[Toll-Gate]

Закончилась эта ЗФБ, а я внезапно поняла, что еще так и не принесла работ с летней.
Эта достаточно спорная, потому что она относится не к тому персонажу, которого описал Майн-Рид, а скорее к тому, кем Оцеола, вождь семинолов был на самом деле, хотя на битве канон, конечно, был указан, как Майн-Ридовский.

Название: Кто я?
Автор:  Quiterie
Персонажи: Оцеола, его дед, друзья и семья, а также враги и прочие.
Размер: миди, 8537 слов
Рейтинг: G
Категория: джен
Жанр: приключения, экшен
Краткое содержание: Действие происходит в начале XIX века, когда Оцеола был еще ребенком. Спасаясь от родительского гнева, юный Билли Пауэлл вместе со своим другом — мулатом Джеком отправляются переночевать к индейцам, чтобы избежать порки, но внезапно оказываются втянутыми в кровавую историю. Кроме того, очень трудно быть наполовину индейцем, а наполовину белым. Рано или поздно приходится делать выбор.

— Билли!
Сонный и влажный зной деревушки Талиси сгущался к вечеру, когда сумерки воцарялись в низинных болотах, и теплый туман полз вверх к подножью каменных холмов.
— Билли Пауэлл, черт бы тебя побрал! — поток хриплой брани разрезал плотный воздух, — Иди домой, паршивец! Ну, ждет тебя порка!
Грозящий был изрядно навеселе, и тяжелый запах джина опережал его самого. Время от времени он останавливался, чтобы привалиться к стене какой-нибудь хижины, и в каждую из этих передышек он ощупывал свой пояс, словно боялся его потерять. Заросший бородой, в засаленном камзоле, что видел лучшие времена лет тридцать назад, пьяница напоминал лохматого черного медведя. Сходство со зверем еще больше увеличивала его неуклюжая, шатающаяся походка.
Выкрикивая проклятья несносному мальчишке, он не заметил, как забрел на чей-то огород, губя нехитрые посевы. Из дома, завидев это вторжение, немедленно выскочила хозяйка — беззубая сморщенная индианка. Тут же на голову незваного гостя посыпался град оскорблений из смеси английских и индийских слов, да с таким напором, что бородач попятился, беспощадно давя стоптанными сапогами поспевшие тыквы.
— Ведьма взбесилась. Это надолго, — словно юркая ящерица, чернокожий мальчишка-мулат, примерно одиннадцати-двенадцати лет на вид, распластался на ветке. Вся сцена скандала прекрасно просматривалась сверху, с огромного старого дуба, поросшего бородатым мхом. — Слышь, Билли, а чего это ты деду насолил?
— Нож у него забрал. Ловушку для змей делать. Хотел незаметно положить назад. Думал, он напьется, не хватится, — в том, кого назвали Билли, легко угадывались индейские черты — нос с горбинкой, высокие скулы, иссиня-черные волосы. Оба приятеля были одеты во что Бог послал: длинные рубахи, холщовые штаны, покрытые заплатками, но это их никоим образом не стесняло, даже наоборот. Каждая прореха, скорее, была знаком доблести, которым можно хвастаться приятелю, припоминая обстоятельства, при которых этот знак получен.
Чернокожий присвистнул, внимательно разглядывая обстановку внизу.
— Да, это ты зря. Он теперь не успокоится, пока не выпорет тебя. Мои тоже небось злятся. Мне Старый Сэм принес енота, и тот сбежал в курятник. Мать говорит, что курицы нестись не будут, если их напугать.
— Не будут, Джек, — коротко подтвердил Билли, отчего его друг горестно покачал головой
— Вот непруха! До завтра мне тож лучше нос домой не совать, а то сидеть не смогу. Что делать-то теперь?
Товарищ пожал плечами и тоже взглянул вниз. Их было трудно заметить постороннему глазу, густая листва надежно скрывала от непогоды и солнца. Опасность их укрытию представляли лишь ядовитые древесные змеи, что водились здесь в больших количествах.
— Давай так, — глаза у болтливого негритенка широко раскрылись, и в них показался вдохновенный жар, — пока твой дед бушует, мы успеем перехватить в вашей кладовой пожрать, а потом пойдем к Слепой Птице Робинсон. У них можно пересидеть эту ночь, а там, глядишь, и на охоту возьмут…
Последние слова он произнес неуверенно. Робинсоны были одной из немногих «чистых» индейских семей из маскогов, пожелавших жить рядом с белыми. Они переняли некоторые английские обычаи, взяли себе имена белых людей, но, несмотря на это, к метисам они относились свысока, хоть и редко отказывали в гостеприимстве. Для Билли Пауэлла это отношение было особо обидным, поскольку сам он был индейцем лишь наполовину и еще одну четвертинку, о которой всегда напоминал ему отец.
Отец… Торговец мехами, припасами и тканями, он редко появлялся в деревушке и задерживался лишь на короткое время, оставляя семью на попечение своего отца, скваттера по имени Джон Пауэлл. После войны за независимость, где тот потерял часть своего здоровья, дед крепко начал закладывать за воротник, да так и потерял свой небольшой надел посреди болот. С тех пор его любимой поговоркой стала: «Увидел бы этот Джефферсон, до чего довел честных людей! Сражались, проливали кровь, а за что? Богатые черти стали еще богаче, а беднякам, как жилось погано, так погано и осталось». После этого он всегда шел на охоту за джином, и дети уже знали, что в этот момент на глаза ему лучше не попадаться – выпорет.
Уильям Пауэлл-старший, сын Джона и отец Билли, жизнь в деревне не любил. Его бы воля, как он не раз говорил, он бы здесь и не показывался. Там, в городах, кипела жизнь, крутились деньги, деловые люди покупали дома, красивые женщины не прочь были одарить своей благосклонностью удачливого молодца, выходили газеты, и, главное, можно было вовсе не бояться, что уснешь в доме, а проснешься без крыши над головой. Образования он не получил ровно никакого, оттого частенько пенял отцу, мол, мог бы и озаботиться своими детьми, на что тот только пожимал плечами. Уильям, впрочем, был единственным из его потомков, кто хоть показывался ему на глаза и подкидывал денег; остальных разметало, как семена «плюющегося клубка»: один из братьев был повешен за кражу курицы, сестры вышли замуж за таких же скваттеров, как и дед, впрягшись в ежедневную борьбу за выживание. Только сам Уильям не желал себе такой доли, оттого и тяготился женой-метиской и двумя детьми, которые и на белых были вовсе не похожи. Но если Мэри могла иногда растопить его сердце, и время от времени он привозил ей подарки из самого Чарльстона, то к Билли он относился с недоверием. Иногда он начинал разговор, что надо отправить сына в какую-нибудь школу, где тому дали бы образование, но на этом все и заканчивалось.
Чужие. Это слово всегда всплывало в голове у Билли, когда он думал об отце.
Изредка Уильям приходил к сыну, и они молча сидели на пороге дома, слушая пение ночных птиц вдалеке. Но они почти не говорили друг с другом, лишь изредка перекидываясь ничего не значащими замечаниями.
Гибкое, пестрое, чешуйчатое тело скользнуло по ветке, и Джек тревожно прицокнул, подав сигнал спасаться. Тут же оба мальчишки кубарем скатились вниз, чтобы не встретится с древесной змеей. Четто — так звали ее на языке криков — замерла сама, в свою очередь ошеломленная этим внезапным шумом, и ее тусклые глаза немигающе уставились на врагов. Злая змея, как говорила Слепая Птица Робинсон, она убивает добычу ради развлечения.
Внизу Билли вскинул голову, щурясь на закатное солнце, и, приняв какое-то решение, коротко согласился:
— Ладно. Пошли.
Чернокожий обрадованно хлопнул его по плечу, и под аккомпанемент забористой ругани Джона Пауэлла они скрылись в кустах, пересчитывая ссадины, полученные при падении с дерева.

Полли Коппингер, дочь индианки по имени Вивуки, что означало Лающая Вода, и выходца из Ирландии, Питера Коппингера, никогда не задумывалась, кто она. Ее жизнь протекала здесь и сейчас, а если кто-то пенял ей на то, что она – метиска, то легче было молчаливо кивнуть: «так уж получилось, ничего не поделаешь». Питер Коппингер оставил ей в наследство ирландские черты лица, но невозмутимость и хозяйственность она унаследовала от сотен безымянных предков со стороны матери. Дом, дети и часто пьяный свекр – вот все, что у нее было, и этого с лихвой хватало, чтобы не чувствовать себя ненужной.
У очага вкусно пахло лепешками на пахте и похлебкой с кукурузной крупой, в кладовой висела целая копченая оленья нога, и там же стояли несколько горшков с медом и маслом. Слива за домом недавно начала плодоносить мелкими темно-лиловыми плодами, и каждый день Полли предвкушала, как испечет пирог, рецепт которого дала ей жена пастора, миссис Брокхерст.
Ее когда-то красивое лицо отразилось в начищенном медном котле, когда Полли встала, чтобы помешать похлебку. Восьмилетняя Мэри мельком взглянула на мать из своего угла и продолжила сосредоточенно перебирать свои сокровища – разноцветные камушки со дна Талапусы.
Послышался шорох, и Полли чутко наклонила голову. «Должно быть, это кот решил добраться до пахты в кладовой», — решила она.
— Прогони кота, Мэри, — тихий голос матери переплелся с бульканьем из котла, — Он хочет лишить нас завтрашнего ужина.
Мэри, похожая на мать, как две капли воды (индейская кровь сильно сказалась и на ее облике), покорно поднялась и исчезла в глубине дома.
По дороге девочка захватила прутик для смелости – а вдруг в кладовой крысы, а не кот? Вооруженная этим грозным оружием, она осторожно заглянула в темный дверной проем. Шорох усилился, и что-то глиняное, пустое громко брякнуло. Зажмурив глаза, Мэри ткнула прутом внутрь, и тот внезапно попал в нечто мягкое.
— Уй-уй-уй, — застонала темнота, — Иди к черту, Билли, больно же!
— Я тебя не трогал, — послышался спокойный голос брата снаружи, и Мэри поспешно спрятала прутик за спиной. Кот по прозванию Красавчик равнодушно скользнул между ее ног.
— А кто это тогда?
Ответа не последовало. В темноте сверкнули белки глаз, и цепкая рука больно схватила Мэри за плечо. Та вскрикнула, и чернокожий мальчишка шикнул на нее.
— Не ори, — внушительно заявил он, — А то ваша мамаша услышит…
— Отпусти мою сестру, Джек, — Билли появился с другой стороны, видно, он стоял на карауле.
— А чего она тыкает? Больно же!
— Ты должен уметь терпеть боль.
— Да кто бы говорил! А кто плакал, как девчонка, когда упал на дорогу?
— Я не от этого плакал!
— Да уж не бреши!
— Мой пес тогда попал в капкан!
— А ты и нюни распустил, девчонка! А еще хвалится, что индеец!
Этого Билли уже не мог стерпеть, и, словно фурия, налетел на своего друга. Джек поспешно отступил на шаг, отпустив Мэри, и попытался заслониться рукой, но меткий удар попал ему прямо в нос. Брызнула кровь, и, размазав ее рукой по своему лицу и рукаву, чернокожий мулат принялся молотить противника. Треск ткани, сосредоточенное пыхтение, редкие победительные возгласы, когда кому-то казалось, что он уже одержал победу над врагом… Мэри зачарованно глядела на драку, изо всех сил переживая за своего брата, и только, когда сверху на ее плечи легли сильная материнская рука, отстраняя от места битвы, она встрепенулась.
Драчунов окатило водой из ведра, что держала в руках Полли Коппингер, и на мгновение ошеломленные лица обоих представили собой презабавнейшую картину. Удивление, волнение, испуг последовательно сменяли друг друга, а затем Джек ужом выскользнул из хватки Билли, и, не сводя глаз с его матери, кубарем выкатился за дверь, споткнувшись на пороге.
— Хорошего дня, миссус! Извините, миссус, — донесся его голос снаружи, пока его незадачливый приятель поднимался на ноги.
Глаза на мать Билли поднять не осмеливался, чувствуя ее презрительный взгляд всем телом. Он теребил полуоторванную заплатку на рукаве, преувеличенно тщательно рассматривая собственные босые ноги, покрытые царапинами.
— Плохо, — кратко подытожила Полли после долгого молчания, — Зачем тебе кладовая? Зачем обидел деда? Мне придется все рассказать отцу. Он тебя накажет.
Мэри прижалась к ее ноге, зарывшись в юбки, и она, не сводя глаз с сына, положила свободную руку на черноволосую голову девочки. Ведро в другой руке жалобно брякнуло.
— Думай над своим поведением, — безжалостно добавила она, и Билли послал ей быстрый взгляд, после чего вновь уткнулся угрюмым взглядом в пол.
Мать еще чуть-чуть постояла рядом, а затем, неслышно ступая, удалилась к очагу, где похлебка уже почти было убежала из котла. Мэри ненадолго задержалась; лишь для того, чтобы протянуть брату одно из своих сокровищ – гладкий, выскобленный временем каменный наконечник индейской стрелы – он словно светился на солнце. Лицо у Билли переменилось при виде подарка, и он гневно зыркнул на сестру, отчего та попятилась и чуть было не упала. Каменный наконечник полетел в заросли маренника, и сам Билли последовал за ним, оставив сестру в одиночестве. Та закусила губу, чтобы не заплакать, и бросилась к матери. Не жаловаться, лишь только пережить обиду.

…Джек сидел под старой магнолией, старательно прилепляя слюной паутину к своим царапинам. Когда Билли появился из тени кустов, мрачный и уставший, друг лишь мельком взглянул на него и выпятил губу, продолжая свое занятие. Тем не менее, он подвинулся, освобождая место рядом с собой, но Билли не воспользовался этим приглашением.
Он опустился на землю напротив, тщательно сложив ноги по-индейски, как это делали Робинсоны. На Джека он не смотрел, старательно делая вид, что того тут нет.
— Думаешь, я не похож на индейца? – нарочито безразлично спросил Билли.
— Да не… — чернокожий Джек склонился еще ниже над своей ногой, — Я это так сказал. Ну, позлить чтоб тебя, понимаешь?
— Получилось.
— Может, это… мир?
— Мир, — прозвучало это не слишком убедительно, и их вновь окутало молчание в наступающих сумерках. Джек избегал смотреть на своего приятеля, чувствуя определенное неудобство, пока тот глядел в никуда сосредоточенным взглядом.
— Не хочу я жить среди белых, — неожиданно признался Билли, по-прежнему глядя в никуда, — Я там чужой. Когда-то отец меня брал с собой в город. Там пыльно и душно. И народу много. И все спешат. И смотрят… Как будто я зверь какой.
— Угу, — отозвался Джек. Уж он-то понимал такие взгляды, как никто другой!
— А знаешь, что хуже всего? Отец тоже стал таким, как они. Я не знаю его, а он не знает меня. И я не понимаю его. И не хочу понимать. Он одалживает деньги охотникам, поит их джином и ромом, а потом задешево скупает у них меха. Разве это честно? Все ради того, чтобы быть, как те, в городах. Они много знают. Красиво говорят. Умеют читать-писать. Я бы это все отдал за хорошую охоту. В вигваме не хуже, чем в доме.
— Я, знаешь, в чужие дела не лезу, — вставил неохотно приятель, когда внезапное многословие Билли иссякло, — Пусть себе живут, чего нам… Наше дело маленькое. Живи и живи себе. А белым на глаза не попадайся лишний раз. Все равно, как вырастем, дорога одна – к кому-нибудь в слуги. Чего печалиться? Заведено так, не нам же что-то менять.
— Не хочу я быть ничьим слугой. И не буду. Моими предками были вожди, а уж они никому не подчинялись.
Джек неодобрительно покачал головой, но говорить ничего не стал. Пока Билли Пауэлл делился своими невеселыми мыслями, он, в свою очередь, все больше горбился, превращаясь в маленького старичка. Лицо его мрачнело, как будто эти слова и собственные мысли придавливали его к земле.
— Пойдем, что ли, к Птице? – предложил он, встряхнувшись, точно большой черный пес, и умильно погладил свой живот, — А то смеркается. И у меня кишки от голода свернулись.
— Пойдем, — сумрачно ответил приятель, а затем перевел взгляд на своего друга и наставительно добавил, посветлев лицом, — Хорошо, что мы ничего не взяли у матери. Это было бы нечестно. А нечестно поступают только белые.
В вышине громко запела первая ночная птица, и Билли вскинул голову, чутко прислушиваясь к ее гортанному стрекотанию.
— Ты зануда, как масса Салливан. Только тот о грамматике талдычит, а ты все – кто я, что я, да это нечестно, да то нечестно, — фыркнул Джек и вскочил на ноги, — А ну, кто первей добежит до того дерева? Ты догоняешь, разиня!
Тот не ответил, но задорный блеск в глазах означал, что Билли был доволен таким оборотом дела, и юный индеец тоже оказался на ногах. Две темные тени пронеслись сквозь заросли, метнулись вниз, туда, где гремела вода, и исчезли в сумерках.

Робинсоны жили на излучине реки, и на холме, среди старых дубов, стоял их деревянный дом. Неуютный и необжитой, похожий на небольшой рубленый форт, он принадлежал когда-то приехавшему с севера трактирщику, привлеченному неосвоенностью местных территорий. Тот предполагал, что будет торговать с индейцами и испанцами, а вокруг его владений вырастет поселение, – в конце концов, до Мобила было не столь уж далеко, чтобы быть не обеспеченным провизией и товарами, — но суровая реальность оказалась такова, что ни индейцы, ни испанцы, ни собственный брат-скваттер торговать с ним не желали, и, в конце концов, он так и помер, один-одинешенек, сорвавшись с уступа в реку.
Долгое время дом пустовал и ветшал, пока не пошли слухи, что это место облюбовали индейские духи. То оказались, впрочем, вовсе не духи и даже не индейцы, а несколько головорезов, которым приглянулись эти места, и в один прекрасный день на вершине холма произошла резня – индейские дикари, разозленные скотским поведением белых, взбунтовались. Старики рассказывали о том, как вода в Талапусе покраснела, а потом индейцы сложили отрезанные головы на берегу и, раздробив каждую из них, с заклинаниями сбросили вниз.
С тех самых пор в Талиси ходила легенда – если в полночь встать на берегу реки у большого камня в виде креста и взглянуть в толщу воды, то можно увидеть призрачные лица убитых. Если прислушаться, то они зададут тебе вопрос, и очень важно верно на него ответить, тогда твое желание сбудется. Джек ошивался здесь несколько ночей, и хоть каждый раз он в подробностях описывал творящиеся здесь ужасы, не слишком было похоже, что он хоть что-то видел. Во всяком случае, Билли ему не верил.
Так и сейчас, проходя мимо этого зловещего места, откуда до дома Робинсонов было рукой подать, они замерли в приятном суеверном ужасе. Билли поднял руку, сжатую в кулаке: то ли приветствуя реку и мертвецов, то ли угрожая им же. Джек необычайно серьезно поклонился и уже было собрался изречь что-то, как вдруг из-за камня показалась чья-то мокрая голова, нарушив весь ритуал.
Джек от неожиданности не удержался на ногах и упал на спину, оскалив зубы, но незнакомец поднял вверх руку с раскрытой ладонью, мол, я пришел с миром. Билли медленно разжал в ответ кулак, в котором уже покоилась холодная костяная рукоять дедова ножа, и показал свои ладони.
— Я не враг, — кротко заметил он на языке маскогов, и пришелец кивнул ему в ответ. Незнакомец встал в пятно лунного света, и друзья увидели, что это был Джон Робинсон, младший из индейского выводка. Настоящее его имя было Желтоногий Зуёк, и индеец немало сердился, когда кто-то так его называл. «Истинное имя» — так говорила Билли бабка Желтоногого, Слепая Птица, — «отражение внутреннего ми-схи человека. Ми-схи — то, что делает тебя тобой. Белые зовут его душой, но ми-схи не только внутри, но и снаружи. Оно еще и лепит тебя так, как тебя нарекли. Понимаешь?»
Билли не понимал. У него не было никакого индейского имени, потому что в его роду по мужской линии из индейцев был только прадед, о котором он почти ничего не знал. Он завидовал Желтоногому и одновременно сочувствовал ему. У того было имя ми-схи, но при этом такое, что, наверное, для собственного спокойствия, лучше бы его не было. Зуек — мелкая, пронырливая птица на тонких ножках – быстро бегает, останавливается на мгновение, чтобы клюнуть червяка, и убегает вновь. Плохое имя для воина.
Джон кивнул ему и указал на дом на холме, безмолвно интересуясь направлением их пути. Билли качнул головой в ответ, и его собеседник засуетился: вытащил из-за камня корзину с пойманной рыбой и указал им следовать за ним. Мулат поднялся и отряхнул штаны от земли, иголок и листьев, недоверчиво глядя на худую, костистую спину их проводника. Он вопросительно взглянул на своего друга, с некоторой завистью отметив, насколько тот чувствовал себя как дома. Такое же непроницаемое лицо, полное понимание жестов и ни единого слова, точно так и надо. Он-то так не мог, как не мог так же бесшумно скользнуть в лесную чащу.
— Тебя надо было бы назвать Тихой Ступней, — проворчал Джек, когда нагнал проводника уже у самой стены дома. Тот внимательно взглянул на него и наклонил голову: видно было, что он принял это за похвалу.
— И тебя тоже, — подытожил мулат уже для Билли, — Не то, что я... Как коза миссис Уэзерли.
Вместо ответа его друг приложил палец к губам, призывая к тишине. Он действительно переменился в этом месте: исчезла вся его ребячливость — сейчас он был похож на каменное изваяние, подобно старому вождю. Так и должно было вести себя здесь, и Джек почувствовал себя совсем маленьким и беззащитным.
— Кто там, Желтоногий? — раздался низкий женский голос. — Я видела сегодня во сне, что от реки к нам придут гости. Много гостей. Но знаки не сказали мне — к худу или к добру. Красная луна говорит, что придет беда. Быстрая вода возражает — тот, кто принесет удачу и победу, рядом с нами. Ястреб и Коршун — два противника. Жизнь будет сломана и возрождена.
Билли Пауэлл (здесь это имя казалось ненужной коростой на ране) сделал шаг в сторону голоса и склонился перед ним в темноте.
— Это я... И мой друг.
— А, маленький вождь! Проходите и садитесь. Зуек разожжет очаг. Где-то у нас был хлеб. И мясо куропатки.
Оба приятеля воспользовались предложением. У наружной деревянной стены дома на земле в обилии лежали шкуры, и старая, разрисованная синей глиной и кровью кожа буйвола закрывала сверху обиталище Слепой Птицы. Много раз Билли рассматривал эти рисунки, угадывая в трещинах и мазках историю, что в них рассказывалась. Птицы и звери, люди и оружие: Слепая Птица говорила, что это небесный круг, круг жизни нарисован на этой шкуре.
Каждому гостю досталось по сосуду из тыквы, наполненному настоем на травах, — и вначале Билли, а затем Джек отпили по глотку, чувствуя легкое пощипывание на языке.
— Сегодня грядут перемены, — после молчания сказала Слепая Птица, — Я знаю: нынешняя ночь — ночь ночей. Каждый может узнать, каким из путей он пойдет. Не зря дух древесной змеи Четта рассказал мне о вашем приходе. И сегодня мой путь кончится.
Желтоногий принес утренние лепешки и молча разделал куропатку. Джек исхитрился стащить ножку, но когда ярко вспыхнул костер, он чуть не выронил мясо в огонь. Свет на лице Слепой Птицы безжалостно выхватил ее шрамы, раскрашенные сегодня кровью. Спирали и точки, четко вырисованные круги под белыми глазами и зрачки на веках — она сама казалась духом из иного мира.
— Что ты имеешь в виду? — дрогнувшим голосом спросил Билли, — Ты будешь жить еще долго.
— Те, кто говорит с духами, знают, когда им пришел срок. Но не все знают, как он настанет. Я не знаю... — она сделала паузу, — Духи милосердны к нам, оставляя хоть в этом в неведении. Пока у нас еще есть время, и я сделаю свой последний подарок и последнее предсказание.
Она примолкла, глядя в никуда пустыми глазами, а затем наклонила голову, прислушиваясь.
— Желтоногий, тебе пора идти вслед за родичами, — ровно сообщила Слепая Птица, — Этой ночью ты должен быть с ними, не здесь. Прощай, мой родич. Ты станешь храбрым воином, но опасайся женщин. Они размягчат твое сердце.
Индеец кивнул и попятился назад, опасливо глядя на вещунью. Билли не пошевелился, не сводя глаз с шаманки, зато Джек нервно заерзал, чувствуя себя не в своей тарелке. Слепая наклонилась над огнем, действительно напоминающая большую птицу, и ее ровный хрипловатый голос разнесся по темному лесу:
— Эсси нова-хо, та-чи хоу, — зазвучала рваный, дерганая песня, и с каждой строкой она подбрасывала в огонь каких-то трав, отчего пламя высоко взметалось раз за разом, рассыпаясь искрами. Билли выхватывал только некоторые отдаленно знакомые слова, его друг и вовсе сидел, открывши рот; он никогда не видел, как колдует Слепая Птица. В огне рождались образы и тут же исчезали: причудливые и неясные — песня индейской ведуньи будила нечто темное и полузабытое.
— Глядите в огонь, — распевно говорила та, — То, что вы видите там, то, какими вы можете стать. Духи откроют вам ваше ми-схи, его желания и стремления. Все можно изменить, но несчастен тот, чье ми-схи хочет того, что не сбудется...
Мулат напряженно взглянул на огонь: так сильно, что от напряжения заныли даже уши. Ему мнилось увидеть богатство и почести, и сам он, красивый, на коне, как у офицера, с блестящей саблей... Вместо этого он увидел самого себя на хлопковом поле. Жарко, градом катится пот по черной коже — еще много дней впереди, и глухая злоба душит, давит изнутри. Темная ночь — и побег, зловонное болото, москиты и змеи, но надо бежать, прочь, на север, иначе здесь смерть. Новый хозяин, новое имя. Жена и дети. Вместо сабли — поднос, вместо мундира — старый вытертый камзол. Работа, много, много работы. И дети растут, и появляются дети их детей, а сам он стареет, меняется, пригибается к земле, и нет больше мечтаний, только могила хозяина и жены, поросшие дикой викой, собственный дом и свобода. Джек всхлипнул, так жалко ему стало самого себя, хотя... В глубине души он был доволен: спокойная и сытая жизнь, и заканчивается хорошо. У него не возникло ни единой тени сомнения, что теперь может быть иначе — все будет так, как предсказано.
Трудно было сказать, много или мало времени прошло с того момента, как они оказались у Слепой Птицы, но когда видение ушло, а сладковатый травяной дым рассеялся, оказалось, что яркая луна уже поднялась высоко над деревьями, а горлянка уже смолкла.
Билли сидел неестественно прямо, и пустой его взгляд был обращен в никуда, в какие-то иные измерения. Джек поежился, глядя на приятеля, и, робко покосившись в сторону ведуньи, дотронулся до руки приятеля.
— Эй, — тихо позвал он, — Эй, эй, очнись...
Слепая Птица усмехнулась уголком губ, а затем легонько дунула в лицо Билли, и тот удивленно заморгал, приходя в себя.
— Вам пора, — ровно сказала она, — Не стоит стоять рядом с духами смерти. Они могут запомнить ваш след и прийти раньше времени.
Это нехитрое прощание заставило Джека вскочить на ноги, и он опасливо взглянул на своего друга, мол, поднимайся же! Тот нехотя встал, и мулат еще раз поразился тому, как изменилось его лицо. Сейчас он был схож со слепой шаманкой, как две капли воды, и ничто не напоминало в нем о корнях белого человека. Билли молча и сдержанно кивнул, но видно было, что внутри он буквально светился от радости, словно прозревший слепой.
— Идем, — бросил он Джеку, — Прощай, Слепая Птица!
— Прощай, маленький вождь, — ведунья подняла лицо к луне, да так и застыла, пока они не скрылись среди деревьев.
— Что ты видел? — терпения Джека хватило только на обратную дорогу до Талапусы, прежде чем к нему вернулся дар речи, и обычное бодро-веселое настроение, — Как думаешь, она, правда, помрет?
Билли неопределенно пожал плечами. Трудно было ответить о том, что он сам понимал не до конца, все еще стараясь осознать в полной мере. Они спустились к самой реке, над которой медленно плыл белесый туман.
— Думаю, да. Она никогда не обманывает и не ошибается, — наконец отозвался он, и эхо его голоса разнеслось над рекой. Где-то в середине реки плеснула рыба, разорвав тишину, и тут же, вслед за ней, от дома Робинсонов раздался выстрел. Мальчишки окаменели, и Джек схватил друга за руку.
— Что это было? — посеревшими губами шепнул он, — Это то, о чем она говорила?
Билли молчал, и только желваки на скулах показывали, что он напряженно размышляет, что ответить другу.
— Нам надо проверить, что случилось, — наконец решительно сказал он, — Ты со мной?
Чернокожий вначале помотал головой, затем кивнул, потом вновь помотал, но Билли уже исчез в зарослях, и Джек спохватился — одному оставаться в этом лесу, где бродит какой-то безумец с ружьем, казалось гораздо более опасным, и он последовал вслед за ним.
У дома Робинсонов горел огонь, и это был вовсе не костер Слепой Птицы.
— Пожар! — шепнул чернокожий и панически взглянул на друга. Тот не обратил ни малейшего внимания на его страх, решительно и тихо подкрадываясь к дому. Джек замешкался, кусая губы – природная осторожность говорила ему, что не стоит идти туда, но он не мог оставить своего приятеля в одиночестве.
Слепая Птица дремала, привалившись к стене, но это не был сон — это была смерть. На ее одеждах расплылось кровавое пятно, и резко пахло порохом. Их костер был разбросан, и огромная головешка тлела под занявшейся от огня стеной — мох, которым первый владелец когда-то законопатил щели в бревнах, загорелся первым. В доме кто-то шумел, и Джек отчаянно нахмурился, стараясь понять, что собирается делать его друг. Билли глядел на Слепую Птицу, выставив вперед подбородок, а затем кинулся к дому, охваченный жаждой мести.
— А ну стой! Что это за паскудные щенки? — из темноты появился худощавый человек. Правая его щека была обезображена шрамом от ножа, но даже если бы его не было — красотой незнакомец не отличался. Нечто волчье было в его чертах лица — чересчур узкая челюсть, большой нос с горбинкой, низкий лоб с выступающими надбровными дугами. Одет он был не без щегольства — несколько косо сидевший английский морской мундир, кожаные штаны с травленым узором. Он схватил Джека за руку и, как следует, встряхнул.
— Эй, Сэм, тут вертятся какие-то салаги! Долго ты там? Мало нам этой ведьмы, так еще и эти... Лучше не двигайся, малой, — предупредил он сразу обоих, сильно сжимая плечо пленника. - Сэм! Мать твою...
Джек рванулся из его хватки, пытаясь пнуть противника под коленную чашечку, но тот лишь усмехнулся и поднял его в воздух, как шкодливого котенка, отчего у чернокожего на глазах выступили слезы. Ни минуты ни колеблясь, Билли бросился на помощь другу и нанес стремительный удар дедовым ножом в живот незнакомца, но тот был чересчур ловок и успел избежать атаки. Сильные пальцы сомкнулись на запястье мальчишки, и он чуть было не вскрикнул от невыносимой боли, но крепко сцепил челюсти. Волчий Глаз усмехнулся, взвалил перепуганного и помертвевшего Джека себе на плечо и дернул Билли к себе. От бандита пахло можжевеловым джином и застарелым потом.
— Ишь ты, пытаешься кусаться, — пробормотал он, нехорошо скалясь, — Поганые черномазые, откуда вы тут взялись? Тащи веревки, Сэм, и брось свои чертовы поиски! Твои бумаги уже сгнили к дьяволу!
Ответом ему была забористая ругань, и в доме что-то упало. Билли было попытался вывернуться, но не смог вырваться из волчьей хватки, и вслед за этим нож выпал из его руки. Расхлябанная дверь ударилась о косяк, и на пороге появился заросший бородой великан, телосложением напоминающий медведя.
— А не пошел бы ты… — проворчал он недовольно, — Видать, мы зря укокошили эту ведьму.
— Да если ведьма сдохла – так благое ж дело.
— Благое-то благое, но с этими паскудниками что делать? – и бородач кивнул в сторону ощерившегося Билли, — Топить их? А если эти… индейские вшивые призраки нас нагонят? Слышал же, что их нельзя убить просто так? Они, дьяволы, потом возвращаются. Или родичи мстить…
— Заткнись! – скомандовал ему спутник и презрительно добавил, — Трясешься, как баба. Придут мстить – так мое ружье осечки не даст. Или зарублю гадюку. И тебе тоже советую не хныкать. Неси веревки, черт тебя дери, или я кину этих щенков в огонь, чтобы не цацкаться!
Бородач шмыгнул носом и отвернулся в поисках веревки. На скуле у него отчетливо виднелся багровый шрам от тесака или сабли, и даже густая борода не скрывала безобразия его лица, изъеденного вдобавок какой-то коростой. Не говоря больше ни слова, он принес прочную пеньковую веревку, и запястья обоих мальчишек вскоре оказались крепко-накрепко связаны.
— Я помню, — лениво хохотнул Волчий Глаз, и принялся связывать Джеку лодыжки, пока бородач заткнул Билли рот какой-то вонючей тряпкой, — когда я попал к Чернильному Джеку, у них был один малый, который больше всего на свете любил усадить кого-нибудь на испанские качели. Знаете что это, малыши? А вот представьте, ваши лодыжки привязаны к вашим запястьям за спиной – и вы лежите так час, два, сутки… Пока ваш хребет не начинает печь огнем. И благодарите создателя, если есть рядом кто-то, кто может вам помочь.
Он рывком заставил Билли прогнуться дугой, и тот еле сдержал болезненное мычание – из упрямства ему не хотелось показывать свою боль.
— Может быть, подвесить вас на дерево? – съёрничал Волк, — все равно никто вас не найдет.
— Да брось сопляков, — прогудел бородач и вытер вспотевшее от жара лицо; в этом человеке, кажется, осталось больше человеческого, чем в его спутнике, — Пусть их лежат. Выживут, так будет урок не лезть в чужие дела. Чего зря мучить.
— Баба, — фыркнул узколицый, но все же послушался и встал, — Чертов торговец, надо было выпустить ему кишки еще тогда! Кто же знал, что он спрячет карту так, что придется стоптать не одну пару сапог.
— Идем — бородач запнулся о босую ногу Слепой Птицы, у которой уже затлели и запахли волосы, и выругался, — Сопляков все равно найдут, когда прибегут на пожар.
Как только их шаги затихли внизу, Билли попытался пошевелиться, но каждое движение вызывало боль в суставах. Его друг лежал рядом, не подавая признаков жизни, и Билли задвигал челюстью, пытаясь хотя бы выплюнуть кляп из мешковины. Проклятые белые бандиты! Он перевернулся на спину, извиваясь и стараясь ослабить узел веревки. В запале Билли задел руку друга, сильно придавив ее к земле, и тот тут же взвыл.
— Эти… ушли? – вполне разумным, хоть и перепуганным голосом спросил Джек. Белки его глаз в темноте блестели.
Билли резко перевернулся назад, кипя от негодования. Выходит, что его лучший друг притворялся? Вместо того, чтобы помочь в беде? Он отвернулся, чувствуя, как защекотало в носу. Предательство? Да!
— Они меня плохо связали, — беспечно похвастался тот, выпутываясь: чернокожий Джек был гибким, точно вьюнок, — Я и подумал, притворюсь, что без сознания, так они и купятся. А они действительно купились. Во чурбаны-то! А этот Волчий Глаз, он прям меня так тряхнул, я уж думал, все, кишки прочь вылетят. А ты чего молчишь? Э, да у тебя кляп. Ща… Сейчас я выну.
Тряпка, смоченная слюной, полетела прочь в траву, но ответом чернокожему был лишь треск горящих досок. Крыша дома Робинсонов с грохотом провалилась внутрь, и сноп искр взметнулся в темноте, отражаясь в реке.
— Эй, ты язык себе не откусил? – озабоченно поинтересовался Джек, тормоша друга за плечо. Он и представить себе не мог, что тот перестанет с ним разговаривать из-за какой-то мелочи.
— Наверное, тебе больно, — добродушно предположил он и принялся развязывать путы на руках и ногах, — Ничего… сейчас все будет нормально. Слепую Птицу жалко. И чего она не убежала?
Кожа на голове у индейской ведьмы морщилась, чернела, обугливалась, и уже на ее черепе полыхал пожар, как своеобразный погребальный венец. Горелое мясо пахло отвратительно и сладко, и Билли подавил тошноту. Как только его ноги оказались на свободе, он порывисто вскочил и тут же чуть не упал – тысячи игл вонзились в его ступни, и это было единственное ощущение от затекших ног. Джек попытался поддержать его, но получил в ответ лишь ненавидящий взгляд.
Он отступил, точно от удара и высоко вскинул руки, мол, как же так, ты что! Но сердце у Билли стало холодней камня и, не удостоив бывшего друга ни единым словом, он наклонился, чтобы подобрать дедов нож, и затем поковылял вниз, к реке. Правая щека, что была ближе к огню, горела от жара, и все, что сейчас знал Билли – лишь то, что надо настичь белых бандитов и наказать их за то, что они натворили.
— Эй! – Джек догнал его на полпути, запыхавшись. — Постой! Куда ты идешь?
В голосе у него появились признаки паники, он искренне не понимал, в чем провинился.
— Да скажи хоть слово! – он уцепился за руку Билли, но тот попытался стряхнуть его пальцы. — Ты сам как… чурбан!
Бессвязно Джек выкрикивал ругательства, пока Билли наконец не остановился и не смерил его презрительным взглядом.
— Иди своей дорогой, — тихо ответил он, пригасив свою ярость. — Ты уже сделал свой выбор. Мне стоило понять, что собственная шкура тебе важней, чем все остальное.
— Это не так! – Джек умоляюще взглянул на него и переступил с ноги на ногу. — Я ведь знал, что они поверят! Я сделал это, чтобы спасти тебя!
— Ты это сделал, чтобы тебе меньше досталось, — беспощадно отрезал Билли. — Я иду за ними. Потому что я должен отомстить. А ты… Трясись за свою шкуру один. Без меня.
С этими словами он исчез в зарослях, оставив мулата в одиночестве. Тот беззащитно оглянулся на пожар, а потом сделал то, на что только и остались силы: опустился на холодную землю, не опасаясь на этот раз ни змей, ни прочих ночных тварей, и обхватил кудрявую голову.

— Зря мы не прикончили тех сопляков, — задумчиво заметил Волчий Глаз, отвязывая лодку от корявых корней ивы. — Раньше я никогда не оставлял тех, кто попался мне на узкой дорожке, Сэм. Потому-то и жив.
Бородач проворчал что-то невнятное. Вспыхнули искры от огнива, и запах подпаленного трута поплыл над рекой. Ловким движением бородач открыл дверцу фонаря и поставил внутрь зажженную свечу. Мутное пятно света упало на спокойные воды Талапусы.
— Не нравится мне это, — Волчий Глаз брезгливо прихлопнул какую-то букашку на рукаве и смотал веревку, устраиваясь на носу, рядом с фонарем. Сэм пожал плечами и взялся за весла.
Они только-только успели отплыть к середине реки, как вдалеке, у берега, послышался плеск, и оба негодяя настороженно обернулись.
— Аллигатор, — проворчал бородач. — Чертовы твари! Я бы их всех перестрелял.
— К черту аллигаторов. Надо убираться отсюда до рассвета, пока никто не явился, привлеченный пожаром.
Бородач крякнул и взялся за весла. Плеск раздался снова — видимо, здесь паслась целая семья зубастых тварей. Волчий Глаз приподнялся на носу, но в темноте трудно было что-то разглядеть. Он раздосадованно махнул рукой и достал из-за голенища сапога фляжку, отхлебнул и передал ее Сэму. Тот с жадностью приник к ней, зажав зубами горлышко, а затем хрипло заперхал.
— Хорошее пойло, — одобрительно заметил тот, как только кашель отпустил его. — Хотел бы я быть богатым, они, поди, такое каждый день пьют.
— Если повезет, то и мы в накладе не останемся. Хотя на черта тебе деньги, если ты собираешься пьянствовать и играть в карты.
— Куплю себе домишко, — не слушая напарника, мечтал Сэм. — Женюсь на какой-нибудь красотке. На охоту ходить буду. Сапоги себе новые куплю, и еще юфти на туфли. И бархату пару отрезов.
— Женишься, как же, — скептически отозвался Волчий Глаз.— Потом поленом по головке своей женушке выдашь, как старухе Энн. И бархат тебе в глуши накой?
— Энн сама нарывалась. Мы ж дрались каждый день — все ей было не так, не по-ейному. А что силенку не рассчитал, всякое бывает. Бархат пригодится. Костюмчик себе пошью. Или с индейцами на пушнину меняться буду. Хотя им лучше кружева. Умора, как они эти кружева на свои лохмотья нашивают! Еще думают, красиво, мол... А ты, вот, ты скажи, почему ввязался в эти дела? У тебя ж все было, что надо человеку для счастья.
— Счастья деньгами не купишь. И не лезь не в свое дело!
Осадив так собеседника, Волчий Глаз уставился в воду и оцепенел: из-под толщи воды на него смотрело человеческое лицо. Оно исчезло, и почти тут же раздался треск: в днище лодки, между досками, вонзилось лезвие ножа, и в щель тут же просочилась вода.
— Да я так, остынь... — пробормотал Сэм, уставившись во все глаза на щель. Лезвие во второй раз прошло рядом с его сапогом, и он бросил весла и вскочил на ноги, отчаянно ругаясь. Лодка закачалась, но таинственный враг не остановился — еще несколько ударов, и вода уже тонким слоем залила дно.
— Я не умею плавать! — в глазах у бородача плескался ужас, и он отступил на шаг назад, глядя, как его сообщник лихорадочно подхватывает какой-то тяжелый мешок.
— Значит, тебе не повезло, — отозвался тот с нехорошей усмешкой. — Разве ты забыл, что каждый сам за себя?
— Не оставляй меня! — взревел Сэм и панически взглянул себе под ноги, переступая ногами в воде. — Я отдам тебе свою долю, половину!
— Зачем, если она и так будет моя? — насмешки в голосе прибавилось, — Ну бывай. Может быть, и выберешься. До берега не так далеко. Ты был хорошим напарником.
Бородатый Сэм кинулся к нему, намереваясь разбить сообщнику лицо своим огромным кулачищем, но тот оказался быстрей и с громким плеском спрыгнул в темную воду Талапусы. Тяжелый мешок тянул его ко дну, но, похоже, Волчий Глаз вовсе не собирался бросать его.
— Мерзкий пес! — плотная фигура на лодке потрясла ему вслед кулаком, — Чтоб тебя дьяволы сожрали заживо! Чтоб ты... Чтоб тебя... Да...
Сэм растерял все слова, кипя от негодования, и оттого не сразу заметил, что лодка раскачивается и грозит перевернуться. Тонула она быстро — вещи и оружие были тяжелы. Резкий рывок раскачиваемой снизу лодки, и бородач полетел в воду, не удержавшись на ногах, и рядом с ним мелькнуло сосредоточенное и бледное лицо одного из мальчишек, которых они еще недавно оставили на берегу, связанных.
— Помоги, — пробулькал он, беспорядочно пытаясь вцепиться в одежду злого призрака; ведь тот никак не мог оказаться здесь, если он сам проверял, как затянуты веревки у этого звереныша. Должно быть, он помер в огне, а теперь его тень пришла за душой бандита. Сапоги утягивали на дно, и Сэм попытался сбросить их, но все было тщетно.
— Нет, - одними губами шепнул индеец, — Получи, что заслужил.
С этими словами он нырнул, и Сэм всхлипнул.
— Я буду ходить в церковь, — забормотал он, отплевываясь от воды, и обнимая борт тонущей лодки. — Буду вести праведную жизнь, буду... работать... И деньги все... отдам... нищим... Блаженны плачущие... ибо они... уте...
Сзади вновь раздался плеск, и он повернул голову, полный надежд на то, что индеец вернулся. Но в свете фонаря блеснула чешуя, и длинная узкая морда злобно уставилась на него. Сэм закричал, стараясь отпихнуть аллигатора ногой. Он кричал еще долго, и крик перешел в вопль, когда облако крови разлилось в темной воде.

Волчий Глаз выбрался на берег, мокрый и злой. Мешок он прижимал к груди, как младенца, и теперь от его франтовского вида не осталось и следа. Хватаясь за корни, он забрался на крутой берег и скрылся в зарослях, внимательно осматривая водную гладь. Крик своего напарника он слышал и насмешливо перекрестился при этом: собаке — собачья смерть, вот что читалось на его лице.
Все было тихо, только какие-то птицы, напуганные криком, чвиркали в глубине леса, и Волчий Глаз перелез сквозь бурелом, стараясь не шуметь. Был лишь один выход к спасению — отправиться вдоль реки, до того места, где приятели должны были оставить захоронку. Он рассчитывал проделать этот путь дня за два, но теперь было ясно, что идти придется где-то неделю. Невеселые мысли о добыче пропитания занимали его мысли — оружия, кроме ножа, у него не было. Ни муки, ни жира, ни мяса — не ставить же ловушки на птиц? Оставались только ягоды, и Волчий Глаз поморщился: несколько дней на таком рационе обещали стать отвратительнейшими.
Мокрая одежда неприятно прилипала к телу, в сапогах хлюпала вода, но он упорно шел, перебираясь через камни и продираясь через кустарники. Важно было уйти отсюда, как можно быстрей, оставить позади и пожар, и сопляков, и лодку вместе с останками Сэма. Деньги сейчас его тоже не радовали, скорее, раздражали. Лишний груз, и в этом лесу он был совершенно бесполезен.
Когда он окончательно выбился из сил, и первые лучи солнца показались над лесом, Волчий Глаз позволил сделать себе передышку. Погони за собой он не чувствовал, и сейчас ему казалось, что здесь можно и отдохнуть. В низине ему приглянулось приятное местечко, наполовину скрытое валунами. Змей и аллигаторов здесь можно было не опасаться, чересчур голо для первых, и слишком каменисто для вторых; только юркие ящерицы сновали по шершавой, нагретой солнцем поверхности.
Ножом он выкопал яму в земле и уложил туда нарубленных веток. Кремень, огниво и соль хранились в непромокаемом кисете, и, разложив на камнях свою одежду, Волчий Глаз развел костер. Дым стелился низко, спускаясь к реке, и беглец считал это несомненной удачей. Вовсе не надо лишним людям знать о том, что тут кто-то решил обосноваться на какое-то время.
Мешок с золотом он положил под голову и устроился на ночлег, подстелив себе листвы. Сон сморил его мгновенно, и никакие видения не смущали его покой.

Проснулся Волчий Глаз от того, что у него затекли руки, и он никак не мог пошевелить ими. Чужое присутствие он почуял почти сразу, и его смуглое лицо потемнело, когда он заметил худощавую мальчишескую фигуру у костра. Ноги у него были разодраны в кровь, но лицо оставалось по-индейски невозмутимым.
— Опять ты? — со сна голос прозвучал хрипло. Руки бандита были связаны собственными чулками, а нож воткнут в землю, — Что тебе надо?
Билли промолчал, презрительно глядя на свою жертву. Он шел всю ночь и страшно устал, но врожденное упорство и жажда мести вели его за этим негодяем. Он отвел взгляд и уставился в костер. Цель была почти достигнута, но, что с ним делать дальше, Билли не знал. Все его нутро протестовало против того, чтобы убивать безоружного и связанного, но и отпустить он его не мог.
— Может, договоримся? — Волчий Глаз чуть повысил голос, — Мы можем быть полезными друг другу, салага. У меня есть деньги, у тебя есть свобода. Я могу поделиться с тобой деньгами в обмен на свободу. Как на это смотришь?
Билли вновь промолчал, мрачно уставившись в огонь. В одной руке у него был нож, в другой — кисет Волчьего Глаза, и он теребил туго затянутый шнур.
— Эй, ты же кумекаешь по-английски! — в голосе связанного послышались нотки нетерпения. — Скажи хоть что-нибудь!
— Я тебя слышу, — не сразу ответил Билли.
— Другой разговор! — обрадованно заговорил тот. — Хватит. Подурачились и довольно. Развяжи меня. Поговорим, как мужчина с мужчиной.
— Нет, — дедов нож в руке Билли был хорошо заточен, и даже ночная атака на лодку не затупила его. Он взвесил нож в ладони, ясно представив, что перерезать горло этому человеку ничуть не труднее, чем перерезать горло поросенку, но тут же вновь засомневался в своем праве убивать безоружного человека.
— Почему нет? — тихо спросил тот, — Подумай хорошенько. Ведь мне не составит труда вернуться за тобой, за твоим другом, за твоей семьей. И я вернусь.
Билли поднялся, глядя на него сверху вниз. Стоять было больно, но в душе царил сумбур, мешавший думать. Он ничего не ответил, словно был здесь один, и как только принял решение — ловко затушил костер, подобрал нож бандита и скрылся среди валунов, оставив связанного Волчьего Глаза удивленно таращиться ему вслед.
— Вернись! - крикнул тот, перекатываясь с боку на бок, — Оставь мне хоть огниво, звереныш! Я клянусь, что я медленно убью тебя, как только выберусь отсюда! Тебя и всю твою змеиную семью! Слышишь? Болван! Индейская задница!
Он отдышался и страшно скрипнул зубами, но мальчишка исчез, как будто это был морок полуденного зноя. Хотелось пить, и Волчий Глаз попытался встать, но поскользнулся босой ногой на камне и упал на спину, больно ударившись. Попадись ему сейчас в руки этот мальчишка!..
Все-таки дурак Сэм был прав, когда твердил, что не надо связываться с ведьмами.

В Талиси Билли вернулся только поздно вечером, еле передвигая ноги. Когда он дошел до собственного дома, он сел на землю перед входом, не в силах встать и двигаться дальше. Где-то вдали тоскливо кричал козодой, и соседский пес недовольно ворчал во сне. Все было также, как и раньше, такое привычное,знакомое. Но нечто неуловимое переменилось.
В комнате чадили самодельные свечи, отбрасывая неясные блики на землю перед домом, и до Билли донесся резкий голос отца.
— Слишком много свободы. Ему нужно помогать мне в делах, а не носиться по кустам. Он уже достаточно вырос, чтобы соображать — если хочешь стать кем-то, надо научиться зарабатывать деньги.
— Лицом он — вылитая мать, — голос деда звучал на удивление трезво и тихо. — Кто будет торговать с краснокожим? Всем известно, дурить их только хорошо.
— У меня пока нет другого сына. Знаешь, отец... — послышался плеск наливаемой в чашку жидкости. — Мне ведь предложили вступить в одно дело, на севере. Говорят, можно неплохо подняться.
— И ты согласился?
— Да.
Дед крякнул и заерзал на лавке.
— И куда?
— Пока в Бостон. Потом — как пойдет.
— А выводок?
— Детей отправлю в школу на севере. Пусть учатся. А Полли — к ее родичам.
— Считаешь это верным?
— Да, отец! Тысячу раз — да! У меня появился единственный шанс покончить с этими бесконечными поездками по этим вонючим лесам, пожить как нормальные люди. Я уже не могу без отвращения смотреть на эти рожи, которым важны только пули, ружья и выпивка, а ткани они вечно перелапают и отступаются. Слишком дорого для них! Семью я так и так вижу раз в несколько месяцев — что есть они, что нет их...
— Налей мне лучше выпить, — слова прозвучали легко. — Знаешь, что я тебе скажу? Ты сам себя убеждай, а остальные... Да плевать на них. В этом мире каждый сам за себя. Только твой мальчишка — как звереныш. Сбежит еще поди.
— Сбежит — так туда ему и дорога, — раздосадованно подытожил Уильям Пауэлл-старший, и жестяная кружка гулко стукнула о деревянный стол, — Я ему не нянька, давно пора своей головой думать. Пусть только явится домой, я его выпорю, чтобы не бегал.
Билли почувствовал боль в ладони и удивленно поднес ее к лицу. Незаметно для себя он так сильно сжал кулак, что выступила кровь. Может быть, он действительно не сын Уильяма Пауэлла? Может быть, его мис-хи должно быть иным, не этим слащавым «Билли»?
— Билли, — произнес он шепотом, пробуя имя на вкус, — Билли-Билли-Билли.
Чужое имя, имя, в котором нет смысла. Ему показалось, что кто-то большой и сильный встал за его спиной. «Чтобы узнать врага, надо понимать, как он думает», неслышно произнесла тень голосом Слепой Птицы Робинсон, и Билли стер выступившую на лбу испарину. Он почувствовал дикую слабость, и даже терзающий его весь день голод отступил прочь.
— Ты оставил меня на верную смерть, — половина лица Волчьего Глаза была объедена. Он презрительно глядел на мальчишку, кривясь уцелевшей частью своего рта.
— Ты скормил меня аллигатору, — бородатый Сэм провел пятерней по пустой окровавленной штанине, висевшей лохмотьями.
— Ты сказал, что я не друг тебе больше, — печальный голос Джека прозвучал в тишине.
— Ты сделал так, как велело тебе сердце, — Слепая Птица все еще была рядом. Свет от свечей померк, и Билли застонал. Земля была такой холодной, а ноги так болели, и хотелось побежать, потому что ступни кровили и горели, точно в огне, если он побежит, то они остынут, и отстанут все эти голоса, зачем они его мучают?..

Дед нашел его через полчаса, когда вышел во двор отлить.
Билли бредил и метался в лихорадке, окровавленный и ободранный. Джон дотронулся до его лба и отдернул руку — на внуке можно было жарить яичницу, настолько тот пылал жаром. Ни о каком наказании не было и речи в тот день; Билли напичкали болеутоляющей микстурой, перевязали раны и уложили в постель, чтобы вспотел. Всю долгую ночь мать провела рядом с ним, безмолвная и покорная, готовая к самому худшему исходу. Она молила всех богов, которых знала, сохранить ее сыну жизнь.
И на этот раз смерть, хоть и ходила рядом, отступила.

Это было долгое путешествие по волнам сна и безумия, оставившее после себя ощущение вечной ночи. Когда Билли вновь открыл глаза, уже смеркалось, и вечерние тени неторопливо выползали наружу. На столе стояла недоеденная миска с овсяной толкушкой, и над ней жужжали мухи.
Он сморгнул и только после этого заметил, что не один. На полу, у холодной печи сидела Мэри, перебиравшая горох. Она почувствовала его взгляд и повернула к нему лицо.
Билли медленно разлепил рот и облизнул пересохшие губы.
Сестра подошла к нему, и прохладная рука пощупала его лоб. Он попытался что-то сказать, но та испуганно прижала палец к его губам.
— Молчи, — шепнула она, — Вот лучше, глянь... Пока ты болел, тебе принесли подарков. Хочешь пить?
Не дожидаясь его ответа, Мэри поднесла к его рту кружку с водой. В ней чувствовался сильный привкус железа, но, несмотря на это, Билли выпил ее жадно и быстро; струйка воды потекла из уголка его рта. Он оторвался от питья, отдышался и вытер рот тыльной стороной ладони. Сильная слабость и изнеможение овладевали им, но бред ушел, и Волчий Глаз больше не маячил в темных углах комнаты, призывая бежать как можно дальше.
— Мама говорила, что тобой овладели злые духи. Она даже позвала знахарку, — Мэри рассказывала негромко, выкладывая на оленьей шкуре, служившей одеялом, нехитрые подарки: дедов нож, деревянный волчок и рогатку, книгу в кожаном переплете. — Но той пришлось уйти, потому что отец привез пастора... А тот проклял его за то, что он живет во грехе, а дед так взбеленился, что чуть не побил его. Пастора, то есть. И его посадили под арест. Деда нашего. Он кричал, что не позволит загубить мальчишку — это тебя, значит, — из-за каких-то прынцов.
— Каких принцев? — слова царапали ему горло.
— Не знаю. Он не объяснил. Но пастор передал тебе библию с подчеркнутыми псалмами и приказал читать их для спасения твоей души. А дед заявил, что псалмы никого не спасали, в отличие от ножа, и подарил тебе свой нож, который ты унес. А отец сказал, что ему все надоело, и, как только ты выздоровеешь, мы поедем на север. Чтобы там из нас слепили полезных людей. Но разве такие мы — бесполезны?
— Нет.
— А рогатку и волчок тебе Джек принес. Он заходил, когда ты бредил.
— Я бредил?
— Еще как! О каком-то убивце с волчьими глазами на берегу реки, будто тот стоит и глазеет на тебя из угла. Мне даже страшно было, потом этот убивец мерещился все время. Ты сначала кричал, не узнавал никого: ни маму, ни отца, а дед к тебе пришел, и ты сразу успокоился. Все шептал ему что-то, а он сидел и слушал.
Билли пошевелился и попытался перевернуться на бок. Ему не давали покоя слова сестры о том, что он бредил, и он тяжело вздохнул, словно старик, гадая о том, что же такого мог наговорить.
Дверь отворилась, и через порог переступил мрачный, будто сыч, дед. Он окинул взглядом комнату, щурясь в полумраке, и Мэри отшатнулась от постели брата. Это движение от него не укрылось, и он неуклюже подошел к ним.
— Что, доходяга, очнулся? — от Джона Пауэлла пахло выделанной кожей, порохом и джином, — Заставил ты нас поволноваться, братец. Мы уж думали, не выкарабкаешься.
Тяжелая рука потрепала его по волосам, и Билли прикрыл ненадолго глаза, довольный этой неожиданной лаской.
Мэри отошла на свое прежнее место, вспомнив о работе, а дед наклонился к внуку пониже.
— Как себя чувствуешь? Ходил ты много в тот день, как пропал. Все ноги сбил.
— Дед, - Билли говорил медленно, облизывая губы, — Я тебе что-нибудь рассказывал?
Джон Пауэлл неопределенно покачал головой.
— Ты говорил о волке и о смерти, — взгляд из-под кустистых бровей стал на мгновение острым и опасным. — О реке и о том, как тебе хочется бежать. Знаешь, братец, видел я твоего волка... — дед перешел на шепот, но по его глазам больше нельзя было понять: серьезен он или шутит. — И я тебе скажу, что он больше никого не укусит. А деньги я оставил на пепелище, нам они ни к чему, как бы ни возражал мой сын. К тебе, кстати, дружок твой заходил, Джек, — уже громче заметил он, — Ты друзей не бросай, даже если они глупостей наделают. Это не со зла, да по дурости обычно, сударек. А сейчас спи. Мать с отцом вскоре вернуться должны.
— Спасибо за нож, — прошептал ему в ответ Билли, и дед усмехнулся, еще раз покачал головой, будто хотел сказать, не стоит, мол, и отошел к столу.
С души Билли словно свалился тяжелый камень. Слепая Птица отомщена. Все, кто должен был быть наказан, наказаны. Может быть, не все белые плохие, если дед поступил так. Может быть, стоит поехать на север, как хочет отец, посмотреть на них, поучиться у них. Но об этом лучше подумать потом.
Он отвернулся к стене и завернулся поплотней в оленью шкуру, прислушиваясь к стуку посуды на столе. Сон, этот добрый вестник, вскоре сомкнул его веки, и этой ночью ему приснилось, что Слепая Птица назвала его Аси-Яхоула, Осиола, и черный напиток плескался в глиняной чаше. Черный напиток, который должен был испить каждый, кто считает себя индейским мужем по праву.