Прошу прощения, что выкладываю только сейчас, но раньше никак не получалось

[Toll-Gate]

Название: К новой жизни
Автор: Emily Sm-t
Бета: как таковой нет, но мне очень помогла своими советами Дочь капитана Татаринова, а вдохновили на этот фанфик она и ещё один хороший человек.
Канон: С. С. Форестер, "Хорнблауэр", а также сериал "Хорнблауэр".
Размер: мини, больше 2500 слов
Пейринг/персонажи: капитан Кин, различные ОЖП, ОМП и некоторые канонические персонажи (какие - угадайте сами).
Категория: джен, в перспективе - намёк на гет.
Жанр: Hurt/comfort
Краткое содержание: Капитан Кин не погиб в бою, не умер от чахотки и переселился в Россию. Как же это вышло?
Рейтинг: G
Предупреждение: АУ, ООС некоторых канонических персонажей.


Не слишком высокий, коренастый пожилой мужчина в штатском одеянии и парике, какие были в моде в конце 18 века, стоял на берегу и, прищурив глаза, смотрел на море. Он выглядел слегка располневшим, а его широкое лицо и другие участки кожи, не защищённые одеждой, покрывал тёмный загар. Несмотря на костюм, в этом человеке можно было опознать моряка, пусть даже и отставного, если бы кто-то пригляделся к его походке и повадкам. Да и шрам на его левой щеке, хоть и едва заметный теперь, явно остался как напоминание о боевом ранении.
Порой мужчина вынимал подзорную трубу, чтобы разглядеть, что виднеется в морской дали, понять, не покажется ли там какое-нибудь судно, или оборачивался и наводил её на горы, возвышающиеся не только над морем, но и над роскошным особняком, в котором жил уже несколько лет. Потом это занятие ему надоедало, и он, сложив и спрятав подзорную трубу, просто вдыхал свежий воздух, пахнувший цветами в саду, травой, покрывавшей склоны гор, хвоей, морем и выброшенными на берег водорослями. И, хоть с тех пор, как пожилой моряк покинул родную Англию и поселился в этих тёплых краях, прошёл явно не один год, он всё ещё не мог до конца привыкнуть к тому, что при вдохе его не душит жуткий кашель, словно бы разрывающий лёгкие. Да и то, что уже давно ему можно не опасаться появления пятен крови на платке, почему-то до сих пор вызывало у него удивление.
А ведь когда-то... когда-то он почти умирал от болезни, унёсшей жизнь его супруги, и при этом почти не пытался бороться за жизнь. А что толку, если единственный сын тоже погиб, а у невестки была, как он думал, причина ненавидеть его за эту смерть и не пускать к нему внуков? Да и на флоте он стал никому не нужен. Лишь из уважения к его заслугам его не списали на берег умирать в нищете на половинном жаловании. Но где его оставили служить? Корабль, когда-то горячо любимый капитаном, потом словно заразился от него и медленно гнил. На лейтенантов нельзя было опереться из-за их почти полного безразличия ко всему. Матросы? Они совсем распустились. А в мичманской творилось непонятно что, и всё из-за одного мичмана-перестарка, который издевался над всеми остальными. Хотя нет, не всё, если учесть, что там оказывались в основном либо те, кто не имел никаких связей, либо те, кто сказал что-то не то, не тому и не тогда, когда надо, либо те, кто был неспособен сдать экзамен на лейтенанта. Хорошо, что перед началом войны всё стало меняться к лучшему, так что к тому времени, когда она была объявлена, он пристроил на хорошие корабли две трети команды, в том числе и всех мичманов. Особенно повезло троим, попавшим на то судно, капитан которого едва мог отбиться от желавших служить под его командованием, но при этом брал далеко не каждого. Правда, по-настоящему радовался переводу лишь рыжий и голубоглазый шотландец с веснушчатым лицом, должно быть, предвкушая избавление от издевательств и возможность проявить себя. А двое, один из которых - черноволосый и кареглазый сын врача, а другой – светловолосый аристократ с васильково-синими глазами, почему-то воспротивились. Хотя, возможно, причины у каждого из двоих были: сын врача, несмотря на свою радость от перевода, который ему с его происхождением казался недостижимым, не мог бросить человека, столь много сделавшего для него, а молодой аристократ – капитана, бывшего когда-то наставником его старшего брата. Но он всё равно сделал так, как необходимо было для их блага, ведь негоже молодым и способным юношам, у которых всё впереди, прозябать на разваливающемся корабле с умирающим капитаном! Тогда же мичмана, тиранившего своих товарищей, отправили на корабль, где из него могли бы сделать человека. Ну а ещё один обитатель мичманской, которого скорее можно было бы представить музицирующим в своём поместье и который так заботился о троих переводимых товарищах и о капитане, что отказывался становиться лейтенантом, тем же распоряжением был оставлен на старом корабле для подготовки к экзамену. А кончилось всё тем, что капитан, поручив своему старшему помощнику заняться наконец ремонтом корабля, отправился домой. Официально - в отпуск, на самом деле - умирать. Единственное, о чём он жалел тогда, - что война началась, а ему не дано участвовать в бою и хотя бы погибнуть с честью. Зато успокаивало то, что не придётся влачить нищенское существование на половинное жалование... правда, слабо.
Но потом произошло нечто, что заставило его перестать смиряться со своей участью и начать сопротивляться болезни и судьбе. В минуту отчаяния в его доме появился человек, который был так дорог ему и которого он давно не чаял увидеть у себя, – побратим его покойного сына, русский офицер, ещё в бытность мичманом проходивший службу на корабле старого капитана и ставший для него вторым сыном. Ещё вспомнилось, что он – старший брат, точнее, кузен того мичмана, который так не хотел переводиться на судно получше. И этот человек тогда сказал, что есть шанс, есть врач и лекарства, есть тёплое море, живя на берегу которого можно вылечиться или, по крайней мере, прожить несколько лет почти без мучений. А он боялся ему поверить, ведь столько раз верил и разочаровывался. Но гость был русским, а русская душа была для капитана потёмками. К тому же, если русский стоит на своём, переубедить его невозможно. Вот так и оказался английский капитан в Благословенной Тавриде.
А потом было лечение, оказавшимся не самым приятным. Он вспоминал, как ему на грудь клали что-то холодное, а к ногам - грелку, как не давали целых две недели вставать с постели, как заставляли глотать прохладный настой какой-то вяжущей травы. А ещё был растопленный жир! Да, в открытом море и не к такому привыкнешь, но, когда подобные вещи приходится пить несколько раз в день, это вряд ли доставит радость! Порой больному казалось, что проглоченный жир вот-вот полезет у него изо всех щелей. И каждый раз, когда русский врач заставлял его выпить то одно, то другое малоприятное лекарство, капитан возмущался и недоумевал, розыгрыш это или издевательство. Но врач, хоть и улыбался в ответ на ворчание, говорил вполне серьёзно и оказывался столь настойчивым, что человеку, самому привыкшему командовать, приходилось в конце концов подчиняться ему. Тем более, как бы ни были отвратительны на вкус те снадобья, которыми лечили старого капитана, болезнь была ещё отвратительнее, и, чтобы избавиться от неё, он бы выпил и не такое. К тому же, как ни странно, ему постепенно становилось лучше. Всё меньше крови оставалось на платке, восстанавливался почти сорванный голос, приступы кашля становились всё реже и переставали быть такими мучительными, как прежде, кожа лица приобретала более естественный цвет.
А ещё в те тяжёлые дни очень помогала пожилому англичанину она – женщина из крепостных, приставленная к нему в качестве кухарки и сиделки. До сих пор вспоминал он первые дни своего пребывания в Крыму, когда после тяжёлой дороги ему порой становилось очень плохо, его лихорадило, в голове всё мутилось, и вдруг чья-то рука подносила к его губам кружку с каким-то странным питьём. Он пытался отказаться, оттолкнуть руку с кружкой, но доброе женское лицо, улыбающееся как будто слегка виновато, склонялось над ним, а приятный голос, в котором странно сочетались мольба и решимость, уговаривал его выпить хоть немного, иначе женщина не покинет комнаты. И капитан глотал прохладный напиток, будучи уверенным, что его поит покойная жена, ведь это было в её характере, и заботиться о любимом человеке ей не помешала бы даже смерть. Но потом, когда рассудок больного понемногу прояснялся, он начинал понимать, что это совсем другая женщина, гораздо моложе покойницы, к тому же прядь волос, иногда выбивавшаяся у неё из-под чепца, была русой, а не цвета спелой пшеницы. И всё-таки они казались сёстрами – отчасти оттого, что обе слегка полноватые, круглолицые и не обладали красотой, но искупали это добрыми глазами и приятными улыбками, но скорее даже оттого, что обеих роднило стремление помочь другим людям даже ценой обделения себя. И частично из-за этого едва ли не мистического сходства его кухарки – солдатской вдовы, матери троих детей – с покойной супругой, частично из-за того, что она так вкусно и с душой готовила вроде бы обычные блюда, капитан, первое время страдавший отсутствием аппетита и съедавший хоть что-нибудь лишь после долгих уговоров и её укоризненных взглядов, потом не только опустошал кружку и тарелку, но и требовал добавки.
Были и другие люди, которым пожилой капитан тоже был очень благодарен за их бескорыстную заботу, в том числе и остальные приставленные к нему слуги. Он удивлялся, как они терпели его ворчание, а в ответ на требования оставить его в покое лишь улыбались ему так, словно он был неразумным ребёнком, и говорили:
– Ваше скородие (потом уже капитан понял, что это они так «ваше высокородие» произносят), не можно нам уйти, барин молодой за вас так переживают, велели нам о вас всячески заботиться. Вы же их любимый наставник, как же они без вас-то?
И ведь делали то, что барин приказал, несмотря на протесты, впрочем, вялые, и не только потому, что сил на это у пожилого иностранца, по крайней мере, первое время, явно не хватало. Как можно было отказать людям, которые так искренне заботятся о тебе и не требуют ничего взамен?
А потом пребывание в постели постепенно сокращалось, капитан уже потихоньку вставал, прохаживался по комнате. Но потом произошло настоящее чудо. Из Англии пришло письмо, в котором говорилось, что известие о смерти его сына было ложным! Сын капитана был жив. Более того, он вместе с женой и детьми собирался ехать сюда, к отцу! И теперь уже капитан просто не имел права позволить себе умереть, не дождавшись встречи! Потому и неудивительно, что он пошел на поправку, ведь жизнь его снова наполнилась смыслом. И этим он удивил не только себя, но и всех остальных, в том числе и врача, хотя последний прежде уже излечил от той же болезни тётушку его бывшего ученика – хозяина поместья.
После того, как его пациент достаточно окреп, доктор начал выгонять его на прогулку сначала в сад, затем – в горы, и везде, помимо врача, капитана сопровождал старший сын кухарки, ровесник тех трёх мичманов, которых отправили на самое лучшее судно. И надо сказать, что сопровождающий оказался как нельзя кстати, ведь в первый свой выход из комнаты, вдохнув свежий воздух, капитан с непривычки почувствовал головокружение, зашатался, как пьяный, и был вынужден вцепиться в дверной косяк. Зато потом он не только привык к прогулкам, но и полюбил их.
И постепенно все принимаемые меры возымели свой эффект. От пребывания вне дома кожа у пожилого англичанина порозовела, а от летней жары – покрылась загаром. Дышать горным воздухом было непривычно легко и свободно, так что приступы кашля становились все реже и реже, пока не прекратились совсем. Кроме того, к возвращению в отведённые ему покои больной умудрялся нагулять аппетит, а поскольку еда становилась всё сытнее, к тому же лечение жиром продолжалось, он однажды с удивлением обнаружил, что не просто вернулся к своему весу до болезни, а ещё и слегка располнел. И, как ни странно, появление лишних округлостей не расстроило, а наоборот, обрадовало его. Да и очень многое, на что он, может, раньше и не обратил бы внимания, вызывало у него почти детский восторг. Например, то, что в Крыму вечером быстро и как-то сразу темнеет, а звёзды, усыпающие почерневший небосвод, кажутся огромными, протяни руку – и дотронешься до них. Или то, что, когда над поверхностью воды показываются едва вылупившиеся мошки, море словно закипает от охотящихся на них рыбок. Или проплывшая мимо стая дельфинов. Или то, что теперь можно вдыхать воздух, не мучаясь от боли в груди и кашля. Или то, что, когда он пишет письмо, рука у него больше не трясётся. А ещё старого капитана обрадовало и растрогало до слёз то, что его названный сын сделал ему роскошный подарок – штатскую одежду и обувь, пошитые по последней моде, да еще и на заказ, по его меркам…
А затем в жизни бывшего барского наставника произошло несколько значимых событий. Сначала, в конце лета, он наконец-то увидел считавшегося погибшим сына, а также невестку и внуков, с которыми несколько лет был в разлуке. Ну а в начале сентября, когда погода была всё ещё достаточно тёплой, прибывшие с родины бывшие мичманы и другие люди, которым приходили письма из Тавриды, не могли скрыть удивлённых возгласов. Ведь вместо дряхлого старика с морщинистым лицом, находившегося на последнем издыхании, их встретил пожилой человек, загорелый, словно бы помолодевший, заметно округлившийся, твёрдо державшийся на ногах и отнюдь не собиравшийся помирать, причём его голубые глаза, теперь особенно выделявшиеся на загорелом лице, светились от радости. А он искренне был рад всем, кто навестил его, и одновременно смеялся и плакал…
Потом же перемены следовали одна за другой. Это и венчание молодого барина, на котором капитан был желанным гостем, и принятие русского подданства, и недолгое возвращение на морскую службу – на сей раз российскую, – патрулирование побережья Чёрного моря, а затем и окончательная отставка с передачей командования старшему помощнику, выслуга которого к тому времени оказалась достаточной для того, чтобы стать капитаном корабля. И теперь капитана больше не пугала отставка, ведь стараниями его названного сына ему была обеспечены достойная пенсия по общей выслуге лет и потомственное дворянство согласно Табели о Рангах. Впрочем, унаследовать дворянство смогли бы лишь те дети, которые родились бы у него после становления его дворянином. Но единственный сын, ставший капитаном, и так завоевал себе дворянство и титул в бою. Да и то, что все его бывшие мичманы постепенно сдали экзамен на лейтенанта, даже тот, который считался самым безнадёжным, не могло не радовать теперь уже отставного капитана, как, впрочем, и то, что старый корабль, казалось бы, обречённый гнить на якоре, после ремонта начал новую жизнь и опять участвовал в бою, а двое бывших лейтенантов будто стряхнули с себя оцепенение и стали один – хорошим капитаном, а второй – его старшим помощником.
А время шло, и пожилой англичанин всё больше чувствовал себя русским, даже привык спать после обеда, особенно в летний зной. И, живя среди русских: благородных аристократов, для которых слова о чести и достоинстве не пустой звук, и крестьян, таких простых и в то же время таких смекалистых и таких заботливых, – он привык общаться на их родном языке и давно забыл бы свой, если бы не весточки с родины и не приезд родных и всех, кому он был небезразличен. И даже отставка не огорчала его, ведь у него нашлись новые занятия. А всё потому, что его почему-то полюбили дети, причём не только его внуки, но и дети бывшего ученика и владельцев соседних поместий, а также крестьянская ребятня. А ему так нравилось играть с ними, учить их делать кораблики, а то и просто рассказывать им что-нибудь! И, как ни странно, это почти не утомляло его, наоборот, как будто придавало ему сил.
Конечно, капитан отблагодарил всех, кто о нём заботился. Кого-то – добрым словом, кого-то – тем, что занимался потом с их детьми, кого-то – гостинцами, а врачу, отказавшемуся брать деньги с наставника своего лучшего друга, подарил щенка из рождённых незадолго до этого его собакой. Вот только достойной награды для бывшей кухарки и сиделки, продолжавшей о нём заботиться и после выздоровления, он сначала не мог подыскать. Но вот однажды глаза у него открылись. Вспомнив её слегка виноватую улыбку, то, как ловко она поправляла его подушку и как вкусно она готовила, как старалась ему угодить, то, какой нежной, заботливой и в то же время настойчивой она могла быть, да и многие другие вещи, отставной капитан догадался, что её чувства были отнюдь не теми, которые служанке позволено испытывать к господину. Более того, тогда же он понял, что и сам испытывает к ней нечто большее, чем простая благодарность. А это значило, что для него есть шанс начать новую жизнь и во второй раз обрести своё счастье. И неважно, что его избранница – крепостная, ведь её барин, который никогда не наказывал своих крестьян без нужды, а её уважал и ласково звал нянюшкой, не откажет своему бывшему учителю и даст ей и её детям вольные. А сын… сын поймёт. Может быть, не сразу, но поймёт. И даже порадуется за отца, ведь тот возродился для новой жизни.