[The gunroom messmates]

Название: Она ждала его...
Автор для  The gunroom messmates
Форма: проза
Размер: мини, 2820 слов.
Пейринг/Персонажи: ОЖП/

спойлер!

капитан Александр Смоллетт, другие ОП, есть упоминание канонных.
Категория: джен, гет
Жанр: мелодрама
Рейтинг: G
Краткое содержание: Опекун насильно выдаёт героиню замуж. Но в браке, который должен был стать мучением для девушки, неожиданно вспыхивают настоящие чувства. Теперь девушка с замиранием сердца ждет возвращения мужа из опасного плавания, предаваясь нежным воспоминаниям. Вот только вернется ли он?
Примечание: Полный текст песни: www.gutenberg.org/files/18341/18341-h/18341-h.h...
Размещение: после деанона – с разрешения автора и указанием авторства.

Обернуться бы лентой в чужих волосах
Плыть к тебе до рассвета, не ведая страх.
Шелком в руки родные опуститься легко
Вспоминай моё имя, прикасайся рукой...

Несколько месяцев подряд жители Бристоля могли наблюдать странную картину: каждый Божий день на пристани появлялись две женщины, безо всякого сопровождения, и долго стояли там, жадно рассматривая прибывающие корабли. При том нельзя было назвать их поведение непристойным. Скорее, оно казалось бесстрашным или безрассудным. Ведь, судя по темным одеждам, какое-то горе гнало этих женщин сюда день ото дня, в жару и в дождь.
Их можно было принять за дочь с матерью. Но хрупкая, совсем еще юная девушка с каштановыми волосами и зелеными глазами совсем не была похожа на свою высокую черноволосую спутницу. И не только внешне. Для старшей ожидание было как будто бы привычным делом, настолько спокойно держала она себя, стараясь всячески ободрить свою спутницу – улыбкой или добрым словом. Младшая же пристально, с некоторым отчаянием вглядывалась в морскую даль и так нервно комкала в руках платочек, что всё это, казалось, для неё совсем в новинку.
И правда, раньше Эмили (а именно так звали девушку) и представить себе не могла, что будет так сильно переживать и так истово молиться за того, кто в море. Впрочем, и в то, что ей когда-нибудь будет суждено обрести семейное счастье, она бы прежде не поверила. А всё потому, что привыкла ждать от людей подвоха, ведь с самого рождения жизнь её не баловала.
Мать Эмили умерла, когда та была совсем еще крохой. То ли чахотка свела её в могилу, то ли родственники мужа, не желавшие принимать её в семью – теперь уже никто не вспомнит. Но если виной тому и было незавидное положение в обществе (она была из обедневшей дворянской семьи), неудивительно, что после смерти обоих родителей ненависть родственников к матери тут же перенеслась на дочь. Что же касается отца девушки, то он с трудом переживал утрату, день ото дня теряя рассудок, до тех пор пока однажды не пропал без вести. Эмили почувствовала, что он погиб, задолго до того, как ей сообщили об этом. Единственным, что оставили покойные родители, кроме бесконечных долгов, был медальон с их портретами, который Эмили всегда бережно носила, как нательный крестик. Она целовала его украдкой всякий раз, когда получала новую взбучку от опекуна – это помогало ей выдержать очередное испытание. Кто поймёт, сколько пришлось выстрадать Эмили в новом доме, где почти все, кроме кузена, ненавидели её хотя бы за то, что она слишком похожа на свою покойную мать? А ведь даже он не осмелился за неё заступиться, боясь гнева отца! Её положение в доме было немногим лучше положения служанки – столько тяжелой работы свалилось на её плечи.
Известие о том, что скоро выйдет замуж, Эмили восприняла как очередную пытку, подстроенную опекуном. А тот ещё подлил масла в огонь, в красках расписав ей все «достоинства» будущего супруга. По его словам, Эмили предназначалась человеку суровому и нелюдимому, в доме которого дисциплина по строгости своей напоминала военную. Когда же будущий супруг впервые посетил её, Эмили решила, что всё намного страшнее дядиных россказней.
Судя по раскачивающейся походке, словно по шаткой палубе корабля, этот человек был моряком. Он вошел в гостиную быстро, почти бесшумно и остановился, широко расставив ноги, словно пытаясь удержать равновесие. Дядя Эмили представил его как капитана, имени которого девушка от волнения не запомнила, а только молча, в оцепенении разглядывала его. Капитан был очень высоким, крепким мужчиной. На вид ему было лет сорок, и Эмили, в её неполные семнадцать, он показался глубоким стариком. Впечатление это усиливалось тем, что при жгуче-чёрных густых и волнистых волосах, перехваченных на затылке лентой, у капитана были совершенно седые виски, а на обветренном лице можно было заметить глубокие морщины. Всем своим видом этот человек напоминал хищную птицу; нос его походил на клюв – какой бывает у орла или коршуна, а серо-голубые глаза глядели строго и пронзительно. Словно этот хищник, оценивая жертву, видит её насквозь – со всеми потрохами. Капитан слегка поклонился, когда его представили, не отрывая взгляда от Эмили, и девушке стало дурно. Ей почудилось, будто весь мир сузился сначала до показавшегося ей таким ужасным лица, а затем и вовсе до пристально изучающих её ледяных глаз. Неудивительно, что бедняжке стало по-настоящему жутко, и она потеряла сознание.
Всё, происходившее потом, было для Эмили словно в тумане. Как сомнамбула, с полным безразличием она пережила взбучку за излишнюю чувствительность, подготовку к свадьбе, скромное венчание и насмешки со стороны родственников (даже кузена, который прежде был добр к ней) и их друзей. Она думала, что всё это происходит в кошмарном сне, и, прикасаясь к драгоценному медальону, горячо молилась, чтобы Бог даровал ей пробуждение. Но кошмар и не думал прекращаться. Мало того, что новоиспечённый муж пугал её своим взглядом, который словно насквозь пронизывал! Так ещё и его сестра смотрела на свояченицу с плохо скрываемой неприязнью. Её взгляд как будто говорил: «Да что ты, у которой молоко на губах не обсохло, можешь дать моему брату?! Свалилась на мою голову... Теперь ещё и за ней присматривать, пока брат в море! И каждый раз вспоминать, что, если бы не тот случай, другой, очень дорогой мне человек теперь тоже мог бы... Но она – в могиле. А эта вот вертихвостка – ходит, дышит и ничего, ничегошеньки в этой жизни не понимает!». Потом уже Эмили узнала, что причины для неприязни были более чем вескими. Оказывается, у сестры капитана в раннем детстве умерла от оспы дочь. А если бы выжила, то была бы теперь почти ровесницей его жены. Естественно, что невольное напоминание о потере бесконечно дорогого ей человека растравливало этой тридцатитрёхлетней женщине душу. Но пока юная супруга капитана не знала ничего об этом и искренне не могла понять, чем вызвано такое отношение, за что ее так ненавидят. Не подозревала она и о том, что скоро отношение золовки к ней изменится к лучшему, и только еще сильнее боялась грядущих перемен в своей жизни.
А пока её опасения как будто бы оправдывались. Так, в доме мужа Эмили пришлось соблюдать новые, порою странные и жесткие правила. К примеру, все вещи должны были оставаться на своих местах. Возьми Эмили хоть медный подсвечник с полки в гостиной, чтобы вечером заняться рукоделием или почитать, как тут же ей приходилось ставить его на место под натиском сурового взгляда. Путь в кабинет мужа для неё и вовсе был закрыт. Из-за всех этих запретов молодую жену капитана ни на мгновение не покидало чувство, будто она служит на военном корабле, а порой она и вовсе ощущала себя провинившимся матросом, которому вот-вот выпишут плетей за какой-либо проступок. Казалось, муж никогда не будет доволен ею. Утром она искала утешения в вышивании, а ночью, лишённая даже этого, иногда тихонько плакала в подушку. Лишь верная служанка, которую для неё выделил опекун, старалась хоть как-то успокоить госпожу.
Но время шло, и, ближе познакомившись с мужем, Эмили стала понимать, что он вовсе не так суров, как кажется, – даже улыбнулся ей однажды. Воодушевленная этим, Эмили, в свою очередь, старалась быть веселее и приветливее, и наградой за приложенные усилия было узнавание об одной маленькой забавной причуде супруга. Оказалось, что капитан любит напевать или насвистывать какую-нибудь песенку – из тех, вероятно, что нравились ему в юности. Поначалу он замолкал в присутствии жены, но потом привык и даже пел что-нибудь для неё, если она просила об этом.
Стоя на пристани, она почему-то вспоминала одну из самых любимых:
Come Lasses and Lads, get leave of your Dads,
And away to the May-pole hey:
For every he
Has got him a she,
with a minstrel standing by.
For Willy has gotten his Jill,
And Johnny has got his Jone,
To jigg it, jigg it, jigg it, jigg it,
Jigg it up and down…

Удивительно, но именно эта песня была первой, которую Эмили услышала от супруга, или, по крайней мере, одной из первых. И она глубоко запечатлелась в памяти, а всё потому, что с ней был связан случай, воспоминания о котором ещё долго вызывали у молодой женщины улыбку или сдержанный смех. Однажды, проходя мимо кабинета капитана, Эмили прислушалась… и застыла, как вкопанная – настолько неожиданными и не соответствующими её представлениям о муже были доносившиеся из-за двери звуки. Но потом удивление переросло в любопытство, и она осторожно подкралась к двери и заглянула в замочную скважину. Нет, ей не послышалось: капитан расхаживал по кабинету и пел! Пел так вдохновенно, что молодая женщина просто заслушалась! На мгновение ей даже захотелось присоединиться к мужу, но она не решилась, побоявшись спугнуть его, ведь наверняка пение предназначалось не для чужих ушей. Вот только в тот раз дослушать песню до конца Эмили всё равно не удалось. Забывшись, она посильнее прислонилась к двери, а та оказалась незапертой и распахнулась. Естественно, что молодая женщина не удержалась на ногах и буквально ввалилась в кабинет. К счастью, она почти не ушиблась, лишь слегка испугалась. Зато капитан, услышав, как что-то грохнулось, враз замолк и обернулся к двери. Лицо у него было сконфуженное, словно он был пойман за чем-то недозволенным, а его правый глаз нервно дёргался. Однако, благодаря многолетней выдержке, капитан быстро взял себя в руки и помог жене встать, а потом они переглянулись и весело засмеялись!
Вот только сейчас Эмили было совсем не до смеха. Губы её беззвучно повторяли слова, но напеть знакомый мотив не хватало мужества: тут же вспоминался его голос – бодрый и громкий, поющий эту песню, и девушка не смела перебивать такие дорогие воспоминания своим голосом, который тут же начинал дрожать – от набежавших слез.
Эмили радовалась каждому своему маленькому открытию, касавшемуся его. От служанки она доведалась, что знакомые капитана считают его строгим, но справедливым, порядочным и готовым всегда помочь нуждающимся. А когда узнала о его несчастной любви и неудавшейся помолвке, поняла, почему капитан поначалу так холодно и недоверчиво относился к ней. Эмили прониклась к нему глубоким сочувствием; вслед за ним пришли понимание, нежность и – совсем неожиданно – любовь к мужу. Помнится, тогда это удивило её. Но, даже разобравшись в своих чувствах, Эмили постеснялась признаться первой, поскольку не была уверена во взаимности. Ведь, хоть супруг и относился к ней с искренним участием и нежностью и всячески заботился о ней, но делал это скорее по-отечески… По крайней мере, ей тогда так казалось.
Всё решил случай, о котором Эмили вспоминала с содроганием. В конце февраля, пока муж был в отлучке, Эмили приняла предложение дяди, отношение которого к ней будто бы переменилось после свадьбы, проведать родственников его жены. Но на обратном пути на почтовую карету напали разбойники. В окно просунулось дуло пистолета, и один из негодяев, скрывавший лицо под маской, потребовал отдать ему все ценные вещи. Эмили не захотела расставаться с медальоном и золотым обручальным кольцом, и нападающие вознамерились уже сделать с ней нечто ужасное. К счастью, по какому-то невероятному стечению обстоятельств, в последний момент капитан спас её.
Но не обошлось и без потерь. Если кузен, сопровождавший карету верхом, был ранен относительно легко, то опекун, внезапно вспомнивший о том, что родных по крови людей надо защищать, серьёзно пострадал и через несколько часов скончался. Но перед самой смертью он все же успел попросить прощения у племянницы за все козни, которые строил. К тому же сестра капитана в те трагические дни окружила её заботой, что стало для Эмили большой неожиданностью, ведь женщина раньше была настроена против неё. Теперь же они бок о бок прогуливались вдоль доков, молча деля пополам совместную тревогу – за мужа и любимого брата.
Но самым неожиданным было для Эмили признание, которое сделал капитан по возвращении домой после похорон. Он поведал жене, что волею судеб стал свидетелем последних мгновений жизни её отца и поклялся исполнить предсмертную просьбу – позаботиться о его дочери, и не его вина в том, что обстоятельства не позволили исполнить данную клятву иначе, чем женившись на ней. И добавил, что, едва не лишившись её, понял, как она ему дорога и насколько сильно он её любит, и что жизнь без неё потеряла бы всякий смысл. Молодая женщина не сразу поверила – настолько была ошеломлена признанием, зато потом на душе сделалось так радостно и легко, что она без колебаний взаимно открыла мужу своё сердце.
Как жаль, что счастье так скоротечно! Вскоре после взаимного признания капитану пришлось отправляться в плавание. Эмили вспоминала, как вместе с его сестрой провожала его и оставалась на пристани до тех пор, пока шхуна не отчалила. Пусть она и не осмелилась говорить об этом открыто, но ей очень не хотелось отпускать его, расставаться с ним. Конечно, глупо было ревновать его к морю, которому он посвятил всю свою жизнь, но этой стихии присуще порой истинно женское коварство – его-то Эмили боялась больше всего на свете. Но, к сожалению, выходил капитан в море не только потому, что любил эту своенравную стихию, хотя и поэтому, конечно, тоже. И не потому, что не умел ничего другого. Всё было намного прозаичнее. Несмотря на многолетнюю добросовестную службу и весьма умеренный образ жизни, он всё равно был небогат, а в мирное время на половинное жалование семью прокормить трудно. Сам капитан был человеком неприхотливым, привыкшим довольствоваться только самым необходимым. Но, разумеется, он не в праве был требовать того же от супруги, тем более – такой молодой, да ещё и красивой. И, как ни старалась Эмили уверить его, что не нуждается в роскоши дорогих нарядов или изысканных блюд, муж не мог смириться с тем, что его супруга будет чем-то обделена.
Впрочем, какова бы ни была причина его отъезда, сути это не меняло. Муж где-то далеко, возможно, его жизнь в опасности, и на душе у молодой женщины становилось с каждым днём всё тревожнее. Ведь время шло, и она знала, что, если к августу шхуна не вернётся, некто Блендли вышлет из Бристоля спасательный корабль. А несчастная Эмили думала, что с судном и капитаном может случиться что-то плохое из-за неё. Ведь, открыв свои чувства, супруг показал ей перстень, и оказалось, что это тот самый фамильный перстень, который отец Эмили носил на безымянном пальце левой руки. Выяснилось, что перед смертью он просил капитана передать эту семейную реликвию дочери вместе со словами о любви и прощении. И пусть сердце Эмили на мгновение сжалось от боли, когда она окончательно поняла, что отца больше нет, она была благодарна мужу за эту последнюю весточку от него. И перстень не забрала, а подарила мужу, сказав, что он достоин такого подарка. Да и более надёжного места для хранения семейной реликвии не найти, добавила она, надевая перстень на палец мужу.
И вот теперь она кляла себя за это! Прощание с отцом когда-то так напоминало ей прощание с мужем, как он крепко обнял её и поцеловал, прежде чем спуститься в шлюпку. В тот день казалось, что здравый рассудок вновь вернулся к нему. Исполненный надежд на лучшее будущее, он радостно сообщил дочери, что отправляется в Вест-Индию и, если всё пойдёт удачно, скоро они заживут лучше, чем прежде. Даже теперь, когда она вспоминала об этом, у неё в ушах звучали его слова: «Я вернусь, Милли, я обязательно вернусь. Всё будет хорошо, поверь мне». Вот только потом оказалось, что тогда Эмили видела его в последний раз! И, если верить словам мужа – а у неё не было причин ему не верить, – отца погубил перстень. Торговое судно, на котором он возвращался из колоний, было захвачено пиратами, и он в одночасье потерял всё, что с таким трудом заработал, а заодно и свободу. А потом, когда его вместе с другими пленниками перевели на палубу вражеского корабля, кто-то из пиратов попытался отобрать у него перстень, но он не пожелал расстаться с последней вещью, оставшейся от прошлой жизни, и, оттолкнув морского разбойника, кинулся к борту корабля. Но мушкетная пуля настигла его раньше, чем он успел сигануть в воду. Через несколько часов он скончался в лазарете корабля, которым тогда командовал его будущий зять. А что, если роковая драгоценность погубит и капитана? Тем более, что в последний момент он готов уже был отказаться от участия в экспедиции, которую назвал опасной авантюрой, говорил, что ему ничего не нравится, и она почему-то чувствовала, что это не простое занудство! И ведь лишь чувство долга и ответственность за жизни тех, кто организовал экспедицию, побудили его всё-таки отправиться в плавание. А что, если предчувствие его не обмануло, что, если больше они никогда не свидятся? Конечно, ей хотелось верить, что это не так, ведь гибель отца она почувствовала очень остро, ещё задолго до того, как узнала наверняка, сейчас же ощущения были тревожны, но туманны.
А время шло, ожидание становилось всё мучительнее, и, если бы не поддержка со стороны золовки, переехавшей в дом брата до его возвращения, то, возможно, Эмили сошла бы с ума от тревоги. Терзаемая дурными предчувствиями, она почти не спала и не ела, зато вышивала салфетки до тех пор, пока у неё не закрывались глаза и работа не падала на пол.
Но даже это не помогало. Даже работа не всегда отвлекала от тягостных мыслей и от глухой тоски. Порой Эмили завидовала всему, что муж взял с собой в плавание, – кроме неё. Завидовала каждой вещи, к которой он ежедневно прикасался, даже ленте в волосах, ведь та всегда с ним. А она… она так далеко… И так хотелось ей превратиться в птицу и лететь за судном или броситься в пучину, обернуться русалкой и по дну морскому следовать везде за любимым! Она была готова на всё! Она ждала его…
Но вот наступил август, и когда, казалось бы, была утрачена всякая надежда, Эмили, наконец, увидела вдали знакомые паруса, и сердце её забилось часто и сильно. Это были паруса «Испаньолы»! Ну, а после того, как бросили якорь, постепенно начали сходить на берег люди – почему-то в основном незнакомые. Но всё же радости Эмили не было предела! Ведь она ждала – и дождалась! Последним на берег сошёл он – тот, кого она так любила и за кого так тревожилась. Капитан Александр Смоллетт.


Название: Ньюгейтская байка
Автор  The gunroom messmates
Бета:  The gunroom messmates
Форма: проза
Размер: мини, 3300 слов.
Пейринг/Персонажи: Александр Смоллетт, Джон Трелони, судья Ризли, Мэри Ризли, Кэти и другие
Категория: джен
Жанр: юмор
Рейтинг: R
Предупреждения:
1. Проходимец, который написал книгу об Острове Сокровищ, не Стивенсон и даже не Джим Хокинс.
2. Мы так часто женили Смоллетта, что совсем забыли спросить его собственного мнения, и теперь восстанавливаем справедливость)
Краткое содержание: Дружеская попойка и история, как капитан Смоллетт попал в тюрьму и с какими потерями из нее выбрался.
Размещение: до деанона с пометкой  The gunroom messmates, после деанона – с разрешения автора и указанием авторства.

— Как сейчас помню, весна это была. Май, кажется.
Капитан замолчал, пока Трелони ковырял ножом винную пробку, и недовольно приподнял бровь.
— Май? Плохое время для свадьбы, — пробка отлетела в сторону. и Трелони разлил тягучую, темную жидкость по кружкам и первым делом схватился за свою, словно кто-то мог вырвать ее у него из рук. На боку кружки Трелони плясали кудрявые фавны, Смоллетту досталась веселая охота за кабанчиком, поджарым, точно борзая.
— Я вообще весну не люблю, — отозвался капитан. — Весной всегда ввязываешься в неприятности. Пираты, драки, войны, кредиторы, любовницы — все они выходят из спячки, как только наступает март.
— Цикл жизни, Смоллетт! Ваше здоровье, — щегольнул образованностью Трелони и сделал большой глоток. Он сморщился и шумно выдохнул. — И что случилось в том мае? Я бы предпочел любовниц! Лучше сразу трех.
— А я бы — пиратов, — капитан недовольно посмотрел на кабанчика и выпил. После паузы он продолжил, — Все началось с того, что я попал в тюрьму.
— В тюрьму?! Не знал, что разговариваю с преступником, Смоллетт. Что вы наделали? Дуэль, оскорбление, сатира, долги, а? И как там, в тюрьме? Давно там не был. В молодости мы тоже любили повеселиться по ночам... — и он развязно подмигнул, словно капитан не раз веселился с ним рядом. — Напомните мне потом рассказать вам, что один раз устроил Ливси. Никогда не поверите! Я бы и сам не поверил.
— Все проще, Трелони, — успокоил его Смоллетт. — Я просто зашел невовремя пообедать. Разгорелась драка, я принялся разнимать драчунов, кого-то ранили, а потом всех скопом забрали в тюрьму. Как назло, с нами оказался старый пьяница, который и имени-то своего не помнил, но в башку ему втемяшилось, будто именно я — главный зачинщик, и он твердил об этом направо и налево. Судье Ризли было не до нас, никого из моих влиятельных знакомых в Лондоне не было, поэтому в Ньюгейте я просидел неделю — вместе с ворами, адвокатами, проститутками, убийцами, сумасшедшим, который считал себя потерянным сыном короля Георга. Был у нас даже один поэт, который объяснялся исключительно эпиграммами.
— И я такого знал, может, того же самого, — важно кивнул Трелони. — А в Ньюгейте я завшивел.
— Я тоже потом выводил этих мерзких насекомых. Но клопы и крысы много хуже. Паршивое местечко. Представьте теперь мое удивление, когда меня — грязного, голодного, усталого — привели в Олд-Бейли выслушать приговор, а судья не торопится его выносить и рассматривает меня со всех сторон, как будто в рабство взять собирается. Я-то думал, что мне уже конец пришел, так бойко вся эта братия дает против меня показания, а он вышел, вернулся — и говорит: «Невиновен». Я еще подумал, есть на этом свете справедливость, как ни удивительно. Но не тут-то было.
— Судья вас втянул в темное дело? — живо поинтересовался Трелони. Пока Смоллетт рассказывал, он уже успел выпить две кружки рома.
— Можно и так сказать. К вечеру я помылся, побрился, выспался, отъелся — и слуга мне говорит, к вам гости, мол.
— Судья Ризли?
— Он. И спрашивает меня: вы, мол, правда, тот самый Александр Смоллетт? Я и отвечаю ему: с другими как-то не знаком. А что до меня, то я — точно он и есть. Он сразу повеселел. Смотрит на меня и прямо счастьем лучится. Уже здесь я что-то заподозрил неладное. И тут он мне говорит:
«Я вас, видите ли, освободил, потому что у меня есть к вам деликатная просьба».
«Что за просьба, милорд?»
«У меня племянница есть, мистер Смоллетт».
«И что?»
«Возьмите ее в жены».
— Ловко! — расхохотался Трелони и чуть не облил себя ромом. — Я бы пообещал. Может, племянница — раскрасавица, да и дядя — судья. Хорошая партия, если жениться придется.
— А я потерял дар речи. Смотрю на него, а сказать ничего не могу, — признался Смоллетт. — Потом пришел в себя и спрашиваю:
«Она страшная, милорд?»
«Нет, мистер Смоллетт».
«С плохим характером, милорд?»
«Нет».
«Тогда в чем подвох, милорд?»
«Да нет никакого подвоха, мистер Смоллетт! Просто она вас давно любит».
«Меня?!»
«Вас».
«Но мы даже не знакомы...»
«Поверьте, мистер Смоллетт, некоторым девушкам совершенно не нужно знать человека, чтобы в него влюбиться. Особенно юным и впечатлительным».
«Нет, милорд, — говорю я ему. — Не могу. Не бык же я, чтобы жениться насильно. Да и привык я к свободной жизни, жене со мной плохо будет».
Тут судья Ризли нахмурился и говорит, этак со значением:
«О, мистер Смоллетт, зря вы так. Сегодня вы не хотите жениться, а завтра опять ввяжетесь в драку, и это уже нельзя будет списать на случайность. Фемида, знаете ли, не дремлет».
Я уже открыл рот, чтобы возразить ему, но вовремя одумался. Приехали, думаю. Так оженить меня хочет, что даже грозит назад в тюрьму посадить. Что ж, возвращаться назад, к клопам и убийцам, у меня желания не было, а вот время я решил потянуть.
«Хорошо, — коротко отвечаю я ему и так вворачиваю ловко, мол, понял я тебя, — Уж в вашем-то доме драк не будет. Я согласен, милорд. Только у меня условие есть».
«Какое?» — и вижу, он уже обрадовался, чуть ли не приплясывает.
«Я вначале инкогнито приеду посмотреть на невесту. Посмотрю, не обманули ли вы меня, что она меня любит. Про приданое узнаю».
Судья потускнел немного лицом и говорит:
«Любит она вас, любит. Не сомневайтесь. И приданое есть. Да прямо сейчас и поедем, если у вас дел нет».
Посмотрел я на него и понял — боится он, что я передумаю. Но меня тогда зло разобрало, думаю, что за чудовище вы, милорд, решили мне подсунуть?
— Да уж, если судье племянницу с приданым не сбыть, то дело плохо, — глубокомысленно заявил Трелони. — Она, наверное, горбуньей была?
— Не поверите, — отозвался Смоллетт, — нет. Бог телом ее не обидел, что есть, то есть. Не раскрасавица, конечно, но и в ужасе от нее никто бежать бы не стал. Разве что нижняя челюсть тяжеловата, и глаза. Такие... голубые! — последнее прозвучало почти с отвращением.
— Что не так в голубых глазах? — обиделся Трелони и подлил капитану еще рому.
— Выражение, — медленно отчеканил Смоллетт и поднял кружку к губам, но пить не стал. — Знаете, такое у слуг бывает. Вроде умный паренек, и ловкий, и кивает, что тебя понял, а как поручишь ему дело, так обязательно и его загубит, да еще развалит все, до чего дотянется. Цвет здесь неважен, конечно, — он поспешно глотнул из кружки, как будто хотел что-то забыть, и продолжил. — Так вот, приехал я вместе с судьей к нему домой, и тот меня всем домашним представил, как капитана Хокинса (не смейтесь, Трелони, это первая фамилия, что пришла мне на ум), закадычнейшего друга капитана Александра Смоллетта.
— А племянница? — жадно спросил Трелони.
— Она в сторонке стояла, я вначале подумал — служанка: платье наискось, прическа хоть и простая, но сбилась, и взгляд какой-то мечтательный. Посмотрела на меня неодобрительно, зато когда мое настоящее имя услышала, вся просияла, словно ей пригоршню алмазов в ладонь положили. Весь ужин она потом на меня смотрела, мне даже кусок в горло не лез. После мы пошли в кабинет, чтобы судья выкурил трубочку, но разговор не клеился. Мне не нравилось, что девица (ее Мэри звали) на меня глазеет, как на рождественский подарок, судья Ризли просто молчал и пускал кольца дыма под потолок. Иногда он спохватывался и односложно что-то у меня спрашивал, но я отвечал ему «Да, милорд» или «Нет, милорд», и на этом разговор угасал.
Когда часы пробили девять, я уже собирался попрощаться и отправиться ко сну, но в дверь постучали, и в кабинет вплыла любезная племянница с подносом, на котором стыли две чашки кофе и аппетитные пухлые пирожки. Мэри Ризли присела передо мной в книксене, я взял чашку и, на свою голову, отхлебнул слишком много этого «кофе»!
— Что там было? — Трелони уже улыбался во весь рот. Взгляд у него потихоньку плыл, и он бешено защелкал пальцами, словно хотел что-то вспомнить.
— Кофе, смешанный с порохом и еще какой-то дрянью, — мрачно ответил капитан. — Конечно, я выплюнул его назад и заслужил презрительный взгляд этой девицы.
«А вот ваш друг, капитан Смоллетт, всегда пьет кофе с порохом», — веско заметила она.
«Кто вам это рассказал?»
«Это все знают».
«Вас обманули», — язык у меня еле ворочался, и судья сочувственно на меня посмотрел. Свою чашку он предусмотрительно поставил на край стола. Судя по темным пятнам на полу, он не раз жаловался на собственную неловкость, а слугам приходилось вытирать пол после вечернего кофе.
Мэри Ризли самолюбиво дернула плечом, но возражать не стала. Зато я не смог смолчать.
«Может быть, мой друг еще закусывает пирожками с дробью?» — ядовито поинтересовался я.
«Он — настоящий мужчина, — ответила мне эта девица, — может быть, и закусывает! Но я хотела расспросить вас... о... нем, а не рассказывать самой. Какой он?».
«Человек как человек», — пожал я плечами, и она нахмурилась.
«Как вы можете так говорить? — с гневом спросила она, и неожиданно ее глаза наполнились слезами. — Вы такой же бессердечный дикарь, как все прочие!»
«Вы так его любите, мисс Ризли?» — язык мой — враг мой, Трелони. Бог знает, зачем я это спросил?
«Я? Ничуточки! Просто он... Ну он... — она запнулась и топнула ногой. — Ах, вам не понять!»
«К счастью», — пробормотал я себе под нос, и судья отвернулся к окну. Следующие полчаса я слушал, как я прекрасен, могуч, сколько кораблей потопил, и как мне повезло, что я знаком сам с собой.
— Это оч-чень интересно, дружище, — вставил Трелони и подпер щеку ладонью. — Есть в этом что-то философское: быть знакомым самим с собой. Вот я бы с собой знакомиться не... не хотел. Я обыграл бы... себя в карты и оставил бы себя... в дураках. Хо! Может, попробовать как-нибудь? Ничем не рискую. И при деньгах, и не дурак!
Смоллетт усмехнулся.
— Всегда играйте так, дружище, — посоветовал он и продолжил. — Одним словом, она представляла себе какого-то исполина духа и тела: черноволосого, с орлиным взором, с седыми висками, который кладет троих одной левой, а мундир на нем буквально лопается, как только он напряжет мышцы... С женщинами он галантен, но при этом застенчив, умеет любить нежно, но никогда не ходит к шлюхам, всегда справедлив и благороден, и ни разу за свою жизнь не выругался, потому что хладнокровен, как льды Гренландии. Я даже расстроился, так это на меня не было похоже.
«Откуда вы знаете столько подробностей?» — спросил я, когда Мэри Ризли остановилась, чтобы перевести дыхание.
«Я знаю о нем все», — гордо заметила она.
«Боюсь, вы заблуждаетесь, мисс Ризли. Вы же не встречались с ним», — судья умоляюще прижал руку к сердцу и покачал головой, но я не собирался слушаться этого старого сводника.
Она вспыхнула так, что лучше бы я ее ударил.
«Не обязательно встречаться, чтобы понять и полюбить человека!»
«То есть, вы его все-таки любите?»
«Это не запрещено английским законом!» — лицо у нее стало жалобным, и мне стало неловко: натура у девицы была чувствительной. Чтобы утешить ее, я вспомнил один из самых интереснейших случаев в моей жизни — путешествие в Вест-Индию. Тогда я был еще мичманом на корабле дяди; он торговал пряностями. Я вложил весь свой пыл, пока рассказывал о приключениях, пиратах, неграх, индейцах, прекрасных женщинах, разноцветных попугаях, о яркой синей морской воде, о стычках с французами и испанцами; я опустил все плохое, что могло бы отвратить женщину, но на лице моей собеседницы отразилась неприкрытая скука. Кое-как я закончил, и она тут же нетерпеливо спросила:
«А у него была тогда возлюбленная?»
«Гм, — ее интерес показался мне несколько странным. — Да, мисс Ризли».
«Она ждала его на пристани, — мечтательно произнесла она. — Каждое утро она выходила и высматривала на горизонте паруса его шхуны, и мяла платок, и ломала руки...»
«Ломала? — осторожно поинтересовался я. — Кому?»
Судья закашлялся и пояснил: табак, мол, крепкий.
«Вы неумны, — с досадой ответила она. — Я хотела сказать — заламывала! А потом она коварно бросила его!»
«Бросила?» — в те дни я был влюблен в жену одного доктора на Сен-Бертелеми, потому мне казалось, что слово «бросила» трудно к нам применить.
«Ну да, он же все время был в море, а она — в Англии, в Бристоле».
«В Бристоле?»
«Почему вы повторяете за мной, мистер Хокинс? В Бристоле. Бристоль — в Англии. Странно не понимать этого капитану».
Я нахмурился и внимательно взглянул на нее. Мне хотелось понять, она нарочно надо мной издевается или как? Но взгляд ее был чист и невинен, как у ягненка, и ума, боюсь, там было не больше.
«На Бристольской пристани торгуют рабами, мисс Ризли», — осторожно заметил я, и ее губы задрожали.
«Вы нарочно смеетесь надо мной? — Мэри Ризли взглянула на меня так, как будто хотела убить, и обратилась к судье: — Дядя, мне надо полежать».
«Иди, дитя мое, — кивнул тот. — Пусть Кэти принесет тебе воды и нитки».
Девица еще раз присела и ушла. В волнении я чуть было опять не отпил этого дьявольского кофе, но вовремя опомнился.
«Зачем ей нитки? И вода?» — бессмысленно глядя на закрытую дверь, спросил я.
«Нитки — вышивать. Вода — обливаться».
«Вышивать? Обливаться? Что это значит, милорд?»
«По ночам она вышивает картину о подвигах капитана Смоллетта. Пока не доведет себя до полного изнеможения. Потом она начинает плакать и плачет до утра. Или пока ее не обольют водой».
«Какая... сложная юная леди, — я вздрогнул. — Слушайте, милорд, не будете возражать, если я пойду к себе? Я бы захватил бутылочку чего-нибудь крепкого, если можно. Мне, кажется, надо хорошенько обдумать ваше предложение».
«Я дам в приданое двести гиней, — судья Ризли многозначительно потряс трубкой и ткнул ею в мою стороны. — И не забывайте о Фемиде».
«Ни в коем разе», — заверил я его и поспешил улизнуть. Встреча произвела на меня гнетущее впечатление, но клопы и убийцы все еще казались хуже. Может быть, девица ломает комедию перед дядей, чтобы тот махнул на нее рукой. Во всяком случае, мне очень хотелось в это верить.
Я заперся в комнате, переоделся и лег на кровать вместе с бутылкой рома. По правде, я чувствовал себя дураком. Терпеть этого не могу, Трелони.
— А я говорил... — многозначительно заметил сквайр и важно поднял указательный палец.
— Еще большим дураком я почувствовал себя, когда смущенная служанка принесла мне записку. Она, кстати, была очень хорошенькой — служанка, не записка. Если бы не мое двусмысленное положение в этом доме, я бы, может, поухаживал за ней сразу. Так вот, она сунула мне в руки записку, и я прочел:
«Мне бы хотелось знать, чем капитан Смоллетт любит завтракать».
«Передай мисс Ризли, он любит яичницу, хлеб и бекон».
Служанка поклонилась и исчезла, чтобы вернуться через полчаса.
«Мисс Ризли спрашивает, какие у капитана Смоллетта любимые шутки», — пролепетало это милое дитя.
«Он вообще не шутит», — мрачно ответил я.
Потом она пришла один раз спросить про любимый цвет одежды, дважды про родственников, и еще один раз — видел ли капитан Смоллетт индейцев. На кой ей все это понадобилось, я понять не мог, и когда Кэти (так звали служанку) пришла опять, я властно взял ее за локоть и сказал:
«Милая девочка, у тебя уже слипаются глаза от усталости. Не надоело тебе бегать туда-сюда, чтобы передавать юной леди сведения, которые ей никогда в жизни не пригодятся?»
Она потупилась, покраснела и сказала, что судья ее уволит, если мисс будет жаловаться. К тому времени я выпил уже половину бутылки и пылко заверил Кэти в том, что ее возьмут в любой дом...
— Небось так п-пылко... что вы п-потом собирали одежду по всей к-комнате, — вставил Трелони.
— Идите к черту, дружище! — вспылил капитан, но тут же со вздохом признался, — Но вообще-то вы правы, так оно и было. Кэти заснула у меня на плече и, к сожалению, некому было полить водой мисс Ризли, когда та закончила вышивать... Посреди ночи я проснулся от плача за окном. Мне не хотелось вставать, но я уже опасался этого дома и ждал самого худшего, поэтому натянул штаны и выглянул наружу. Мисс Ризли танцевала под лунным светом и пела любовный сонет собственного сочинения.
«Он никогда на вас не женится, мисс Ризли! Особенно если вы будете продолжать себя так вести», — не без удовольствия сообщил я ей сверху. Она обернулась, увидела меня и тут же упала в обморок. В обморок она падала так долго, что успела обозвать меня бесчувственным хамом и заметить, что я топчусь грязными лапами по ее мечте. В ответ я заявил, что молодой девушке по ночам валяться на земле весьма предосудительно, и ушел спать дальше. Она попробовала еще немного стонать, но выходило у нее уже не так выразительно.
Утром у меня болела голова, оттого я был не в духе и перед завтраком поймал судью, чтобы прямо ему заявить:
«Знаете, милорд, мои ночные раздумья принесли свои плоды».
«Вы женитесь?» — обрадовано спросил он.
«Лучше Ньюгейт», — задушевно шепнул я.
«Не могу вас осуждать, — он тут же нахохлился. — Но поймите меня! Что — мне — делать с этим сокровищем?»
«Я знаю, как ее излечить», — заметил я, и судья пылко пожал мне руку.
За завтраком Мэри Ризли не было, и я нашел ее в саду. Она сидела в беседке и писала что-то в книжечке с розовыми страницами. Как только я подошел, она покраснела и спрятала книжку.
«Опять вы, капитан Хокинс?»
«Увы, — не стал отрицать я. — Мне нужно с вами серьезно поговорить, мисс Ризли».
Она самолюбиво дернула плечом, но не убежала.
«Вы хотите замуж за капитана Смоллетта?»
«Не ваше дело, мистер Хокинс».
«Хотите-хотите. Я даже не буду говорить вам, что вы влюбились неизвестно во что, в какого-то персонажа из романов, которые печатают и продают по два фартинга штука. Но это ваше дело, мисс Ризли, кого любить. А вот родственников своих донимать перестаньте. Если бы вы жили одна, я бы и слова вам не сказал, бегайте по ночам, капризничайте, хамите каждому гостю — ваше дело. Но ваш дядя не должен за вас оправдываться, пока вы едите его хлеб».
Она опустила глаза и густо покраснела. Я видел, что ей неприятны мои слова.
«Но так делают все образованные девушки, — прошептала она. — Это признак чувствительной души, когда... Когда влюбляешься».
«Кто вам это сказал?»
«Подруги. И в книге написано».
«Сожгите ее и забудьте, как страшный сон. Откуда вы узнали о капитане Смоллетте?»
Она неохотно протянула мне свою книжечку, раскрыв на последней странице. И знаете что, Трелони?
— М-м? — тот потряс бутылку, но она уже была пуста.
— Какой-то проходимец написал о нашей поездке и проиллюстрировал гравюрами, — торжественно, как на похоронах, возвестил капитан. — Аполлон, Геркулес и Марс не идут ни в какое сравнение с тем, как мы там изображены. Мэри Ризли тщательно собирала вырезки и картинки и наклеивала к себе в дневник.
— Надеюсь, я был этот... Ап-по... пол-лон, — Трелони растекся на стуле. — А почему я не видел? Этой вашей п-писульки. Кстати, дружище, о них. О писульках! Мне надо выйти, — он наклонился к капитану, вытянул губы трубочкой и таинственно шепнул, — В отхожее место.
— Можно было и не уточнять, Трелони, — поморщился Смоллетт.
Сквайр оперся о столешницу, поднялся и, пошатываясь, вышел за дверь. Вернулся он нескоро, мокрый и протрезвевший. Он сел на место и потер веки.
— Крепкий ром, — вздохнул Трелони. — Так вы остановились на Аполлоне. Вроде я им был, да?
— Не помню. Да я и фамилии этого проходимца не запомнил, а стоило бы его найти и как следует выпороть, чтобы не порочил честных людей. Подумать только, он изобразил меня каким-то тупым воякой! Меня!
— А вообще-то, Смоллетт, вы знаете, может быть, у него развито сатирическое чувство... — Трелони осторожно отодвинулся от капитана.
— Разумеется, развито, — хмыкнул Смоллетт, — раз вас он изобразил глупым болтуном и богатым бездельником. А мистера Ливси — благородным рыцарем, непрошибаемым и до тошноты наделенным всеми достоинствами. Меня радует, что пираты вышли мерзавцами, хоть здесь он не погрешил против правды.
— Знаете, давайте лучше про Аполлона, — остановил его сквайр, который вдруг понял, что не слишком хочет знать, что еще о нем написали. — Мисс Ризли увидела вас в книге и влюбилась?
— Сделала вид, что влюбилась. Она писала обо мне стихи и рассказы, замучила всех своих родных, друзей и знакомых, так что я даже не удивлюсь, если кто-нибудь при моем упоминании скривится, как от зубной боли. Я все-таки объяснил ей, что она неправа, а потом, чтобы добить бедняжку, сказал, что я и есть капитан Смоллетт. Сначала она мне не поверила, а потом убежала, и на глаза мне больше не показывалась, пока я был в гостях у судьи. Кэти рассказывала, что мисс Ризли потом целый вечер что-то выкидывала и жгла, а из незаконченной вышивки она сшила кукольной одежки. Судья был мне так благодарен, что поклялся в вечной дружбе, прослезился и подарил булавку для шейного платка. Он заявил, что если я еще раз попаду в Ньюгейт, то он вытащит меня, чего бы ему это не стоило...
— А вы там еще были, Смоллетт? — поинтересовался Трелони, и капитан неопределенно пожал плечами. — Хитрец! Вижу, что были! По глазам вижу. Не жалеете, что не женились на племяннице судьи?
— Разумеется, нет! Вернуться домой и вместо ужина и ласки получать слезы и сонеты? Нет, Трелони, это не для меня. Я — человек простой.
— А я бы женился. Стишками я тоже балуюсь, — вздохнул сквайр и с тоской взглянул на бутылку. — Но кому, как не вам, знать, что девичья дурь проходит?
— Дурь-то да, уходит сама. А глупость надо выгонять розгами. Но для этого развлечения мне хватает матросов, Трелони. Ваше здоровье!
И они откупорили еще одну бутылку, и пропустили по кружечке, а за ней еще по одной, и не останавливались до самого утра.

@темы: Джен, Гет, Роберт Льюис Стивенсон, Новогодний фест-календарь 2015, Фанфики

Comments

[Росица]

«– ваш друг, капитан Смоллетт, всегда пьет кофе с порохом
– Может быть, мой друг еще закусывает пирожками с дробью?»
Брутально.

«Есть в этом что-то философское: быть знакомым самим с собой. Вот я бы с собой знакомиться не... не хотел. Я обыграл бы... себя в карты и оставил бы себя... в дураках».
Надо завести дубля. Или матриката.

«По ночам она вышивает картину о подвигах капитана Смоллетта. Пока не доведет себя до полного изнеможения. Потом она начинает плакать и плачет до утра. Или пока ее не обольют водой».
Трудолюбивая особа.

«Она, кстати, была очень хорошенькой — служанка, не записка. Если бы не мое двусмысленное положение в этом доме, я бы, может, поухаживал за ней сразу».
И это было бы самое разумное.

«капитан Смоллетт любит яичницу, хлеб и бекон».
О, как банально!

«Кэти заснула у меня на плече и, к сожалению, некому было полить водой мисс Ризли, когда та закончила вышивать».
Целомудренная формулировочка!

«Мисс Ризли танцевала под лунным светом и пела любовный сонет собственного сочинения.
«Он никогда на вас не женится, мисс Ризли! Особенно если вы будете продолжать себя так вести», — не без удовольствия сообщил я ей сверху. Она обернулась, увидела меня и тут же упала в обморок. В обморок она падала так долго, что успела обозвать меня бесчувственным хамом и заметить, что я топчусь грязными лапами по ее мечте. В ответ я заявил, что молодой девушке по ночам валяться на земле весьма предосудительно, и ушел спать дальше. Она попробовала еще немного стонать, но выходило у нее уже не так выразительно».
Кажется, юная леди хочет податься в актрисы.

«– Вы женитесь?
– Лучше Ньюгейт».
Я понимаю кэпа.

«А вот родственников своих донимать перестаньте. Если бы вы жили одна, я бы и слова вам не сказал, бегайте по ночам, капризничайте, хамите каждому гостю — ваше дело. Но ваш дядя не должен за вас оправдываться, пока вы едите его хлеб».
Мудро, хотя и жёстко.

«он изобразил меня каким-то тупым воякой! вас он изобразил глупым болтуном и богатым бездельником. А мистера Ливси — благородным рыцарем, непрошибаемым и до тошноты наделенным всеми достоинствами».
Бедный Р. Л. С.!

«Она писала обо мне стихи и рассказы, замучила всех своих родных, друзей и знакомых, так что я даже не удивлюсь, если кто-нибудь при моем упоминании скривится, как от зубной боли».
Фанатка детектед.

[Quiterie]

Росица,

Бедный Р. Л. С.!

Ничего подобного! Он еще не родился ) Даже в примечании специально написала.

[киса в свитере]

Оба варианта невест шикарны!

[Emily Sm-t]

киса в свитере, а чем? Это ведь совершенно разные истории и совершенно разные невесты При том что в одном случае невеста стала женой.

[киса в свитере]

а вот сопоставление этих историй и придаёт особую прелесть!
Судью реально жалко, племянница его просто до трясучки довела.
Ну, и как я поняла, это стёб над всеми, кто "влюбляется в романтических героев". Забавно вышло!

А история Эмили - такая старинная и классическая, серьёзная. Можно только порадоваться, что она с капитаном в итоге пришли к взаимопониманию, когда, казалось, ничто этого не предвещало.

Сопоставление дядюшек в обоих историях тоже порадовало.
В сопоставлении истории выглядят как оригинал и юморная пародия на него.

Мне обе версии событий понравились, но сходство в том, что оба дядюшки с разной степенью успешности стремились выдать за бедолагу своих племянниц.

[Emily Sm-t]

киса в свитере, ну, племянница судьи не только дядю до трясучки довела. Она могла бы и Смоллетта довести. Это ещё ему повезло, что он оказался способным от неё отбиться !
Да там не просто романтический герой, девушка себе какого-то супермена выдумала!
Жаль, я не умею стёб писать, всё-таки пока опыта недостаточно. Поэтому всё получается серьёзно, хотя и не без забавных моментов. А у Квитери стёб получается просто блестяще, впрочем как и серьёзные фанфики.

Рада, что ты порадовалась за Эмили и капитана. А ведь так оно порой и получается, что зло обращается благом.

Ну, можно эти два произведения считать оригиналом и пародией на него, правда, с натяжкой, дядюшки-то очень разные, как и отношения в семье.

Рада, что обе версии событий понравились.
Ну, отчасти есть тут какое-то сходство... Но отличаются цели и характеры. И в моём случае Смоллетт оказался вовсе не бедолагой, женившись. Ну а в случае, описанном в другом фанфике, он не оказался бедолагой, потому что не женился.

[киса в свитере]

да уж, в обоих случаях он в выигрыше!
И очень удачно что эти истории соседствуют в выкладке!

[киса в свитере]

Эмили такая маленькая и беззащитная.... понимаю, почему сестра капитана за ней приглядывает.
Сначала, понятно, такое поручение бедную вдову не порадовало, а теперь, кажется, уже приняла, как свою. Опекает.

[Emily Sm-t]

да уж, в обоих случаях он в выигрыше! И очень удачно что эти истории соседствуют в выкладке!

киса в свитере, ну, за это удачное соседство надо сказать спасибо не мне !

Эмили такая маленькая и беззащитная.... понимаю, почему сестра капитана за ней приглядывает. Сначала, понятно, такое поручение бедную вдову не порадовало, а теперь, кажется, уже приняла, как свою. Опекает.

киса в свитере, рада, что ты понимаешь это.
И да, Эмили действительно беззащитная. Казалось бы, 16 лет - уже возраст замужества, и всё-таки во многом она наивна, как ребёнок. Да и жизнь была с ней неласкова. Однако она умеет быть верной. А ещё умеет понимать. А если не умела сначала, то научилась. И любить - тоже. И главное, что она умела ждать и поэтому дождалась.

[киса в свитере]

главное, что она умела ждать и поэтому дождалась.

просто ты умела ждать, как никто другой....

[Гость]

Вау, потому что это отлично работа! Поздравляю и так держать.

Посетите также мою страничку

hatsat.bget.ru/user/CarrollColston8/ штраф за открытие счета в иностранном банке

33490-+