Новогодний календарь, день третий

[Toll-Gate]

Название: Бывают такие дни
Размер: примерно 1200 слов
Канон: "Остров Сокровищ"
Пейринг/Персонажи: Трелони, Ливси, Смоллетт, Джим, Бен Ганн
Категория:джен
Жанр: поучительная сказочка
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: ***
Примечание: Тема Календаря - "Сын маминой подруги"

Однажды сквайр Трелони решил разбогатеть...

Однажды сквайр Трелони решил разбогатеть, но никак не мог придумать каким образом. Поехал было жениться к богатой вдове, а там его друг детства сидит. Поехал на биржу, акций розовых алмазов купить, а там опять друг, все акции скупил и со скучным видом зубочисткой из слоновой кости во рту ковыряет. Трелони – в порт, думает: ладно, найму-ка себе корабль, пусть мне тоже возит чай и слоновую кость, а я их тут продам, но нет! Только он в порт вошел, а ему со всех сторон: это корабль вашего друга детства и это корабль вашего друга детства, сэр, и вон те два, и во-он то-о-от тоже. Про мелкие-то мы и говорить не будем. Плюнул Трелони себе под ноги, попал себе же на вышитую туфлю и совсем приуныл. Вернулся домой, а там припасов на праздник не купили – друг детства, сын маминой подруги все забрал у поставщика, да еще и лучший повар вдруг решил к нему уйти.

«Так и помру бедным, всеми позаброшенным, - решил сквайр, мрачно пережевывая холодную говядину с хреном. – Поеду к Ливси, спрошу, как у него дела.»


Однажды Ливси решил вступить в литературную полемику на страницах журнала и ради этого написал два романа, три поэмы и несчетное количество стихотворений, чтобы на их примере разбирать ошибки и рассуждать о роли врачебного дела в искусстве. Послал свои критические статьи в журнал, а там говорят: «Ой, знаете, сэр, мы бы с превеликим удовольствием, но у нас уже все номера до конца следующего года расписаны. Видите ли, тут один доблестный сэр, ваш, кстати, друг, прислал тридцать три поучительных рассказа и двадцать морализаторских басен, поэтому мы новое не берем». Тут Ливси задумался, куда ему свои работы пристроить – жалко же, чернил много извел, бумага нынче дорогая, да и мысли тоже не самые, так сказать, бросовые. А тут к нему как раз Трелони приезжает, скучный, как осеннее небо, то ему не так и это ему не этак: и кормят, как в Бедламе, и с болота воняет тиной, и в доме холодно, как не топи – а сам в кружевах расхаживает и отказывается есть с простой оловянной посуды.

Ливси тут издалека подошел, мол, так и так, как вы смотрите, любезный друг, на то, чтобы издавать популярный журнал для джентльменов любого возраста. «Пфе, - отвечает Трелони, - я этих журналов уже двадцать штук издавал, не читают джентльмены ни журналы, ни книги, да и некогда им, слишком много теперь виршей клепают. Я вон пять томов своих работ издал, и что вы думаете? Не покупают». Пять томов, мысленно возопил Ливси и расстроился, сравнив себя с Трелони. Ночью он жег свои два романа, три поэмы и несчетное количество стихотворений, раздумывая о том, что вот придет час, и напишет он книгу, которая поразит людей своей глубиной, а наутро приносят с почты лондонскую газету, а в ней – гравюра, а на гравюре – самодовольный Трелони с лирой, и весь номер ему посвящен. Сглотнул Ливси слюну, да и спрятал газету прочь, а сам пошел завтракать и слушать брюзжание Трелони, которому сегодня ничего не нравилось.


Однажды капитан Смоллетт вернулся из очередного путешествия, сложил из полученных за переход монет красивую башенку и с отвращением подумал: все, мол, люди как люди, живут себе, занимаются почетным делом, а я как собака только и таскаюсь по морям и океанам, то лихорадка, то дикари, то каперы, то кораблекрушения, а домой приезжаешь, долги заплатишь и на бобах сидишь. «Был бы я доктором, - подумал он с горечью. – Или вон судьей. От всех почет и уважение. А тут только и слушаешь: и зачем же вы, мистер Смоллетт, тот французский корабль потопили? Из-за вас наши доблестные моряки остались без жалованья. И вообще какого черта шляетесь на своих утлых суденышках туда и сюда, а нам вас конвоировать, от дела отвлекаться, все вражеские корабли распугивать. А потом ты еще этих людей и угощай, слушай их истории про то, как военный флот на раз-два разделал торговый». Он было однажды заикнулся, что был как-то очень близко к северному полюсу, ближе, чем любой другой капитан, так ему сказали, что это не считается, и вообще он наверняка ошибся в широте и долготе. А когда он возразил и доказал, так все капитаны надулись, как мыши на крупу, и разговаривали через его голову, всем видом показывая, что, если ты не на военном флоте, так и не моряк вовсе. Да-а, с судьей бы такой номер не прошел.

Он уже почти видел себя в судейской мантии, упитанным и веселым – упитанность была еще одной недостижимой мечтой; упитанным капитанам легче удавалось вести дела в Индии, где некоторые раджи были настолько массивны, что не могли встать, и их носили по шесть-восемь рабов, и тучность считалась одной из главных достоинств человека благородного и богатого, - но его мечты прервались, потому что ему принесли письмо.

Смоллетт взглянул на письмо и вздохнул: это опять было письмо с приглашением на ужин, которые сыпались на него, как из рога изобилия, как только он возвращался домой. Почему-то все почтенные дамы рассматривали его, как великолепного кандидата в мужья своим дочерям или даже себе, и ему приходилось стоически посещать эти вечера и мужественно выдерживать потоки лести, которые лились на него как тропический дождь в Ост-Индии. Жениться он, впрочем, не спешил по рациональности характера. Может, как-нибудь потом.

В городе он встретил старых знакомых, Ливси и Трелони, и опять укорил себя за то, что занимается черт знает чем. Поговорить им толком не удалось, потому что капитана Смоллетта попросили проводить одну юную девушку и ее мать, но он заметил, как благородно и чинно выглядит Ливси. «Сразу видно человека умного и уважаемого, - подумал про себя капитан. – У него лицо как у римского оратора». И он опять пожалел, что не стал судьей.


Однажды повзрослевший Джим Хокинс был безответно влюблен, но вот беда – его избранница не отвечала ему взаимностью. Когда они оказывались в одной компании, он катастрофически тупел и даже не мог выдавить из себя ничего путного, только плелся позади своих сверстников и ругал себя на чем свет стоит. «Вот был бы я как капитан Смоллетт, - думал он в минуты отчаяния. – Он всегда так себя держит, что достойные девушки к нему так и липнут, а если открывает рот рассказывать про свои путешествия – так они прямо рядами падают».

Пожаловался он один раз сквайру Трелони на свои беды, а тот ему, сумрачно раскалывая орехи алмазом:
- Э, разве это беды! Вот деньги – это беда, и друзья детства тоже.

Пошел тогда Джим к Ливси, а тот только с выездного суда вернулся, уставший.

- Знаешь, Джим, - сказал ему доктор, - ты лучше подумай, как сделать в своей жизни самое важное, то, для чего ты рожден, тогда и найдешь ту, которая тебя полюбит.

А капитан Смоллетт и вовсе на него недоуменно посмотрел:

- Девушки? Глупости это все. Вот стать достойным джентльменом – это задача.

Джим вздохнул, да и пошел в таверну, а там как раз Бен Ганн сидел, стопку за стопкой в себя закидывал и Джима угостил.

- Не печальтесь, - сказал ему Бен Ганн. – Это вам отдохнуть надо, мистер Хокинс, на травке полежать, на солнышке погреться. Бывают такие дни, когда чувствуешь себя бестолковым и криворуким, и всё не так, и все не те вокруг.
- Да что-то затянулось это, - отозвался Джим, разглядывая стопочку.

- О, иные дни и месяцами тянутся, - ответил ему Бен Ганн, блаженно улыбаясь, и не успел Джим обдумать его слова, которые показались неожиданно мудрыми, как тот добавил: - Это мне еще Сильвер говорил. Ваше здоровье! Позвольте угостить вас трубочкой, сами увидите, все не так плохо.

И действительно – Джим увидел, но это уже совсем другая история.