатнулся от него, отступая все дальше в тень.
- Клянусь честью, Шамбертен, вы ведете себя чертовски странно, - нахмурился Перси. Было маловероятно, что у Шовлена оставалась хоть какая-то крупица власти, хоть какая-то возможность отомстить Алому Первоцвету за свое окончательное поражение. Разве только, теперь он уже не считал, что простое убийство ниже его достоинства.
- Tourmente*... безумие, изоляция... и смерть, сэр Перси. Нам с самого начала нужно было говорить "и" и никогда "или".
Казалось, что этими словами Шовлен подтвердил подозрения Перси, и тот в два шага преодолел расстояние, разделяющее его и маленького француза. Блейкни так и не снял маску легкомысленного щеголя, которая всегда выводила Шовлена из себя и могла и сейчас отвлечь его от его намерений.
- Прошу вас, друг мой, не сходите...
Но француз, предвосхищая его слова, разразился леденящим душу истерическим смехом. Казалось, он и не заметил, что ноги его подкосились, что он соскользнул по стене и скрылся в тени прямо на глазах сэра Персиваля Блейкни, глядящего на него с удивлением и жалостью. И внезапно у англичанина пропало всякое желание знать точно, призрак навестил его или же безумец.
*Уверяю тебя.
*Ни Бога, ни Дьявола...
*Буря
III. In Circles
III. По кругу
После этого происшествия едва прошло две недели, а Алый Первоцвет уже плыл во Францию. Его преследовало зловещее видение человека в черном, в чьем мучительном смехе слышались крики фурий, хранящих закон, в котором не было места милосердию.
Для себя сэр Перси решил, что если он и испытывал чувство вины из-за своего участия в событиях прошлого лета, то лишь потому, что думал о Флерет - бедная девочка со все возрастающей тревогой ждала новостей о любимом отце. А вот о том, что бывший агент Шовлен не переставал сниться ему, сэр Перси предпочел не думать.
Как и следовало ожидать, во Франции, погруженной в хаос очередного переворота, найти Шовлена оказалось сложнее, чем добиться аудиенции у него же в прежние времена. В этом конкретном случае милосердный Талиен (возможно, поддавшись уговорам своей жены) оказался не таким уж милосердным. Даже через несколько месяцев после того как Робеспьер поднялся на гильотину, а его сторонники были либо казнены, либо помилованы решением новых лидеров Франции, этот последний, далеко не самый значительный, его союзник оставался в Консьержери. Более того, по какому-то особому распоряжению или же допущению властей его имя ни разу не появилось в списках ни обвиняемых, ни приговоренных, ни даже просто заключенных. Бывший агент Шовлен, опозоренный и униженный, был забыт и заброшен. Или же намеренно предан забвению, если имя его было вычеркнуто отовсюду по злому умыслу, а не по недосмотру.
Две недели сэр Перси провел в бесплодных поисках на юге, полагая, что загнанный лис забился в нору на своей территории. Достаточно быстро он выяснил, что гражданина Армана никто не видел со времени исчезновения его дочери. Вскоре после него он появился в городе верхом, в состоянии крайнего бешенства. Он уволил служанку, работавшую на него долгие годы, и ее дочь и совершенно забросил свой замечательный дом. Но все это произошло больше года назад. Его служанка, мадам Луиза, жила сейчас со своей сестрой и во всем зависела от нее. Ее дочь Адель вскоре ушла из дома в надежде найти лучшую жизнь и исчезла где-то на просторах революционной Франции.
Решив, что в Дофине он уже выяснил все, что мог, и что продолжать поиски нужно в другом месте, Блейкни вернулся в Париж. Представившись нотариусом, он получил доступ к записям об имении де Шовленов. Он думал, что бывший агент мог укрыться в каким-нибудь родовом замке или же у кого-то из более удачливых родственников. Как оказалось, большая часть имения перешла от Шовлена-старшего к двоюродному или троюродному кузену в обход его собственного сына, чье имя было вычеркнуто из завещания из-за разногласий с родителями. Тем не менее, нынешнему маркизу отошел титул, получил он и довольно значительный годовой доход, что можно было объяснить карточными долгами, распущенным образом жизни или же мотовством. Подобное совершенно не вязалось с тем Шовленом, которого знал Перси, здравомыслящим и умеренным в своих желаниях почти до аскетизма. В 1792 году кузен лишился и имения, и головы.
Наконец, удача улыбнулась Перси. Ему повезло повстречать Рато - старого солдата, больного астмой, чью роль он так блестяще сыграл во время последнего приключения Алого Первоцвета. И этот человек, задыхаясь от кашля и щедро сдабривая свои слова ругательствами, рассказал ему, что он сам видел, как Шовлен был арестован и отправлен в Консьержери. Там же и сам Рато нашел работу - для человека, носящего клеймо каторжника, даже выжженное несправедливо, найти честный заработок в другом месте было почти невозможно. Теперь оставалось только проникнуть в тюрьму и своими глазами увидеть, что произошло с его врагом и насколько пророческими были его сны.
IV. Surveillance
IV. Наблюдение
В тюрьме к Шовлену частично вернулись достоинство и гордость, от которых он так охотно отказался во имя служения своей стране. Искренне преданный своим идеалам, он и в заключении не изображал из себя мученика; даже это крайнее унижение не изменило его убеждений. Его существование словно замерло: он не настолько любил жизнь, чтобы цепляться за нее, но и не желал бесцельно расставаться с ней. Он просто существовал, безмолвный, запертый на замок в тюремной камере.
Но нельзя сказать, что арест прошел для него бесследно: Шовлен и сам понимал, что он сломлен. Он был готов пожертвовать чем угодно, лишь бы схватить Алого Первоцвета, и сейчас он не стал бы просить за себя, не сказал бы ни слова в свою защиту, оправдывая себя лишь тем, что всегда служил Республике. Унижение, которое превратило многих дворян практически в животных, сделало этого якобинца аристократом, если не по взглядам на мир, то по отношению к нему. И было что-то новое, необычное в том взгляде, которым он смотрел на лозунг Революции, нацарапанный мелом на стене его камеры. Иногда, когда он находил глазами слова "Свобода, Равенство, Братство или Смерть" к обычному уважению и любви в его взгляде примешивалось что-то, что можно было назвать цинизмом и зачатками презрения.
Перси видел эти перемены во время своих тайных приходов в тюрьму. Чтобы не выдать себя, он до мельчайших деталей повторял действия Рато, кашлял и осыпал бесстрастного пленника оскорблениями. Казалось, что гордость не давала Шовлену ни отвечать на обвинения, бросаемые ему подобным человеком, ни даже смотреть на своего мучителя. Но если бы он решился на это, то он увидел бы оценивающий взгляд, которым его тюремщик мерил его. Увидел бы, как тот ловил малейшую его реакцию на оскорбления в его адрес, на проклятия на головы его бывших соратников, на насмешки над его утраченным авторитетом. Короче говоря, он увидел бы Алого Первоцвета, высматривающего малейший предлог оставить его во Франции, в когтях заслуженной им судьбы. Но, к собственному ужасу, не находящего его.
V. Stratagems
V. Военная хитрость
Решив, что пора поговорить с Шовленом лично, сэр Перси как следует напоил охранников, купив таким образом их дружбу и усыпив бдительность. Как бы ни нравились ему рискованные операции, он не хотел, чтобы француза казнили как английского шпиона, пока он сам еще не решил, стоит ли спасать его.
Когда он вошел в камеру, Шовлен гонял по тарелке недоеденный ужин и задумчиво смотрел на надпись на стене. Как обычно, он не обратил внимания на вошедшего. Перси закрыл дверь и, подойдя к французу, бесцеремонно положил руку ему на плечо.
- Даже вы должна признать, что это едва ли можно считать украшением, - тихо произнес старый солдат голосом английского дворянина.
- Сэр Перси, - ответ прозвучал так же тихо, только голос у Шовлена сорвался от гнева или же едва сдерживаемого удивления. - Вы просто не могли остаться в стороне, - он с раздражением стряхнул руку англичанина со своего плеча и повернулся к нему лицом. - Когда вы закончите смаковать свою победу, вы вольны уйти.
- Как, и вы не боитесь упустить шанс поймать Алого Первоцвета?! - Перси беззаботно привалился к сырой стене. - Бог мой, как изменились времена!
- Я выдал бы вас сию же секунду, если бы точно знал, что вы отправитесь прямиком на гильотину, - одно присутствие англичанина вновь разожгло угасшую было ненависть Шовлена.
Перси ухмыльнулся.
- Вы так часто кричали о моей поимке, что я удивлюсь, если хоть кто-то поверит вам. Но не переживайте, дорогой мой Шамбертен, разве я не говорил, что вернусь за вами?
- Тогда примите мои искренние извинения, если эта обстановка мало подходит для встречи гостей.
- Бог мой, если это вы называете обстановкой, то у вас либо совсем нет вкуса, либо ваши представления о гостеприимстве еще хуже, чем мне казалось.
- Такова воля Республики, - резко бросил ему француз.
Блейкни осекся. Нет, таким образом он ничего не добьется. Строить из себя дурака значило лишь злить Шовлена, и этого было недостаточно, чтобы вытащить его из этой дыры. В том, чтобы просто выкрасть его из тюрьмы, не было вызова. Это было бы то же самое, что и уводить аристократов из-под носа Революционного Террора. Он же хотел убедить одного из самых яростных его приверженцев захотеть покинуть Францию. Он выпрямился, подошел к окну, обвел взглядом тюремный двор и повернулся к французу уже с другим выражением лица.
- Вы что же, так хотите остаться здесь? Скажите мне, Шовлен, который из идеалов этой Республики так дорог вам? Egalité? Fraternité? Кому угодно, но только не вам. Вы лишь смеялись над дикарями, устраивавшими резню. Вы несете бремя общей с ними вины, но разве хоть на миг вы желали быть им братом? Liberté? Но для кого? Для тех немногих, совсем немногих, кого вы считаете равными себе - в равной степени преданными Революции? Или же вас привлекает la Mort, гражданин? Смерть им всем - аристократам и оборванцам, предателям и патриотам, пусть они все захлебнутся в одном и том же море крови! Боже мой, это единственный из идеалов вашей Республики, которому вы действительно служили, дорогой маркиз.
Увидев, как Шовлен вздрогнул при упоминании его титула, что он не смирился и молчит лишь потому, что решает, как лучше ответить, Перси подавил улыбку и закончил уже примирительным тоном:
- Ни свобода, ни равенство, ни братство никогда не входили в число ваших идеалов, Арман. А смерть... Сейчас обрушить ее вы можете только на свою голову. Так оставьте свое прошлое в покое, пойдемте со мной, я доставлю вас домой в целости и сохранности.
- Блейкни, вы несете полную чепуху, даже если не притворяетесь идиотом, - прошипел Шовлен, загнанный, как надеялся Перси, в ловушку, из которой не было выхода.
- Даже если так, - продолжил Перси, не моргнув глазом, утверждая свое преимущество в их споре, - чему послужит ваша смерть? Разве она изменит что-то, чего не изменили казни Дантона и Робеспьера? Живым вы своей Республике были бы полезнее, если ей вообще нужны ваши услуги. А это, - добавил он с нажимом, - маловероятно.
- А вы бы хотели, чтобы я обесчестил себя и ее, сбежав, как предатель? Нет, спасибо.
- Вы забываете, что у вас есть долг не только перед вашей страной. Флерет...
- Я полагаю, что ее муж в состоянии позаботиться о ней.
- Но она любит вас.
- И уже привыкла к моему отсутствию.
- Нет. В отличие от вашей страны она не забыла вас. Но и Республика может вспомнить, и это будет означать вашу смерть. Но вы и так знаете своих врагов лучше меня.
- И здесь я ровно настолько в безопасности, насколько хочу быть. Прощайте, сэр Перси, - Шовлен поднялся. По тому, как он двигался, как говорил сквозь зубы, можно было понять, что он того и гляди выйдет из себя.
Блейкни вздохнул.
- Прощайте, месье Шовлен. Au revoir, - и он отвесил поклон, который совершенно не вязался с образом Рато.
Шовлен наградил его злобным взглядом, и хотя в его глазах горела ненависть, он так и не повысил голоса.
- Возвращайтесь домой, сэр Перси. Возвращайтесь домой, в свое английское поместье, и займитесь спортом. Оставьте меня в покое.
Блейкни ушел, мрачно размышляя о том, что ему могут понадобиться месяцы, чтобы уговорить безумца, если это вообще окажется возможным. Не менее мрачно он думал о том, чем он сможет оправдать свои действия перед Маргерит.
VI. A Flower and a Song
VI. Цветок и песня
Неделю он держался на расстоянии, надеясь, что время и монотонность тюремной жизни повлияют на Шовлена больше, чем его постоянное присутствие.
- Ваша дочь написала вам, - начал он разговор при следующей встрече.
- На этой неделе? - усмехнулся Шовлен, ничуть не удивленный приходом англичанина.
- До моего отъезда, конечно, - Перси передал французу письмо.
Шовлен небрежно взял его, так, словно получал письма каждый день.
- Она, конечно же, приглашает меня погостить у нее. Она знает о моем положении ровно столько же, сколько знает о политике. То есть ничего. Не правда ли, сэр Перси?
- Я и помыслить не могу о том, чтобы бедная девочка страдала из-за вас, - уверил его баронет. - Эм... Пока вы не начали читать. Могу я задать вам один вопрос о вашей дочери?
Шовлен отложил письмо, пытаясь скрыть свое нетерпение прочесть его. Несмотря на то, что к окружающему он был безразличен, он ждал новостей от единственного дорогого ему существа.
- Должен признаться, что среди ваших родных я ожидал встретить кого угодно, но только не такую девушку, как она. По крайней мере, среди тех родных, от которых вы не отказались. Вы растили ее один?
- Да, - выдавил Шовлен, и Перси вспомнил, что, судя по всему, что он слышал, француз любил свою жену, пока она была жива, а после ее смерти больше никогда не женился.
- Так почему же тогда вы вырастили ее противно тем принципам, которыми вы, по вашем же словам, всегда руководствовались?
- Вы вновь говорите ерунду, Блейкни.
- Да хватит уже! Она очаровательна, наивна, совсем ничего не знает о вашей Революции, да она даже истинная христианка! Вы зашли настолько далеко, что скрывали свое положение, чтобы поселиться в деревне, где никто не знал ни о вашей должности, ни о вашем богатстве. Вы сказали вашей дочери, что ее мать звали Марсельезой, и все же назвали ее саму именем цветка, который был символом королевского дома, об уничтожении которого вы мечтали. Вы вырастили ее дворянкой! Как вы объясните все это?
- Я не стану оправдываться перед вами. Только не перед вами. У вас нет права требовать у меня объяснений.
- Нет права подвергать сомнению ваши убеждения? Задаваться вопросом, насколько они дороги вам? Лучше уж я спрошу вас об этом, Шовлен, а не прокурор. Вы помните, что ваша собственная дочь была приговорена к казни - вами же - по обвинению в государственной измене, только из-за того, чему вы ее научили?
Для француза самые свежие воспоминания оказались самыми болезненными.
- Довольно!
- Вы воспитали ее аристократкой. С вашей точки зрения, она - дворянка, по происхождению и по воспитанию. И вы притворялись ничуть не меньше, чем я. Вам так проще было оправдать себя в собственных глазах?
- Блейкни.
- Насколько вообще вы верили в эту Революцию, Шовлен? Что было вам ближе: идеология Террора или те принципы, по которым вы воспитывали вашу дочь? Как долго вы потакали своему академическому интересу к политике, обустраивая свой дом и хозяйство в тех же традициях, в которых сами родились и выросли?
- Убирайтесь, иначе я позову охрану.
- Вы знаете, что никто не придет. Подумайте над моими словами, Шовлен. Обещайте мне, - он встряхнул Шовлена так, что у того лязгнули зубы.
Бывший шпион прошипел:
- Хорошо... Даю вам слово чести, Блейкни. Слово дворянина, если хотите. Чего бы оно ни стоило.
- Думаю, что оно стоит больше, чем вы сами готовы признать. Прощайте.
VII. What Remains
VII. То, что осталось
И хотя Перси сомневался, что даже сейчас Шовлен сможет отличить его от Рато, он проводил свое время подальше от тюрьмы, пока француз обдумывал его слова, или, скорее, - учитывая его положение - изнывал в борьбе со своими мыслями. Три дня спустя Рато сообщил ему, не без удовольствия, что Шовлен мало ел, плохо спал и не произнес ни слова.
И поэтому в ночь на четвертый день Перси вновь пришел в камеру к Шовлену. На этот раз он был одет в униформу национального гвардейца, которая не так сильно оскорбляла его чувство прекрасного, как лохмотья Рато, и должна была быть более полезной при осуществлении его планов.
Он нашел Шовлена таким, каким его описывал Рато. И хотя тот обернулся, услышав, что Перси вошел в камеру, некоторое время он больше никак не давал понять, что заметил англичанина. Перси поздравил себя с тем, что догадался дать французу некоторое время для размышлений. И сейчас он терпеливо ждал, пока Шовлен обратит на него внимание.
Через некоторое время Шовлен признал, что так или иначе Перси получит свой ответ, и кивнул ему, словно принимая поражение:
- Блейкни.
- Так что же, - сказал тот, - вы идете?
Шовлен не ответил. Он обратил измученный взгляд на девиз своей Республики: "Liberté, Egalité, Fraternité ou la Mort", различимый даже в темноте.
- Вы ошибаетесь, сэр Перси. Я всегда верил в справедливость Революции.
- Когда играли на публику, возможно. Только не в личной жизни. Но сейчас у вас остается только она. Если только вы готовы выбрать ее.
- Похоже на то, - но казалось, что Шовлен был не расположен ни обсуждать этот вопрос, ни действовать, опираясь на осознание выбора, стоящего перед ним.
Перси ждал так долго, как только мог, но ночь подходила к концу, и ему нужно было уходить, так или иначе. Он протянул руку, не решаясь говорить, понимая, что его слова в равной степени могут как побудить Шовлена остаться, так и убедить его бежать.
И Шовлен, проклиная себя, как последнего из предателей, пожал поданную ему руку.
Окончание в комментариях
URL записиНазвание: "Когда закончился шторм"
Автор: DagonSt
Перводчик: Cyber-Akitsu
Персонажи: сэр Персиваль Блейкни, Арман Шовлен
Описание: После окончания "Триумфа Алого Первоцвета" у Перси осталось незаконченное дело во Франции.
Рейтинг: T
Жанр: приключения (в какой-то мере)
Размер: миди
Статус: окончен
Комментарии: Разрешение на перевод получено // Перевод некоторых французских слов и выражений дан в конце глав.
/// Уважаемый автор передает привет и наилучшие пожелания всем поклонникам "Алого Первоцвета"
Disclaimer: описанные персонажи принадлежат перу баронессы Орци, идея и ее воплощение - DagonSt, перевод – мне.
Оригинал находится здесь www.fanfiction.net/s/5208984/1/In-The-Wake-Of-T...
In the Wake of the Storm
I. And the Days Pass Unnumbered
I. И дням прошедшим нет числа
Буря, причинившая столько бед французскому народу, закончилась. Ужасный вихрь, чьим центром была Гревская площадь, изорвал себя в клочья в тот самый момент, когда неумолимое лезвие гильотины опустилось на шею "Неподкупного", того, кто когда-то правил Парижем и стоял у руля Революции, того, кто владел умами и повергал страну все глубже в пучины отчаяния. С его смертью все прекратилось, словно он, подобно валлийцу Глендауэру, призвал Революцию при помощи колдовства.
Сезон бурь закончился в этот Термидор, но когда небеса прояснились, в новом, удивительно чистом и спокойном воздухе, стали ясно видны руины прежнего режима, залитые кровью, которую требовал и получал Террор. Наступила пора созерцания и восстановления. Пришло время разгрести обломки и попытаться понять, что же произошло за годы хаоса, конец которым пришел этим летом. Для одних это было время все обдумать и просчитать - вырвавшись из объятий Революции, они должны были вручить свою судьбу тем, чьи решения были здравы, а руки чисты. Другие оплакивали погибших, невинных или виноватых, чьи жизни были отняты с излишней поспешностью. Но для большинства это было время избавления от страха или восторга, окончательно смытых снегом и развеянных ледяными зимними ветрами.
Но весной, когда снег тает, тела непогребенных деяний оказываются на поверхности, их нечем прикрыть и негде спрятать на голой земле. И так скелеты, оставленные Террором, и даже более старые, разбросанные еще монархией, вновь вышли на свет. И эти омерзительные останки оставались открытыми всем взглядам, пока страна претерпевала изменения, способные наконец-то упокоить их в прошлом. Есть призраки, изгнать которых совсем не просто.
II. Interlude: Dream of a Hero
II. Интерлюдия: Сон героя
Когда, заставив своего посетителя прождать довольно долгое время, он, наконец, открыл дверь, на пороге он увидел не Гастингса или Фоулкса и не одного из прочих не менее достойных джентльменов, которые нередко прибывали в Ричмонд в самое неожиданное время, но неизменно находили там прибежище. Тем не менее, сэр Перси решил не изменять своей знаменитой вежливости.
- А! Мой дорогой друг Шамбертен! Какое неожиданное удовольствие видеть вас.
- Шовлен, сэр Перси. Шовлен, - поправил его маленький француз без тени надежды или гнева, словно только по привычке.
- Ну конечно! Никак не могу запомнить эти треклятые иностранные фамилии, - улыбнулся Перси, пряча под маской своего обычного, граничащего с идиотизмом, благодушия ненависть, которую он испытывал к человеку, стоящему перед ним. - Рад вновь видеть вас, учитывая, что расстались мы при весьма неприятных обстоятельствах. - Он оставил француза связанным по рукам и ногам среди обломков Революции, которой он служил, в ожидании ареста и казни, которых он заслуживал. Но, конечно же, Шовлен позаботился о своей безопасности - ведь любое чудовище, подобное ему, в первую очередь думает о том, как сохранить свою шкуру.
- Боюсь, обстоятельства действительно были неблагоприятными, - ответил Шовлен с невеселой улыбкой, глядя вникуда. - Но, в конце концов, вы, как любой честный спортсмен, дали мне шанс. Вы - англичане - просто помешаны на спорте.
- Уверяю вас, Шамбертен, это куда более занятное увлечение, нежели ваша проклятая гильотина. Я даже почти собрался съездить в Париж и вывезти вас, но, увы, дела.
Шовлен рассеянно кивнул.
- Дела, конечно.
На некоторое время оба умолкли, но, наконец, француз произнес:
- Что с моей дочерью, Блейкни?
- О, вы никогда прежде не спрашивали о ней! Она вполне счастлива, уверяю вас, - образец невинности и благородства - почти невозможно было и подумать, что она произошла от этого мерзкого чудовища.
- Конечно. И я благодарен вам за это, сэр Перси, - но, говоря так, Шовлен отвернулся - быть обязанным своему злейшему врагу за жизнь и благополучие дочери все еще жестоко уязвляло его гордость, то немногое, что оставалось от нее после всех поражений, что нанес ему Алый Первоцвет. Но, возможно, дело было совсем не в этом - он слегка навалился на столик, словно ища опоры.
- Не беспокойтесь об этом, мой дорогой друг. Столь очаровательное дитя не должно было достаться вашей непостижимой "справедливости", даже если это было бы нужно, чтобы утвердить ваши идеалы, - Алый Первоцвет умолк на мгновение и тут же отпустил очередную колкость:
- Чертовски жаль, что вы пропустили свадьбу. Это было просто изумительно.
Шовлен вздернул голову.
- Свадьбу!
С минуту Перси слушал его неразборчивое бормотание, а потом от души рассмеялся.
- Ну конечно! Она вышла замуж за своего юного друга, вы помните его? Они хотели попросить вашего благословения, но вы должны признать, что для человека в вашем положении - довольно двусмысленном положении - получение письма из Англии от девушки, обвиненной в измене, могло закончиться плачевно. Милая девушка и помыслить не могла причинить вам вред...
Этот выпад достиг цели. Перси видел, как Шовлен сжал край столешницы, как побелели костяшки его пальцев. Француз дрожал всем телом...
Но удовлетворенная улыбка Перси превратилась в гримасу, когда эта дрожь передалась цветочной композиции, стоящей на столе. Маргерит нравилась эта ваза. Едва услышав звон разбитого стекла, по-прежнему нервный француз резко развернулся. Его взгляд остановился на осколках, но Перси не увидел в его глазах ни следа эмоций: ни удовольствия, ни сожаления, ни испуга, ни даже удивления. Лишь его пальцы, все также сжимающие столешницу, и его лицо стали белее роз, рассыпанных по ковру.
Перси разочарованно вздохнул, глядя на вазу.
- Друг мой, вы, часом, не больны? В это время года плавание по каналу может быть крайне неприятным. Да и погода стоит не по сезону влажная.
Непонятный холод, похоже, добрался-таки до Шовлена, если не до его тела, то до его разума точно - он казался подавленным, от ненависти и ярости, которые направляли его действия, не осталось и следа.
- Да, сейчас не по сезону холодно, - повторил Шовлен без тени иронии. - Но это пройдет. Я подхватил что-то в Консьержери, сэр Перси, что-то незначительное. Это пройдет, - бывший агент Республики наградил Перси едва заметной улыбкой бескровных губ.
- Ох, вы поселились в премерзком местечке! Вы, должно быть, замерзли... и чертовски устали? - Законы гостеприимства не позволяли Перси выставить француза за дверь, как бы он того ни хотел, но, по крайней мере, на ближайшее время он мог убрать этого негодяя с глаз долой, чтобы первым делом с утра отправить его в Лондон. И пусть там он наносит нежелательные визиты своим друзьям, если таковые у него остались.
- Нет... Нет, я неплохо отдохнул, je t'assure*, - он снова отвел взгляд. - Tu penses... Ты думаешь, что с Революцией покончено? Террор, как вы называете его, он не остановлен, сэр Перси. Толпа жаждет крови. La guillotine по-прежнему проливает ее. И ей плевать, если это кровь не аристократов. Но для Алого Первоцвета головы республиканцев почти ничего не значат? - акцент Шовлена, обычно почти незаметный, внезапно стал ужасным, казалось, что он с трудом подбирает слова.
Перси, полагая, что это к Шовлену возвращается его обычная раздражительность, рассмеялся.
- Ах, ну неужели вы думали, что я подведу вас, дорогой друг? Я пришел бы вам на помощь как раз вовремя, не появись вы у меня на пороге! Никогда не сомневайтесь во мне!
Но Шовлен никак не отреагировал на эти слова и лишь смотрел, не моргая, на тени за спиной хозяина дома.
- В этом нет откровения, сэр Перси, нет ни правды, ни справедливости, ни милосердия, - он покачнулся, но удержался на ногах, опершись на стол. - Ni le ciel ni l'enfer*...
- Шовлен, довольно, право слово!
- Будьте вы прокляты, вы и ваши английские игры...
Блейкни протянул к французу руку, если не поддержать его, то хотя бы убедиться в том, что его бывший враг реален. Но Шовлен отшатнулся от него, отступая все дальше в тень.
- Клянусь честью, Шамбертен, вы ведете себя чертовски странно, - нахмурился Перси. Было маловероятно, что у Шовлена оставалась хоть какая-то крупица власти, хоть какая-то возможность отомстить Алому Первоцвету за свое окончательное поражение. Разве только, теперь он уже не считал, что простое убийство ниже его достоинства.
- Tourmente*... безумие, изоляция... и смерть, сэр Перси. Нам с самого начала нужно было говорить "и" и никогда "или".
Казалось, что этими словами Шовлен подтвердил подозрения Перси, и тот в два шага преодолел расстояние, разделяющее его и маленького француза. Блейкни так и не снял маску легкомысленного щеголя, которая всегда выводила Шовлена из себя и могла и сейчас отвлечь его от его намерений.
- Прошу вас, друг мой, не сходите...
Но француз, предвосхищая его слова, разразился леденящим душу истерическим смехом. Казалось, он и не заметил, что ноги его подкосились, что он соскользнул по стене и скрылся в тени прямо на глазах сэра Персиваля Блейкни, глядящего на него с удивлением и жалостью. И внезапно у англичанина пропало всякое желание знать точно, призрак навестил его или же безумец.
*Уверяю тебя.
*Ни Бога, ни Дьявола...
*Буря
III. In Circles
III. По кругу
После этого происшествия едва прошло две недели, а Алый Первоцвет уже плыл во Францию. Его преследовало зловещее видение человека в черном, в чьем мучительном смехе слышались крики фурий, хранящих закон, в котором не было места милосердию.
Для себя сэр Перси решил, что если он и испытывал чувство вины из-за своего участия в событиях прошлого лета, то лишь потому, что думал о Флерет - бедная девочка со все возрастающей тревогой ждала новостей о любимом отце. А вот о том, что бывший агент Шовлен не переставал сниться ему, сэр Перси предпочел не думать.
Как и следовало ожидать, во Франции, погруженной в хаос очередного переворота, найти Шовлена оказалось сложнее, чем добиться аудиенции у него же в прежние времена. В этом конкретном случае милосердный Талиен (возможно, поддавшись уговорам своей жены) оказался не таким уж милосердным. Даже через несколько месяцев после того как Робеспьер поднялся на гильотину, а его сторонники были либо казнены, либо помилованы решением новых лидеров Франции, этот последний, далеко не самый значительный, его союзник оставался в Консьержери. Более того, по какому-то особому распоряжению или же допущению властей его имя ни разу не появилось в списках ни обвиняемых, ни приговоренных, ни даже просто заключенных. Бывший агент Шовлен, опозоренный и униженный, был забыт и заброшен. Или же намеренно предан забвению, если имя его было вычеркнуто отовсюду по злому умыслу, а не по недосмотру.
Две недели сэр Перси провел в бесплодных поисках на юге, полагая, что загнанный лис забился в нору на своей территории. Достаточно быстро он выяснил, что гражданина Армана никто не видел со времени исчезновения его дочери. Вскоре после него он появился в городе верхом, в состоянии крайнего бешенства. Он уволил служанку, работавшую на него долгие годы, и ее дочь и совершенно забросил свой замечательный дом. Но все это произошло больше года назад. Его служанка, мадам Луиза, жила сейчас со своей сестрой и во всем зависела от нее. Ее дочь Адель вскоре ушла из дома в надежде найти лучшую жизнь и исчезла где-то на просторах революционной Франции.
Решив, что в Дофине он уже выяснил все, что мог, и что продолжать поиски нужно в другом месте, Блейкни вернулся в Париж. Представившись нотариусом, он получил доступ к записям об имении де Шовленов. Он думал, что бывший агент мог укрыться в каким-нибудь родовом замке или же у кого-то из более удачливых родственников. Как оказалось, большая часть имения перешла от Шовлена-старшего к двоюродному или троюродному кузену в обход его собственного сына, чье имя было вычеркнуто из завещания из-за разногласий с родителями. Тем не менее, нынешнему маркизу отошел титул, получил он и довольно значительный годовой доход, что можно было объяснить карточными долгами, распущенным образом жизни или же мотовством. Подобное совершенно не вязалось с тем Шовленом, которого знал Перси, здравомыслящим и умеренным в своих желаниях почти до аскетизма. В 1792 году кузен лишился и имения, и головы.
Наконец, удача улыбнулась Перси. Ему повезло повстречать Рато - старого солдата, больного астмой, чью роль он так блестяще сыграл во время последнего приключения Алого Первоцвета. И этот человек, задыхаясь от кашля и щедро сдабривая свои слова ругательствами, рассказал ему, что он сам видел, как Шовлен был арестован и отправлен в Консьержери. Там же и сам Рато нашел работу - для человека, носящего клеймо каторжника, даже выжженное несправедливо, найти честный заработок в другом месте было почти невозможно. Теперь оставалось только проникнуть в тюрьму и своими глазами увидеть, что произошло с его врагом и насколько пророческими были его сны.
IV. Surveillance
IV. Наблюдение
В тюрьме к Шовлену частично вернулись достоинство и гордость, от которых он так охотно отказался во имя служения своей стране. Искренне преданный своим идеалам, он и в заключении не изображал из себя мученика; даже это крайнее унижение не изменило его убеждений. Его существование словно замерло: он не настолько любил жизнь, чтобы цепляться за нее, но и не желал бесцельно расставаться с ней. Он просто существовал, безмолвный, запертый на замок в тюремной камере.
Но нельзя сказать, что арест прошел для него бесследно: Шовлен и сам понимал, что он сломлен. Он был готов пожертвовать чем угодно, лишь бы схватить Алого Первоцвета, и сейчас он не стал бы просить за себя, не сказал бы ни слова в свою защиту, оправдывая себя лишь тем, что всегда служил Республике. Унижение, которое превратило многих дворян практически в животных, сделало этого якобинца аристократом, если не по взглядам на мир, то по отношению к нему. И было что-то новое, необычное в том взгляде, которым он смотрел на лозунг Революции, нацарапанный мелом на стене его камеры. Иногда, когда он находил глазами слова "Свобода, Равенство, Братство или Смерть" к обычному уважению и любви в его взгляде примешивалось что-то, что можно было назвать цинизмом и зачатками презрения.
Перси видел эти перемены во время своих тайных приходов в тюрьму. Чтобы не выдать себя, он до мельчайших деталей повторял действия Рато, кашлял и осыпал бесстрастного пленника оскорблениями. Казалось, что гордость не давала Шовлену ни отвечать на обвинения, бросаемые ему подобным человеком, ни даже смотреть на своего мучителя. Но если бы он решился на это, то он увидел бы оценивающий взгляд, которым его тюремщик мерил его. Увидел бы, как тот ловил малейшую его реакцию на оскорбления в его адрес, на проклятия на головы его бывших соратников, на насмешки над его утраченным авторитетом. Короче говоря, он увидел бы Алого Первоцвета, высматривающего малейший предлог оставить его во Франции, в когтях заслуженной им судьбы. Но, к собственному ужасу, не находящего его.
V. Stratagems
V. Военная хитрость
Решив, что пора поговорить с Шовленом лично, сэр Перси как следует напоил охранников, купив таким образом их дружбу и усыпив бдительность. Как бы ни нравились ему рискованные операции, он не хотел, чтобы француза казнили как английского шпиона, пока он сам еще не решил, стоит ли спасать его.
Когда он вошел в камеру, Шовлен гонял по тарелке недоеденный ужин и задумчиво смотрел на надпись на стене. Как обычно, он не обратил внимания на вошедшего. Перси закрыл дверь и, подойдя к французу, бесцеремонно положил руку ему на плечо.
- Даже вы должна признать, что это едва ли можно считать украшением, - тихо произнес старый солдат голосом английского дворянина.
- Сэр Перси, - ответ прозвучал так же тихо, только голос у Шовлена сорвался от гнева или же едва сдерживаемого удивления. - Вы просто не могли остаться в стороне, - он с раздражением стряхнул руку англичанина со своего плеча и повернулся к нему лицом. - Когда вы закончите смаковать свою победу, вы вольны уйти.
- Как, и вы не боитесь упустить шанс поймать Алого Первоцвета?! - Перси беззаботно привалился к сырой стене. - Бог мой, как изменились времена!
- Я выдал бы вас сию же секунду, если бы точно знал, что вы отправитесь прямиком на гильотину, - одно присутствие англичанина вновь разожгло угасшую было ненависть Шовлена.
Перси ухмыльнулся.
- Вы так часто кричали о моей поимке, что я удивлюсь, если хоть кто-то поверит вам. Но не переживайте, дорогой мой Шамбертен, разве я не говорил, что вернусь за вами?
- Тогда примите мои искренние извинения, если эта обстановка мало подходит для встречи гостей.
- Бог мой, если это вы называете обстановкой, то у вас либо совсем нет вкуса, либо ваши представления о гостеприимстве еще хуже, чем мне казалось.
- Такова воля Республики, - резко бросил ему француз.
Блейкни осекся. Нет, таким образом он ничего не добьется. Строить из себя дурака значило лишь злить Шовлена, и этого было недостаточно, чтобы вытащить его из этой дыры. В том, чтобы просто выкрасть его из тюрьмы, не было вызова. Это было бы то же самое, что и уводить аристократов из-под носа Революционного Террора. Он же хотел убедить одного из самых яростных его приверженцев захотеть покинуть Францию. Он выпрямился, подошел к окну, обвел взглядом тюремный двор и повернулся к французу уже с другим выражением лица.
- Вы что же, так хотите остаться здесь? Скажите мне, Шовлен, который из идеалов этой Республики так дорог вам? Egalité? Fraternité? Кому угодно, но только не вам. Вы лишь смеялись над дикарями, устраивавшими резню. Вы несете бремя общей с ними вины, но разве хоть на миг вы желали быть им братом? Liberté? Но для кого? Для тех немногих, совсем немногих, кого вы считаете равными себе - в равной степени преданными Революции? Или же вас привлекает la Mort, гражданин? Смерть им всем - аристократам и оборванцам, предателям и патриотам, пусть они все захлебнутся в одном и том же море крови! Боже мой, это единственный из идеалов вашей Республики, которому вы действительно служили, дорогой маркиз.
Увидев, как Шовлен вздрогнул при упоминании его титула, что он не смирился и молчит лишь потому, что решает, как лучше ответить, Перси подавил улыбку и закончил уже примирительным тоном:
- Ни свобода, ни равенство, ни братство никогда не входили в число ваших идеалов, Арман. А смерть... Сейчас обрушить ее вы можете только на свою голову. Так оставьте свое прошлое в покое, пойдемте со мной, я доставлю вас домой в целости и сохранности.
- Блейкни, вы несете полную чепуху, даже если не притворяетесь идиотом, - прошипел Шовлен, загнанный, как надеялся Перси, в ловушку, из которой не было выхода.
- Даже если так, - продолжил Перси, не моргнув глазом, утверждая свое преимущество в их споре, - чему послужит ваша смерть? Разве она изменит что-то, чего не изменили казни Дантона и Робеспьера? Живым вы своей Республике были бы полезнее, если ей вообще нужны ваши услуги. А это, - добавил он с нажимом, - маловероятно.
- А вы бы хотели, чтобы я обесчестил себя и ее, сбежав, как предатель? Нет, спасибо.
- Вы забываете, что у вас есть долг не только перед вашей страной. Флерет...
- Я полагаю, что ее муж в состоянии позаботиться о ней.
- Но она любит вас.
- И уже привыкла к моему отсутствию.
- Нет. В отличие от вашей страны она не забыла вас. Но и Республика может вспомнить, и это будет означать вашу смерть. Но вы и так знаете своих врагов лучше меня.
- И здесь я ровно настолько в безопасности, насколько хочу быть. Прощайте, сэр Перси, - Шовлен поднялся. По тому, как он двигался, как говорил сквозь зубы, можно было понять, что он того и гляди выйдет из себя.
Блейкни вздохнул.
- Прощайте, месье Шовлен. Au revoir, - и он отвесил поклон, который совершенно не вязался с образом Рато.
Шовлен наградил его злобным взглядом, и хотя в его глазах горела ненависть, он так и не повысил голоса.
- Возвращайтесь домой, сэр Перси. Возвращайтесь домой, в свое английское поместье, и займитесь спортом. Оставьте меня в покое.
Блейкни ушел, мрачно размышляя о том, что ему могут понадобиться месяцы, чтобы уговорить безумца, если это вообще окажется возможным. Не менее мрачно он думал о том, чем он сможет оправдать свои действия перед Маргерит.
VI. A Flower and a Song
VI. Цветок и песня
Неделю он держался на расстоянии, надеясь, что время и монотонность тюремной жизни повлияют на Шовлена больше, чем его постоянное присутствие.
- Ваша дочь написала вам, - начал он разговор при следующей встрече.
- На этой неделе? - усмехнулся Шовлен, ничуть не удивленный приходом англичанина.
- До моего отъезда, конечно, - Перси передал французу письмо.
Шовлен небрежно взял его, так, словно получал письма каждый день.
- Она, конечно же, приглашает меня погостить у нее. Она знает о моем положении ровно столько же, сколько знает о политике. То есть ничего. Не правда ли, сэр Перси?
- Я и помыслить не могу о том, чтобы бедная девочка страдала из-за вас, - уверил его баронет. - Эм... Пока вы не начали читать. Могу я задать вам один вопрос о вашей дочери?
Шовлен отложил письмо, пытаясь скрыть свое нетерпение прочесть его. Несмотря на то, что к окружающему он был безразличен, он ждал новостей от единственного дорогого ему существа.
- Должен признаться, что среди ваших родных я ожидал встретить кого угодно, но только не такую девушку, как она. По крайней мере, среди тех родных, от которых вы не отказались. Вы растили ее один?
- Да, - выдавил Шовлен, и Перси вспомнил, что, судя по всему, что он слышал, француз любил свою жену, пока она была жива, а после ее смерти больше никогда не женился.
- Так почему же тогда вы вырастили ее противно тем принципам, которыми вы, по вашем же словам, всегда руководствовались?
- Вы вновь говорите ерунду, Блейкни.
- Да хватит уже! Она очаровательна, наивна, совсем ничего не знает о вашей Революции, да она даже истинная христианка! Вы зашли настолько далеко, что скрывали свое положение, чтобы поселиться в деревне, где никто не знал ни о вашей должности, ни о вашем богатстве. Вы сказали вашей дочери, что ее мать звали Марсельезой, и все же назвали ее саму именем цветка, который был символом королевского дома, об уничтожении которого вы мечтали. Вы вырастили ее дворянкой! Как вы объясните все это?
- Я не стану оправдываться перед вами. Только не перед вами. У вас нет права требовать у меня объяснений.
- Нет права подвергать сомнению ваши убеждения? Задаваться вопросом, насколько они дороги вам? Лучше уж я спрошу вас об этом, Шовлен, а не прокурор. Вы помните, что ваша собственная дочь была приговорена к казни - вами же - по обвинению в государственной измене, только из-за того, чему вы ее научили?
Для француза самые свежие воспоминания оказались самыми болезненными.
- Довольно!
- Вы воспитали ее аристократкой. С вашей точки зрения, она - дворянка, по происхождению и по воспитанию. И вы притворялись ничуть не меньше, чем я. Вам так проще было оправдать себя в собственных глазах?
- Блейкни.
- Насколько вообще вы верили в эту Революцию, Шовлен? Что было вам ближе: идеология Террора или те принципы, по которым вы воспитывали вашу дочь? Как долго вы потакали своему академическому интересу к политике, обустраивая свой дом и хозяйство в тех же традициях, в которых сами родились и выросли?
- Убирайтесь, иначе я позову охрану.
- Вы знаете, что никто не придет. Подумайте над моими словами, Шовлен. Обещайте мне, - он встряхнул Шовлена так, что у того лязгнули зубы.
Бывший шпион прошипел:
- Хорошо... Даю вам слово чести, Блейкни. Слово дворянина, если хотите. Чего бы оно ни стоило.
- Думаю, что оно стоит больше, чем вы сами готовы признать. Прощайте.
VII. What Remains
VII. То, что осталось
И хотя Перси сомневался, что даже сейчас Шовлен сможет отличить его от Рато, он проводил свое время подальше от тюрьмы, пока француз обдумывал его слова, или, скорее, - учитывая его положение - изнывал в борьбе со своими мыслями. Три дня спустя Рато сообщил ему, не без удовольствия, что Шовлен мало ел, плохо спал и не произнес ни слова.
И поэтому в ночь на четвертый день Перси вновь пришел в камеру к Шовлену. На этот раз он был одет в униформу национального гвардейца, которая не так сильно оскорбляла его чувство прекрасного, как лохмотья Рато, и должна была быть более полезной при осуществлении его планов.
Он нашел Шовлена таким, каким его описывал Рато. И хотя тот обернулся, услышав, что Перси вошел в камеру, некоторое время он больше никак не давал понять, что заметил англичанина. Перси поздравил себя с тем, что догадался дать французу некоторое время для размышлений. И сейчас он терпеливо ждал, пока Шовлен обратит на него внимание.
Через некоторое время Шовлен признал, что так или иначе Перси получит свой ответ, и кивнул ему, словно принимая поражение:
- Блейкни.
- Так что же, - сказал тот, - вы идете?
Шовлен не ответил. Он обратил измученный взгляд на девиз своей Республики: "Liberté, Egalité, Fraternité ou la Mort", различимый даже в темноте.
- Вы ошибаетесь, сэр Перси. Я всегда верил в справедливость Революции.
- Когда играли на публику, возможно. Только не в личной жизни. Но сейчас у вас остается только она. Если только вы готовы выбрать ее.
- Похоже на то, - но казалось, что Шовлен был не расположен ни обсуждать этот вопрос, ни действовать, опираясь на осознание выбора, стоящего перед ним.
Перси ждал так долго, как только мог, но ночь подходила к концу, и ему нужно было уходить, так или иначе. Он протянул руку, не решаясь говорить, понимая, что его слова в равной степени могут как побудить Шовлена остаться, так и убедить его бежать.
И Шовлен, проклиная себя, как последнего из предателей, пожал поданную ему руку.
Окончание в комментариях