Тоска по совершенству? Ну-ну! (с) Ундервуд
...так что начну с рекламы дружественного фандома )
История про пиратов, индейцев, любовь, дружбу и вулкан.
Немножко подробнее познакомиться с каноном и понять, кто все эти люди, можно здесь.
Название: Пеле
Автор: fandom Caraibi 2013 ( Stella Lontana)
Бета: fandom Caraibi 2013
Размер: миди, около 8600 слов
Канон: итало-германский минисериал «Пираты» (Caraibi)
Пейринг/Персонажи: Ферранте Альбрицци, Ипполито Альбрицци, Малинке, Шаман, Изабелла, Пройдоха, Пузырь, Федерико Корнеро
Категория: джен
Жанр: природная катастрофа, приключения
Рейтинг: NC-17 (за шок-контент)
Предупреждения: жестокая гибель большого количества людей, описания человеческих останков
Краткое содержание: альтернативная версия четвертой серии, от момента посещения Ферранте индейской пирамиды
Краткое содержание для тех, кто не в теме канона: читать дальшеих двое, когда-то они были братьями, теперь один – капитан пиратов, другой – представитель официальных властей, поклявшийся его уничтожить. Впрочем, нет, оба уже бывшие. Только что отгремел решающий бой.
Примечание: сюжет фика в какой-то степени основан на реальных событиях, историческую справку см. после текста
Примечание 2: карта местности
читать дальше
Историческая справка
Минздрав предупреждает, что это все-таки третий левел.
История про пиратов, индейцев, любовь, дружбу и вулкан.
Немножко подробнее познакомиться с каноном и понять, кто все эти люди, можно здесь.
Название: Пеле
Автор: fandom Caraibi 2013 ( Stella Lontana)
Бета: fandom Caraibi 2013
Размер: миди, около 8600 слов
Канон: итало-германский минисериал «Пираты» (Caraibi)
Пейринг/Персонажи: Ферранте Альбрицци, Ипполито Альбрицци, Малинке, Шаман, Изабелла, Пройдоха, Пузырь, Федерико Корнеро
Категория: джен
Жанр: природная катастрофа, приключения
Рейтинг: NC-17 (за шок-контент)
Предупреждения: жестокая гибель большого количества людей, описания человеческих останков
Краткое содержание: альтернативная версия четвертой серии, от момента посещения Ферранте индейской пирамиды
Краткое содержание для тех, кто не в теме канона: читать дальшеих двое, когда-то они были братьями, теперь один – капитан пиратов, другой – представитель официальных властей, поклявшийся его уничтожить. Впрочем, нет, оба уже бывшие. Только что отгремел решающий бой.
Примечание: сюжет фика в какой-то степени основан на реальных событиях, историческую справку см. после текста
Примечание 2: карта местности
читать дальше
Он просыпается от визга, истошного, нескончаемого, рвущегося и рвущего уши в непрекращающейся и нестерпимой агонии. Злой Рок открывает глаза и садится рывком — и ему тут же приходится ухватиться за одну из жердей, поддерживающих стены хижины: перед глазами все плывет, глухой шум в голове перемешивается с далеким визгом, во рту мерзко и сухо, и главное — ему не принадлежат его же воспоминания.
Дюбуа — внезапно оживший Ипполито — индейское золото и звериная жажда, просыпающаяся в глазах его собственных матросов — бой и взрывы — смерть! Ведь это была смерть?! — глаза старого шамана — странный запах и странные напевы — мать, дом, брат, Ливия, кровь, очень много крови — пирамида, золото и свитки, много-много свитков — странные разговоры о древних пророчествах, о предопределенности судьбы, об избранности, о предательстве… Что из этого было, а что приснилось ему?
Цепляясь за каркас хижины, он встает и, шатаясь, выходит наружу. Яркое солнце режет глаза, ноги не держат, но на его груди нет ран. Были ли они?
Визг обрывается на высокой ноте — на берег падает страшная тишина, она беспокоит куда больше, ведь к надоедливому звуку он уже успел привыкнуть. Тишина оглушает и внезапно приводит в чувство. И тут же с пляжа слышатся голоса людей, истошные крики, ругань и рыдания.
Он забывает о том, что он полутруп с поехавшими мозгами, и вспоминает, что он — капитан, пусть и оставшийся без команды. Не подумав даже надеть рубашку, обжигая босые стопы на раскаленном песке, Злой Рок несется к пляжу. Ноги подгибаются, но держат. Пить хочется так, что даже воздух врывается в легкие со скрипом. Он не успевает.
Испанский корабль стоит в глубине их бухты, которую уже никогда не займет «Ливия». Шлюпка — на полпути к нему, шесть человек на веслах, и кто-то борется с кем-то на корме. Он бросается в воду, волна бьет в лицо, освежает, он делает несколько мощных гребков — пустое, он не догнал бы их, будь он и в куда лучшей форме, чем ныне.
Злой Рок выходит из воды, пошатываясь, беспечно повернувшись спиной ко вражескому кораблю. Хотят — пусть стреляют. Да хоть возвращаются! На пляже уже собралась толпа завывающих женщин. Малинке стоит среди них с прямой спиной и остановившимся взглядом. Лицо бело, губы сжаты. Ну хоть она не орет!
Он грубо отталкивает нескольких из туземок, прорываясь внутрь круга. Садится на корточки. Внутренности мерзостно подкатывают к горлу. Может, и хорошо, что он уже очень давно ничего не ел.
Ее лицо до странности безмятежно. Он ее даже помнит, эту юную девочку, останавливавшуюся заговорить с Малинке и по-дикарски невинно стрелявшую глазами в его сторону. Вокруг нее всегда бегал толстопузый смуглый малыш, и, судя по растущему животу матери, скоро ему должны были составить компанию братец или сестренка.
Ее лицо безмятежно, черные волосы разметались по песку, а вместо шеи — кровавое месиво. И ниже — еще одно вместо живота. Такое бывает, когда чуть ниже солнечного сплетения в тело втыкают кривой клинок и, провернув, дергают вниз. Распахнутая брюшина, мерзко выглядящие кишки на буром песке, толстый склизкий комок, который должен был стать ребенком.
Он с трудом разгибается. Женщины воют вокруг. Ферранте зачем-то бросает взгляд в сторону и видит подвернувшего ножки толстозадого малыша. Тот уткнулся носом в песок, странно вывернув шейку: так и не добежал до матери. Из кровавой каши и пучков волос на затылке проглядывает что-то белое.
Злого Рока скрючивает в мучительном рвотном позыве, но желудок пуст, и приступ оставляет лишь сосущую боль под сердцем. Малинке кладет руку ему на плечо.
— Чего они хотели? — рычит он. Если окажется, что искали его, он желает услышать это скорее.
Рука Малинке на его плече становится тяжелее, она мягко направляет его, выводит из круга. Кажется, ноги опять не слушаются, или это разум отказывается повиноваться?
Они идут к высокому камню, на котором он сам лежал несколько — дней? или недель? — назад, истекая кровью от ран, во власти неправдоподобных видений о золотых пирамидах и собственной семье.
Теперь место занято снова, и по мальчишке, что лежит там, видно: не жилец. Даже с шаманом и его проклятой магией, если она действительно существует. Старик как раз поднимает глаза от распростертого тела. Видеть, как они подошли он не мог, слышать — вряд ли. Но Ферранте не до гаданий, потому что лежащий на камне мальчишка открывает глаза. Черт его побери, с разбитой всмятку головой и обломком клинка в груди он еще может шевелиться?!
— Сколько было чужих? — спрашивает шаман тем глухим, размеренным и словно бы нечеловеческим голосом, который Ферранте помнит из своего сна.
Мальчик-индеец разлепляет спекшиеся губы и с трудом выдыхает.
— Шесть, — переводит Малинке, стоящая за его плечом. Но Ферранте понял и сам.
— Что они хотели?
— Золота.
Шаман удрученно качает головой. Ну да, он уверен, что золото — не главное сокровище их древних святилищ, ему нелепы притязания европейцев.
— Кого они забрали с собой?
Мальчик называет имя.
Это все совсем неважно: разве происходящее непонятно и так, без того, чтобы мучить умирающего. Гиены из официальных властей расправились с пиратами — и теперь пришли за золотом. Они поймали мальчишек, удящих рыбу в ручье, и потребовали показать им дорогу. Они наткнулись на женщину, шедшую куда-то с ребенком, и прикончили обоих, для устрашения или просто, чтоб не вертелись под ногами. Они не успели получить, что хотели, и потому увезли одного из плененных с собой, а второго попытались прирезать на месте или сперва дали по голове, когда он попытался бежать. Они вернутся снова, раз уж поняли, что золото здесь есть. Они не привыкли отступать, и прочешут остров в поисках сокровищ так же планомерно, как прочесывали поселения в поисках пиратов. Они упорные твари, эти Дюбуа и его шайка! Дюбуа?!
Раненый страшно захрипел, выгибаясь дугой, пена показалась на его губах. Шаман простер над ним морщинистые, но еще сильные руки. Мальчик снова открыл глаза, налитые кровью, теперь их взгляд был ужасен. Корчась в агонии, он произнес, почти выплюнул, несколько слов. На этот раз Ферранте не понял ничего.
— Нет! — тонко и испуганно выкрикнула Малинке за его плечом. Шаман снова вытянул руки, провел ими над умирающим, тот дернулся в последний раз, вытянулся, словно тело его сводило судорогой, и затих. Старик опустил руки. В наступившей тишине слышался шорох прибрежных деревьев, а еще странный гул, и казалось, что под ногами мелко дрожит, ворочается, издает глухое рычание земля. Потом песок перестал дрожать, и все стихло.
Ферранте обернулся, Малинке скрюченными пальцами вцепилась в его плечо. Он никогда раньше не видел ее настолько напуганной. В растерянности он заключил девушку в объятия, она дрожала.
— Что произошло? — спросил он, сознавая, что за последние дни окончательно повредился рассудком. Малинке не раз бывала в бою плечом к плечу с ним, прошла одна через джунгли, волоча его бесчувственное тело, вид развороченных внутренностей соотечественницы не заставил ее измениться в лице, что на свете могло напугать ее?
— Плохо, — слабо ответила девушка. — Очень плохо. Он не должен был. Так нельзя!
Шаман наконец поднял глаза от раненого — нет, теперь уже покойного — и опустил руки.
— Все, — сказал он глухо. — Мани из племени Купула ушел, но он сказал свое слово перед уходом, и боги Шибальбы услышали его.
— И что теперь будет? — спросил Ферранте. В отличие от себя самого, считать безумным фанатиком шамана ему не удавалось. — Что? Что он сказал?
— Он просил у богов справедливости, — шаман смотрел мимо его головы куда-то вдаль. — Он просил обрушить их гнев на головы убийц. Он просил растоптать их дом и сравнять с землей их поселения, сжечь живьем их беременных жен и разбить головы их младенцам, он просил не оставить никого в живых, чтобы даже память о белых захватчиках стерлась с лица земли. Такие вещи нельзя говорить вслух. Он сказал. Боги услышали. Ты чувствуешь их ответ.
Честно говоря, Ферранте чувствовал жажду, колючий морской ветер на разгоряченной коже и то, как медленно ползет по его спине холодок. Шаман говорил совершенно бессмысленные вещи, но от того, с какой спокойной уверенностью он их говорил, от того, как вздрагивая, прижималась крепче к нему Малинке, и от воспоминания о пирамиде и снах кровь стыла в жилах.
— Каждый умирающий насильственной смертью проклинает своих убийц, — с вызовом возразил он. — Если б все их проклятья сбывались, Судный день бы уже наступил!
— При каждом ли проклятии у тебя под ногами дрожит земля, о, тот, у кого три жизни? — мягко спросил шаман, проходя мимо него. Казалось, он совершенно забыл об остывающем на молитвенном камне изувеченном теле.
— Одно неосторожное слово не станет проклятием, тут ты прав, — старик стоял теперь на самом краю утеса и смотрел в море, как смотрел всегда, когда Злой Рок прежде приходил поговорить с ним. — Мудрые родители не слушают каждый бессмысленный лепет, что срывается с губ ребенка. Но как ты думаешь, наши боги мало ждали и мало сносили? Они терпели, когда большие корабли впервые подошли к нашим берегам и бородатые люди впервые вошли в наши дома, не с миром, но с войной. Они терпели, когда нас выгоняли с наших земель и прежние святилища зарастали сорной травой. Они терпели, когда белолицые убивали наших людей послушными им железом и громом, когда жгли на своих кострах и клеймили каленым железом, разрубали на куски и сдирали кожу с живых, заковывали в цепи и морили голодом, чтобы заставить любить и вашего бога тоже. Они терпели, видя, как бородатые убивают своих, топят целые корабли, истребляют семьи и отнимают детей у матери, чтобы разрешить какие-то свои мелкие свары. Тебе это известно куда лучше, чем мне. Рано или поздно они бы устали терпеть. Сегодня слово было сказано и услышано.
— И что?
Шаман устало прикрыл глаза.
— Я не хотел бы дожить до дня гнева богов. Будет то, что сказал Мани. С деревней, откуда пришли убившие его люди, с их женами и детьми, с их домами, их племенем, их правителями и односельчанами. Не останется никого.
Ферранте издал короткий нервный смешок. Ему хотелось расхохотаться в лицо старику, но отчего-то не получалось.
— Так не бывает!
— Так будет, — шаман развернулся и впервые посмотрел ему в глаза. В его взгляде не было ничего — только горе и бесконечная усталость.
— Так — не — бывает! — прошипел Ферранте, теряя голос. — Что значит «с правителями и односельчанами»? Там же мой брат!
Старик-шаман смотрел ему в глаза грустно, понимающе и устало.
— Вы же сами сказали: он не виноват в том, что все было предначертано именно так! — ему мучительно хотелось схватить старого дикаря за плечи и как следует потрясти. — Что теперь?!
— Далеко не всегда страдают только виновные.
— Я не позволю! — рявкнул Ферранте и сцепил замком руки.
Шаман пожал плечами и вновь перевел взгляд на морской простор.
— Было два брата, — проговорил он безмятежно, так, будто рассказывал детям племени старинную сказку о богах и героях, — Хунахпу и Шбаланке. Вместе они совершили немало подвигов. Но Хунахпу потерял часть души и превратился в отражение себя самого. Тогда Шбаланке спустился в Шибальбу, место страха, мертвый подземный мир, чтобы отобрать у подземных богов душу своего брата… Иди, тот, у кого три жизни, — продолжил он, чуть помедлив. — Тебя любят наши боги.
— Куда мне идти?
— Туда, где ты должен быть. Где тебя ждут.
— И что, — требовательно спросил Ферранте, — я смогу остановить ваше индейское проклятие? Что стало с братьями в твоей легенде?
Шаман грустно покачал головой:
— Боги подземного мира подвергли их пыткам. Девять домов мучений прошли они, прежде чем предстать перед Миктлантекутли, верховным божеством. В той истории, что рассказывают во время засухи, бог казнил братьев. В той, что слагают по окончании сезона дождей, они выдержали пытки и возродились, как возрождается семя, побегом проклевываясь из-под земли, напоенной влагой. Выбирай.
Ферранте содрогнулся.
Морской ветер отлично вышибает из мозгов хмель: голова уже не болит и не кажется поразительно легкой. Сухая былинка вяжет язык и отзывается в пустом желудке крутящей горечью.
Малинке подходит, садится рядом, неслышная, словно тень. С ней легко, она незаметна, когда не хочется замечать никого рядом. Сейчас не тот момент, и она это знает.
— Ты уйдешь? — спрашивает она.
— Если я уйду, — говорит он, глядя на море, — я предам тех, кого оставлю здесь. Если я останусь...
Он не договаривает. Если он останется, то предаст брата, который уже раз предал его. Нет, не раз. Который его чуть не убил. Который, по словам шамана и его древним свиткам, ничуть не был в этом виноват, потому что решали все куда более высшие силы. Который приходил молить о прощении. Которого он оттолкнул. Которому он, наверняка, ничем не сможет помочь, даже если кинется сейчас на Мартинику. Да и было ли в чем помогать? Стоит ли верить сказкам о конце света?
— Ты ничего не должен остающимся здесь, — прерывает Малинке его мысли.
— У вас почти не осталось мужчин. Если белые придут вновь...
— Они не придут.
— Откуда ты можешь знать?
— Это знаю не я, а мудрый Ах-Кин. Он сказал, что ты придешь — ты пришел. Он сказал, что бородатые люди найдут нас и здесь — так и случилось. Он сказал, что рано или поздно боги покарают твоих врагов. Еще он сказал, что Малинке из рода Купула не должна оставлять тебя.
— Там, среди врагов, мой брат, — огрызается он, нарочито игнорируя последние слова. — Я подумывал о том, чтобы покарать его сам. И мне не нужны для этого боги!
Он поднимается на ноги и идет, не оглядываясь. Малинке тенью следует за ним.
— У нас есть лодка, — снова говорит она, улучив момент. — Лодка с твоего корабля, та, что ты оставил на берегу на случай опасности. Она все еще здесь, это крепкая лодка, мы доберемся на ней до Кубы, а там ты легко найдешь место на корабле.
— Мы? — останавливается он.
— Мы. Мудрый сказал, я нужна тебе.
Он раздраженно хмурит брови, потом резким жестом отбрасывает обкусанную травинку и бросается бежать, чуть не ломая ноги, вниз по насыпи, туда, где у берега спрятана лодка.
— Уведите людей с побережья!
— Да.
— У пирамиды достаточно толстые стены. Женщины и дети могут укрыться там.
— Да.
— На узких тропах удобно устроить засады. Знаешь, там, где скалы близко подходят к тропе...
— Да, — шаман устало прикрывает глаза. — Я все понял, друг. Отправляйтесь спокойно. Они не придут.
Ферранте в раздражении хлестнул по собственной ноге концом ремня, который только что теребил. Боль слегка отрезвила.
— Ты так уверен, что они не придут... Знаешь ли ты точно, что случится на Мартинике?
Индеец качает головой:
— Нам не дано предугадать, что сделают боги.
Уезжает он с тяжелым сердцем.
У старой шлюпки крепкие борта и хороший парус, с которым Злой Рок легко управляется один. Карман оттягивает золотой слиток с причудливой формы резьбой — прощальный подарок шамана.
За пару дней они добираются до Острова попугаев. Там он покупает место на торговой посудине, отметив про себя, насколько дороже стали теперь такие услуги и с насколько большей опаской пробираются подобные суденышки из порта в порт.
Несмотря на предостережения, усидеть в трюме долго он, конечно, не смог. Пологий берег Мартиники едва показался на горизонте, как Злой Рок уже вновь мерил шагами узкую палубу. Да, впереди их ждали таможенные формальности, и светиться на палубе нежеланному в городе гостю не следовало бы, но... Но.
— Гляньте-ка, — широко ухмыльнулся, подходя, ярко-рыжий ирландец-капитан, — на Лысой горе опять черти пляшут!
Ферранте, задержав шаг, обернулся и взглянул на берег — да так и остался стоять. Лишенная зелени вершина отчетливо выделялась над невидимым пока среди прибрежной зелени городом. Над ней, хорошо заметный в солнечном свете, клубился дымок. В нем не было ничего угрожающего: изящная белая струйка на фоне безоблачной густой синевы — но Ферранте, непонятно с чего, прошиб холодный пот.
— И часто она так? — спросил он с деланным безразличием и откашлялся.
— Да сколько я себя помню, — пожал плечами ирландец. — Мы с мамкой здесь жили — бывало, дымила иногда. Но в последние несколько месяцев отчего-то все чаще. Курит старик Пеле, как индеец, свою трубку, пыхтит!
— В последние несколько месяцев? — повторил Ферранте. — Никак с тех пор, как на острове обосновался Дюбуа?
Капитан хрипло расхохотался, отставив собственную уже погасшую трубку в вытянутой руке.
— Дюбуа? Хотите сказать, даже гору от него тошнит? Я ее понимаю! Этот француз осточертел уже всем. Три месяца ни тебе нормальной торговли, ни пассажиров. Команда дожевывает прошлогодние сухари. В прошлый рейс у меня в трюме каждый тюк перещупали да прутом перетыкали, прежде чем выпустить из порта. Каждый, клянусь!
Злой Рок сочувственно кивнул. Он прекрасно понимал, какая именно торговля и какие пассажиры ранее составляли благополучие бравого ирландца. Он и сам был таким пассажиром.
Струйка дыма неспешно вилась над вершиной Монтань-Пеле, как над трубкой старого шамана. Она совсем не казалась зловещей.
Город праздновал победу, но пах тревогой. Этого стоило ожидать: простой люд не ждал хорошего от триумфа властей, сами власть предержащие справедливо опасались, что пираты разбиты не все. И правда — сколько раз уже летели в Париж и Мадрид счастливые вести, что Злой Рок повержен и уничтожен, и вот он, Злой Рок: выбрался из трюма под покровом тьмы и расхаживает по столице французской колонии под самым носом властей.
И все же, что-то в городе было не так. Слишком много суеты и движения, если знать, что бой был больше недели назад. Слишком много военных на улицах. Слишком насторожены лица прохожих и опаслива их походка.
Губернаторский же дворец... да, надеяться прорваться в это сооружение можно было лишь одним способом: добровольно сдавшись в руки охраны. И то, если не застрелят с перепугу. Губернаторский дворец напоминал крепость в разгар осады. И точно так же ощерилась мушкетами и алебардами городская тюрьма. Либо дорогой братец свихнулся от нервного напряжения в отсутствие достойных противников, либо тут делят власть. И то, и другое было одинаково вероятно.
Злой Рок оперся плечом о шершавую стену чьего-то сада и попытался припомнить, в какой стороне, по сведениям его людей, старый пень де Сен-Люк держал загородную резиденцию. Подобраться к губернатору через красавицу Изабеллу — по старой дружбе — казалось самым простым или даже единственным выполнимым. Малинке, одетая мальчиком и непривычно тихая с того момента, как они вошли в город, с надеждой смотрела на него.
Дорогу он вспомнил. Прошагать требовалось через весь город, а потом еще по засыпанной пылью дороге сквозь лес. Они как раз проходили городской рынок, когда Малинке, тенью следовавшая за ним по пятам, дернула его за рукав и указала глазами куда-то в сторону.
— Что? — нетерпеливо спросил Злой Рок. Следовало спешить, если он хотел добраться до места и вернуться в город до наступления темноты. Да и тревожить в сумерках благородную даму негоже.
Картина была вполне мирной. Стайка домохозяек, оживленно торгующихся с зеленщиком. Чуть дальше раскормленный здоровяк придирчиво выбирает окорок. Его сосредоточенность была вполне понятна: ошибись бедолага с размером, хватит разве на один укус.
— Большой человек, — подтвердила Малинке, что он смотрит в правильном направлении. — Он правил лодкой.
— Какой лодкой?
— На которой приходил твой брат.
Ферранте вздрогнул. След запросто мог оказаться ложным: мало ли на побережье рыбаков, готовых за достойную плату рискнуть головой. А мог и не оказаться. Изабелла меж тем не ждала.
Толстяк угрюмо расплатился с коптильщиком, не торгуясь, и взвалил здоровенный шмат мяса на плечо. Затем подхватил под другую руку немаленьких размеров мешок, настороженно оглянулся и неспешно зашагал между рядов.
— Малинке, — решился Злой Рок, — проследи за ним. Если найдешь человека, который был на «Ливии», ты знаешь, что ему сказать. До захода солнца жди меня в трактире на площади, в самом темном углу. Если к сумеркам не вернусь, уходите из города. На южную дорогу уходите.
— Нет, — покачала головой девушка, — не южную. Туда.
И она указала на склон Пеле, туда, где к лощине сбегались несколько вившихся по склону тропок, недвусмысленно указывая на присутствие родника и, возможно, пастушьей хижины.
— Туда? — ужаснулся Ферранте. — К горе?
— Туда, — настаивала Малинке, — я знаю.
— Хорошо, если к вечеру не вернусь, жди в лощине. Жди два дня, потом ищи дорогу домой. Будь осторожна.
Целоваться на прощание посреди шумной толпы и в маскарадных костюмах было безумием. Он незаметно пожал девушке руку и, не оглядываясь, зашагал прочь. Здоровяк, как он успел заметить, как раз сворачивал за угол.
Малинке справится.
Любовницу нынешнего губернатора стерегли так же плохо, как жену предыдущего. Не везло божественной Изабелле с домашней охраной.
Ферранте легко перемахнул через забор, без всяких трудностей вошел в стоящее открытым окно гостиной и, не торопясь, нашел спальню хозяйки. На пути ему не встретилось даже слуг.
Мужчины в доме не было, и часто он этот дом не посещал — это чувствовалось сразу.
Долго ждать не пришлось. Прекрасная Изабелла неспешно пересекла комнату, остановилась у высокого зеркала и осторожно вынула шпильку из золотой шевелюры. Тяжелая прядь упала на лицо.
В следующий же миг женщина стремительно обернулась, выставив длинную острую заколку перед собою, словно оружие.
— Кто здесь? Я знаю, что вы здесь есть!
Когда мужская фигура отделилась от ниши в стене, она вся встрепенулась, дернулась было навстречу и — погасла посередине движения, надежда в глазах сменилась нет, не разочарованием — удивлением:
— Вы?
«Да, — подумал Ферранте, — мы с ним похожи и сложением и повадками, до сих пор похожи. Что ж ты не рада, красавица, что вместо неверного любовника тебя посетил восставший из мертвых друг?»
— Вы... — повторила она, дрожа губами, растерянно теребя рассыпавшуюся прядь. — Вы... живы?
И вдруг, неожиданно, бросилась ему на шею, тонкая и дрожащая, худыми руками вцепилась в плечи, затрясла:
— Спаси его! Умоляю, умоляю тебя, спаси!
Малинке из рода Купула умела быть незаметной: иначе в лесу не выживешь — и только поэтому ей удалось не попасться сразу. У большого человека, что когда-то пришел к ним на маленькой лодке, принеся с собою серьезные беды, была нечистая совесть или веские основания опасаться погони.
На ходу он то и дело оглядывался, неожиданно менял направление, ускорял шаг. Уловки ему не помогли: к тому моменту, когда толстяк, воровато оглянувшись, постучал в дверь того самого трактира, где назначил ей встречу Злой Рок, Малинке сумела ни разу не попасться ему на глаза и не отстать.
Дверь отворили, толстяк с неуклюжей осторожностью проскользнул внутрь, на мгновение открыв всей улице крохотную переднюю и наружность трактирщика, и Малинке возблагодарила богов. Человека, стоявшего за дверью, она знала. Он был из «своих» — горожан, тайно или явно, своей волей или против нее, помогавших Братству. А значит, даже если хозяин веселого дома ее не припомнит, ей было, что ему сказать.
Стучась в дверь, она заранее сложила пальцы рук сложной фигурой — тайным знаком, по которому отличали друг друга отважные ребята с городского дна и из береговых братств. Но на этот раз дверь открыла женщина. Молодая, круглое личико, волосы цвета жухлой травы. Увидев Малинке, она тихо охнула, всплеснула руками и быстро втащила незваную гостью внутрь. Не слишком вежливо отодвинув хозяйку с дороги, Малинке намеревалась было поскорей последовать за уходившей добычей, но белая девушка вцепилась в ее плечо.
— Нет. Стой. Ты разумеешь по-нашему? Туда нельзя! Да ненормальный ты, что ли?
— Большой человек, — сказала Малинке как могла четче. Люди с земли не всегда ее понимали. — Я должна говорить с ним.
Девушка наконец разглядела ее лицо под шляпой, вздрогнула и попятилась.
— Ох, третий этаж, комната в углу, — сказала она и прижала руку к губам. — Но, если ты кого-то убьешь и если тебя схватят в доме, мы не знаем, откуда ты тут взялась, и не будем выручать.
— Я не хочу убивать, — прервала Малинке бессмысленный поток слов. — Где идти?
Дверь, в которую она постучала резко и жестко, как стучал Злой Рок, приходя в тайные места обменивать провизию и оружие на серебряные монеты, открыл не толстяк, другой. Но белолицая дочка хозяина, или, может, жена, не соврала: этого человека Малинке тоже узнала. Его озабоченное лицо при виде нее просияло в улыбке, руки вальяжным жестом оперлись о дверь.
— Чем могу служить, красотка?.. — резкий удар в лицо заставил его замолкнуть и почти внес обратно в комнату. Малинке влетела следом и, не давая опомниться или подняться, приставила к горлу жертвы клинок.
Второй обитатель комнаты тяжело выбирался из-за стола, уже полного всяческой снеди.
— Двинь-с-ся, — прошипела Малинке, — и я нажму на нож!
Ее поняли. Толстяк застыл, парень под ножом растерянно захлопал глазами.
— Чего тебе нужно, красотка? — спросил он наконец, похоже, так и не потеряв присутствия духа.
— Губрнатр-ра, — изложила цель своих поисков Малинке.
— Да ну? — практически обрадовался тот. — А которого?
Девушка задумалась. Этого вопроса она не ждала.
— Того, что убил Злого Рока, — наконец решилась она. Большего им знать не требовалось.
— Угу, — ее заложник скривился, — так я и знал, что еще и с этой стороны ждать проблем. Ты опоздала, детка. Он в тюрьме.
— Почему в тюрьме? — Малинке от неожиданности опустила нож. Парень и не думал подниматься, видно, не верил, что она окончательно отказалась от мысли его прикончить.
— Потому что ты не первая пожелала ему за что-то там отомстить. Я же говорю, ты опоздала.
— Давно?
— Да почти с самого боя с вашим Злым Роком. Пару дней он провалялся в горячке. А потом у нас сменилась власть.
— Как это — сменилась?
— Пришел другой человек, который тоже хотел быть губернатором, и занял свято место.
— Значит, это не он приказывал убивать индейцев? — Злой Рок бы обрадовался такой вести, наверняка обрадовался бы.
Парень все-таки начал подниматься, тщательно отряхивая пострадавший костюм.
— Каких индейцев? — спросил он наконец. Малинке не ответила.
— Где его держат? — спросил Ферранте глухо.
Изабелла всхлипнула и приложила к глазам платок.
— В форте.
— Пытали?
Женщина открыла было рот, попытавшись что-то сказать, судорожно вздохнула и опять разрыдалась, тяжело уронив голову на сложенные руки. Нашел, чего спрашивать! Откуда ей было знать?
— Я понял, — Ферранте устало потер виски. — Изабелла, сейчас же, немедленно, велите заложить карету. Берите с собой только самое необходимое и самых преданных слуг для охраны. Езжайте ночью и не останавливайтесь, пока не отъедете от города, ну, хотя бы на дневной переход. У вас ведь есть владения в Фор-де-Франсе? Уезжайте немедленно, здесь нельзя оставаться. Об остальном я позабочусь сам.
Когда он опять вошел в город — потрепанная шляпа низко надвинута на глаза — на землю ложились сумерки. Малинке уже должна была уйти из трактира: Ипполито она, разумеется, не нашла.
Малинке — умная девочка, и ее боги ее не тронут. Команды больше не существует и корабля тоже, Хвост Дьявола ведет жизнь почтенного рантье где-то в Венесуэле, об индейцах позаботится их шаман. Никому-то ты больше не нужен, капитан Злой Рок, некогда самый удачливый из главарей здешних пиратов! Никому, кроме своей Смерти и своей крови...
Губернаторский дворец сиял расплавленным золотом окон. Площадь перед ним — не слишком широкое, зато открытое и хорошо простреливающееся пространство — звала на бой.
Он медленно выдохнул, отбросил подобранную где-то за городом травинку — вот же дурная привычка — и расстегнул камзол, чтоб было видно, что под ним нет пистолетов. Могли и пристрелить. А могли вначале полюбопытствовать, а потом — узнать: должен же быть среди губернаторской охраны хоть кто-то, знавший его в лицо.
Окна, фонари, зажженные факелы возле ворот — они давали достаточно света, чтобы одинокая фигура не прошла сквозь площадь незамеченной. Злой Рок раскинул руки, еще раз выдохнул и вышел из-под сени домов. В голове гулял шальной ветер, от которого губы сами собой растягивались в улыбку. Они не стреляли.
Шаг становился тверже, уверенней. Ему не было дела, будут ли они стрелять, смерть-невеста ждала его впереди. В конце концов, ради этого стоило все потерять, ради того, чтоб хоть раз ощутить это чувство — полной свободы, почти всемогущества, ради того, чтоб увидеть это выражение на лицах солдат. Он шел прямо на них, раскинув руки, и смеялся. А они, ошалев, опускали мушкеты.
Он все еще смеялся, когда его, неудобно заломив назад руки, ввели в высокий сумрачный кабинет, и седовласый господин в черном с чуть сутуловатыми плечами, обернулся к нему навстречу.
Годы не были добры к Федерико Корнеро. Годы и та самая судьба, о которой так любил говорить шаман.
— Ферранте Альбрицци, — проговорил он медленно и устало, и в тоне ясно читалось: «Еще и ты свалился на мою голову!». — Он же капитан Злой Рок, между прочим, признанный покойным. Чем обязан?
— Вы это знаете, — Ферранте пожал плечами, нагло глядя в глаза — вот смех-то — очередному губернатору Французских Карибов. — Я пришел за своим братом.
— Прямиком с того света, чтобы утащить его за собою в пекло? — Федерико позволил себе приподнять угол губ в отдаленном подобии улыбки. — Одобряю. Вы ведь в курсе, что вашу банду разгромил он?
— Разумеется, — Ферранте слегка наклонил голову, лишь обозначая поклон. — Только это уже наше с ним дело.
Давний враг поднял брови и страдальчески вздохнул.
— Хорошо, я выделю вам номер на двоих, где вы сможете обсудить все свои дела, сколько успеете. Не надеялись же вы, что я отпущу вас обоих на том только основании, что вы соблаговолили воскреснуть из мертвых?
Ферранте снова ослепительно улыбнулся и поклонился уже глубже. Корнеро перекосило.
— Александр Дюбуа обвиняется в пособничестве пиратам, — сообщил он сухо, — и ваше присутствие здесь как нельзя лучше подтверждает это обвинение. Сейчас решается, конвоировать его в метрополию или казнить на месте. Но, думаю, пара дней у вас есть.
«Меньше, — подумал Ферранте. — Гораздо меньше!»
— Эй, кто там, — маркиз Корнеро кивнул страже, запоминанием имен подчиненных он себя не утруждал. — Разместите господина пирата в той же камере, где содержится мсье Дюбуа. И смотрите, чтоб о его появлении здесь не прознала ни одна живая душа. Ни одна живая душа, включая моего адъютанта!
Ударение на слове «адъютант» определенно что-то значило, но Ферранте не хотелось об этом думать. Эйфория вседозволенности не покидала его. Либо их казнят через два дня, либо мир перестанет существовать раньше — какими мелкими и незначительными на этом фоне казались интриги Корнеро, борьба за власть, фамильная ненависть! Он обернулся в дверях — старый и очень усталый человек смотрел ему вслед.
— Синьор Корнеро, — сказал он неожиданно дл себя самого, мешая солдатам выволочь его в коридор, — уезжайте из города! Сегодня же ночью.
Федерико сделал знак конвою, перевел взгляд на арестованного и задал единственный вопрос:
— Почему?
Ферранте опять улыбнулся и с трудом пошевелил скованными плечами.
— К вам явился призрак с того света и дает пророчество. Не станете же вы расспрашивать его, что да как.
— Я подумаю над вашим советом, — сказал маркиз и опустил голову. Солдаты снова засуетились.
Почему-то Ферранте точно знал, что он уедет.
В крошечной камере отчетливо пахло болезнью и тленом. Спертый воздух, почти полная темнота, крошечное окошко под самым потолком едва пропускало последние лучи заката. Узкая койка, никаких одеял, хриплое, захлебывающееся дыхание.
Он лежал у самой стены, вытянувшись в линию, уткнувшись лицом в сгиб локтя, как будто пытался занимать как можно меньше места. Не пошевелился, не проснулся, не обернулся на звук, на ощущение чужого присутствия. Ферранте склонился над узким ложем, в лицо ощутимо пахнуло жаром. Темные волосы слиплись на виске брата, как и тогда, когда они виделись в последний раз, на «Ливии», когда еще были живы его корабль и его команда.
В растерянности он коснулся покрытого испариной лба лежащего, скользнул к виску: жилка под пальцами медленно и размеренно билась. Вот так. Неделя тюрьмы и пыток, и ты уже не победитель, ты — полутруп. Ферранте много думал, что испытает при этой встрече: радость, облегчение, раздражение, злость? И почему-то не приходило в голову, что это будет всего лишь жалость. Неделю назад этот человек победил Братство, уничтожил самого Злого Рока, совершив то, что пятнадцать лет считалось невозможным. Теперь он практически уничтожен сам. Не правда ли, странно, господин губернатор? Не правда ли, странно, господин капитан?
Он со вздохом поднялся и яростно заколотил в дверь.
— Ты свихнулся? — спросил, отпирая, безусый лейтенант, совсем молодой, тот самый, что командовал выдворением его из кабинета Корнеро.
— Воды! — потребовал Злой Рок.
— С чего ты взял, что здесь будут выполнять твои указания?
Капитан пиратов усмехнулся и смерил птенца нехорошим взглядом:
— С того, что если ты откажешь, я устрою такую бучу, что сохранить мое присутствие в тайне твоему начальнику не удастся. Даже от его адъютантов.
Парень поморщился и захлопнул дверь. Сам Злой Рок на подобные претензии мигом бы пригрозил перевести строптивца в другую камеру. Но мальчишка был не то слишком пуглив, не то, напротив, чересчур великодушен. А может, ему просто хотелось покоя, и не хотелось объясняться с начальством. Как бы то ни было, через пяток минут он вернулся с ведром.
Ферранте оторвал от рубашки кусок полы и зачерпнул воду горстью. Брат не очнулся, ни когда он развернул его на спину, ни когда обтер тряпицей влажный лоб, ни когда потянул за завязки засаленной блузы. Он тихо стонал, не открывая глаз, когда Ферранте поворачивал его туда и сюда, но влажные компрессы, похоже, унимали жар, и Злой Рок продолжал.
На запястьях Ипполито под широкими стальными браслетами запеклась кровь, но кости рук и ног были целы, на ребрах желтело несколько старых синяков — и все.
Очень осторожно он поднял брата под мышки и заставил сесть, неловко, как куклу, облокотив о себя. Через его плечо заглянул за спину, заранее ожидая увидеть располосовавшие кожу и мышцы свежие следы кнута. Их не было.
— Что же с тобой делали, парень? — не выдержав, спросил он вслух, прикасаясь к бледной спине влажной тряпицей. В этот миг Ипполито, до того дышавший размеренно и спокойно, ахнул и судорожно вцепился пальцами в его плечи. Они сидели грудь к груди, и сквозь тонкую ткань собственной рубахи Ферранте мог чувствовать, как бешено колотится его сердце.
— Тихо! — предупреждающе выдохнул он и на всякий случай опустил руки на предплечья брата.
— Все хорошо. Это я. Я с тобой.
Повисла тишина, только чужое сердце продолжало стучать испуганной птицей.
— Ферранте? — наконец прошептал Ипполито неуверенным хриплым голосом человека, давно разучившегося говорить. — Ты опять мне снишься? Или ты вернулся за мной?
— Я верну... — поспешил заверить Ферранте. — Стой. Откуда это я вернулся?
Ипполито не ответил, молча опустив голову к его плечу. Заверять, что он вовсе не умер, показалось Ферранте глупым.
Пятнадцать лет. Кровь на снегу. Жалкие обломки корабля на морской лазури.
— Я не вижу тебя, — разорвал Ипполито тишину. — Здесь слишком темно. В темноте легко представить, будто разговариваешь с бесплотной тенью.
— Здесь темно, — подтвердил Ферранте, сглотнув. На какой-то миг ему стало очень холодно. Камере, конечно, было далеко до освещенной сотнями свечей бальной залы, но проклятое солнце еще не провалилось за горизонт, и в розоватых закатных сумерках он отлично мог различить и черты лица брата, и его болезненно прищуренные глаза и даже синяки на грудной клетке.
— Здесь темно, — повторил он. — Ты устал. К утру выспишься, солнце взойдет, тогда и сможешь на меня наглядеться.
Судя по всему, по его голосу Ипполито все и понял, черти бы побрали его всегдашнюю проницательность!
— Они выкололи мне глаза? — спросил брат спокойно, по своей вечной, еще с детства, привычке подозревая сразу самое худшее.
Ферранте выругался так, что даже у портовых куртизанок завяли бы уши, и, обхватив ладонями его голову, запрокинул, подставляя лицо уходящему свету, большими пальцами надавил на виски, заставляя открыть глаза. Выдохнул, чувствуя себя полным идиотом. Света, положим, было мало, но глаза у Ипполито были, да и сложно было бы не заметить обратное. Темные зрачки застыли точно по центру радужки и не реагировали на движенья и свет. Злой Рок порывисто выдохнул и опустил руки.
— На месте, — грубовато отметил он, не зная, куда смотреть.
— Тогда это от лихорадки, — виновато признал Ипполито. — Прости, я не хотел…
Слово «напугать» невысказанным повисло в воздухе.
— Что с тобой делали? — спросил Ферранте, по-прежнему не глядя на него. В уме он сладострастно перебирал, что сделал бы сам с Корнеро, если того пощадят мстительные туземные боги. Резону в этих планах не было никакого.
— Ничего, — сказал Ипполито мягко.
— Ничего?! — на этот раз Злой Рок не сдержался. — Это с «ничего» тебя лихорадка сжигает?
— Это началось раньше... После боя. Видно, наши заговорщики воспользовались ситуацией. Я слег, когда… когда в очередной раз тебя убил…
Злой Рок невесело хохотнул:
— Что ж, я в очередной раз воскрес, как и было предсказано. Можем считать, что мы покончили с тем пророчеством?
Ипполито опустил голову.
— Я очень виноват перед тобой…
— Только не начинай. Ты уже это говорил.
— На корабле?
— Да, на моем корабле. Я готов признать, что наговорил тогда мало умного, но извиняться за это не буду.
— Извиняться стоило бы мне.
— И выслушивать извинений я не намерен.
— Тогда зачем ты пришел?
Ферранте даже опешил от такого вопроса.
— Чтобы сказать, что я жив и вытащить тебя из этой дыры и из этого города! Чтобы не дать на этот раз убить тебя, наконец!
Ипполито сильнее сжал его плечи. В полумраке камеры он едва заметно улыбнулся.
— Не нужно. Не выйдет. Меня завтра казнят, и наконец-то закончится это все. Ты останешься рядом до тех пор?
Ферранте горестно захохотал, поняв, что брат по-прежнему считает его бесплотным духом, явившимся сквозь стены темницы и готовым в любой момент уйти так же.
— Да пойми ты, упрямец, — прохрипел он, стискивая того в объятиях, — не будет уже никакого завтра!
В тот момент Злой Рок и сам в это верил.
— Давай ты уже остановишься! — не сдержался Пройдоха.
Вышли из города они еще засветло, а теперь над горами опускалась непроглядная мгла. Девушка-индианка, едва не свернувшая ему шею в трактире, уверенно шагала впереди, и казалось, ей нипочем и тьма, не дававшая видеть тропинку, и довольно крутой подъем, и высокая трава, цеплявшая щиколотки на бездорожье.
Там, в трактире, наконец убрав от его горла руку с ножом, она была весьма убедительна: из города нужно уходить как можно быстрее, так велел Злой Рок, тот самый Злой Рок, который непонятным образом опять оказался живым и который обещал позаботиться об Ипполито. И вес равно, шагая в полутьме за хрупкой фигуркой туземки, Пройдоха чувствовал себя предателем: друг оставался там, в городе, в тюрьме, а они бежали, точно крысы с тонущего корабля. Душа была не на месте.
Скоро не на месте оказались и ноги. Сперва идти было легко: они втроем шагали по проторенному Восточному тракту, то и дело обгоняемые спешащими экипажами. Тоже вот крысы! Крысы — у кого имелся собственный выезд или хватало средств нанять карету — чуя неладное, спешили покинуть город. От смены власти добра не ищут, а может быть, они чуяли и что другое.
Не дойдя пары миль до селения, носившего за цвет здешней почвы незамысловатое имя Красный Холм, возле которого дорога разветвлялась, уходя одним рукавом в Ле-Лоррен на противоположном берегу, а другим — на юг к Фор-де-Франсу, девушка решительно свернула с наезженного пути, спустилась к реке и, нимало не смущаясь мужчин, стянула сапоги и перешла реку вброд.
Здешние места были пустынны. На правом берегу Рокселян люди не жили, только тянулась вдоль русла неудобная пастушья тропа, забираясь все круче в гору — туда, откуда брали свое начало поившие город реки. Голая вершина Монтань-Пеле неуютно нависала над ними, загораживая заходящее солнце, и в ее тени все отчего-то казалось зловещим. Постепенно Лысая гора уходила назад и влево: они взбирались на соседний с нею безымянный отрог.
Становилось темней, и карабкаться в гору было все сложнее. Тропу тут и там усыпали неровные куски пористого темного камня, чуждые для европейцев растения доставали до колен, месяцы жары превратили их стебли в сухие колючие палки.
Пройдоха споткнулся об очередной булыжник, оцарапал руку засохшим стеблем и наконец не сдержался:
— Давай ты остановишься уже!
— Хочешь умереть, белый человек? — отозвалась девушка, не оборачиваюсь, но все же замедлила шаг.
— Мы все умрем, если продолжим лазать по горам в темноте: первая расщелина — и поминай, как звали! Даже если твой капитан действительно назначил тебе встречу в таком месте, он сам не доберется сюда до утра. Вернемся сейчас на дорогу, взберемся утром!
Дикарка пожала плечами:
— Утром будет поздно, — отрешенно сказала она. — Когда проснется бог-ягуар и им овладеет голод, он не пощадит никого, кто окажется у него на пути.
— Сумасшедшая! - буркнул Пройдоха себе под нос.
Девушка упорно не смотрела на своих спутников, взглядом она старательно обшаривала склон, будто что-то искала.
— Потерпи еще немного, белый человек, нам нужно найти укрытие на ночь.
— Да посмотри же ты! — заорал Пройдоха и — откуда только силы взялись? — прибавил шагу, обогнал ее и, развернувшись, перегородил тропу. — Посмотри, ночлег — там!
С высоты внизу отчетливо видны были огни Красного Холма.
— Там, куда ты идешь — пустота!
Девушка не ответила. Она испуганно вскинула голову, и на миг глаза ее сверкнули дьявольским огнем, вызывая в памяти рассказы о демонах, что уводят путников в лес с дороги. А в следующее мгновение позади глухо бухнуло, словно грянул пушечный залп, содрогнулась земля, и лицо дикарки озарилось красным. Пузырь, с громким пыхтением плетшийся по тропе позади них, бухнулся на колени и уставился куда-то вверх.
Пройдоха инстинктивно пригнул голову и медленно обернулся. Над вершиной горы, где последние несколько недель днем то и дело можно было заметить дымок, извиваясь в огненном танце, бесновалось... нечто. Если бы Пеле была всего лишь грудой сухих дров, он бы сказал, что в вершину вязанки только что ткнули факелом и огонь вот-вот сбежит вниз по веткам и охватит ее целиком, но пока — на миг замер, выпустил первый рыжий язык и ощупывает им воздух. Вот только вязанка эта была высотой до небес.
Девушка стала на колени и протянула руки к огню.
Ферранте долго не мог заснуть в ту ночь, лежал, тесно притиснутый к брату на узкой койке, ощущая, как когда-то в детстве, чужое успокаивающее тепло, слушал хриплое неровное дыхание, не решаясь ни двинуться, ни заговорить. В голове теснились тревожные мысли. Все ли он сделал, как должно? Успела ли Малинке покинуть город? Вняла ли его советам Изабелла, да и был ли толк в этих советах: старик-шаман не говорил, погибнет один лишь город, весь остров или целый мир вместе с виновниками своего несчастия?
Под эти мысли он и уснул, сам не заметив, как пересек грань между сном и явью. Когда он проснулся, уже рассвело. В узкое оконце, расположенное почти вровень с землей, по-прежнему проникало не много света, но ночная тьма отступила. Белесые утренние лучи подсвечивали предметы в камере, наполняя ее странным золотистым сиянием.
В первый миг Злой Рок не понял, что его разбудило, но потом осознал: это была тишина. Тишина была полной, абсолютной, какой не бывает в городе в утренние часы, когда просыпаются и суетливо спешат по своим неотложным надобностям сотни и тысячи деловитых его обитателей. Тишина была тугой и гулкой, как натянутая струна.
Где-то вдали отзвонили к утренней службе колокола Святого Петра, странным образом их торжественное пение не разрушило пугающего безмолвия: звуки увязали в нем, как в зыбучих песках или топкой трясине. С первым ударом колокола рядом зашевелился Ипполито и, обернувшись, Злой Рок увидел, что брат смотрит в пустоту перед собой расширившимися от ужаса невидящими глазами.
Что-то приближалось. Тишина начала давить на уши, стискивая голову невидимым ободом, а потом взорвалась. Нет, ничего не произошло. Нет, в мире не появились звуки. Просто где-то далеко словно лопнула натянутая струна, на бессчетную долю мгновения замерла, прежде чем прянуть в разные стороны двумя губительными хлесткими петлями.
И в следующий миг земля гулко вздохнула и вздрогнула, будто держащий ее гигант потянулся, расправив плечи. Злой Рок больше не медлил. Подхватив брата под мышки, он одним быстрым точным движением опрокинулся назад, сваливаясь с койки и закатываясь под нее, прикрывая Ипполито своим телом.
Они еще были в падении, когда тяжесть в голове сменилась призрачным гулом: так звенит в ушах после удара по темени — но только куда более громким, настоящим, реальным, все нараставшим, превращаясь в чудовищный рев.
Ферранте попытался было вспомнить молитву, не смог, в голове промелькнуло бесполезное «Так вот оно как...» и «Зато вместе...», а потом рев достиг своего пика, и небо обрушилось на них. Стены форта осели и провалились, погребая их под собой, тело вмиг окутало адским пламенем, прожигающим плоть до костей, и на мгновение Злой Рок захлебнулся собственным криком, а потом наступили темнота и небытие.
Накануне, когда перестала трястись земля, в свете красного зарева путникам удалось отыскать притулившуюся к скале крошечную хижину. Чахлые стены, жалкая постель, выложенный камнями очаг — когда-то пастух коротал здесь одинокие ночи. Пока бежали до нее, Пеле, будто в насмешку, плюнул им в спины залпом камней, каждый с кулак величиной. Один булыжник больно стукнул Пройдоху по плечу, еще несколько проделали новые дыры в стенах их ветхого пристанища. А потом гора угомонилась.
Разбудили Пройдоху странные звуки, когда он, казалось, только-только сомкнул глаза, и какое-то время он лежал, вслушиваясь в тишину и пытаясь понять, что же именно слышит. Колокола! Звучали колокола. Здесь, в горах, воздух был чист и прозрачен, и издали, снизу, от города, ничем не сдерживаемые, долетали отголоски колокольного звона. Праздничная месса. Вознесенье Господне. Пройдоха никогда не был особенно набожен, но в это утро отчего-то задумался, не слишком ли много грешил.
Он вышел из хижины. Неподалеку радостно пел свою песню родник. На его берегу Пузырь расстелил один из плащей и сосредоточенно делил на три части купленный накануне окорок. Девушка-индианка, не обращая на них внимания, снова стояла на коленях, обратив взволнованное лицо к вершине Пеле.
Лысая гора пристыжено молчала, будто усовестившись вчерашнего безобразия, и даже привычный уже дымок не вился над ее голой макушкой.
Небо было ослепительно синим, словно умытое к празднику, воздух — хрупок, точно хрустальный. Ни облачка в вышине, ни дуновение ветерка не шевелило заросли, ставшие буйными и зелеными ближе к ручью. Даже — Пройдоха вдруг понял, что было неправильным в этом умытом, праздничном мире — даже птицы не пели.
Девушка встрепенулась, поднялась с колен, обернулась и торопливо пошла к ним. Пройдоха разглядел на ее щеках две широкие дорожки слез. Под ложечкой противно засосало.
Замолк, отзвонив, далекий колокол, кажущийся призрачным из-за разделявшего их расстояния. На мгновение повисла тишина, ватная и смурная, в последний раз всхлипнул родник и вдруг обезводел. И в этой неприятной, муторной тишине вновь содрогнулась земля, лениво и медленно, словно гора под их ногами вздохнула, втягивая в себя желчь перед плевком.
Девушка закричала что-то, непонятное, страшное, на своем туземном языке, кинулась к нему, сбила с ног. В этот миг солнце померкло.
Пройдоха успел еще увидеть, как из недра горы вырывается нечто черное, жуткое, похожее на клубящийся мрак, разрастается на полнеба и с оглушающим, неистовым ревом несется на них… нет, мимо них!
Кто-то накрыл ему голову его собственной курткой, в следующий миг стало жарко, так жарко, будто они находились в раскаленной адской печи, и кровожадный бог-ягуар уже готовил из них главное блюдо для своего пира. Воздуха не было, не было ни неба, ни земли, рев и грохот заполнили собой все вокруг, и в тот самый миг, когда он понял, что не может больше терпеть, что вот-вот и наступит конец, стало легче. Пройдоха судорожно хватанул воздух ртом и поспешно скинул с головы куртку. Рядом, закутавшись с головой в плащ, лежала девушка, и, казалось, она не дышит. Пузырь, по счастью живой, походил на огромного вынутого из воды кита, с трудом приподнявшись, он лихорадочно хлопал себя по бокам и груди, словно ему казалось, что весь он охвачен пламенем. Воздух был раскален, точно они находились посреди Ливийской пустыни, а впереди — там, где вчера высился зеленый склон Пеле, теперь простиралась выжженная черная гладь: ни деревца, ни травинки. И вниз, по этому склону, уже далеко-далеко внизу, с гулом катилась черно-лиловая стена, прорезываемая рыжими полосами молний. За ней не было видно ни города, ни моря. И казалось, единый многоголосый человеческий вопль поднялся ей навстречу, столкнулся с нею и был погребен. А потом стена вошла в океан и взметнулась к небу фонтаном белого пара.
Порыв ветра бросил горсть горячего пепла Пройдохе в лицо. Он охнул и прикрыл глаза. Там, внизу, ничего больше не было.
Когда Злой Рок очнулся, вокруг была темнота, столь плотная, что впору было поверить, будто теперь глаза выкололи ему. Дышать было тяжело: что-то до боли сжимало грудь и как точильным камнем обдирало горло. Пахло горелым мясом и пылью. И — ни звука, будто он последний человек в этом мире. Последний?
Горло перехватило спазмом. Ферранте на миг задержал дыхание и вслушался в тишину. Хриплые, рваные вдохи и выдохи не прекращались. Облегчение нахлынуло такое, что хотелось петь, кричать, хохотать без удержу. Смешок ожег оцарапанное горло и вышел больше похожим на всхлип.
— Ферранте? — встревожено отозвалась темнота.
— Мы живы, — прохрипел он в ответ, отчаянно борясь с подступающим кашлем. — Выжили! Живы! Понимаешь ты?
— Да, — в голосе Ипполито той же радости не было. Может, это и правильно: не до радости было в том непонятном «нигде», в котором им было суждено очутиться.
— Ферранте... — донесся до него встревоженный голос брата. — Ты можешь с меня слезть?
— Не могу, — ответил Злой Рок, и ликование его оборвалось.
— Почему? — в голосе отчетливо послышалось беспокойство.
— Потому что не чувствую ног. И спины... кажется, тоже не чувствую.
Видимо, Ипполито испугался. Было что-то судорожное в том, как он вцепился в бока брата, и от этого простого движения Злой Рок сразу понял, что спина у него есть, а вот кожи на этой спине, похоже, нету. Ощущения были такие, будто пальцы Ипполито коснулись открытого мяса. Он взвыл.
— Прости, — Ипполито замер. Ферранте осторожно перевел дыхание. В сущности, для конца света все было не так уж и плохо.
— Потерпи, — руки Ипполито осторожно погладили его лицо, прошлись по волосам и поднялись выше. Кажется, разрушение тюрьмы не слишком ему повредило, слава тому, кто там есть наверху! — Я сейчас. Попробую понять, где мы и что с нами. Тут какая-то конструкция у нас над головой, ага, обломок койки. Жаль, что я ничего не вижу.
— Тут нечего видеть, — буркнул Ферранте и чихнул. Клубы пыли прощекотали щеки, неприятно закололо глаза. — Темно... как у торговца в трюме. И какая-то дрянь в нос лезет.
— Потерпи, — повторил брат. Он говорил что-то еще, но Ферранте почти не вслушивался в слова, впадая в какое-то странное оцепенение. Голос, знакомый с детства, странно успокаивал, убаюкивал, обещая, что все теперь будет хорошо. Руки Ипполито прошлись по его бокам, откуда-то зная, где проходит граница, за которой больше не было кожи, и искусно избегая ее. Мгновение резкой боли вырвало его из сна, но боль тут же исчезла. Что-то зашуршало, обломок камня, скатившись откуда-то, ударил его по носу.
— Осторожней, — потребовал он, — сейчас все посыплется.
Брат что-то ответил.
Ферранте чувствовал, что проваливается, уходит в небытие. Он будто снова лежал на жертвенном камне, и шаман, склонив голову, чертил странные знаки на его груди. Кровь. Дым. Вспышка ослепительной боли, когда камни, лежавшие на его спине вдруг все разом пришли в движение, мерзко скребя по свежим ранам, точно пытались зарыться в плоть. Зато дышать стало легче. Бой. Взрыв. Прохладная ладонь брата на его щеке. Голос, сдавленный из-за неудобной скрюченной позы, обещает, что еще немного, и они обязательно выберутся отсюда. Пирамида. Свитки. Цепкие пальцы пробегают по его бедру, ощупывая, цела ли кость. Умирающий индейский мальчик. Нападенье испанцев. «С левой ногой все в порядке, — радостно говорит Ипполито, — ты просто ее отлежал. Вот правая… правая под камнями, но я сейчас сооружу жгут». Боги. Легенда. Ты спустился в подземный мир и теперь или умрешь под пыткой или возродишься, как побег весной.
Снова склоняется над ним шаман, встряхивает длинными пегими волосами, смотрит в глаза. «Помоги, — шепчет Ферранте, — ты же говорил, что ко мне добры твои боги».
Лес. Ночь. Где-то далеко, почти у самого Фор-де-Франса, на лесной дороге останавливается карета, и усталый седовласый мужчина омывает лицо в придорожном ручье. В карете спят еще пассажиры. Ферранте не может сдержать довольного смеха: Корнеро уцелел, наверняка, спаслись и другие. Он хохочет, захлебываясь, и с трудом, с огромным трудом выныривает из сна туда, откуда зачем-то зовет его брат. И видит…
— Свет! — с трудом шепчет он. — Пробивается свет, слева от тебя. Копай!
И темнота наконец отступает.
Они выбрались из развалин, держась друг за друга, как герои старой сказки, в которой хромой и незрячий сдуру решили путешествовать вместе. Солнце стояло над ними в зените, но было непонятно, тот ли это день, рассвет которого Злой Рок еще помнил, и то ли это солнце, и их ли мир вообще простирался вокруг. Выглядел он совершенно иначе. Плотные облака черной пыли марали лица и позволяли глядеть на солнце, не щурясь.
— Почему ты молчишь? — неловко поводя плечами, спросил Ипполито. — Другие здания тоже разрушены?
Ферранте сглотнул. Спрашивал брат абсолютно не о том, но это было хорошо, что он ничего не видит. Как объяснить, что мира, их привычного мира больше нет?
— Нужно найти лекарства и воду, — продолжал Ипполито, которому, видно, в тягость было молчать, — и позаботиться о твоей спине. Жаль, что мы не можем ее осмотреть, но, полагаю, тебе просто стесало кожу падавшими камнями...
— Нет, — покачал головой Ферранте, пристально наблюдая за двумя воронами, остервенело клевавшими бесформенное нечто у остатков каменной стены, — это ожоги.
Он вдруг понял, что именно раздирали на части вороны и что за удушливый, сладковатый, тошнотворный запах стоял над бывшим городом. Мясо. Город пах гниющей подпаленной плотью.
Он представил, как торопливо бежит домой толстый булочник, собравшийся было на утреннюю мессу, — и падает в двух шагах от двери в корчах, застигнутый небесным огнем. Как прижимает к груди ребенка чернокожая кормилица, когда крыша дома не выдерживает навалившейся на нее тяжести и проседает внутрь, на людей. Как седой священник крестным знамением отгораживает собор от наступающей тьмы и не выдерживает схватки с Преисподней. Как тонет, захлебываясь в спустившемся с горы ужасе целый город, и, когда спадает жар, стаи воронов слетаются на страшный пир туда, где еще вчера жили люди. Боги индейцев — жестокие боги.
Он споткнулся. Коричневое, обуглившееся, выкатившееся у него из-под ног, было головой. Глаза и губы у нее уже склевали, местами оголился череп. Мертвые глазницы смотрели на живых с немым укором. Ферранте содрогнулся, желудок сжался в комок и подкатил к горлу. Он с трудом перевел дух. Птицы наполняли воздух зловещим клекотом. Пахло смертью, отвратительной смертью. Ипполито с напряженным суровым лицом прислушивался к чему-то вокруг.
— Пойдем, — Ферранте потянул его за локоть. — Уйдем отсюда, здесь ничего больше нет. Больше ничего живого.
Ступать было больно, как ублюдочной ундине, обменявшей рыбий хвост на пару человечьих ног, но оставаться в умершем городе было попросту невыносимо.
— Куда мы идем? — спросил брат.
— К морю. Море все лечит.
Море тоже было припорошено пеплом, лениво покачивая на своих волнах полусгоревшие обломки. Оно тоже не было живым, но осталось величественным и спокойным, каким было всегда. Привычным. И пустым. Дальше идти было некуда.
Бриз мазнул по лицам, отгоняя запахи смерти вглубь острова. Здесь можно было дышать полной грудью. Новый порыв разогнал пылевое облако, прорезавшееся сквозь завесу пепла солнце, свежее, чистое, как в день сотворения мира, полоснуло по глазам, заставляя зажмуриться. Ипполито вцепился в его рукав.
— Я вижу! — дрогнувшим голосом сказал он. — Сейчас был свет. Ведь правда, был свет?
В глазах защипало — от этого самого яркого света. Ферранте запрокинул голову, подставляя лицо освежающим порывам, вгляделся в глубокую чистую синь. Далеко вверху, над облаком, кружила маленькая черная точка.
Еще один стервятник, подумал он. Но тут точка пошла на снижение, описывая над ними широкие круги, и на втором круге Злой Рок узнал силуэт. Зеленый попугай Хвоста Дьявола кружил над ними, подавая сигнал невидимому пока кораблю. Ферранте откинул голову и с облегчением расхохотался. Волны привычно набегали на берег у их ног. Смерть, обиженно поджав хвост, уходила, посрамленная.
Дюбуа — внезапно оживший Ипполито — индейское золото и звериная жажда, просыпающаяся в глазах его собственных матросов — бой и взрывы — смерть! Ведь это была смерть?! — глаза старого шамана — странный запах и странные напевы — мать, дом, брат, Ливия, кровь, очень много крови — пирамида, золото и свитки, много-много свитков — странные разговоры о древних пророчествах, о предопределенности судьбы, об избранности, о предательстве… Что из этого было, а что приснилось ему?
Цепляясь за каркас хижины, он встает и, шатаясь, выходит наружу. Яркое солнце режет глаза, ноги не держат, но на его груди нет ран. Были ли они?
Визг обрывается на высокой ноте — на берег падает страшная тишина, она беспокоит куда больше, ведь к надоедливому звуку он уже успел привыкнуть. Тишина оглушает и внезапно приводит в чувство. И тут же с пляжа слышатся голоса людей, истошные крики, ругань и рыдания.
Он забывает о том, что он полутруп с поехавшими мозгами, и вспоминает, что он — капитан, пусть и оставшийся без команды. Не подумав даже надеть рубашку, обжигая босые стопы на раскаленном песке, Злой Рок несется к пляжу. Ноги подгибаются, но держат. Пить хочется так, что даже воздух врывается в легкие со скрипом. Он не успевает.
Испанский корабль стоит в глубине их бухты, которую уже никогда не займет «Ливия». Шлюпка — на полпути к нему, шесть человек на веслах, и кто-то борется с кем-то на корме. Он бросается в воду, волна бьет в лицо, освежает, он делает несколько мощных гребков — пустое, он не догнал бы их, будь он и в куда лучшей форме, чем ныне.
Злой Рок выходит из воды, пошатываясь, беспечно повернувшись спиной ко вражескому кораблю. Хотят — пусть стреляют. Да хоть возвращаются! На пляже уже собралась толпа завывающих женщин. Малинке стоит среди них с прямой спиной и остановившимся взглядом. Лицо бело, губы сжаты. Ну хоть она не орет!
Он грубо отталкивает нескольких из туземок, прорываясь внутрь круга. Садится на корточки. Внутренности мерзостно подкатывают к горлу. Может, и хорошо, что он уже очень давно ничего не ел.
Ее лицо до странности безмятежно. Он ее даже помнит, эту юную девочку, останавливавшуюся заговорить с Малинке и по-дикарски невинно стрелявшую глазами в его сторону. Вокруг нее всегда бегал толстопузый смуглый малыш, и, судя по растущему животу матери, скоро ему должны были составить компанию братец или сестренка.
Ее лицо безмятежно, черные волосы разметались по песку, а вместо шеи — кровавое месиво. И ниже — еще одно вместо живота. Такое бывает, когда чуть ниже солнечного сплетения в тело втыкают кривой клинок и, провернув, дергают вниз. Распахнутая брюшина, мерзко выглядящие кишки на буром песке, толстый склизкий комок, который должен был стать ребенком.
Он с трудом разгибается. Женщины воют вокруг. Ферранте зачем-то бросает взгляд в сторону и видит подвернувшего ножки толстозадого малыша. Тот уткнулся носом в песок, странно вывернув шейку: так и не добежал до матери. Из кровавой каши и пучков волос на затылке проглядывает что-то белое.
Злого Рока скрючивает в мучительном рвотном позыве, но желудок пуст, и приступ оставляет лишь сосущую боль под сердцем. Малинке кладет руку ему на плечо.
— Чего они хотели? — рычит он. Если окажется, что искали его, он желает услышать это скорее.
Рука Малинке на его плече становится тяжелее, она мягко направляет его, выводит из круга. Кажется, ноги опять не слушаются, или это разум отказывается повиноваться?
Они идут к высокому камню, на котором он сам лежал несколько — дней? или недель? — назад, истекая кровью от ран, во власти неправдоподобных видений о золотых пирамидах и собственной семье.
Теперь место занято снова, и по мальчишке, что лежит там, видно: не жилец. Даже с шаманом и его проклятой магией, если она действительно существует. Старик как раз поднимает глаза от распростертого тела. Видеть, как они подошли он не мог, слышать — вряд ли. Но Ферранте не до гаданий, потому что лежащий на камне мальчишка открывает глаза. Черт его побери, с разбитой всмятку головой и обломком клинка в груди он еще может шевелиться?!
— Сколько было чужих? — спрашивает шаман тем глухим, размеренным и словно бы нечеловеческим голосом, который Ферранте помнит из своего сна.
Мальчик-индеец разлепляет спекшиеся губы и с трудом выдыхает.
— Шесть, — переводит Малинке, стоящая за его плечом. Но Ферранте понял и сам.
— Что они хотели?
— Золота.
Шаман удрученно качает головой. Ну да, он уверен, что золото — не главное сокровище их древних святилищ, ему нелепы притязания европейцев.
— Кого они забрали с собой?
Мальчик называет имя.
Это все совсем неважно: разве происходящее непонятно и так, без того, чтобы мучить умирающего. Гиены из официальных властей расправились с пиратами — и теперь пришли за золотом. Они поймали мальчишек, удящих рыбу в ручье, и потребовали показать им дорогу. Они наткнулись на женщину, шедшую куда-то с ребенком, и прикончили обоих, для устрашения или просто, чтоб не вертелись под ногами. Они не успели получить, что хотели, и потому увезли одного из плененных с собой, а второго попытались прирезать на месте или сперва дали по голове, когда он попытался бежать. Они вернутся снова, раз уж поняли, что золото здесь есть. Они не привыкли отступать, и прочешут остров в поисках сокровищ так же планомерно, как прочесывали поселения в поисках пиратов. Они упорные твари, эти Дюбуа и его шайка! Дюбуа?!
Раненый страшно захрипел, выгибаясь дугой, пена показалась на его губах. Шаман простер над ним морщинистые, но еще сильные руки. Мальчик снова открыл глаза, налитые кровью, теперь их взгляд был ужасен. Корчась в агонии, он произнес, почти выплюнул, несколько слов. На этот раз Ферранте не понял ничего.
— Нет! — тонко и испуганно выкрикнула Малинке за его плечом. Шаман снова вытянул руки, провел ими над умирающим, тот дернулся в последний раз, вытянулся, словно тело его сводило судорогой, и затих. Старик опустил руки. В наступившей тишине слышался шорох прибрежных деревьев, а еще странный гул, и казалось, что под ногами мелко дрожит, ворочается, издает глухое рычание земля. Потом песок перестал дрожать, и все стихло.
Ферранте обернулся, Малинке скрюченными пальцами вцепилась в его плечо. Он никогда раньше не видел ее настолько напуганной. В растерянности он заключил девушку в объятия, она дрожала.
— Что произошло? — спросил он, сознавая, что за последние дни окончательно повредился рассудком. Малинке не раз бывала в бою плечом к плечу с ним, прошла одна через джунгли, волоча его бесчувственное тело, вид развороченных внутренностей соотечественницы не заставил ее измениться в лице, что на свете могло напугать ее?
— Плохо, — слабо ответила девушка. — Очень плохо. Он не должен был. Так нельзя!
Шаман наконец поднял глаза от раненого — нет, теперь уже покойного — и опустил руки.
— Все, — сказал он глухо. — Мани из племени Купула ушел, но он сказал свое слово перед уходом, и боги Шибальбы услышали его.
— И что теперь будет? — спросил Ферранте. В отличие от себя самого, считать безумным фанатиком шамана ему не удавалось. — Что? Что он сказал?
— Он просил у богов справедливости, — шаман смотрел мимо его головы куда-то вдаль. — Он просил обрушить их гнев на головы убийц. Он просил растоптать их дом и сравнять с землей их поселения, сжечь живьем их беременных жен и разбить головы их младенцам, он просил не оставить никого в живых, чтобы даже память о белых захватчиках стерлась с лица земли. Такие вещи нельзя говорить вслух. Он сказал. Боги услышали. Ты чувствуешь их ответ.
Честно говоря, Ферранте чувствовал жажду, колючий морской ветер на разгоряченной коже и то, как медленно ползет по его спине холодок. Шаман говорил совершенно бессмысленные вещи, но от того, с какой спокойной уверенностью он их говорил, от того, как вздрагивая, прижималась крепче к нему Малинке, и от воспоминания о пирамиде и снах кровь стыла в жилах.
— Каждый умирающий насильственной смертью проклинает своих убийц, — с вызовом возразил он. — Если б все их проклятья сбывались, Судный день бы уже наступил!
— При каждом ли проклятии у тебя под ногами дрожит земля, о, тот, у кого три жизни? — мягко спросил шаман, проходя мимо него. Казалось, он совершенно забыл об остывающем на молитвенном камне изувеченном теле.
— Одно неосторожное слово не станет проклятием, тут ты прав, — старик стоял теперь на самом краю утеса и смотрел в море, как смотрел всегда, когда Злой Рок прежде приходил поговорить с ним. — Мудрые родители не слушают каждый бессмысленный лепет, что срывается с губ ребенка. Но как ты думаешь, наши боги мало ждали и мало сносили? Они терпели, когда большие корабли впервые подошли к нашим берегам и бородатые люди впервые вошли в наши дома, не с миром, но с войной. Они терпели, когда нас выгоняли с наших земель и прежние святилища зарастали сорной травой. Они терпели, когда белолицые убивали наших людей послушными им железом и громом, когда жгли на своих кострах и клеймили каленым железом, разрубали на куски и сдирали кожу с живых, заковывали в цепи и морили голодом, чтобы заставить любить и вашего бога тоже. Они терпели, видя, как бородатые убивают своих, топят целые корабли, истребляют семьи и отнимают детей у матери, чтобы разрешить какие-то свои мелкие свары. Тебе это известно куда лучше, чем мне. Рано или поздно они бы устали терпеть. Сегодня слово было сказано и услышано.
— И что?
Шаман устало прикрыл глаза.
— Я не хотел бы дожить до дня гнева богов. Будет то, что сказал Мани. С деревней, откуда пришли убившие его люди, с их женами и детьми, с их домами, их племенем, их правителями и односельчанами. Не останется никого.
Ферранте издал короткий нервный смешок. Ему хотелось расхохотаться в лицо старику, но отчего-то не получалось.
— Так не бывает!
— Так будет, — шаман развернулся и впервые посмотрел ему в глаза. В его взгляде не было ничего — только горе и бесконечная усталость.
— Так — не — бывает! — прошипел Ферранте, теряя голос. — Что значит «с правителями и односельчанами»? Там же мой брат!
Старик-шаман смотрел ему в глаза грустно, понимающе и устало.
— Вы же сами сказали: он не виноват в том, что все было предначертано именно так! — ему мучительно хотелось схватить старого дикаря за плечи и как следует потрясти. — Что теперь?!
— Далеко не всегда страдают только виновные.
— Я не позволю! — рявкнул Ферранте и сцепил замком руки.
Шаман пожал плечами и вновь перевел взгляд на морской простор.
— Было два брата, — проговорил он безмятежно, так, будто рассказывал детям племени старинную сказку о богах и героях, — Хунахпу и Шбаланке. Вместе они совершили немало подвигов. Но Хунахпу потерял часть души и превратился в отражение себя самого. Тогда Шбаланке спустился в Шибальбу, место страха, мертвый подземный мир, чтобы отобрать у подземных богов душу своего брата… Иди, тот, у кого три жизни, — продолжил он, чуть помедлив. — Тебя любят наши боги.
— Куда мне идти?
— Туда, где ты должен быть. Где тебя ждут.
— И что, — требовательно спросил Ферранте, — я смогу остановить ваше индейское проклятие? Что стало с братьями в твоей легенде?
Шаман грустно покачал головой:
— Боги подземного мира подвергли их пыткам. Девять домов мучений прошли они, прежде чем предстать перед Миктлантекутли, верховным божеством. В той истории, что рассказывают во время засухи, бог казнил братьев. В той, что слагают по окончании сезона дождей, они выдержали пытки и возродились, как возрождается семя, побегом проклевываясь из-под земли, напоенной влагой. Выбирай.
Ферранте содрогнулся.
***
Морской ветер отлично вышибает из мозгов хмель: голова уже не болит и не кажется поразительно легкой. Сухая былинка вяжет язык и отзывается в пустом желудке крутящей горечью.
Малинке подходит, садится рядом, неслышная, словно тень. С ней легко, она незаметна, когда не хочется замечать никого рядом. Сейчас не тот момент, и она это знает.
— Ты уйдешь? — спрашивает она.
— Если я уйду, — говорит он, глядя на море, — я предам тех, кого оставлю здесь. Если я останусь...
Он не договаривает. Если он останется, то предаст брата, который уже раз предал его. Нет, не раз. Который его чуть не убил. Который, по словам шамана и его древним свиткам, ничуть не был в этом виноват, потому что решали все куда более высшие силы. Который приходил молить о прощении. Которого он оттолкнул. Которому он, наверняка, ничем не сможет помочь, даже если кинется сейчас на Мартинику. Да и было ли в чем помогать? Стоит ли верить сказкам о конце света?
— Ты ничего не должен остающимся здесь, — прерывает Малинке его мысли.
— У вас почти не осталось мужчин. Если белые придут вновь...
— Они не придут.
— Откуда ты можешь знать?
— Это знаю не я, а мудрый Ах-Кин. Он сказал, что ты придешь — ты пришел. Он сказал, что бородатые люди найдут нас и здесь — так и случилось. Он сказал, что рано или поздно боги покарают твоих врагов. Еще он сказал, что Малинке из рода Купула не должна оставлять тебя.
— Там, среди врагов, мой брат, — огрызается он, нарочито игнорируя последние слова. — Я подумывал о том, чтобы покарать его сам. И мне не нужны для этого боги!
Он поднимается на ноги и идет, не оглядываясь. Малинке тенью следует за ним.
— У нас есть лодка, — снова говорит она, улучив момент. — Лодка с твоего корабля, та, что ты оставил на берегу на случай опасности. Она все еще здесь, это крепкая лодка, мы доберемся на ней до Кубы, а там ты легко найдешь место на корабле.
— Мы? — останавливается он.
— Мы. Мудрый сказал, я нужна тебе.
Он раздраженно хмурит брови, потом резким жестом отбрасывает обкусанную травинку и бросается бежать, чуть не ломая ноги, вниз по насыпи, туда, где у берега спрятана лодка.
***
— Уведите людей с побережья!
— Да.
— У пирамиды достаточно толстые стены. Женщины и дети могут укрыться там.
— Да.
— На узких тропах удобно устроить засады. Знаешь, там, где скалы близко подходят к тропе...
— Да, — шаман устало прикрывает глаза. — Я все понял, друг. Отправляйтесь спокойно. Они не придут.
Ферранте в раздражении хлестнул по собственной ноге концом ремня, который только что теребил. Боль слегка отрезвила.
— Ты так уверен, что они не придут... Знаешь ли ты точно, что случится на Мартинике?
Индеец качает головой:
— Нам не дано предугадать, что сделают боги.
Уезжает он с тяжелым сердцем.
***
У старой шлюпки крепкие борта и хороший парус, с которым Злой Рок легко управляется один. Карман оттягивает золотой слиток с причудливой формы резьбой — прощальный подарок шамана.
За пару дней они добираются до Острова попугаев. Там он покупает место на торговой посудине, отметив про себя, насколько дороже стали теперь такие услуги и с насколько большей опаской пробираются подобные суденышки из порта в порт.
***
Несмотря на предостережения, усидеть в трюме долго он, конечно, не смог. Пологий берег Мартиники едва показался на горизонте, как Злой Рок уже вновь мерил шагами узкую палубу. Да, впереди их ждали таможенные формальности, и светиться на палубе нежеланному в городе гостю не следовало бы, но... Но.
— Гляньте-ка, — широко ухмыльнулся, подходя, ярко-рыжий ирландец-капитан, — на Лысой горе опять черти пляшут!
Ферранте, задержав шаг, обернулся и взглянул на берег — да так и остался стоять. Лишенная зелени вершина отчетливо выделялась над невидимым пока среди прибрежной зелени городом. Над ней, хорошо заметный в солнечном свете, клубился дымок. В нем не было ничего угрожающего: изящная белая струйка на фоне безоблачной густой синевы — но Ферранте, непонятно с чего, прошиб холодный пот.
— И часто она так? — спросил он с деланным безразличием и откашлялся.
— Да сколько я себя помню, — пожал плечами ирландец. — Мы с мамкой здесь жили — бывало, дымила иногда. Но в последние несколько месяцев отчего-то все чаще. Курит старик Пеле, как индеец, свою трубку, пыхтит!
— В последние несколько месяцев? — повторил Ферранте. — Никак с тех пор, как на острове обосновался Дюбуа?
Капитан хрипло расхохотался, отставив собственную уже погасшую трубку в вытянутой руке.
— Дюбуа? Хотите сказать, даже гору от него тошнит? Я ее понимаю! Этот француз осточертел уже всем. Три месяца ни тебе нормальной торговли, ни пассажиров. Команда дожевывает прошлогодние сухари. В прошлый рейс у меня в трюме каждый тюк перещупали да прутом перетыкали, прежде чем выпустить из порта. Каждый, клянусь!
Злой Рок сочувственно кивнул. Он прекрасно понимал, какая именно торговля и какие пассажиры ранее составляли благополучие бравого ирландца. Он и сам был таким пассажиром.
Струйка дыма неспешно вилась над вершиной Монтань-Пеле, как над трубкой старого шамана. Она совсем не казалась зловещей.
***
Город праздновал победу, но пах тревогой. Этого стоило ожидать: простой люд не ждал хорошего от триумфа властей, сами власть предержащие справедливо опасались, что пираты разбиты не все. И правда — сколько раз уже летели в Париж и Мадрид счастливые вести, что Злой Рок повержен и уничтожен, и вот он, Злой Рок: выбрался из трюма под покровом тьмы и расхаживает по столице французской колонии под самым носом властей.
И все же, что-то в городе было не так. Слишком много суеты и движения, если знать, что бой был больше недели назад. Слишком много военных на улицах. Слишком насторожены лица прохожих и опаслива их походка.
Губернаторский же дворец... да, надеяться прорваться в это сооружение можно было лишь одним способом: добровольно сдавшись в руки охраны. И то, если не застрелят с перепугу. Губернаторский дворец напоминал крепость в разгар осады. И точно так же ощерилась мушкетами и алебардами городская тюрьма. Либо дорогой братец свихнулся от нервного напряжения в отсутствие достойных противников, либо тут делят власть. И то, и другое было одинаково вероятно.
Злой Рок оперся плечом о шершавую стену чьего-то сада и попытался припомнить, в какой стороне, по сведениям его людей, старый пень де Сен-Люк держал загородную резиденцию. Подобраться к губернатору через красавицу Изабеллу — по старой дружбе — казалось самым простым или даже единственным выполнимым. Малинке, одетая мальчиком и непривычно тихая с того момента, как они вошли в город, с надеждой смотрела на него.
Дорогу он вспомнил. Прошагать требовалось через весь город, а потом еще по засыпанной пылью дороге сквозь лес. Они как раз проходили городской рынок, когда Малинке, тенью следовавшая за ним по пятам, дернула его за рукав и указала глазами куда-то в сторону.
— Что? — нетерпеливо спросил Злой Рок. Следовало спешить, если он хотел добраться до места и вернуться в город до наступления темноты. Да и тревожить в сумерках благородную даму негоже.
Картина была вполне мирной. Стайка домохозяек, оживленно торгующихся с зеленщиком. Чуть дальше раскормленный здоровяк придирчиво выбирает окорок. Его сосредоточенность была вполне понятна: ошибись бедолага с размером, хватит разве на один укус.
— Большой человек, — подтвердила Малинке, что он смотрит в правильном направлении. — Он правил лодкой.
— Какой лодкой?
— На которой приходил твой брат.
Ферранте вздрогнул. След запросто мог оказаться ложным: мало ли на побережье рыбаков, готовых за достойную плату рискнуть головой. А мог и не оказаться. Изабелла меж тем не ждала.
Толстяк угрюмо расплатился с коптильщиком, не торгуясь, и взвалил здоровенный шмат мяса на плечо. Затем подхватил под другую руку немаленьких размеров мешок, настороженно оглянулся и неспешно зашагал между рядов.
— Малинке, — решился Злой Рок, — проследи за ним. Если найдешь человека, который был на «Ливии», ты знаешь, что ему сказать. До захода солнца жди меня в трактире на площади, в самом темном углу. Если к сумеркам не вернусь, уходите из города. На южную дорогу уходите.
— Нет, — покачала головой девушка, — не южную. Туда.
И она указала на склон Пеле, туда, где к лощине сбегались несколько вившихся по склону тропок, недвусмысленно указывая на присутствие родника и, возможно, пастушьей хижины.
— Туда? — ужаснулся Ферранте. — К горе?
— Туда, — настаивала Малинке, — я знаю.
— Хорошо, если к вечеру не вернусь, жди в лощине. Жди два дня, потом ищи дорогу домой. Будь осторожна.
Целоваться на прощание посреди шумной толпы и в маскарадных костюмах было безумием. Он незаметно пожал девушке руку и, не оглядываясь, зашагал прочь. Здоровяк, как он успел заметить, как раз сворачивал за угол.
Малинке справится.
***
Любовницу нынешнего губернатора стерегли так же плохо, как жену предыдущего. Не везло божественной Изабелле с домашней охраной.
Ферранте легко перемахнул через забор, без всяких трудностей вошел в стоящее открытым окно гостиной и, не торопясь, нашел спальню хозяйки. На пути ему не встретилось даже слуг.
Мужчины в доме не было, и часто он этот дом не посещал — это чувствовалось сразу.
Долго ждать не пришлось. Прекрасная Изабелла неспешно пересекла комнату, остановилась у высокого зеркала и осторожно вынула шпильку из золотой шевелюры. Тяжелая прядь упала на лицо.
В следующий же миг женщина стремительно обернулась, выставив длинную острую заколку перед собою, словно оружие.
— Кто здесь? Я знаю, что вы здесь есть!
Когда мужская фигура отделилась от ниши в стене, она вся встрепенулась, дернулась было навстречу и — погасла посередине движения, надежда в глазах сменилась нет, не разочарованием — удивлением:
— Вы?
«Да, — подумал Ферранте, — мы с ним похожи и сложением и повадками, до сих пор похожи. Что ж ты не рада, красавица, что вместо неверного любовника тебя посетил восставший из мертвых друг?»
— Вы... — повторила она, дрожа губами, растерянно теребя рассыпавшуюся прядь. — Вы... живы?
И вдруг, неожиданно, бросилась ему на шею, тонкая и дрожащая, худыми руками вцепилась в плечи, затрясла:
— Спаси его! Умоляю, умоляю тебя, спаси!
***
Малинке из рода Купула умела быть незаметной: иначе в лесу не выживешь — и только поэтому ей удалось не попасться сразу. У большого человека, что когда-то пришел к ним на маленькой лодке, принеся с собою серьезные беды, была нечистая совесть или веские основания опасаться погони.
На ходу он то и дело оглядывался, неожиданно менял направление, ускорял шаг. Уловки ему не помогли: к тому моменту, когда толстяк, воровато оглянувшись, постучал в дверь того самого трактира, где назначил ей встречу Злой Рок, Малинке сумела ни разу не попасться ему на глаза и не отстать.
Дверь отворили, толстяк с неуклюжей осторожностью проскользнул внутрь, на мгновение открыв всей улице крохотную переднюю и наружность трактирщика, и Малинке возблагодарила богов. Человека, стоявшего за дверью, она знала. Он был из «своих» — горожан, тайно или явно, своей волей или против нее, помогавших Братству. А значит, даже если хозяин веселого дома ее не припомнит, ей было, что ему сказать.
Стучась в дверь, она заранее сложила пальцы рук сложной фигурой — тайным знаком, по которому отличали друг друга отважные ребята с городского дна и из береговых братств. Но на этот раз дверь открыла женщина. Молодая, круглое личико, волосы цвета жухлой травы. Увидев Малинке, она тихо охнула, всплеснула руками и быстро втащила незваную гостью внутрь. Не слишком вежливо отодвинув хозяйку с дороги, Малинке намеревалась было поскорей последовать за уходившей добычей, но белая девушка вцепилась в ее плечо.
— Нет. Стой. Ты разумеешь по-нашему? Туда нельзя! Да ненормальный ты, что ли?
— Большой человек, — сказала Малинке как могла четче. Люди с земли не всегда ее понимали. — Я должна говорить с ним.
Девушка наконец разглядела ее лицо под шляпой, вздрогнула и попятилась.
— Ох, третий этаж, комната в углу, — сказала она и прижала руку к губам. — Но, если ты кого-то убьешь и если тебя схватят в доме, мы не знаем, откуда ты тут взялась, и не будем выручать.
— Я не хочу убивать, — прервала Малинке бессмысленный поток слов. — Где идти?
Дверь, в которую она постучала резко и жестко, как стучал Злой Рок, приходя в тайные места обменивать провизию и оружие на серебряные монеты, открыл не толстяк, другой. Но белолицая дочка хозяина, или, может, жена, не соврала: этого человека Малинке тоже узнала. Его озабоченное лицо при виде нее просияло в улыбке, руки вальяжным жестом оперлись о дверь.
— Чем могу служить, красотка?.. — резкий удар в лицо заставил его замолкнуть и почти внес обратно в комнату. Малинке влетела следом и, не давая опомниться или подняться, приставила к горлу жертвы клинок.
Второй обитатель комнаты тяжело выбирался из-за стола, уже полного всяческой снеди.
— Двинь-с-ся, — прошипела Малинке, — и я нажму на нож!
Ее поняли. Толстяк застыл, парень под ножом растерянно захлопал глазами.
— Чего тебе нужно, красотка? — спросил он наконец, похоже, так и не потеряв присутствия духа.
— Губрнатр-ра, — изложила цель своих поисков Малинке.
— Да ну? — практически обрадовался тот. — А которого?
Девушка задумалась. Этого вопроса она не ждала.
— Того, что убил Злого Рока, — наконец решилась она. Большего им знать не требовалось.
— Угу, — ее заложник скривился, — так я и знал, что еще и с этой стороны ждать проблем. Ты опоздала, детка. Он в тюрьме.
— Почему в тюрьме? — Малинке от неожиданности опустила нож. Парень и не думал подниматься, видно, не верил, что она окончательно отказалась от мысли его прикончить.
— Потому что ты не первая пожелала ему за что-то там отомстить. Я же говорю, ты опоздала.
— Давно?
— Да почти с самого боя с вашим Злым Роком. Пару дней он провалялся в горячке. А потом у нас сменилась власть.
— Как это — сменилась?
— Пришел другой человек, который тоже хотел быть губернатором, и занял свято место.
— Значит, это не он приказывал убивать индейцев? — Злой Рок бы обрадовался такой вести, наверняка обрадовался бы.
Парень все-таки начал подниматься, тщательно отряхивая пострадавший костюм.
— Каких индейцев? — спросил он наконец. Малинке не ответила.
***
— Где его держат? — спросил Ферранте глухо.
Изабелла всхлипнула и приложила к глазам платок.
— В форте.
— Пытали?
Женщина открыла было рот, попытавшись что-то сказать, судорожно вздохнула и опять разрыдалась, тяжело уронив голову на сложенные руки. Нашел, чего спрашивать! Откуда ей было знать?
— Я понял, — Ферранте устало потер виски. — Изабелла, сейчас же, немедленно, велите заложить карету. Берите с собой только самое необходимое и самых преданных слуг для охраны. Езжайте ночью и не останавливайтесь, пока не отъедете от города, ну, хотя бы на дневной переход. У вас ведь есть владения в Фор-де-Франсе? Уезжайте немедленно, здесь нельзя оставаться. Об остальном я позабочусь сам.
Когда он опять вошел в город — потрепанная шляпа низко надвинута на глаза — на землю ложились сумерки. Малинке уже должна была уйти из трактира: Ипполито она, разумеется, не нашла.
Малинке — умная девочка, и ее боги ее не тронут. Команды больше не существует и корабля тоже, Хвост Дьявола ведет жизнь почтенного рантье где-то в Венесуэле, об индейцах позаботится их шаман. Никому-то ты больше не нужен, капитан Злой Рок, некогда самый удачливый из главарей здешних пиратов! Никому, кроме своей Смерти и своей крови...
Губернаторский дворец сиял расплавленным золотом окон. Площадь перед ним — не слишком широкое, зато открытое и хорошо простреливающееся пространство — звала на бой.
Он медленно выдохнул, отбросил подобранную где-то за городом травинку — вот же дурная привычка — и расстегнул камзол, чтоб было видно, что под ним нет пистолетов. Могли и пристрелить. А могли вначале полюбопытствовать, а потом — узнать: должен же быть среди губернаторской охраны хоть кто-то, знавший его в лицо.
Окна, фонари, зажженные факелы возле ворот — они давали достаточно света, чтобы одинокая фигура не прошла сквозь площадь незамеченной. Злой Рок раскинул руки, еще раз выдохнул и вышел из-под сени домов. В голове гулял шальной ветер, от которого губы сами собой растягивались в улыбку. Они не стреляли.
Шаг становился тверже, уверенней. Ему не было дела, будут ли они стрелять, смерть-невеста ждала его впереди. В конце концов, ради этого стоило все потерять, ради того, чтоб хоть раз ощутить это чувство — полной свободы, почти всемогущества, ради того, чтоб увидеть это выражение на лицах солдат. Он шел прямо на них, раскинув руки, и смеялся. А они, ошалев, опускали мушкеты.
Он все еще смеялся, когда его, неудобно заломив назад руки, ввели в высокий сумрачный кабинет, и седовласый господин в черном с чуть сутуловатыми плечами, обернулся к нему навстречу.
Годы не были добры к Федерико Корнеро. Годы и та самая судьба, о которой так любил говорить шаман.
— Ферранте Альбрицци, — проговорил он медленно и устало, и в тоне ясно читалось: «Еще и ты свалился на мою голову!». — Он же капитан Злой Рок, между прочим, признанный покойным. Чем обязан?
— Вы это знаете, — Ферранте пожал плечами, нагло глядя в глаза — вот смех-то — очередному губернатору Французских Карибов. — Я пришел за своим братом.
— Прямиком с того света, чтобы утащить его за собою в пекло? — Федерико позволил себе приподнять угол губ в отдаленном подобии улыбки. — Одобряю. Вы ведь в курсе, что вашу банду разгромил он?
— Разумеется, — Ферранте слегка наклонил голову, лишь обозначая поклон. — Только это уже наше с ним дело.
Давний враг поднял брови и страдальчески вздохнул.
— Хорошо, я выделю вам номер на двоих, где вы сможете обсудить все свои дела, сколько успеете. Не надеялись же вы, что я отпущу вас обоих на том только основании, что вы соблаговолили воскреснуть из мертвых?
Ферранте снова ослепительно улыбнулся и поклонился уже глубже. Корнеро перекосило.
— Александр Дюбуа обвиняется в пособничестве пиратам, — сообщил он сухо, — и ваше присутствие здесь как нельзя лучше подтверждает это обвинение. Сейчас решается, конвоировать его в метрополию или казнить на месте. Но, думаю, пара дней у вас есть.
«Меньше, — подумал Ферранте. — Гораздо меньше!»
— Эй, кто там, — маркиз Корнеро кивнул страже, запоминанием имен подчиненных он себя не утруждал. — Разместите господина пирата в той же камере, где содержится мсье Дюбуа. И смотрите, чтоб о его появлении здесь не прознала ни одна живая душа. Ни одна живая душа, включая моего адъютанта!
Ударение на слове «адъютант» определенно что-то значило, но Ферранте не хотелось об этом думать. Эйфория вседозволенности не покидала его. Либо их казнят через два дня, либо мир перестанет существовать раньше — какими мелкими и незначительными на этом фоне казались интриги Корнеро, борьба за власть, фамильная ненависть! Он обернулся в дверях — старый и очень усталый человек смотрел ему вслед.
— Синьор Корнеро, — сказал он неожиданно дл себя самого, мешая солдатам выволочь его в коридор, — уезжайте из города! Сегодня же ночью.
Федерико сделал знак конвою, перевел взгляд на арестованного и задал единственный вопрос:
— Почему?
Ферранте опять улыбнулся и с трудом пошевелил скованными плечами.
— К вам явился призрак с того света и дает пророчество. Не станете же вы расспрашивать его, что да как.
— Я подумаю над вашим советом, — сказал маркиз и опустил голову. Солдаты снова засуетились.
Почему-то Ферранте точно знал, что он уедет.
***
В крошечной камере отчетливо пахло болезнью и тленом. Спертый воздух, почти полная темнота, крошечное окошко под самым потолком едва пропускало последние лучи заката. Узкая койка, никаких одеял, хриплое, захлебывающееся дыхание.
Он лежал у самой стены, вытянувшись в линию, уткнувшись лицом в сгиб локтя, как будто пытался занимать как можно меньше места. Не пошевелился, не проснулся, не обернулся на звук, на ощущение чужого присутствия. Ферранте склонился над узким ложем, в лицо ощутимо пахнуло жаром. Темные волосы слиплись на виске брата, как и тогда, когда они виделись в последний раз, на «Ливии», когда еще были живы его корабль и его команда.
В растерянности он коснулся покрытого испариной лба лежащего, скользнул к виску: жилка под пальцами медленно и размеренно билась. Вот так. Неделя тюрьмы и пыток, и ты уже не победитель, ты — полутруп. Ферранте много думал, что испытает при этой встрече: радость, облегчение, раздражение, злость? И почему-то не приходило в голову, что это будет всего лишь жалость. Неделю назад этот человек победил Братство, уничтожил самого Злого Рока, совершив то, что пятнадцать лет считалось невозможным. Теперь он практически уничтожен сам. Не правда ли, странно, господин губернатор? Не правда ли, странно, господин капитан?
Он со вздохом поднялся и яростно заколотил в дверь.
— Ты свихнулся? — спросил, отпирая, безусый лейтенант, совсем молодой, тот самый, что командовал выдворением его из кабинета Корнеро.
— Воды! — потребовал Злой Рок.
— С чего ты взял, что здесь будут выполнять твои указания?
Капитан пиратов усмехнулся и смерил птенца нехорошим взглядом:
— С того, что если ты откажешь, я устрою такую бучу, что сохранить мое присутствие в тайне твоему начальнику не удастся. Даже от его адъютантов.
Парень поморщился и захлопнул дверь. Сам Злой Рок на подобные претензии мигом бы пригрозил перевести строптивца в другую камеру. Но мальчишка был не то слишком пуглив, не то, напротив, чересчур великодушен. А может, ему просто хотелось покоя, и не хотелось объясняться с начальством. Как бы то ни было, через пяток минут он вернулся с ведром.
Ферранте оторвал от рубашки кусок полы и зачерпнул воду горстью. Брат не очнулся, ни когда он развернул его на спину, ни когда обтер тряпицей влажный лоб, ни когда потянул за завязки засаленной блузы. Он тихо стонал, не открывая глаз, когда Ферранте поворачивал его туда и сюда, но влажные компрессы, похоже, унимали жар, и Злой Рок продолжал.
На запястьях Ипполито под широкими стальными браслетами запеклась кровь, но кости рук и ног были целы, на ребрах желтело несколько старых синяков — и все.
Очень осторожно он поднял брата под мышки и заставил сесть, неловко, как куклу, облокотив о себя. Через его плечо заглянул за спину, заранее ожидая увидеть располосовавшие кожу и мышцы свежие следы кнута. Их не было.
— Что же с тобой делали, парень? — не выдержав, спросил он вслух, прикасаясь к бледной спине влажной тряпицей. В этот миг Ипполито, до того дышавший размеренно и спокойно, ахнул и судорожно вцепился пальцами в его плечи. Они сидели грудь к груди, и сквозь тонкую ткань собственной рубахи Ферранте мог чувствовать, как бешено колотится его сердце.
— Тихо! — предупреждающе выдохнул он и на всякий случай опустил руки на предплечья брата.
— Все хорошо. Это я. Я с тобой.
Повисла тишина, только чужое сердце продолжало стучать испуганной птицей.
— Ферранте? — наконец прошептал Ипполито неуверенным хриплым голосом человека, давно разучившегося говорить. — Ты опять мне снишься? Или ты вернулся за мной?
— Я верну... — поспешил заверить Ферранте. — Стой. Откуда это я вернулся?
Ипполито не ответил, молча опустив голову к его плечу. Заверять, что он вовсе не умер, показалось Ферранте глупым.
Пятнадцать лет. Кровь на снегу. Жалкие обломки корабля на морской лазури.
— Я не вижу тебя, — разорвал Ипполито тишину. — Здесь слишком темно. В темноте легко представить, будто разговариваешь с бесплотной тенью.
— Здесь темно, — подтвердил Ферранте, сглотнув. На какой-то миг ему стало очень холодно. Камере, конечно, было далеко до освещенной сотнями свечей бальной залы, но проклятое солнце еще не провалилось за горизонт, и в розоватых закатных сумерках он отлично мог различить и черты лица брата, и его болезненно прищуренные глаза и даже синяки на грудной клетке.
— Здесь темно, — повторил он. — Ты устал. К утру выспишься, солнце взойдет, тогда и сможешь на меня наглядеться.
Судя по всему, по его голосу Ипполито все и понял, черти бы побрали его всегдашнюю проницательность!
— Они выкололи мне глаза? — спросил брат спокойно, по своей вечной, еще с детства, привычке подозревая сразу самое худшее.
Ферранте выругался так, что даже у портовых куртизанок завяли бы уши, и, обхватив ладонями его голову, запрокинул, подставляя лицо уходящему свету, большими пальцами надавил на виски, заставляя открыть глаза. Выдохнул, чувствуя себя полным идиотом. Света, положим, было мало, но глаза у Ипполито были, да и сложно было бы не заметить обратное. Темные зрачки застыли точно по центру радужки и не реагировали на движенья и свет. Злой Рок порывисто выдохнул и опустил руки.
— На месте, — грубовато отметил он, не зная, куда смотреть.
— Тогда это от лихорадки, — виновато признал Ипполито. — Прости, я не хотел…
Слово «напугать» невысказанным повисло в воздухе.
— Что с тобой делали? — спросил Ферранте, по-прежнему не глядя на него. В уме он сладострастно перебирал, что сделал бы сам с Корнеро, если того пощадят мстительные туземные боги. Резону в этих планах не было никакого.
— Ничего, — сказал Ипполито мягко.
— Ничего?! — на этот раз Злой Рок не сдержался. — Это с «ничего» тебя лихорадка сжигает?
— Это началось раньше... После боя. Видно, наши заговорщики воспользовались ситуацией. Я слег, когда… когда в очередной раз тебя убил…
Злой Рок невесело хохотнул:
— Что ж, я в очередной раз воскрес, как и было предсказано. Можем считать, что мы покончили с тем пророчеством?
Ипполито опустил голову.
— Я очень виноват перед тобой…
— Только не начинай. Ты уже это говорил.
— На корабле?
— Да, на моем корабле. Я готов признать, что наговорил тогда мало умного, но извиняться за это не буду.
— Извиняться стоило бы мне.
— И выслушивать извинений я не намерен.
— Тогда зачем ты пришел?
Ферранте даже опешил от такого вопроса.
— Чтобы сказать, что я жив и вытащить тебя из этой дыры и из этого города! Чтобы не дать на этот раз убить тебя, наконец!
Ипполито сильнее сжал его плечи. В полумраке камеры он едва заметно улыбнулся.
— Не нужно. Не выйдет. Меня завтра казнят, и наконец-то закончится это все. Ты останешься рядом до тех пор?
Ферранте горестно захохотал, поняв, что брат по-прежнему считает его бесплотным духом, явившимся сквозь стены темницы и готовым в любой момент уйти так же.
— Да пойми ты, упрямец, — прохрипел он, стискивая того в объятиях, — не будет уже никакого завтра!
В тот момент Злой Рок и сам в это верил.
***
— Давай ты уже остановишься! — не сдержался Пройдоха.
Вышли из города они еще засветло, а теперь над горами опускалась непроглядная мгла. Девушка-индианка, едва не свернувшая ему шею в трактире, уверенно шагала впереди, и казалось, ей нипочем и тьма, не дававшая видеть тропинку, и довольно крутой подъем, и высокая трава, цеплявшая щиколотки на бездорожье.
Там, в трактире, наконец убрав от его горла руку с ножом, она была весьма убедительна: из города нужно уходить как можно быстрее, так велел Злой Рок, тот самый Злой Рок, который непонятным образом опять оказался живым и который обещал позаботиться об Ипполито. И вес равно, шагая в полутьме за хрупкой фигуркой туземки, Пройдоха чувствовал себя предателем: друг оставался там, в городе, в тюрьме, а они бежали, точно крысы с тонущего корабля. Душа была не на месте.
Скоро не на месте оказались и ноги. Сперва идти было легко: они втроем шагали по проторенному Восточному тракту, то и дело обгоняемые спешащими экипажами. Тоже вот крысы! Крысы — у кого имелся собственный выезд или хватало средств нанять карету — чуя неладное, спешили покинуть город. От смены власти добра не ищут, а может быть, они чуяли и что другое.
Не дойдя пары миль до селения, носившего за цвет здешней почвы незамысловатое имя Красный Холм, возле которого дорога разветвлялась, уходя одним рукавом в Ле-Лоррен на противоположном берегу, а другим — на юг к Фор-де-Франсу, девушка решительно свернула с наезженного пути, спустилась к реке и, нимало не смущаясь мужчин, стянула сапоги и перешла реку вброд.
Здешние места были пустынны. На правом берегу Рокселян люди не жили, только тянулась вдоль русла неудобная пастушья тропа, забираясь все круче в гору — туда, откуда брали свое начало поившие город реки. Голая вершина Монтань-Пеле неуютно нависала над ними, загораживая заходящее солнце, и в ее тени все отчего-то казалось зловещим. Постепенно Лысая гора уходила назад и влево: они взбирались на соседний с нею безымянный отрог.
Становилось темней, и карабкаться в гору было все сложнее. Тропу тут и там усыпали неровные куски пористого темного камня, чуждые для европейцев растения доставали до колен, месяцы жары превратили их стебли в сухие колючие палки.
Пройдоха споткнулся об очередной булыжник, оцарапал руку засохшим стеблем и наконец не сдержался:
— Давай ты остановишься уже!
— Хочешь умереть, белый человек? — отозвалась девушка, не оборачиваюсь, но все же замедлила шаг.
— Мы все умрем, если продолжим лазать по горам в темноте: первая расщелина — и поминай, как звали! Даже если твой капитан действительно назначил тебе встречу в таком месте, он сам не доберется сюда до утра. Вернемся сейчас на дорогу, взберемся утром!
Дикарка пожала плечами:
— Утром будет поздно, — отрешенно сказала она. — Когда проснется бог-ягуар и им овладеет голод, он не пощадит никого, кто окажется у него на пути.
— Сумасшедшая! - буркнул Пройдоха себе под нос.
Девушка упорно не смотрела на своих спутников, взглядом она старательно обшаривала склон, будто что-то искала.
— Потерпи еще немного, белый человек, нам нужно найти укрытие на ночь.
— Да посмотри же ты! — заорал Пройдоха и — откуда только силы взялись? — прибавил шагу, обогнал ее и, развернувшись, перегородил тропу. — Посмотри, ночлег — там!
С высоты внизу отчетливо видны были огни Красного Холма.
— Там, куда ты идешь — пустота!
Девушка не ответила. Она испуганно вскинула голову, и на миг глаза ее сверкнули дьявольским огнем, вызывая в памяти рассказы о демонах, что уводят путников в лес с дороги. А в следующее мгновение позади глухо бухнуло, словно грянул пушечный залп, содрогнулась земля, и лицо дикарки озарилось красным. Пузырь, с громким пыхтением плетшийся по тропе позади них, бухнулся на колени и уставился куда-то вверх.
Пройдоха инстинктивно пригнул голову и медленно обернулся. Над вершиной горы, где последние несколько недель днем то и дело можно было заметить дымок, извиваясь в огненном танце, бесновалось... нечто. Если бы Пеле была всего лишь грудой сухих дров, он бы сказал, что в вершину вязанки только что ткнули факелом и огонь вот-вот сбежит вниз по веткам и охватит ее целиком, но пока — на миг замер, выпустил первый рыжий язык и ощупывает им воздух. Вот только вязанка эта была высотой до небес.
Девушка стала на колени и протянула руки к огню.
***
Ферранте долго не мог заснуть в ту ночь, лежал, тесно притиснутый к брату на узкой койке, ощущая, как когда-то в детстве, чужое успокаивающее тепло, слушал хриплое неровное дыхание, не решаясь ни двинуться, ни заговорить. В голове теснились тревожные мысли. Все ли он сделал, как должно? Успела ли Малинке покинуть город? Вняла ли его советам Изабелла, да и был ли толк в этих советах: старик-шаман не говорил, погибнет один лишь город, весь остров или целый мир вместе с виновниками своего несчастия?
Под эти мысли он и уснул, сам не заметив, как пересек грань между сном и явью. Когда он проснулся, уже рассвело. В узкое оконце, расположенное почти вровень с землей, по-прежнему проникало не много света, но ночная тьма отступила. Белесые утренние лучи подсвечивали предметы в камере, наполняя ее странным золотистым сиянием.
В первый миг Злой Рок не понял, что его разбудило, но потом осознал: это была тишина. Тишина была полной, абсолютной, какой не бывает в городе в утренние часы, когда просыпаются и суетливо спешат по своим неотложным надобностям сотни и тысячи деловитых его обитателей. Тишина была тугой и гулкой, как натянутая струна.
Где-то вдали отзвонили к утренней службе колокола Святого Петра, странным образом их торжественное пение не разрушило пугающего безмолвия: звуки увязали в нем, как в зыбучих песках или топкой трясине. С первым ударом колокола рядом зашевелился Ипполито и, обернувшись, Злой Рок увидел, что брат смотрит в пустоту перед собой расширившимися от ужаса невидящими глазами.
Что-то приближалось. Тишина начала давить на уши, стискивая голову невидимым ободом, а потом взорвалась. Нет, ничего не произошло. Нет, в мире не появились звуки. Просто где-то далеко словно лопнула натянутая струна, на бессчетную долю мгновения замерла, прежде чем прянуть в разные стороны двумя губительными хлесткими петлями.
И в следующий миг земля гулко вздохнула и вздрогнула, будто держащий ее гигант потянулся, расправив плечи. Злой Рок больше не медлил. Подхватив брата под мышки, он одним быстрым точным движением опрокинулся назад, сваливаясь с койки и закатываясь под нее, прикрывая Ипполито своим телом.
Они еще были в падении, когда тяжесть в голове сменилась призрачным гулом: так звенит в ушах после удара по темени — но только куда более громким, настоящим, реальным, все нараставшим, превращаясь в чудовищный рев.
Ферранте попытался было вспомнить молитву, не смог, в голове промелькнуло бесполезное «Так вот оно как...» и «Зато вместе...», а потом рев достиг своего пика, и небо обрушилось на них. Стены форта осели и провалились, погребая их под собой, тело вмиг окутало адским пламенем, прожигающим плоть до костей, и на мгновение Злой Рок захлебнулся собственным криком, а потом наступили темнота и небытие.
***
Накануне, когда перестала трястись земля, в свете красного зарева путникам удалось отыскать притулившуюся к скале крошечную хижину. Чахлые стены, жалкая постель, выложенный камнями очаг — когда-то пастух коротал здесь одинокие ночи. Пока бежали до нее, Пеле, будто в насмешку, плюнул им в спины залпом камней, каждый с кулак величиной. Один булыжник больно стукнул Пройдоху по плечу, еще несколько проделали новые дыры в стенах их ветхого пристанища. А потом гора угомонилась.
Разбудили Пройдоху странные звуки, когда он, казалось, только-только сомкнул глаза, и какое-то время он лежал, вслушиваясь в тишину и пытаясь понять, что же именно слышит. Колокола! Звучали колокола. Здесь, в горах, воздух был чист и прозрачен, и издали, снизу, от города, ничем не сдерживаемые, долетали отголоски колокольного звона. Праздничная месса. Вознесенье Господне. Пройдоха никогда не был особенно набожен, но в это утро отчего-то задумался, не слишком ли много грешил.
Он вышел из хижины. Неподалеку радостно пел свою песню родник. На его берегу Пузырь расстелил один из плащей и сосредоточенно делил на три части купленный накануне окорок. Девушка-индианка, не обращая на них внимания, снова стояла на коленях, обратив взволнованное лицо к вершине Пеле.
Лысая гора пристыжено молчала, будто усовестившись вчерашнего безобразия, и даже привычный уже дымок не вился над ее голой макушкой.
Небо было ослепительно синим, словно умытое к празднику, воздух — хрупок, точно хрустальный. Ни облачка в вышине, ни дуновение ветерка не шевелило заросли, ставшие буйными и зелеными ближе к ручью. Даже — Пройдоха вдруг понял, что было неправильным в этом умытом, праздничном мире — даже птицы не пели.
Девушка встрепенулась, поднялась с колен, обернулась и торопливо пошла к ним. Пройдоха разглядел на ее щеках две широкие дорожки слез. Под ложечкой противно засосало.
Замолк, отзвонив, далекий колокол, кажущийся призрачным из-за разделявшего их расстояния. На мгновение повисла тишина, ватная и смурная, в последний раз всхлипнул родник и вдруг обезводел. И в этой неприятной, муторной тишине вновь содрогнулась земля, лениво и медленно, словно гора под их ногами вздохнула, втягивая в себя желчь перед плевком.
Девушка закричала что-то, непонятное, страшное, на своем туземном языке, кинулась к нему, сбила с ног. В этот миг солнце померкло.
Пройдоха успел еще увидеть, как из недра горы вырывается нечто черное, жуткое, похожее на клубящийся мрак, разрастается на полнеба и с оглушающим, неистовым ревом несется на них… нет, мимо них!
Кто-то накрыл ему голову его собственной курткой, в следующий миг стало жарко, так жарко, будто они находились в раскаленной адской печи, и кровожадный бог-ягуар уже готовил из них главное блюдо для своего пира. Воздуха не было, не было ни неба, ни земли, рев и грохот заполнили собой все вокруг, и в тот самый миг, когда он понял, что не может больше терпеть, что вот-вот и наступит конец, стало легче. Пройдоха судорожно хватанул воздух ртом и поспешно скинул с головы куртку. Рядом, закутавшись с головой в плащ, лежала девушка, и, казалось, она не дышит. Пузырь, по счастью живой, походил на огромного вынутого из воды кита, с трудом приподнявшись, он лихорадочно хлопал себя по бокам и груди, словно ему казалось, что весь он охвачен пламенем. Воздух был раскален, точно они находились посреди Ливийской пустыни, а впереди — там, где вчера высился зеленый склон Пеле, теперь простиралась выжженная черная гладь: ни деревца, ни травинки. И вниз, по этому склону, уже далеко-далеко внизу, с гулом катилась черно-лиловая стена, прорезываемая рыжими полосами молний. За ней не было видно ни города, ни моря. И казалось, единый многоголосый человеческий вопль поднялся ей навстречу, столкнулся с нею и был погребен. А потом стена вошла в океан и взметнулась к небу фонтаном белого пара.
Порыв ветра бросил горсть горячего пепла Пройдохе в лицо. Он охнул и прикрыл глаза. Там, внизу, ничего больше не было.
***
Когда Злой Рок очнулся, вокруг была темнота, столь плотная, что впору было поверить, будто теперь глаза выкололи ему. Дышать было тяжело: что-то до боли сжимало грудь и как точильным камнем обдирало горло. Пахло горелым мясом и пылью. И — ни звука, будто он последний человек в этом мире. Последний?
Горло перехватило спазмом. Ферранте на миг задержал дыхание и вслушался в тишину. Хриплые, рваные вдохи и выдохи не прекращались. Облегчение нахлынуло такое, что хотелось петь, кричать, хохотать без удержу. Смешок ожег оцарапанное горло и вышел больше похожим на всхлип.
— Ферранте? — встревожено отозвалась темнота.
— Мы живы, — прохрипел он в ответ, отчаянно борясь с подступающим кашлем. — Выжили! Живы! Понимаешь ты?
— Да, — в голосе Ипполито той же радости не было. Может, это и правильно: не до радости было в том непонятном «нигде», в котором им было суждено очутиться.
— Ферранте... — донесся до него встревоженный голос брата. — Ты можешь с меня слезть?
— Не могу, — ответил Злой Рок, и ликование его оборвалось.
— Почему? — в голосе отчетливо послышалось беспокойство.
— Потому что не чувствую ног. И спины... кажется, тоже не чувствую.
Видимо, Ипполито испугался. Было что-то судорожное в том, как он вцепился в бока брата, и от этого простого движения Злой Рок сразу понял, что спина у него есть, а вот кожи на этой спине, похоже, нету. Ощущения были такие, будто пальцы Ипполито коснулись открытого мяса. Он взвыл.
— Прости, — Ипполито замер. Ферранте осторожно перевел дыхание. В сущности, для конца света все было не так уж и плохо.
— Потерпи, — руки Ипполито осторожно погладили его лицо, прошлись по волосам и поднялись выше. Кажется, разрушение тюрьмы не слишком ему повредило, слава тому, кто там есть наверху! — Я сейчас. Попробую понять, где мы и что с нами. Тут какая-то конструкция у нас над головой, ага, обломок койки. Жаль, что я ничего не вижу.
— Тут нечего видеть, — буркнул Ферранте и чихнул. Клубы пыли прощекотали щеки, неприятно закололо глаза. — Темно... как у торговца в трюме. И какая-то дрянь в нос лезет.
— Потерпи, — повторил брат. Он говорил что-то еще, но Ферранте почти не вслушивался в слова, впадая в какое-то странное оцепенение. Голос, знакомый с детства, странно успокаивал, убаюкивал, обещая, что все теперь будет хорошо. Руки Ипполито прошлись по его бокам, откуда-то зная, где проходит граница, за которой больше не было кожи, и искусно избегая ее. Мгновение резкой боли вырвало его из сна, но боль тут же исчезла. Что-то зашуршало, обломок камня, скатившись откуда-то, ударил его по носу.
— Осторожней, — потребовал он, — сейчас все посыплется.
Брат что-то ответил.
Ферранте чувствовал, что проваливается, уходит в небытие. Он будто снова лежал на жертвенном камне, и шаман, склонив голову, чертил странные знаки на его груди. Кровь. Дым. Вспышка ослепительной боли, когда камни, лежавшие на его спине вдруг все разом пришли в движение, мерзко скребя по свежим ранам, точно пытались зарыться в плоть. Зато дышать стало легче. Бой. Взрыв. Прохладная ладонь брата на его щеке. Голос, сдавленный из-за неудобной скрюченной позы, обещает, что еще немного, и они обязательно выберутся отсюда. Пирамида. Свитки. Цепкие пальцы пробегают по его бедру, ощупывая, цела ли кость. Умирающий индейский мальчик. Нападенье испанцев. «С левой ногой все в порядке, — радостно говорит Ипполито, — ты просто ее отлежал. Вот правая… правая под камнями, но я сейчас сооружу жгут». Боги. Легенда. Ты спустился в подземный мир и теперь или умрешь под пыткой или возродишься, как побег весной.
Снова склоняется над ним шаман, встряхивает длинными пегими волосами, смотрит в глаза. «Помоги, — шепчет Ферранте, — ты же говорил, что ко мне добры твои боги».
Лес. Ночь. Где-то далеко, почти у самого Фор-де-Франса, на лесной дороге останавливается карета, и усталый седовласый мужчина омывает лицо в придорожном ручье. В карете спят еще пассажиры. Ферранте не может сдержать довольного смеха: Корнеро уцелел, наверняка, спаслись и другие. Он хохочет, захлебываясь, и с трудом, с огромным трудом выныривает из сна туда, откуда зачем-то зовет его брат. И видит…
— Свет! — с трудом шепчет он. — Пробивается свет, слева от тебя. Копай!
И темнота наконец отступает.
***
Они выбрались из развалин, держась друг за друга, как герои старой сказки, в которой хромой и незрячий сдуру решили путешествовать вместе. Солнце стояло над ними в зените, но было непонятно, тот ли это день, рассвет которого Злой Рок еще помнил, и то ли это солнце, и их ли мир вообще простирался вокруг. Выглядел он совершенно иначе. Плотные облака черной пыли марали лица и позволяли глядеть на солнце, не щурясь.
— Почему ты молчишь? — неловко поводя плечами, спросил Ипполито. — Другие здания тоже разрушены?
Ферранте сглотнул. Спрашивал брат абсолютно не о том, но это было хорошо, что он ничего не видит. Как объяснить, что мира, их привычного мира больше нет?
— Нужно найти лекарства и воду, — продолжал Ипполито, которому, видно, в тягость было молчать, — и позаботиться о твоей спине. Жаль, что мы не можем ее осмотреть, но, полагаю, тебе просто стесало кожу падавшими камнями...
— Нет, — покачал головой Ферранте, пристально наблюдая за двумя воронами, остервенело клевавшими бесформенное нечто у остатков каменной стены, — это ожоги.
Он вдруг понял, что именно раздирали на части вороны и что за удушливый, сладковатый, тошнотворный запах стоял над бывшим городом. Мясо. Город пах гниющей подпаленной плотью.
Он представил, как торопливо бежит домой толстый булочник, собравшийся было на утреннюю мессу, — и падает в двух шагах от двери в корчах, застигнутый небесным огнем. Как прижимает к груди ребенка чернокожая кормилица, когда крыша дома не выдерживает навалившейся на нее тяжести и проседает внутрь, на людей. Как седой священник крестным знамением отгораживает собор от наступающей тьмы и не выдерживает схватки с Преисподней. Как тонет, захлебываясь в спустившемся с горы ужасе целый город, и, когда спадает жар, стаи воронов слетаются на страшный пир туда, где еще вчера жили люди. Боги индейцев — жестокие боги.
Он споткнулся. Коричневое, обуглившееся, выкатившееся у него из-под ног, было головой. Глаза и губы у нее уже склевали, местами оголился череп. Мертвые глазницы смотрели на живых с немым укором. Ферранте содрогнулся, желудок сжался в комок и подкатил к горлу. Он с трудом перевел дух. Птицы наполняли воздух зловещим клекотом. Пахло смертью, отвратительной смертью. Ипполито с напряженным суровым лицом прислушивался к чему-то вокруг.
— Пойдем, — Ферранте потянул его за локоть. — Уйдем отсюда, здесь ничего больше нет. Больше ничего живого.
Ступать было больно, как ублюдочной ундине, обменявшей рыбий хвост на пару человечьих ног, но оставаться в умершем городе было попросту невыносимо.
— Куда мы идем? — спросил брат.
— К морю. Море все лечит.
Море тоже было припорошено пеплом, лениво покачивая на своих волнах полусгоревшие обломки. Оно тоже не было живым, но осталось величественным и спокойным, каким было всегда. Привычным. И пустым. Дальше идти было некуда.
Бриз мазнул по лицам, отгоняя запахи смерти вглубь острова. Здесь можно было дышать полной грудью. Новый порыв разогнал пылевое облако, прорезавшееся сквозь завесу пепла солнце, свежее, чистое, как в день сотворения мира, полоснуло по глазам, заставляя зажмуриться. Ипполито вцепился в его рукав.
— Я вижу! — дрогнувшим голосом сказал он. — Сейчас был свет. Ведь правда, был свет?
В глазах защипало — от этого самого яркого света. Ферранте запрокинул голову, подставляя лицо освежающим порывам, вгляделся в глубокую чистую синь. Далеко вверху, над облаком, кружила маленькая черная точка.
Еще один стервятник, подумал он. Но тут точка пошла на снижение, описывая над ними широкие круги, и на втором круге Злой Рок узнал силуэт. Зеленый попугай Хвоста Дьявола кружил над ними, подавая сигнал невидимому пока кораблю. Ферранте откинул голову и с облегчением расхохотался. Волны привычно набегали на берег у их ног. Смерть, обиженно поджав хвост, уходила, посрамленная.
Историческая справка
Историческая справка: фик основан на реальных событиях, но имеет альтернативную хронологию. На самом деле, город Сен-Пьер в северо-западной части острова Мартиника спокойно просуществовал еще два с половиной века после событий нашего канона. Бывшая столица колонии была уничтожена в считанные минуты утром 8 мая 1902 года, когда проспавший несколько веков вулкан Монтань-Пеле («Лысая гора») выбросил на город палящую тучу. Ураган из раскаленных газов и пепла снес до основания большую часть зданий. Из почти 30 тысяч жителей города выжили двое: бедняк, живший на окраине города на самой границе зоны поражения, и заключенный местной тюрьмы, несколько дней проведший под ее обломками и получивший сильные ожоги.
Минздрав предупреждает, что это все-таки третий левел.
-
-
13.11.2013 в 00:38Он как раз часто фигурирует у Томаса.
Фик пока пробежала глазами, потом почитаю повнимательней. Что интересно, все-таки то, что ты писала у Караибов, значительно отличается от фиков по Верну, например. Даже стилем ))
-
-
14.11.2013 в 10:29Эх, где был твой Томас, когда мне так не хватало матчасти! ))) Обязательно прочитаю