spero, ergo sum
Название: Однажды в салоне
Автор: Дочь капитана Татаринова
Бета: WTF Library of Adventures 2014
Размер: мини, 1673 слова
Канон: Жюль Верн "Двадцать тысяч льё под водой"
Пейринг/Персонажи: капитан Немо, его команда и некоторые пассажиры (фоном).
Категория: джен, гет
Жанр: драма, романс, постканон
Рейтинг: G
Краткое содержание: размышления капитана Немо, рефлексия и уютное одиночество
Предупреждения: экипаж "Наутилуса" присутствует, все живы-здоровы и вовсе не являются игрой воображения.
Для голосования: #. WTF Library of Adventures 2014 - работа "Однажды в салоне"
читать дальшеТяжелая дверь салона подалась, как всегда, мягко и захлопнулась почти бесшумно. И не скажешь, что железная! Какой все-таки молодец механик, все у него всегда отлажено, как часы работает! Да и вообще с командой ему повезло, лучшего и желать-то нечего! Впрочем, не о том сейчас речь. Салон… его можно было бы считать душой «Наутилуса», это была не просто личная комната капитана. Да, именно здесь он отсиживался в одиночестве, когда нападала хандра, и видеть кого-либо не хотелось совершенно, здесь он играл на органе, выплескивая все, что накопилось в душе. И все, каждый предмет мебели, каждую безделушку, он лично отбирал, а многое и собственными руками когда-то делал. Он здесь знает все настолько хорошо, что может пройти, ничего не задевая, с закрытыми глазами. От двери до органа десять шагов. На третьем, если сделать шаг вправо – вытянутая рука коснется прохладного стекла витрины, под которой скрывается раковина-жемчужница. На седьмом шаге стоит повернуть направо – и окажешься возле кресла, в котором так хорошо устроиться с книжкой и думать о чем-то приятном. Но вот и орган. Стул – деревянный, точная копия работы мастеров-поставщиков версальского двора, слегка проседает под весом, но не скрипит. Здесь вообще можно передвигаться абсолютно бесшумно, звукоизоляция позволяет. Кто бы что ни говорил, а о команде своей капитан все-таки заботился, и вовсе не хотел мешать им спать своими ночными концертами, поэтому звуки органа были слышны только в коридоре (и те, кто проходил им, знали – в салон заходить не стоит, и капитана лучше не тревожить – он не в духе, можно под горячую руку попасть), да в двух каютах. В его собственной – и в соседней, в которой размещался когда-то старпом, а потом – пассажир, господин профессор. Эх, не надо было его туда помещать! Понадеялся, что он и верные ребята, рядом с которыми поселили слугу и гарпунера, сумеют сделать так, чтобы ничего лишнего соседи не узнали, да и за их безопасностью опять же удобнее проследить. А про удобство пассажиров забыл. Даже странно, что профессор не расспрашивал о том, что за музыка раздается за стеной, и вообще деликатно молчал о странностях капитана. Но вот бой… Живи пассажиры на том конце «Наутилуса», можно было бы устроить так, чтобы они и не узнали о затопленном британце. Можно, но… ладно, ничего уже не исправить, они уже сбежали, останавливать их просто не хотелось. Будь что будет. Проговорятся – их дело, на берегу все равно рано или поздно узнают, а прятаться, скрываться, бегать… Он устал, просто устал скрываться, и обида от того, что профессор сбежал, не захотел понять и даже спросить, почему он так поступает, не удосужился… странно, но от этого уже не было больно.
Да и действительно странно – впервые за очень долгое время привычной, ставшей уже частью его существа боли больше не было. И клавиши под пальцами не плакали. Раньше, когда он играл не задумываясь, просто выплескивал в музыке все, что испытывал, волнами, как море на прибрежный песок, накатывали чувства – боль, отчаяние, бессильная ярость, глухая тоска. Словно болела на погоду старая, опять растревоженная рана, и с этой болью уже ничего не поделать, она привычна, но от этого не менее сильна. Под эту музыку хотелось плакать – и он снова и снова с ужасом понимал, что слез больше нет. И снова и снова в мелодии повторялись одни и те же слова: «За что?». Потом поток, обессилев, затихал, и становилось чуточку легче. А сейчас… сейчас почему-то складывалась другая мелодия. Да, в ней снова шелестел прибой. Тот прибой, что накатывается на родное побережье, что касается корней высоких пальм, и ветер шелестел листвой, и почему-то он знал, что там, на берегу, его снова ждут. И ради этого берега, ради домика на берегу и хрупкой женской фигурки, которая вновь и вновь выходит на берег, и высматривает в море его корабль, и, радостно вскрикнув, выбегает навстречу… ради нее можно мир перевернуть. Ради того, чтобы и его где-то встречали не потому, что он привез деньги и драгоценности, и не потому, что за его голову назначена награда, ради тех восхищенно-счастливых глаз стоит жить, в конце-то концов!
Как странно… Капитан смотрел на салон и не узнавал его. Как, ну как он мог столько лет жить тут, смотреть каждый день - и не видеть? Не замечать, что команда ради него готова в огонь и в воду, что они ради него – только ради его спокойствия – умудряются превращаться в невидимок, и проявляют чудеса такта и предупредительности. Какие это все-таки славные ребята, а он и не замечал…
Тишина… Ведь еще каких-то десять лет назад он все богатства своего рода променял бы на хотя бы денек тишины! На то, чтобы не преследовали его толпами отцовские советники и министры, и не говорили бы без умолку, надеясь переманить на свою сторону в многоходовых, запутанных почище любого лабиринта, интригах. Чтобы отдохнуть от постоянного гвалта женской половины дома. Не слышать о потерях, о зверствах врагов, о лишениях, которые терпят его люди. Чтобы не было этого проклятого всеобщего преклонения, а то приходишь на корабль – а капитан слова лишнего сказать не смеет, все с оглядкой, и генералы – тоже. Эх, будь его люди хоть немного посамостоятельнее, не пытайся они угодить своему принцу, а думай в первую очередь о пользе дела, может и восстание бы… впрочем, об этом не надо. Здесь не будет прежних ошибок. Он лично отбирал каждого члена команды «Наутилуса», и знал их всех как облупленных. И точно знал – здесь не водится льстецов и предателей, здесь никто не выдаст под пытками и не продаст. Тогда их тоже не было. Его никто не выдал, а вот его родных… впрочем, их уже не вернуть. Столько лет прошло, все, кто был виноват в той трагедии, уже давно в могилах, и боль немного утихла. Выходит, время все-таки лечит. А он не верил…
Да, будь тогда рядом его ребята, многое могло бы пойти по другому. Ведь сколько раз бывало, что хандра накатывала такая, что никого видеть не хотелось, не то что выходить на палубу, командовать… Стефан, его правая рука, неделями, бывало, его заменял – и все работало, как часики. И не к чему было придраться при всем желании. Он бы и там мог его заменить, и не попал бы отряд в окружение… И кок Йоргас… Первое время сколько раз бывало, что улов был никудышный, готовить не из чего – а на судне ни разу не оставались без четырехразового питания. И какого – в ресторанах так не кормят! Будь он там, не было бы того голода, не было бы тех смертей. А братья Олафсоны? Да таких инженеров еще поискать! А они ведь строители, занимались дома дорогами и мостами. И другие… Капитан почувствовал, что у него словно повязка с глаз упала. Ведь как о нем тут заботились! Вот и сейчас на столе стоит, накрытый полотенцем, его обед. И судя по запаху, кок, отчаявшись дождаться его сегодня в столовой, принес капитанские любимые блюда сюда. А плотник так его любимые картинные рамы, рухнувшие при столкновении, отремонтировал, что и не заметно ничего. И так везде. На карте курс уже отмечен вахтенным, везде безукоризненная чистота и порядок. Никто ни разу не затронул болезненных для него тем, не заикнулся о возвращении на берег, которое он еще два месяца назад обещал. И как его вообще терпели все это время?..
Немо огляделся. Как он мог не замечать всей этой красоты? Мучился чувством вины, мучил команду, а ведь столько всего прошло мимо! Он же морем бредил, сколько себя помнил! Он до хрипоты спорил с отцом, умолял, угрожал, готов был полжизни отдать за то, чтобы побыть капитаном. И вот – у него лучшее судно в мире, у него такая команда, что даже мечтать больше не о чем! И океан – больше не мечта, не грозный враг, который отнимает то людей, то надежду, то силы. Нет, он – надежный союзник, старый знакомец, почти друг. Как, вот как он мог не замечать, какая потрясающая красота открывается из окон? А в салоне?... Вот эту раковину тащили втроем, и долго думали, как бы ее разместить, и как сделать, чтобы из нее бил фонтан пресной воды, и куда эту воду потом девать. А содержимое витрин? С какой любовью его собирали, сколько радости доставляла каждая находка! Картины, статуи… Что-то дарили ему офицеры, выходя на сушу и собирая то, о чем он когда-то обмолвился, о чем вспоминал хотя бы раз. Что-то – делали своими руками. И во все, в каждую, самую маленькую деталь, было вложено столько тепла, столько заботы… как тут можно было жаловаться на жизнь и хандрить? Сам бы не поверил…
Капитан подошел к столу, и вдруг заметил, что скатерть немного изменилась. Она была аккуратно вышита – возле каждого стула красовались выпуклые буквы N в круге и девиз, а посередине, там, куда ставили поднос, виднелся «Наутилус». А по краю скатерти рассыпались морские обитатели – звезды, медузы, дельфины и рыбы. Это сколько же времени их пассажирка просидела, терпеливо копируя обитателей витрин? Сколько же времени простояла у иллюминаторов? А каких трудов ей стоило изучить латынь, как терпеливо, вновь и вновь ошибаясь, она переписывала начисто его наскоро сделанные записи, сколько раз помогала с классификацией – и без единой жалобы! Стойкая, добрая и бесконечно заботливая девушка, почти ребенок с бездонными восхищенно-изумленными глазами. И взгляд ее… Она ж на него почти как на божество глядела, а он, дурак, не верил, что его еще можно любить…
Бедное дитя, за что ж тебе такое?.. Так старалась, чтобы здесь стало чуточку теплее, светила всему экипажу, как солнышко персональное, стала почти ангелом-хранителем, душой экипажа, и даже капитана научила снова улыбаться! А он на тебя наорал, до слез довел и на берег высадил… прости, прости, если сможешь, ну не вовремя ты тогда про берег сказала! Сама не знала, что самое больное место задела. А ведь странно. Правда, странно – но при ее словах он рассердился чисто автоматически. А той давно привычной тоски, того отчаяния – уже не было. Неужели?.. Когда-то, целую жизнь назад, отец говорил когда-то, что для мужчины, для правителя главное – оставить наследника. Престола нет, страны – тоже, и семьи нет – но может, еще не поздно? Ведь не врали же те лучистые, немного печальные глаза, она действительно привязалась к нему, несмотря на все эти перепады настроения, на вечную отстраненность, на суровость, на седину – так вдруг? Вдруг не поздно еще начать все сначала, и будут еще и у него дом на берегу, и дети, и жена, выходящая навстречу?..
Капитан стоял у распахнутых створок, любовался морем, и в кои-то веки на душе было непривычно светло, и душа была полна ожиданием чего-то хорошего, радостного. А «Наутилус» нес его вперед и вперед – навстречу судьбе. И кто знает, может, и навстречу грядущему счастью.
Автор: Дочь капитана Татаринова
Бета: WTF Library of Adventures 2014
Размер: мини, 1673 слова
Канон: Жюль Верн "Двадцать тысяч льё под водой"
Пейринг/Персонажи: капитан Немо, его команда и некоторые пассажиры (фоном).
Категория: джен, гет
Жанр: драма, романс, постканон
Рейтинг: G
Краткое содержание: размышления капитана Немо, рефлексия и уютное одиночество
Предупреждения: экипаж "Наутилуса" присутствует, все живы-здоровы и вовсе не являются игрой воображения.
Для голосования: #. WTF Library of Adventures 2014 - работа "Однажды в салоне"
читать дальшеТяжелая дверь салона подалась, как всегда, мягко и захлопнулась почти бесшумно. И не скажешь, что железная! Какой все-таки молодец механик, все у него всегда отлажено, как часы работает! Да и вообще с командой ему повезло, лучшего и желать-то нечего! Впрочем, не о том сейчас речь. Салон… его можно было бы считать душой «Наутилуса», это была не просто личная комната капитана. Да, именно здесь он отсиживался в одиночестве, когда нападала хандра, и видеть кого-либо не хотелось совершенно, здесь он играл на органе, выплескивая все, что накопилось в душе. И все, каждый предмет мебели, каждую безделушку, он лично отбирал, а многое и собственными руками когда-то делал. Он здесь знает все настолько хорошо, что может пройти, ничего не задевая, с закрытыми глазами. От двери до органа десять шагов. На третьем, если сделать шаг вправо – вытянутая рука коснется прохладного стекла витрины, под которой скрывается раковина-жемчужница. На седьмом шаге стоит повернуть направо – и окажешься возле кресла, в котором так хорошо устроиться с книжкой и думать о чем-то приятном. Но вот и орган. Стул – деревянный, точная копия работы мастеров-поставщиков версальского двора, слегка проседает под весом, но не скрипит. Здесь вообще можно передвигаться абсолютно бесшумно, звукоизоляция позволяет. Кто бы что ни говорил, а о команде своей капитан все-таки заботился, и вовсе не хотел мешать им спать своими ночными концертами, поэтому звуки органа были слышны только в коридоре (и те, кто проходил им, знали – в салон заходить не стоит, и капитана лучше не тревожить – он не в духе, можно под горячую руку попасть), да в двух каютах. В его собственной – и в соседней, в которой размещался когда-то старпом, а потом – пассажир, господин профессор. Эх, не надо было его туда помещать! Понадеялся, что он и верные ребята, рядом с которыми поселили слугу и гарпунера, сумеют сделать так, чтобы ничего лишнего соседи не узнали, да и за их безопасностью опять же удобнее проследить. А про удобство пассажиров забыл. Даже странно, что профессор не расспрашивал о том, что за музыка раздается за стеной, и вообще деликатно молчал о странностях капитана. Но вот бой… Живи пассажиры на том конце «Наутилуса», можно было бы устроить так, чтобы они и не узнали о затопленном британце. Можно, но… ладно, ничего уже не исправить, они уже сбежали, останавливать их просто не хотелось. Будь что будет. Проговорятся – их дело, на берегу все равно рано или поздно узнают, а прятаться, скрываться, бегать… Он устал, просто устал скрываться, и обида от того, что профессор сбежал, не захотел понять и даже спросить, почему он так поступает, не удосужился… странно, но от этого уже не было больно.
Да и действительно странно – впервые за очень долгое время привычной, ставшей уже частью его существа боли больше не было. И клавиши под пальцами не плакали. Раньше, когда он играл не задумываясь, просто выплескивал в музыке все, что испытывал, волнами, как море на прибрежный песок, накатывали чувства – боль, отчаяние, бессильная ярость, глухая тоска. Словно болела на погоду старая, опять растревоженная рана, и с этой болью уже ничего не поделать, она привычна, но от этого не менее сильна. Под эту музыку хотелось плакать – и он снова и снова с ужасом понимал, что слез больше нет. И снова и снова в мелодии повторялись одни и те же слова: «За что?». Потом поток, обессилев, затихал, и становилось чуточку легче. А сейчас… сейчас почему-то складывалась другая мелодия. Да, в ней снова шелестел прибой. Тот прибой, что накатывается на родное побережье, что касается корней высоких пальм, и ветер шелестел листвой, и почему-то он знал, что там, на берегу, его снова ждут. И ради этого берега, ради домика на берегу и хрупкой женской фигурки, которая вновь и вновь выходит на берег, и высматривает в море его корабль, и, радостно вскрикнув, выбегает навстречу… ради нее можно мир перевернуть. Ради того, чтобы и его где-то встречали не потому, что он привез деньги и драгоценности, и не потому, что за его голову назначена награда, ради тех восхищенно-счастливых глаз стоит жить, в конце-то концов!
Как странно… Капитан смотрел на салон и не узнавал его. Как, ну как он мог столько лет жить тут, смотреть каждый день - и не видеть? Не замечать, что команда ради него готова в огонь и в воду, что они ради него – только ради его спокойствия – умудряются превращаться в невидимок, и проявляют чудеса такта и предупредительности. Какие это все-таки славные ребята, а он и не замечал…
Тишина… Ведь еще каких-то десять лет назад он все богатства своего рода променял бы на хотя бы денек тишины! На то, чтобы не преследовали его толпами отцовские советники и министры, и не говорили бы без умолку, надеясь переманить на свою сторону в многоходовых, запутанных почище любого лабиринта, интригах. Чтобы отдохнуть от постоянного гвалта женской половины дома. Не слышать о потерях, о зверствах врагов, о лишениях, которые терпят его люди. Чтобы не было этого проклятого всеобщего преклонения, а то приходишь на корабль – а капитан слова лишнего сказать не смеет, все с оглядкой, и генералы – тоже. Эх, будь его люди хоть немного посамостоятельнее, не пытайся они угодить своему принцу, а думай в первую очередь о пользе дела, может и восстание бы… впрочем, об этом не надо. Здесь не будет прежних ошибок. Он лично отбирал каждого члена команды «Наутилуса», и знал их всех как облупленных. И точно знал – здесь не водится льстецов и предателей, здесь никто не выдаст под пытками и не продаст. Тогда их тоже не было. Его никто не выдал, а вот его родных… впрочем, их уже не вернуть. Столько лет прошло, все, кто был виноват в той трагедии, уже давно в могилах, и боль немного утихла. Выходит, время все-таки лечит. А он не верил…
Да, будь тогда рядом его ребята, многое могло бы пойти по другому. Ведь сколько раз бывало, что хандра накатывала такая, что никого видеть не хотелось, не то что выходить на палубу, командовать… Стефан, его правая рука, неделями, бывало, его заменял – и все работало, как часики. И не к чему было придраться при всем желании. Он бы и там мог его заменить, и не попал бы отряд в окружение… И кок Йоргас… Первое время сколько раз бывало, что улов был никудышный, готовить не из чего – а на судне ни разу не оставались без четырехразового питания. И какого – в ресторанах так не кормят! Будь он там, не было бы того голода, не было бы тех смертей. А братья Олафсоны? Да таких инженеров еще поискать! А они ведь строители, занимались дома дорогами и мостами. И другие… Капитан почувствовал, что у него словно повязка с глаз упала. Ведь как о нем тут заботились! Вот и сейчас на столе стоит, накрытый полотенцем, его обед. И судя по запаху, кок, отчаявшись дождаться его сегодня в столовой, принес капитанские любимые блюда сюда. А плотник так его любимые картинные рамы, рухнувшие при столкновении, отремонтировал, что и не заметно ничего. И так везде. На карте курс уже отмечен вахтенным, везде безукоризненная чистота и порядок. Никто ни разу не затронул болезненных для него тем, не заикнулся о возвращении на берег, которое он еще два месяца назад обещал. И как его вообще терпели все это время?..
Немо огляделся. Как он мог не замечать всей этой красоты? Мучился чувством вины, мучил команду, а ведь столько всего прошло мимо! Он же морем бредил, сколько себя помнил! Он до хрипоты спорил с отцом, умолял, угрожал, готов был полжизни отдать за то, чтобы побыть капитаном. И вот – у него лучшее судно в мире, у него такая команда, что даже мечтать больше не о чем! И океан – больше не мечта, не грозный враг, который отнимает то людей, то надежду, то силы. Нет, он – надежный союзник, старый знакомец, почти друг. Как, вот как он мог не замечать, какая потрясающая красота открывается из окон? А в салоне?... Вот эту раковину тащили втроем, и долго думали, как бы ее разместить, и как сделать, чтобы из нее бил фонтан пресной воды, и куда эту воду потом девать. А содержимое витрин? С какой любовью его собирали, сколько радости доставляла каждая находка! Картины, статуи… Что-то дарили ему офицеры, выходя на сушу и собирая то, о чем он когда-то обмолвился, о чем вспоминал хотя бы раз. Что-то – делали своими руками. И во все, в каждую, самую маленькую деталь, было вложено столько тепла, столько заботы… как тут можно было жаловаться на жизнь и хандрить? Сам бы не поверил…
Капитан подошел к столу, и вдруг заметил, что скатерть немного изменилась. Она была аккуратно вышита – возле каждого стула красовались выпуклые буквы N в круге и девиз, а посередине, там, куда ставили поднос, виднелся «Наутилус». А по краю скатерти рассыпались морские обитатели – звезды, медузы, дельфины и рыбы. Это сколько же времени их пассажирка просидела, терпеливо копируя обитателей витрин? Сколько же времени простояла у иллюминаторов? А каких трудов ей стоило изучить латынь, как терпеливо, вновь и вновь ошибаясь, она переписывала начисто его наскоро сделанные записи, сколько раз помогала с классификацией – и без единой жалобы! Стойкая, добрая и бесконечно заботливая девушка, почти ребенок с бездонными восхищенно-изумленными глазами. И взгляд ее… Она ж на него почти как на божество глядела, а он, дурак, не верил, что его еще можно любить…
Бедное дитя, за что ж тебе такое?.. Так старалась, чтобы здесь стало чуточку теплее, светила всему экипажу, как солнышко персональное, стала почти ангелом-хранителем, душой экипажа, и даже капитана научила снова улыбаться! А он на тебя наорал, до слез довел и на берег высадил… прости, прости, если сможешь, ну не вовремя ты тогда про берег сказала! Сама не знала, что самое больное место задела. А ведь странно. Правда, странно – но при ее словах он рассердился чисто автоматически. А той давно привычной тоски, того отчаяния – уже не было. Неужели?.. Когда-то, целую жизнь назад, отец говорил когда-то, что для мужчины, для правителя главное – оставить наследника. Престола нет, страны – тоже, и семьи нет – но может, еще не поздно? Ведь не врали же те лучистые, немного печальные глаза, она действительно привязалась к нему, несмотря на все эти перепады настроения, на вечную отстраненность, на суровость, на седину – так вдруг? Вдруг не поздно еще начать все сначала, и будут еще и у него дом на берегу, и дети, и жена, выходящая навстречу?..
Капитан стоял у распахнутых створок, любовался морем, и в кои-то веки на душе было непривычно светло, и душа была полна ожиданием чего-то хорошего, радостного. А «Наутилус» нес его вперед и вперед – навстречу судьбе. И кто знает, может, и навстречу грядущему счастью.
-
-
24.03.2014 в 19:55-
-
24.03.2014 в 20:06-
-
24.03.2014 в 20:10