Ну и, надеюсь, сокомандники меня простят...

[Stella Lontana]

... если я выложу все иллюстрации к "Китайской казне" разом

Название: Лимонаду!
Автор:  Quiterie для fandom Library of Adventures 2014
Форма: арт
Канон: Ж.Верн «Клодиус Бомбарнак»
Пейринг/Персонажи: Кинко, сэр Фрэнсис Травельян
Категория: джен
Исходники: нет
Рейтинг: G
Иллюстрация к макси: Китайская казна
Примечания: — А потом мне помог господин, сидевший в кают-компании.
— Кто? — опешил я. — Сэр Фрэнсис Травельян?!
— Я не знаю, как его зовут, господин Бомбарнак, он мне не назвался. Но этот достойный человек, привлеченный шумом, высунулся из окна и, увидев, как я барахтаюсь под самым бортом, без дальнейших раздумий протянул мне зонтик.
— Сэр Фрэнсис Травельян?! — опять не поверил я.
— Думаю, что так.
— Ну и что же потом?
Уцепившись за зонтик, я взобрался в окно кают-компании. Мой спаситель оглядел меня со всех сторон, но, похоже, остался недоволен моим видом. Все же он, видимо, приняв меня за одного из стюардов корабля, отправил меня на кухню за лимонадом. Прошу вас, мсье Бомбарнак, не разубеждайте его в этом заблуждении!

Название: Китайская казна
Автор:  Silva ~funny true~ для fandom Library of Adventures 2014
Форма: клип
Канон: Ж.Верн «Клодиус Бомбарнак»
Пейринг/Персонажи: Клодиус Бомбарнак, майор Нольтиц, Кинко, Фарускиар
Категория: джен
Жанр: экшн, приключения
Исходники: [Video] - "Шатобриан", "Большое ограбление поезда", "Убийство в Восточном экспрессе", "Тарзан и затерянный город", "Буч Кессиди и Санденс Кид", "Анна и король", "Бандитки". [Audio] - Джерри Голдсмит - Гремлины.
Продолжительность и вес: 03:02 [~95мб]
Рейтинг: G
Примечания/Предупреждения: в клипе сохранена интрига, развязка - в макси "Китайская казна"
Скачать: Китайская казна

Китайская казна from Adventure Library on Vimeo.

Название: По Трансазиатской железной дороге
Автор: Stella Lontana для fandom Library of Adventures 2014
Канон: Ж. Верн «Клодиус Бомбарнак»
Форма: фанкаст, демотиваторы
Пейринг/Персонажи: некоторые персонажи романа
Категория: джен
Рейтинг: G
Исходники: фотографии актеров: Кен Стотт, Майкл Кейн, Эйдан Тернер, Фредерик Дифенталь, Чоу Юньфат - из гугла
Размер: 9 штук

Вариант

@темы: ФБ, Жюль Верн, Фанарт, Фанвидео

---

Мой любимый фик с прошедшей ФБ

[Stella Lontana]

Название: Китайская казна
Автор: Stella Lontana для fandom Library of Adventures 2014
Бета: fandom Library of Adventures 2014
Канон:

Ж.Верн, «Клодиус Бомбарнак»

Ж.Верн, «Клодиус Бомбарнак»
«Клодиус Бомбарнак. Записная книжка репортёра об открытии большой Трансазиатской магистрали (Из России в Пекин)» (полное название ) – это своего рода туристический справочник по российской Средней Азии и Китаю глазами репортера-француза, путешествующего по Трансазиатской железной дороге (до сих пор не существует). Сокровища, разбойники, крушения, двуличные враги и совершенно очаровательный главный герой прилагаются
Размер: макси, около 16 000 слов
Пейринг/Персонажи:

Клодиус Бомбарнак, майор Нольтиц, мистер Фульк Эфринель, мисс Горация Блуэтт, супруги Катерна, Кинко, сэр Фрэнсис Травельян, барон Вейсшнитцедерфер, Фарускиар, Гангир, а также менее важные канонические и оригинальные персонажи и одно случайно к ним попавшее историческое лицо

– Есть спойлеры по отношению к тесту канона –

Клодиус Бомбарнак – французский журналист
Характер – деятельный и очень общительный
Цель путешествия – написать репортаж для газеты «XX век»
Тайные помыслы – «Ну когда же! На этот! Поезд! Нападут! Разбойники?!!» Исключительно ради интересного репортажа, разумеется

Майор Нольтиц – русский военный врач
Характер – сдержанный и рассудительный
Цель путешествия – открыть в Пекине русский военный госпиталь
Тайные помыслы – а вот этого как раз никто не знает

Мистер Фульк Эфринель и мисс Горация Блуэтт – американский коммерсант и английская коммерсантка
Характер – деловой
Цель путешествия – наладить торговые отношения с Поднебесной империей
Тайные помыслы: прибыль!!!
Примечательны тем, что за 13 дней путешествия успели познакомиться, пожениться и развестись

Супруги Катерна – провинциальные французские актеры, он – первый комик, она – субретка
Цель путешествия – открыть театральный сезон в Пекине
Тайные помыслы – да ладно! Очень простые и прямодушные люди

Кинко – румынский безбилетник, едет в ящике в багажном вагоне
Цель путешествия – добраться до Пекина незамеченным
Тайные помыслы – чтобы жениться на прекрасной возлюбленной, работающей там модисткой

Сэр Фрэнсис Травельян – английский джентльмен
Характер – надменный и ОЧЕНЬ неразговорчивый
Цель путешествия – никто не знает
Тайные помыслы – предположительно: «Да провалилась бы она в пропасть, эта русско-китайская дорога! Мир должен принадлежать англичанам!»

Барон Вейсшнитцедерфер – немецкий путешественник, человек с непроизносимой фамилией
Характер – нервный и крайне непунктуальный
Тайные помыслы – совершить кругосветное путешествие за 39 дней
Примечание всех, кто знает барона – «Ага, щаз!»

Фарускиар – монгольский аристократ, а может, представитель правления железной дороги, путешествующий инкогнито, а может, предводитель разбойников Ки Цзан, а может, напротив, герой – короче, мы запутались

Гангир – его помощник, монгол

а также менее важные канонические и оригинальные персонажи и одно случайно к ним попавшее историческое лицо

Категория: джен
Жанр: приключения, альтернативное развитие событий
Рейтинг: G
Краткое содержание: самый конец 19 века, разношерстная компания европейцев путешествует через Китай с довольно опасным грузом, не менее разношерстные разбойники порываются этот груз захватить, временами те и другие меняются местами, и на этом фоне два человека отчаянно пытаются выяснить, друзья они или враги
Примечания: по мотивам заявки с инсайда «А додайте еще приключений Клодиуса Бомбарнака в компании майора Нольтица» и некоторых внутрикомандных идей
Предупреждения: 1. СПОЙЛЕРЫ по отношению к канону
2. Немного альтернативная география Китая и немного альтернативная история России. Впрочем, не больше, чем это себе позволял автор канона
3. Оригинальный роман целиком написан в настоящем времени. Автор фанфика честно признается, что ему слабо
Иллюстрации к макси: Лимонаду! (арт) и Китайская казна (клип)
Скачать: Китайская казна

«Телеграфная контора станции Чарклык. В редакцию газеты «XX век».
Пустыне Гоби подверглись нападению шайки знаменитого разбойника Ки Цзана. Чтобы остановить поезд бандиты разобрали пути участке между Черченом и Чарклыком. Совершенно очевидно целью напавших были сокровища китайского императора сумму пятнадцати миллионов франков перевозимые последнем багажном вагоне. Атака отбита силами пассажиров, нашей стороны потерь нет.
Общему решению пассажиры сами восстановили рельсы поврежденном участке чтобы максимально сократить отставание поезда.
Сообщаю что атаман разбойников был убит отважным монголом Фарускиаром директором Правления Великой Трансазиатской магистрали. Его подвиг заслуживает всеобщего восхищения. Подробности репортаже.
Клодиус Бомбарнак»

Итак, разбойное нападение было отбито! В Чарклык мы прибыли на эмоциональном подъеме, но при полном, если можно так выразиться, физическом упадке.

Мы все — здоровые взрослые люди, не чурающиеся физической работы, не калеки и не лентяи. Но при всем при том, заставьте людей — что уж скрывать — преимущественно умственного труда, да к тому же настроившихся провести двенадцать дней в покое и комфорте удобных вагонов, сперва сражаться на солнцепеке, а потом два дня укладывать рельсы под жарким солнцем пустыни Гоби — и вы увидите, что от них останется.

Одним словом, когда поезд Великой Трансазиатской магистрали подошел — увы, с тридцатичасовым опозданием! — к станции Чарклык, пассажиры первого вагона могли радоваться счастливому спасению, негодовать, вспоминая подлость разбойников, восхищаться подвигом монгола Фарускиара, гордиться собственными трудовыми свершениями, благодаря которым опоздание не увеличилось до нескольких суток — но вот сил выражать все эти чувства у нас уже не было.

Меня, тем не менее, вел мой долг репортера, а потому, пересилив себя, я сразу же по прибытии направился в телеграфную контору, чтобы сообщить редакции газеты «XX век», а через нее и всему миру, о преступном нападении на поезд и подвиге великолепного Фарускиара.

Когда, едва волоча ноги от усталости, я вернулся на станцию, там все было, как всегда. Барон Вейсшнитцердерфер носился кругами, похожий со своим носом-хоботом на толстого добродушного тапира, и ругался на чем свет стоит. Еще бы, сейчас мы отставали от расписания более чем на сутки, а значит, ему нечего было и думать успеть на пароход до Иокогамы, а следовательно, и завершить свое кругосветное путешествие в намеченный срок.

Майор Нольтиц курил сигару и наблюдал за бароном. На губах его застыла улыбка, лоб, напротив, пересекала суровая складка — свидетельство глубокой задумчивости. Мистер Фульк Эфринель и мисс Горация Блуэтт, так и не успевшая сделаться миссис Эфринель, устроились в опасной близости от багажного вагона и, судя по лицам, вовсе не ворковали о неудавшейся свадьбе, и не вздыхали о том, какой опасности мы все подвергались сегодня. Нет, парочка коммерсантов была занята подсчетом прибылей и убытков.

Мадам Катерна всхлипывала над загубленным сценическим костюмом мужа и ругала того за героическую беспечность. Сэр Фрэнсис Травельян оставался в вагоне и из окна поглядывал на все окружающее с видом, ясно выражавшим, что на Британской железной дороге подобного скандала случиться бы не могло. Виданное ли дело: свадьба, разбойники и обед вне расписания! Китайские часовые самоотверженно охраняли драгоценный последний вагон. Монголов, героев дня, видно не было.

Я устроился рядом с майором и без дальнейших слов получил зажженную сигару и ободряющую дружескую улыбку. Что может быть приятнее в конце тяжелого дня? Я с наслаждением затянулся.

— А где блистательный Фарускиар? — спросил я.

Майор едва заметно поморщился.

— Сбежал, как видно, — флегматично заметил он.

— Да как вы можете!

Майор вынул изо рта сигару и снова улыбнулся.

— Что ж, вы так и не поверили в мою версию, что Фарускиар, очевидно, является одним из тех, кто ведет охоту за сокровищами, запертыми в нашем багажном вагоне, — майор указал сигарой на конец поезда, вокруг которого ходили караулом китайцы.

— Вздор! — возмутился я. — Фарускиар — один из директоров правления Великой Трансазиатской железной дороги, а не бандит.

Майор пожал плечами.

— Я вам говорил, что в здешних местах это зачастую одно и то же. Компания была вынуждена вступать в соглашения с разбойниками, чтобы иметь возможность хотя бы проложить рельсы.

— Но Фарускиар сегодня победил разбойничьего главаря!

— Один хищник загрыз другого, покусившегося на вожделенную добычу.

— Фу! — рассердился я. — Вас послушать, так тут каждый — переодетый бандит.

— Вполне возможно.

— Быть может, даже вы или я?

— Вполне возможно, — повторил майор и рассмеялся.

Невозможный человек! Как можно так упорствовать в таком вздоре?

Наша беседа была прервана весьма неожиданно. Мистер Фульк Эфринель вдруг вскочил, бросил наземь тетрадь с расчетами и разразился долгой и экспрессивной фразой на своем родном языке, очень тщательно выбирая слова — ведь поблизости были дамы — но при этом очень ясно выражая все чувства. Барон тут же снова закружил по платформе, вторя коммерсанту уже по-немецки.

— Бог знает, что это такое! — наконец выдохся господин Эфринель. — С каждым часом нашего простоя мои искусственные зубы теряют в стоимости по два цента за тысячу штук.

— О-о, доннерветтер! — горестно поддержал барон на бегу.

Майор Нольтиц отложил сигару.

— Господин барон! — неожиданно позвал он. — Господин Эфринель! Есть идея.

— Идея? И какая же? — барон был полон нетерпения и скептицизма. Мистер Фульк Эфринель недоверчиво хмурил брови. Супруги Катерна подобрались поближе к нашей группе. Даже сэр Фрэнсис Травельян наполовину высунулся из окна, продолжая делать вид, что ему все это совершенно не интересно. Честно говоря, был заинтригован и я. Что такого придумал майор? Да с чего вообще его стали интересовать беды путешественника и коммерсанта?

— Идея, как нам наверстать упущенное время, разумеется.

— Невозможно! — горестно затряс головой барон.

— Никак, — поддакнул Эфринель.

— Очень даже возможно, — майор был невозмутим. — Следующая наша остановка — в Ланьчжоу.

— Ну так что же?

— А то, что в этом месте железная дорога пересекает реку Хуанхэ — великую китайскую Желтую реку.

— И что с того?

— А то, что да будет вам известно, что Хуанхэ берет начало в Тибетском нагорье и впадает в Желтое море недалеко от Тяньцзиня.

— Тяньцзиня?

— Именно.

— Но ведь именно в этом порту наш барон должен сесть на свой пароход!

— Совершенно верно. Причем спуск по реке от Ланьчжоу до устья займет три дня — на два дня меньше, чем тот же путь по железной дороге, а ведь она направляется в Пекин, а не Тяньцзинь.

Повисло потрясенное молчание.

— Но как же тогда мы все доберемся из Тяньцзиня в Пекин? — спросил наконец мистер Фульк Эфринель.

— О, это не должно составить проблемы, — отозвался майор. — Тяньцзинь — крупный старинный порт, и надежное сообщение между ним и столицей было налажено за века до того, как мы с вами родились.

Мы, по-прежнему молчали. Каждый обдумывал предложение майора и, пожалуй, каждый признавал в душе, что оно гениально, но никто не решался первым высказать это вслух.

— Так, значит, мы продолжим путь по реке! — я решил взять на себя эту честь. Вот это поворот! Вот оно, долгожданное приключение!

Майор стремительно обернулся ко мне.

— Как, вы тоже собираетесь присоединиться, господин Бомбарнак?

— Ну конечно! — «Так я вас одних и отпущу», — сказал себе я. — Не думаете же вы, что я могу лишить своих читателей описания настолько захватывающей части нашего путешествия!

— Но это может быть опасно.

— Точно! — подхватил господин Катерна, а мы помним, что ему доводилось служить во флоте. — Семь футов под килем и банки по правому борту! Нас настигает парус, посмотрите, нет ли над ним черного флага, офицер. Малагасийские пираты — сущие звери!

Все это было продекламировано с таким чувством, что мадам Катерна разразилась аплодисментами.

— Ну, надеюсь, малагасийские пираты пока не добрались до Хуанхэ, — я с показным равнодушием пожал плечами. — Опасность? Она делает нашу жизнь менее пресной!

Майор снова широко улыбнулся, но тут же изменил выражение лица, как видно, боясь меня обидеть.

— Таким образом, — со всей серьезностью подвел черту он, — господин барон, который опаздывает на Иокогамский пароход, господин Эфринель, которому важно сохранить от разорения свои зубы, господин Бомбарнак, который смеется в лицо опасности...

— И мисс Блуэтт, — торопливо вставила англичанка, не собиравшаяся терять свою выгоду там, где ее мог приобрести кто-то другой.

— Мисс Блуэтт, — покорно согласился майор, — и ваш покорный слуга нанимаем в Ланьчжоу китайскую джонку: они достаточно вместительны, чтобы с удобством принять и людей, и багаж, — и направляемся вниз по Хуанхэ. У нас есть еще несколько часов, чтобы собраться.

— Постойте, — вмешался вдруг мистер Фульк Эфринель, — а ваша-то какая здесь выгода?

Достойный американец никак не мог поверить, что кто-либо может делать что-либо бескорыстно. Но, признаться, мне и самому было интересно узнать, ради чего майор все это затеял.

— Моя? — удивился майор. — Тут все очень просто: я люблю порядок, а он подразумевает прибывать в назначенное место вовремя. Я обещал быть в Пекине тридцатого числа и сразу приступить к работе по открытию госпиталя, и я там буду.

***
Стоянка в Ланьчжоу, на счастье, была достаточно продолжительной. Начальник поезда Попов отправился уведомлять железнодорожное начальство об инциденте с разбойниками, о котором ранее уже сообщил им телеграфом. Майор Нольтиц как-то удивительно быстро отыскал китайского арматора, готового предоставить нам речное суденышко со всей обслугой, и занялся погрузкой багажа. Я же заглянул на телеграф и в станционный буфет. В буфете неожиданная мысль поразила мое воображение.

Кинко! Мой бедный запертый в багажном отделении друг! До этого дня я, как мог, охранял его тайну и порой мне удавалось принести для него немного еды. Что же он будет делать теперь, когда я так опрометчиво пустился в придуманную майором авантюру? Дождется ли его прекрасная мадмуазель Зинка Клорк?

Мучимый беспокойством и угрызениями совести я выбрался на платформу. Бравые узкоглазые молодцы, больше похожие на военных, чем на носильщиков, резво таскали от поезда к пристани ящики с искусственными зубами — главным богатством мистера Фулька Эфринеля — и еще какие-то увесистые короба с двуглавым орлом Российской Империи на сургучных печатях.

— Русская почта, — пояснил на мой безмолвный вопрос майор Нольтиц, присматривавший за погрузкой. — Дело в том, что мне, помимо прочего, было поручено присмотреть за тем, чтобы вализы благополучно прибыли в Пекин. Согласитесь, нехорошо было бы бросить их без сопровождения посреди дороги.

Действительно, подумал я, не ровен час разбойники вроде тех, что уже напали на нас, спутают русскую почту с китайской казной!

— О-о, — протянул я понимающе. — Но разве наша джонка столь велика, чтобы принять на борт такое количество ящиков?

— Не столь велика, сколько вместительна. Как я уже говорил, на ней с удобством разместятся и люди, и груз. Кроме того, тут всего-то одиннадцать мест, не считая тех ящиков, что принадлежат мистеру Эфринелю.

— Но ведь туда, где поместятся одиннадцать, без труда войдет и двенадцатое, — я внезапно сообразил, как могу помочь Кинко, да еще и доставить его в Пекин раньше срока. — Скажите, майор, не могу ли я присовокупить мою почту к вашей?

— О, так вы тоже везете в Пекин почту? — удивился майор.

— Всего один ящик. Дело в том, что одна моя знакомая, — думаю, я не очень погрешу против истины, назвав мадмуазель Клорк «знакомой». Познакомимся же мы с ней когда-нибудь, — заказала набор зеркал из Европы, и на всякий случай просила меня проследить за доставкой, раз уж я отправлялся в Пекин тем же поездом. И вот как вам не хочется оставлять вашу почту, так же и мне...

— Я понял, — майор нетерпеливо взмахнул рукой. — Уверен, джонку не перегрузят ваши зеркала. Дайте поручение грузчикам.

Ура! Кинко спасен! Некоему господину Бомбарнаку удивительно легко все дается сегодня! А мой репортаж, сдобренный впечатлениями от плавания по Хуанхэ, несомненно станет журналистской сенсацией.

В самом приподнятом расположении духа я роздал указания носильщикам, сказал пару слов ободрения Кинко — надеюсь, китайских служащих не очень удивило, что я разговариваю с ящиком — и удалился подготовить к отплытию собственный багаж.

Прибытие мое на пристань было ужасным.

Наша джонка, широкая плоскодонная посудина, лениво покачивалась на мутных речных волнах. Хуанхэ получила свое второе имя «Желтая река» за цвет воды, богатой глиной и илом, которые она вымывает сперва из Шаньсийсих гор, потом из богатых плодородием почв Великой китайской равнины. Пробежав четыре с половиной тысячи километров от Тибетского нагорья до залива Чжили, река приносит с собой столько илистых отложений, что окрашивает ими и большую часть воды в море, тоже названное Желтым.

Ограненные паруса джонки, непривычные европейскому взгляду, гулко хлопали на ветру. Ящик Кинко уже успели установить на палубе, вплотную к левому борту, и я как раз подумал, что положение его кажется мне несколько ненадежным, как прямо на моих глазах произошла трагедия.

Русская почта, очевидно, уже была погружена, во всяком случае, она полностью скрылась с глаз. Китайцы-носильщики бодро передавали друг другу ящики с клеймом торгового дома «Стронг Бульбуль и Кo» — вотчины мистера Фулька Эфринеля. На палубу они скатывались по перекинутой с пристани широкой доске, и несчастный владелец ящиков тщетно умолял азиатов быть поосторожнее с его грузом. Куда там! Упаковки фальшивых зубов вереницей катились на палубу, еще один грузчик, уже на борту, ловким тычком направлял их на остававшееся свободным место. Второй ящик, отправленный вслед, слегка подпихивал первый, третий — второй и так далее, обеспечивая более плотную погрузку. И все бы ничего, но последним в этом ряду у самого борта стоял ящик несчастного Кинко, и я прямо видел — если не сказать ощущал — как он содрогается от каждого нового тычка. Очередной короб с зубами влетел в уже довольно массивную груду, она вздрогнула, послышался ужасающий треск — и как в кошмарном сне я увидел, как, ломая тонкую обшивку борта, в воду летит обитый белым высокий ящик из-под зеркал, в котором сидел мой Кинко. Несколько воплей ужаса слились в один: кричал я, потрясенный ужасным несчастьем, кричал Фульк Эфринель, уверенный, что погибла часть его груза, кричал майор, испугавшийся, что рушится лодка. Кричал еще кто-то.

Не помня себя, я подбежал к самому краю пристани. В непрозрачной, мутной воде плавали обломки ящика. Кинко не было. Клянусь, я готов был уже броситься в воду, но тут кто-то жестко и настойчиво удержал меня за плечи. Обернувшись, я увидел майора.

— Успокойтесь, — говорил он, но в своем смятении я не сразу начал понимать смысл его слов. — Вашим зеркалам уже не помочь. Мне жаль.

— Но там, там...

— Господин Бомбарнак, — он слегка встряхнул меня за плечи, — все уже случилось. Ничего уже не поправить. Даже если вы сейчас кинетесь в реку, это ничего не изменит.

К сожалению, к моему огромному сожалению, он был прав. Я судорожно вздохнул.

— Я все понял, — кротко ответил я. — Отпустите.

Он осторожно разжал хватку, пристально вглядываясь в мое лицо.

— Ступайте сейчас в кают-компанию. Там уже расположился сэр Фрэнсис Травельян, думаю, он не откажется угостить вас чем-нибудь крепким. Вам бы не помешало.

— Сэр Фрэнсис? — я на миг забыл о своем горе. — Что он-то тут делает?

— Понятия не имею, — майор сдержанно улыбнулся. — Он, как всегда, не счел нужным никому об этом сообщить. Но, полагаю, он едет с нами.

На пристани за нашими спинами вновь послышался шум: мистер Фульк Эфринель продолжал браниться с носильщиками. Мешая английские слова с известными ему китайскими, жестами он показывал нечто совершенно уже невообразимое.

— Мой бог, — подхватился майор, — что здесь происходит?

— Я выгружаюсь, — с надменным видом заявил господин Эфринель.

— Выгружаетесь?

— Вот именно. Мы с Горацией не можем доверить наш товар столь ненадежному сооружению, с которого груз может свалиться в воду. Что уж говорить о наших жизнях! Моя страховая компания наверняка откажется выплачивать компенсацию наследникам, если станет известно, что перед смертью я сменил средство передвижения, не поставив никого в известность.

Майор только развел руками.

— Ну вот, — несчастным голосом сказал он мне, — теперь остается барону, по его обыкновению, опоздать, и мы отправимся в круиз втроем с сэром Фрэнсисом Травельяном.

Я заверил его, что подобного несчастья не случится. И действительно, не успели мы взойти на палубу и направиться к каютам, как снаружи раздались крики: «Остановитесь! Задержите отправление!»

— Это не барон, — с удивлением сказал я, выглянув наружу. — Это супруги Катерна.

— Господин Клодиус! — заметив меня, почтенный Катерна замахал руками со скоростью ветряной мельницы. — Велите остановить отъезд! Когда вы покинули поезд, моя Каролина сказала мне, что не простит себя, если мы упустим такую возможность прибыть в Пекин вовремя. А теперь мы узнали, что мистер Фульк и мисс Блуэтт не едут! Значит, на лодке должны оставаться свободные каюты.

— Но ведь госпожа Катерна не любит водные путешествия, — поразился я.

— Ах, пустяки, господин Бомбарнак, — подоспела запыхавшаяся, но улыбающаяся субретка, которая, должно быть, все утро пилила мужа, не согласившегося ехать сразу. — Должна же я привыкать. Во-первых, я жена моряка. А во-вторых, мы собираемся ставить «Русалку» в новом сезоне.

— К тому же, как бывший моряк, я могу принести немалую пользу в путешествии, — с гордостью заявил ее первый комик.

— И главное, — снова вмешалась мадам Катерна, — больше не будет этих ужасных китайских сокровищ, рядом с которыми я чувствовала себя словно на пороховой бочке!

Мы, смеясь, пригласили актерскую чету присоединиться к нашей компании и заверили, что пока и не думали отправляться. Тем временем подоспел и барон. Я бросил последний взгляд на илистую купель, ставшую могилой бедняге Кинко, глубоко вздохнул, наскоро прошептал молитву — боюсь, я никогда не был в этом силен — и наконец спустился к каютам.

Представьте же себе мое удивление, когда в тесном проходе между камбузом и кают-компанией я столкнулся с невысоким молодым человеком с копной мелко вьющихся черных волос.

— Кинко! — едва не заорал я. — Что ты тут делаешь?

— Ох, это вы, господин Бомбарнак, — бедный юноша при моем окрике аж подпрыгнул. — Я сперва не узнал вас: мы ведь ни разу не виделись при свете дня. Я несу лимонад тому джентльмену, что сидит в кают-компании.

— Какой лимонад? — ахнул я. — Какому джентльмену? Кинко, как так получилось, что ты оказался стюардом на нашей лодке, а не утонул в Желтой реке? Да из этой истории может выйти сразу две заметки: одна трагическая, а другая — с загадкой и разгадкой к ней.

— Ох, господин Бомбарнак, прошу вас, тише, — Кинко нервно оглянулся. — Тут ведь никто не знает, что я сидел в ящике, и мне не хотелось бы без необходимости об этом напоминать.

— Я нем как рыба. Но как же ты спасся? — перешел я на шепот.

— Очень просто, — зашептал в ответ Кинко. — При падении ящик сломал ограждение борта, но и сам раскололся. Так что я не пошел ко дну вместе с ним, а высвободился из обломков и сразу нырнул, чтобы не попасться никому на глаза.

— Ну? А потом?

— А потом мне помог господин, сидевший в кают-компании.

— Кто? — опешил я. — Сэр Фрэнсис Травельян?!

— Я не знаю, как его зовут, господин Бомбарнак, он мне не назвался. Но этот достойный человек, привлеченный шумом, высунулся из окна и, увидев, как я барахтаюсь под самым бортом, без дальнейших раздумий протянул мне зонтик.

— Сэр Фрэнсис Травельян?! — опять не поверил я.

— Думаю, что так.

— Ну и что же потом?

— Уцепившись за зонтик, я взобрался в окно кают-компании. Мой спаситель оглядел меня со всех сторон, но, похоже, остался недоволен моим видом. Все же он, видимо, приняв меня за одного из стюардов корабля, отправил меня на кухню за лимонадом. Прошу вас, мсье Бомбарнак, не разубеждайте его в этом заблуждении!

— Как это — отправил на кухню? — я все еще не понимал до конца всего, что мне рассказывали.

— Да очень просто, — нетерпеливо взмахнул рукой Кинко, — показал жестом.

Я чуть было не рассмеялся. Сэр Фрэнсис Травельян себе не изменял.

От души пообещав Кинко, что не выдам его тайны, я направился в кают-компанию.

Наконец-то все беды разрешились. Все были живы, все в безопасности, джонка тихо скользила по речной глади, и единственное, о чем мне оставалось сожалеть, это что я так и не взял интервью у блистательного Фарускиара. Куда же он подевался?

***
Настроение у всех было приподнятое, спать не хотелось. Половину ночи мы с майором провели в его каюте за бурбоном, сигарами и разговором о французской классической литературе, в которой оба знаем толк. Майор Нольтиц, уже не раз бывавший в Китае, снова рассказывал мне о местах, мимо которых мы проплывали и которые могли бы увидеть, не скрывай их ночная мгла. Я поведал пару забавных случаев из своей журналистской практики, уже немало погонявшей меня по миру. Разошлись мы под утро, весьма довольные друг другом.

А с первыми лучами зари я уже был на палубе, жадно впитывая взором прибрежные китайские пейзажи. Как жаль, что сборы не позволили нам получше познакомиться с Ланьчжоу! А ведь это многолюдный, оживленный, деятельный город, который вследствие близости железной дороги уже не чурается иностранцев, а благодаря двум богатым промышленным предприятиям — экономически процветает.

Задержись мы здесь на несколько дней — и я смог бы увидеть и знаменитый понтонный мост через Хуанхэ, и прославленный пещерный храм в Бинлине, в семидесяти милях от города, и даже кусочек Великой китайской стены, которая, растянувшись на многие километры, чтобы защитить своих древних властителей от набегов жестоких кочевников, добирается и до этих мест. Впрочем, нет! Мой долг репортера зовет меня вперед, мое перо заржавеет за несколько дней, проведенных в покое и на одном месте. Пусть прошлое останется прошлому, новые впечатления ждут меня впереди!

Новых впечатлений хватило мне до полудня. На протяжении первых трехсот-четырехсот миль от Ланьчжоу Хуанхэ вьется меж скал, и поначалу джонка легко скользила по середине фарватера, не приближаясь к этим пугающим стенам из известняка, розовевшим в пламени восхода, и старательно обходя возвышенные островки. Кажется, китайский экипаж нашего суденышка досконально знал свое дело.

По мере того, как солнце взбиралось вверх, проделывая свой ежедневный подъем к зениту, берега, напротив, неуклонно понижались. Из розовых — на рассвете — они сперва сделались серыми, потом желтыми, потом бурыми, наконец, спустились почти к самой воде, постепенно одеваясь зеленью прибрежной растительности. Начали попадаться первые деревушки — к сожалению, они были слишком малы, чтобы привлечь наш интерес, а мы, в свою очередь, слишком спешили, чтобы уделять достаточное внимание каждому из береговых поселений.

На береговых отмелях я видел людей в широких соломенных шляпах, призванных защищать их владельцев от палящего солнца. Они внимательно смотрели себе под ноги, как видно, собирая каких-то моллюсков. В реку вышли рыбацкие лодки, рядом с джонкой похожие на новорожденных утят при матери-утке, но с такими же, как у нее, угловатыми парусами.

Если берег продолжит понижаться — так, будто намеревался утонуть в грязно-бурой воде, вскоре я надеялся увидеть знаменитые заливные поля, на которых крестьяне, по пояс в воде, возделывали рис. Берега меж тем все дальше расходились друг от друга.

К часу пополудни я как раз закончил набрасывать в своем блокноте несколько премилых описательных зарисовок. К двум — окончательно убедился, что пейзаж перестал меняться, что низменный правый берег Хуанхэ ничуть не отличается от утопленного левого, и места, мимо которых мы проплывали в одиннадцать, как две капли воды похожи на те, что миновали в двенадцать. Плюс к тому, в отличие от путешествия на поезде, здесь нечего было ожидать остановок или экскурсий. Я заскучал.

Спутники мои никак не могли помочь развеять мою скуку. Каждый был занят своим делом. Катерна хлопотал вокруг жены, которая все же слегла с морской болезнью. Барон Вейсшнитцердерфер углубился в подсчеты, пытаясь определить, с какой скоростью должна двигаться лодка, чтобы не нарушить его планов. Майор отправился отдать какие-то указания китайскому экипажу джонки и до сих пор не появлялся. На палубу пару раз выглядывал сэр Фрэнсис Травельян, окидывал окрестности таким взглядом, будто китайский пейзаж производил на него не менее удручающее впечатление, чем российская железная дорога, и снова скрывался в недрах кают-компании. Похоже, благотворное впечатление на него мог произвести только вовремя подаваемый Кинко бокал лимонада.

От нечего делать я решил обойти нашу джонку, чтобы иметь возможность потом поведать читателям об этом довольно своеобразном типе судов. Прогулка не доставила мне удовольствия. Из продовольственных отсеков трюма и помещений в носовой части, где безраздельно царили китайский капитан и его подчиненные-малайцы, нещадно разило несвежими овощами и прогорклым маслом, палуба за исключением отдельных участков была довольно грязна, а пассажирские каюты, с которыми я уже имел несчастие ознакомиться, больше напоминали каморки — крошечные, тесные помещения, лишенные окон и какого-либо иного источника свежего воздуха. Впрочем, в поезде мы все равно делили один вагон на всех, так что здешняя иллюзия приватности могла считаться даже усовершенствованием комфорта.
В то же время, джонка наша по местным меркам считалась большой и, как успел рассказать мне накануне майор, обычно нанималась для прогулок какого-либо влиятельного лица. В результате она обладала, по крайне мере, одной просторной и роскошно обставленной каютой, которая нами использовалась в роли кают-компании.

Я подумал, не спуститься ли мне вниз, и ужаснулся возможности встречи с сэром Фрэнсисом Травельяном, который укоренился в кают-компании, испуская оттуда ментальные волны презрения ко всему миру и понукая несчастного Кинко бегать взад и вперед между камбузом, помещавшимся на носу, и кладовыми с запасами для пассажиров, находившимися в корме, удовлетворяя все его кулинарные капризы. Сам Кинко, кстати, отлично освоился с обязанностями стюарда и, как мне казалось, его загадочное появление на борту ни у кого не вызвало подозрений. Мне почудилось даже, что он был единственным, кому сэр Фрэнсис Травельян выказывал нечто, напоминавшее одобрение, но мысль эта была настолько невероятной, что я поспешил ее отбросить.

Я поскучал еще часик-другой, уже начиная жалеть о своем поспешном решении оставить поезд, и от нечего делать принялся придумывать фантастические роли своим попутчикам. Что если барон Вейсшнитцердерфер — тайный магнат, который мечтает вовсе не объехать весь мир, а поработить его? Ну как, скажите, не стать поработителем мира с такой-то фамилией? А майор Нольтиц, он должен быть... ну, к примеру, контрабандистом? Пиратом? О, какое получилось бы интервью! А, бесполезно, на этом скучнейшем плавучем острове до нас не доберутся даже разбойники, разве что Китай поощряет речное пиратство!

Кинко снова пробежал мимо меня из носа в корму, и я остановил его, попросив принести и мне чего-нибудь выпить.

Мой молодой друг вскоре вернулся с бутылкой отличнейшего вина, за которой ему — о благородная самоотверженность! — пришлось спуститься в прогорклый трюм уже не в первый раз за сегодня.

— Господин Бомбарнак, — негромко спросил Кинко, склоняясь над моим бокалом и предварительно повертев головой, точно хотел убедиться, что нас никто не может подслушать. — Не знаете ли вы, что находится в опечатанных ящиках, составленных в среднем трюме?

Я от души подивился его осторожности и объяснил, что в ящиках была русская почта, направляемая российскими подданными своим соотечественникам в Китае.

Кинко поблагодарил меня и ушел. Мои мысли, подстегнутые вином, продолжали лениво блуждать. Чем, интересно, так привлекли Кинко почтовые ящики? Не решил ли он, что в каждом из них, подобно ему, прятался безбилетник? А что, по русскому воину в каждом из ящиков — целая завоевательная армия, направляющаяся под командованием майора покорять Китай. Да нет, что за глупости — ящиков всего одиннадцать, и этого числа не хватит, чтобы покорить даже одну из провинций. Не везет ли майор Нольтиц с собою одиннадцать безбилетных друзей?

Впрочем, сам герой моих размышлений вскоре отыскал меня на палубе джонки, и остаток вечера я провел пусть и без всякой пользы для газеты «XX век», но зато за приятной беседой в кают-компании. Мы в подробностях обсудили устройство джонок, первое путешествие майора на подобном судне чуть не двадцать лет назад, восточную политику Российской Империи, противостояние Британии и Франции на африканском континенте и португальскую «розовую карту». Барон Вейсшнитцердерфер и милейший Катерна вскоре присоединились к нашей беседе. Даже сэр Фрэнсис перестал настороженно зыркать из угла и углубился в свой «Таймс» и свои сигары. Возвратился в свою крошку-каюту я опять поздно, но не успел даже подготовиться ко сну, как в дверь тихонько постучали.

Вот оно! Начинается! Приключение! Или, по крайней мере, нарушение привычного хода событий.

Я открыл дверь, на пороге стоял Кинко.

— Господин Бомбарнак, — едва слышно прошептал он, — я непременно должен с вами поговорить. То, что там в ящиках — не почта.

Этого-то я и ожидал!

— Там люди? — выпалил я, не успев даже подумать.

— Нет, — кажется, Кинко удивился. — Там...

— Стой! — я торопливо втянул его в каюту и захлопнул дверь. — Вот теперь можешь говорить. Расскажи мне все, и как можно подробнее!

Рассказ все равно получился довольно коротким. Ящики Кинко заметил еще утром, когда впервые спустился в трюм по поручению сэра Фрэнсиса. Составлены и принайтованы они были с большой заботой — не в пример беспорядочной погрузке ящиков, принадлежавших мистеру Эфринелю. А потом, в очередной раз пробегая мимо, Кинко заметил, что у одного из коробов все-таки повредился и пошел глубокой трещиной уголок. Любопытство толкнуло молодого человека на недостойный поступок, и он слегка поддел доски ножом, чтобы, расширив трещину, суметь заглянуть внутрь.

— Это, разумеется, ужасно нехорошо, Кинко, — рассеянно пожурил его я. — Ну так что же там было?!

— Деньги, — господин Бомбарнак. — Полный ящик золотых монет.

Я в волнении заходил по узкой каюте. Золотые монеты. Одиннадцать ящиков золотых монет! А супруги Катерна так радовались, что слезли с «пороховой бочки», которую сулило нам сокровище в багажном вагоне поезда. Да тут не то что состояние — этот объем легко вместит казну небольшой страны! Знает ли майор Нольтиц, что именно он везет? Стоп! Принадлежит ли ему то, что он везет, если он об этом знает? Ему и Российской Империи?

Меня затрясло. Действительно, о китайском золоте, которое вез наш трансазиатский экспресс и которое привлекало внимание всех бандитов в окрестностях железной дороги, благодаря череде случайностей знали все пассажиры и многие из служащих станций. О русском же золоте в трюме безымянной китайской джонки знал сейчас только я один. Не являлось ли одно частью другого? На какой именно пороховой бочке мы сидели теперь?

— Благодарю, Кинко, — с трудом выговорил я. — Ты мне очень помог. Ни о чем не волнуйся, я завтра же отыщу майора и потребую объяснений.

По правде сказать, объяснений мне хотелось сегодня же, сейчас. Но беспокоить среди ночи человека, пусть даже ты подозреваешь его в преступлении, не годилось, и я был вынужден промаяться без сна до рассвета, выдвигая разнообразнейшие предположения и строя самые безумные теории.

***
Солнце едва-едва поднялось, и река парила, погружая все видимое в густой нездоровый туман, сквозь который едва прорисовывались мачты.

Майор Нольтиц открыл на мой стук не сразу. Судя по влажному полотенцу в его левой руке и раскрытой бритве в правой, он как раз совершал утренний туалет. Взглянув на бритву, я невольно попятился. Может быть, мне все же стоило выждать более подходящего часа?

— Клодиус? — чуть растерянно улыбнулся майор, но я даже пропустил мимо
ушей то, что он обратился ко мне по имени. — Рано же вы сегодня! Присоединитесь ко мне за завтраком?

Я нервно кивнул и шагнул в каюту. И все равно я никогда не смогу поверить, что этот любезный и обаятельный человек может быть злоумышленником, что он может желать мне какого-нибудь зла. Нет! Честнее всего будет спросить у него самого!

Стюард-китаец принес нам сладкого мяса и жареных перепелиных яиц — кухня здесь была еще причудливей, чем на железной дороге. Майор завел какой-то веселый и легкомысленный разговор, вновь припоминая свои прежние путешествия, мне же было не до веселья. Я несколько раз ответил невпопад и угрюмо замолк. Мой собеседник взглянул на меня с беспокойством.

— Господин Бомбарнак, что-то случилось? — спросил он как можно предупредительнее.

Я глубоко вздохнул и решился.

— Да. Майор, я знаю, что находится в ящиках.

Он помрачнел лицом и пожал плечами, словно бы говоря: «Что ж, этого следовало ожидать».

— И что вы об этом думаете?

— Я не знаю, что и думать, — неловко признался я. — У меня есть несколько версий, но самая правдоподобная из них кажется мне и самой неприятной.

— Я был бы рад ее выслушать.

«Зачем он мучает меня? — пронеслось у меня в голове. — Зачем играет, как кошка с мышью?»

— Я думаю, обвиняя в преступных намерениях Фарускиара, вы прежде всего выгораживали себя, — шагнул я в омут. Майор поднял бровь и вымученно улыбнулся. — Я думаю, вы и есть настоящий разбойник Ки Цзан или кто-либо из его собратьев по ремеслу. И я думаю, что, пользуясь отсутствием Фарускиара и нашей доверчивостью, вы каким-то образом отвлекли охрану багажного вагона…

— Усыпил? — с иронией предположил майор.

— Может быть, и усыпили, а потом погрузили на джонку императорскую казну или ее часть.

— Пятнадцать миллионов франков в десяти ящиках? Когда бы я успел их упаковать?

— Мне неизвестно, ни в какой монете перевозились сокровища, ни сколько времени на упаковку у вас было. Может быть, вы все подготовили предварительно. Я знаю только, что деньги сейчас здесь, на этой лодке, у нас под ногами, и что это — ваших рук дело. Быть может, вас напугало нападение разбойников, быть может, сила и доблесть храброго Фарускиара, только вы вдруг поняли, что богатство, к которому вы столь медленно и тщательно подбирались, может достаться другим, и решили их опередить. Вы придумали дьявольский план, чтобы, обхитрив всех, увезти сокровища по реке, и превратили нас в своих невольных соучастников. Что скажете, это правда?

Майор медленно закуривал сигару, его пальцы слегка дрожали.

— Очень хорошая версия, господин Бомбарнак, — сдержанно похвалил он. — Впрочем, вас никогда нельзя было упрекнуть в недостатке воображения. А почему вам было не предположить, что мое правительство попросту поручило мне перевезти определенную сумму для нужд русских учреждений в Китае, по возможности не привлекая опасного внимания? И что, убедившись, что охрана железной дороги не слишком надежна, я отважился сам позаботиться о безопасности вверенных мне средств? Или что я вовсе не ведал, что находится в ящиках, вверенных моему покровительству... Кто еще знает о деньгах? — неожиданно резко спросил он.

— Н-никто, — растерявшись, пролепетал я. Приведенные им версии, как бы я хотел в них поверить! — Но это же ложь! Вам известно, что лежит в ящиках!

— Известно, — майор глубоко вздохнул и отошел поправить бамбуковую занавесь на окне. Солнце било ему в глаза, заставляя страдальчески морщиться. Я повернулся к окну спиной — так было легче.

— Я глубоко сожалею, господин Бомбарнак, — произнес майор за моей спиной. — Надеюсь, когда-нибудь вы сумеете меня простить.

— Простить вас? — опешил я. — За кражу китайской казны?

— За то, что я сделаю сейчас, — вкрадчиво ответил он, на мой затылок обрушился удар, и мир погрузился во тьму.

***
Когда я попытался открыть глаза, дневной свет меня практически ослепил. Мутило, отчаянно болела голова — в глубине черепной коробки будто бы гулко бил большой колокол, ныло все тело, и во рту ощущался мерзкий химический вкус.

— Как вы себя чувствуете, господин Бомбарнак? — окликнул меня знакомый голос, говоривший по-французски с сильным акцентом.

Я с трудом разлепил веки и чуть было не подскочил на постели. Возле моей кровати, до предела выпрямив спину, сидел Фарускиар собственной персоной, как всегда солидный и величавый, и, казалось, заполнял собой все пространство крошечной комнатенки.

— Господин Бомбарнак, вы можете говорить? — настойчиво повторил все тот же голос, и, скосив глаза влево, я узнал Гангира. — Господин директор хотел бы узнать, что с вами приключилось.

— Что… со мной… приключилось? — повторил я, с трудом ворочая языком.
Честное слово, на тот момент я сам бы дорого заплатил, чтобы это узнать.

— Да, именно. По словам ваших спутников, вы получили тепловой удар оттого, что слишком много любовались пейзажем на солнцепеке. Но, если верить здешним врачам, у вас ссадина на затылке шириной в два пальца, едва уцелевшая черепная кость и все признаки отравления трихлометаном.

— Чем? — прохрипел я.

— Хлороформом. Его используют, чтобы надолго усыпить человека, сделать его бесчувственным.

— Бред, — пробормотал я, — откуда на джонке мог взяться хлороформ?

— С 1850-х годов он активно применяется при хирургических операциях, — мягко и вкрадчиво ответил Гангир, — уменьшает чувствительность и утоляет боль. Флакон хлороформа входит в походное снаряжение любого врача.

И тут — увы мне! — я вспомнил. То, чего хотел бы никогда не вспоминать.

— Майор Нольтиц — предатель! — выпалил я. — Он везет с собой китайские деньги. Одиннадцать ящиков. Он опасен, от него необходимо защитить остальных! Где все, где мои спутники?

— Майор Нольтиц ударил вас?

Я торопливо кивнул. Фарускиар, ни слова не говоря, встал и стремительно направился к двери.

— Подождите, — выкрикнул я. — Я с вами. Я…

Я попытался было вскочить, но безнадежно запутался в одеяле и понял, что сил моих не хватит теперь даже на то, чтобы встать. Оба монгола вышли.

Позже ко мне пришел мой добрый Кинко, не покинувший меня в беде, и рассказал обо всем, что случилось, пока я был, если можно так выразиться, временно выключен из хода событий.

Судя по всему, совершив свое вероломное нападение, майор Нольтиц поспешил тут же поднять тревогу. Этот злейший из злодеев и недостойнейший из негодяев, собрав всех, объявил, что Клодиусу Бомбарнаку стало плохо, очевидно, из-за того, что накануне этот господин чересчур много времени провел на солнце, и что как военный врач он считает необходимым как можно быстрее доставить меня в ближайший госпиталь на берегу. Разумеется, разбойник желал поскорее избавиться от того, кто мог бы его разоблачить! Кинко, единственный, кто знал подоплеку событий, уже тогда заподозрил неладное, но не решился заговорить, боясь, что может как-либо ненароком повредить мне.

Меня пытались привести в чувство, но добудиться не смогли. Неудивительно: хлороформ — сильнейший анестетик и, постепенно притупляя все способность пациента реагировать на раздражители, ввергает его в бесчувственное состояние, длящееся до нескольких часов. «Или, если ошибиться с дозировкой, навечно», — подумал я, и по спине у меня прополз холодок. Каких богов я должен благодарить за то, что случайная ошибка или внезапное милосердие не позволили злоумышленнику убить меня, когда это было так просто?

Как бы то ни было, мое состояние несказанно обеспокоило всех моих спутников, и было принято решение остановиться в первом же порту, чтобы передать Клодиуса Бомбарнака на попечение врачам. Таким портом оказался Баотоу на левом берегу реки — крошечный городишко, обнесенный, тем не менее, новенькой каменной стеной, как будто предназначенной подчеркнуть несуществующее величие. Это, впрочем, я тоже узнал уже позже.

Майор Нольтиц — о, злодей! — по словам Кинко, принял в моей судьбе самое живое участие. Он не отходил от моей постели в пути и чуть ли не сам нес меня до госпиталя на руках. Передав меня с рук на руки китайским медикам и выслушав перевод все того же майора о перспективах моего положения, путешественники принялись думать, что делать дальше. Щепетильность требовала остаться со мною, дела звали продолжить путь. Барон Вейсшнитцердерфер настаивал, майор мягко и исподволь склонял остальных поддержать его мнение. Было решено оставить при мне Кинко, а самим же продолжить путь, с каждого телеграфного пункта справляясь о моем состоянии. На том и остановились.

Джонка отплыла, сказал Кинко, еще до моего пробуждения, хотя добрейшие супруги Катерна ужасно переживали из-за того, что оставляют меня одного на чужом берегу. И майор тоже, добавил Кинко мрачно. Ну да, конечно! В притворную заботу этого человека я уже ни за что не поверю.

К вечеру, когда я уже успел подкрепиться куриным бульоном, в который китайский повар зачем-то разбил сырое яйцо и добавил пряно пахнущих трав, и почувствовал прилив сил, вернулись Фарускиар с Гангиром. Всем полицейским отделениям Китая, расположенным по берегам Хуанхэ, сказали они, было разослано телеграфное распоряжение задержать джонку. Она не пройдет дамбы Кайфэна, заверил меня Гангир.

Сам Фарускиар, как лицо ответственное за перевозимые сокровища, вместе со своим помощником Гангиром намеревались преследовать беглецов на быстроходной полицейской лодке. Нам с Кинко они предложили присоединиться к погоне, пообещав обеспечить меня всеми мыслимыми удобствами, и, разумеется, я с радостью ухватился за предложение.

***
Джонка, принадлежавшая полицейскому управлению Баотоу и любезно вверенная им под начало господина Фарускиара, была существенно меньше размером, чем наша, обладала куда более хищными очертаниями и, видимо, оттого двигалась намного быстрей. И все равно нам нипочем не удалось бы догнать дьявольского майора Нольтица и моих несчастных друзей, сделавшихся его заложниками, если бы Фарускиар не поставил всю китайскую машину власти себе на службу.

Из Баотоу телеграфом был передан приказ в Кайфэн, подле которого Хуанхэ пересекается рядом плотин, построенных еще при династии Сун в начале тысячелетия. Плотины были наглухо перекрыты. Попытавшейся причалить к берегу джонке при помощи сигнальных флагов был дан приказ стать на якорь в некотором от него отдалении, а несколько отчаливших от пристани суденышек береговой охраны ощерились карабинными дулами, подтверждая серьезность отданного приказа.

Джонка заметалась и замерла. Вид ее, одинокой в окружении мелких, но очень зубастых хищников, был настолько горестно безнадежен, что у меня — а я наблюдал эту картину в подзорную трубу по мере того, как мы приближались — защемило сердце. Почему-то представилось, как, оказавшись в безвыходном положении, майор минирует лодку, чтобы выкупить свою жизнь, расплатившись жизнями других находившихся на борту пассажиров, или как, запершись у себя в каюте, он решается на последнее средство и пускает пулю себе в висок. Я содрогнулся и потряс головой — она отозвалась болезненным гулом. Такой конец стал бы заслуженным воздаянием для предателя и негодяя, но почему-то думать о таком не хотелось.

Когда нос полицейского суденышка ткнулся в борт большего корабля и на палубе нас встретил сам майор Нольтиц, спокойный и подтянутый, как обычно, я едва сдержал вздох облегчения.

— Господин Фарускиар, — с подчеркнутой, словно насмешливой вежливостью поклонился он. — Какая честь для меня! Господин Бомбарнак, — его тон неожиданно потеплел, и от такого притворства меня передернуло, — очень рад видеть вас в добром здравии.

Я не удостоил его ответом.

— Мы прибыли на это судно с официальной миссией, — холодным тоном ответил ему Фарускиар, — как представители китайских таможенных властей.

Он действительно выставил перед собой чиновника речной таможни из Баотоу, но не дал бедняге даже раскрыть рот.

— К властям поступили сведения о том, что на этом судне имеется незаконный груз.

Они все собрались на палубе: суетливые Катерна, добрый барон, даже невозмутимый сэр Фрэнсис Травельян соизволил выглянуть из своей каюты. Все они с радостью и участием смотрели на меня и с недоверчивой тревогой — на моих спутников. Я, как мог, постарался успокоить их взглядами. Барон Вейсшнитцердерфер шагнул было вперед, собираясь что-то запальчиво возразить на обвинение Фарускиара, но я жестом остановил его. Группа солдат китайской речной полиции почти беззвучно поднялась на джонку мимо нас. Я и не подозревал, сколько их могло поместиться на крохотном полицейском суденышке.

— Я уверен, что все это недоразумение, — жестким тоном ответил майор, и его серые глаза мгновенно стали по-северному ледяными. — Если только не клевета злопыхателей, — он бросил в мою сторону короткий взгляд. — Вы можете осмотреть судно.

— Я пр-протестую! — возмущенно каркнул барон и налился багрянцем от ушей до кончика носа.

Сэр Фрэнсис Травельян вынул сигару изо рта.

— Спокойнее, господа, — постарался разрядить обстановку Гангир, переглянувшийся со своим шефом. — Мы начнем осмотр с грузовых трюмов, возможно, до личных вещей пассажиров дело и не дойдет.

— Я прошу всех оставаться на палубе, — веско обронил Фарускиар.

Майор Нольтиц коротко поклонился. Барон Вейсшнитцердерфер, фыркая, словно прохудившийся чайник, бормотал себе под нос что-то про «черт знает что» и «доннерветтер». Сэр Фрэнсис Травельян с независимым видом курил. Мадам Катерна крепче прижалась к мужу. Китайский чиновник и пара солдат спустились в трюм.

Мы все напряженно прислушивались к раздававшимся снизу звукам. Неожиданно таможенник выкрикнул что-то на китайском, и Гангир тут же перевел, обернувшись ко всем нам.

— Одиннадцать ящиков с красными гербовыми печатями.

— Это русская почта, — усталым голосом пояснил майор. — Можете проверить гербы.

— Есть ли у вас дипломатические документы, гарантирующие право на неприкосновенность почты?

Таких документов у майора не было.

— В таком случае, — с неприятной ухмылкой сказал Гангир, — мы откроем ящик.

Я подумал, что Гангир, хоть он и был служителем закона, очень плохо подходит на роль положительного героя моего репортажа. Как хорошо, что у меня есть его начальник, благородный Фарускиар, величественный, что на словах, что в поступках.

Снизу доносились звуки столярных работ, затем китаец снова что-то отрывисто крикнул.

— Письма и свертки, — озадаченно перевел Гангир.

Не может быть!

Майор Нольтиц не сумел скрыть победную улыбку.

— Откройте другой ящик, — коротко приказал Фарускиар.

Снова письма, пакеты, посылки. Неужели мой добрый Кинко ошибся, и горы золотых монет только привиделись ему? А я, легкомысленный и легковерный болван, не догадался пойти и проверить! Да нет, этого попросту не могло быть.

— Откройте…

— Ваше превосходительство, — с любезной улыбкой заметил майор, — осмелюсь напомнить, что без судебного постановления у китайской таможни есть полномочия досмотреть не более чем каждое третье место багажа въезжающего иностранца. Еще немного, и законная норма будет превышена.

Пошедший красными пятнами Гангир спрыгнул в люк сам. Если закон позволял ему открыть еще только один ящик, помощник Фарускиара хотел сам сделать выбор. Какое-то время из трюма не доносилось ни звука, затем мы услышали его напряженный голос.

— Вон тот, второй от стены, — и повторение на китайском.

На виске майора Нольтица мелко билась синяя жилка.

— Деньги! — в наступившей тишине прозвучал торжествующий голос Гангира. — Золотые монеты.

— Это финансовые отправления российских подданных своим родным в Пекине, — с мертвенным спокойствием сказал майор.

Фарускиар медленно обернулся к нему.

— В какой валюте осуществляются отправления?

— Я полагаю, в российских рублях.

— Ящик полон новых серебряных юаней, — заявил Гангир, высунувшись из люка и одним могучим прыжком выбираясь на палубу. — Думаю, и в других — они же.

— У вас не было никакого законного способа обрести такую сумму в китайской валюте, — медленно и раздельно проговорил Фарускиар, и я услышал вокруг сухие щелчки взводимых курков, — кроме как ограбив поезд Великой Трансазиатской магистрали.

Последующие события остались в моей памяти прежде всего диким криком Каролины Катерна. Одним плавным тягучим движением майор Нольтиц метнулся вперед, к Фарускиару, и сбил того с ног точным и дьявольски сильным ударом в челюсть. Черт возьми, а я-то всегда полагал чемпионами по кулачному бою англичан!

Гангир, выхватив пистолет, бросился майору наперерез, но, как видно, взвести курок он не успел. Они схватились, майор каким-то изощренно сложным приемом вывернул плечо своего противника, заставляя бросить оружие, подсек ногу, повалил и прежде, чем карабинеры сообразили, как им стрелять, чтобы попасть в одного, не задев другого, с громким плеском скрылся за бортом.

Беспорядочный треск выстрелов будто заставил нас всех очнуться. Китайцы, столпившись у борта, беспорядочно палили в воду.

— Что вы делаете, он же умрет! — отчаянно и бессмысленно вопила мадам Катерна.

Фарускиар, поднявшись на ноги, с перекошенным лицом отдал по-китайски короткий приказ, и сразу пятерка солдат столбиками попрыгала в воду и, держа высоко над головой карабины, погребла к берегу вслед за удалявшимся беглецом.

— Зачем? — с тоской спросил я. — Сокровища же теперь в вашей власти. Может быть, пусть его — уйдет?

Фарускиар посмотрел на меня как на умалишенного, отдал еще приказ — и на мачтах джонки начали взлетать флаги. Шлюзы великой плотины медленно открывались перед нами.

Ну, по крайней мере, мы теперь доберемся до Пекина под надежной защитой Фарускиара и его солдат. Какое-то неприятное чувство неуспокоенным червячком ворочалось в груди. Ну конечно, хорош же будет мой репортаж, если я так и не узнаю, что сталось с главным злодеем!

***
Каюта по соседству с моей была пуста, бурбона и разговоров мне сегодня не полагалось. Со вздохом я вызвал Кинко и с его помощью приготовился ко сну: в час, неурочно ранний, и без всяких объяснений с прочими пассажирами джонки. Разбитая голова и последствия хлороформа продолжали меня беспокоить, слабость валила с ног, и на долгие разбирательства попросту не было сил. Едва коснувшись головой знакомой подушки, я провалился в мутный, тяжелый сон без сновидений.

Разбудил меня барабанный бой в дверь, отличавшийся даже некоторой мелодичностью. Я открыл глаза и поспешно зажмурился: солнце стояло уже высоко. За дверью каюты меня поджидал Катерна.

— Ах, господин Клодиус, — почтенный лицедей, казалось, вот-вот начнет подпрыгивать на месте. — Ах, господин Клодиус, вы просто обязаны выйти на палубу! Его поймали!

От особого выражения, с которым господин комедиант произносил слово «его», на душе моей сделалось еще более муторно. Не было у меня ровным счетом никакого желания смотреть в глаза этому человеку.

— Я не пойду, — хмуро ответил я. — На что я там нужен?

— Его сиятельство господин Фарускиар велел быть нам всем, — передал Катерна порученный ему приказ и, понизив голос, осведомился. — Господин Бомбарнак, а неужели же это правда, что майор Нольтиц украл китайскую казну?

— Украл, да недалеко ушел, — буркнул я, натягивая сюртук и скептически оглядывая в зеркало свою недовольную физиономию. — Майор Нольтиц, господин Катерна, и был тем самым разбойником Ки Цзаном. А мы, как доверчивые цыплята, слушали все то, что он говорил.
Вот оно! То, что третий день не давало мне покоя! Не люблю ощущать себя доверчивым цыпленком. Я журналист! Я должен предвосхищать события и глубоко понимать людей. А надо мной так безжалостно посмеялись.

@темы: ФБ, Жюль Верн, Фанфики

---

"Отплытие"

[natoth]

Название: Отплытие
Автор:  natoth
Бета:  ~Алиция~
Канон: Р. Сабатини "Одиссея капитана Блада"
Персонажи: Питер Блад, Хагторп, Огл, Волверстон, Дайк и др.
Размер: мини, 1759 слов
Рейтинг: G
Краткое содержание: Питер Блад и его отважная, но малочисленная команда только что захватили прекрасный испанский фрегат "Синко Льягас" и решили отплыть с Барбадоса.
Но для этого им надо научиться управлять трехмачтовым парусником, причем как можно быстрее...
От автора: Это один из моих первых фанфиков про Блада. Написан ради того, чтобы понять, как такая немногочисленная команда чайников смогла отплыть с Барбадоса еще до того, как дон Диего пришел в себя...
Матчасть хоть и изучалась, но условна.
Время действия: август-сентябрь 1686 года
Место действия: неподалеку от о. Барбадос, фрегат "Синко Льягас"

Отплытие

На квартердеке величавого испанского фрегата, носившего гордое имя "Синко Льягас", стояли четыре человека, негромко совещаясь о том, что нужно предпринять дальше. Возбуждение, вызванное их недавней победой над испанцами, у которых они и захватили этот прекрасный и могучий корабль, постепенно сошло на нет. Да, удача улыбнулась им сегодня неоднократно, преподнеся в подарок не только "Синко Льягас", но и полковника Бишопа в качестве заложника. Но было бы наивно полагаться только на высшие силы. Теперь им надо было толково воспользоваться подарком Фортуны. А именно: поскорее вывести корабль в открытое море, подальше от ненавистного Барбадоса, где они томились в рабстве почти полгода.

Из двадцати беглых рабов с плантаций Бишопа только пять человек обладали кое-какими познаниями в морском деле. И самый ценный из них, Джереми Питт, бывший прежде шкипером торгового судна, лежал теперь без сознания в кормовой каюте. Было очевидно, что помощи или совета сейчас от него не получить.

Питер Блад, служивший раньше под командованием самого де Рюйтера, мог управлять кораблем в бою. Натаниэль Хагторп, бывший офицер королевского флота, тоже имел представление об управлении судном. Огл уже доказал им, что его слова о том, что он был неплохим канониром, не пустой звук. Николас Дайк, в прошлом младший офицер королевского флота, был готов помочь.

Но они понимали, что в данный момент требуются немного не те знания. Чтобы заставить этот корабль двигаться, нужны умелые матросы, способные ловко управляться с парусами. Именно таких людей в их скромной команде не было.

— Медлить нельзя, нам надо отплывать, — решительно сказал Хагторп после того, как они выяснили, насколько члены их небольшого экипажа несведущи в морском деле. — Иначе на берегу могут спохватиться и попытаться нас остановить.

— Да, Нат, придется рискнуть, — кивнул Блад, посмотрев на мачты. — Надо выбрать наиболее смелых ребят для работы с парусами наверху. Придется обойтись без марселей. Всё равно у нас не хватит людей, чтобы с ними управиться. Поднимем фок, грот и блинд.

— Предлагаю обрубить якорные канаты, — произнес Дайк. — У нас не хватит ни сил, ни умения, ни времени, чтобы выбрать якоря так, как положено.

— Ты прав, — Блад повернулся к перилам и отдал громкий приказ людям, столпившимся внизу, на шкафуте: — Якорный канат рубить!

Несколько человек ринулись выполнять его распоряжение.

— Нужны шесть добровольцев для работы на мачтах, — сказал Блад, глядя на команду.

На сей раз в рядах бывших рабов вышла заминка.

Хагторп тяжело вздохнул.

— Понятно. Я это ожидал.

Он принялся расстегивать ремешки испанской кирасы, которую надел для того, чтобы участвовать в хитром маскараде, затеянном ими, чтобы одурачить испанцев.

— Я пойду сам.

Дайк ухмыльнулся и тоже принялся раздеваться, оставшись в бриджах и рубашке.

— Кто со мной ставить блинд?

По рядам бывших рабов пробежал гул, но они все еще колебались. Наконец, вперед вышел Волверстон, презрительно оглянувшись на своих товарищей.

— Подумаешь, залезть на мачту! Да я готов эти паруса сам надувать, лишь бы убраться отсюда поскорее!

Пристыженные его словами, вперед выступило еще трое человек.

Блад также скинул свой черный камзол и аккуратно повесил на перила полуюта.

— Отлично, Нэд. Пойдешь со мной на грот-мачту. Хагторп займется фоком, а Дайк, раз уж ему так хочется, будет ставить блинд.

Он принялся отдавать распоряжения, выбрав нескольких самых толковых людей для управления парусами с палубы, пока они будут возиться с ними наверху.

Хагторп и Дайк стояли невозмутимо во время этого разговора, но под конец не сумели сдержать тяжелого вздоха. Их товарищи по рабству абсолютно не разбирались в названиях такелажа и рангоута корабля.

— Господи, Ник, — еле слышно пробормотал Хагторп, наклонившись к нему, — как мне отдавать им приказы?! Они понятия не имеют, что такое фок!

Дайк запустил пятерню в кудрявые черные волосы, наблюдая, как Блад пытается втолковать одному из ребят, что такое руслень и почему он должен туда залезть.

— И ведь даже не наорешь на них, они же не виноваты, — ответил он.

Блад тем временем сунул парню в руки лот и подтащил к указанному месту.

— Стой там, измеряй глубину с помощью этой... штуки. Видишь отметки на веревке? Они обозначают глубину в саженях. Следи, чтобы она была не меньше десяти саженей. Что? Да-да, полезай туда, на руслень. Не беспокойся, там достаточно места, не упадешь.

— Господи! — снова повторил Хагторп, наблюдая, как новоиспеченный лотовый неуверенно перекинул ногу через планшир, чтобы спуститься на свой пост. — Штука! Что за салаги! Ладно, пора приниматься за работу, пока нас не снесло к берегу.

Корабль, после того, как были обрублены якорные канаты, действительно начал дрейфовать.

Дайк, по своему обыкновению, балагуря, поманил за собой парня, вызвавшегося помогать на бушприте.

Хагторп уже отдавал распоряжения своему помощнику, указывая на ванты.

Блад тем временем, осознав, что люди, поставленные работать со снастями, обязательно запутаются в их названиях, нашел выход из положения, и вскоре к соответствующим тросам были привязаны пестрые полоски ткани.

— Да уж, весело будет! — заметил Огл, наблюдавший за этим цирком. Иного слова он не мог подобрать к тому, что сейчас происходило на палубе.

— А ты становись к штурвалу, дружище, — приказал Блад, проходя мимо него к грот-мачте. — И смотри, не зевай!

— Капитан! — начал было говорить Огл, но потом махнул рукой и отправился на свой пост, прихватив одного человека в качестве помощника.— Ладно, разберемся на месте...

— Я в тебя верю, — сказал Блад, забираясь на ванты. Волверстон последовал за ним.

— Ух, дьявол! — сказал он, оказавшись на полпути к грота-марсу.

Блад к тому времени уже достиг площадки и высунулся из нее, проверяя, что там делает старый волк.

— Нэд, ты скоро?

— Это я вниз глянул, капитан, — сказал Волверстон, слегка запыхавшись. — И зря это сделал!

— Ага, — Блад перегнулся через перила, подав ему руку. — Давай, не бойся!

— Твою мать! — выругался Волверстон. — С чего ты взял, что мне страшно?!

— Иди через "собачью дыру", — посоветовал Блад. — Так безопаснее.

Волверстон еще раз выругался и вскарабкался на марс, судорожно цепляясь за путенс-ванты.

— Молодец! — Блад хлопнул его по плечу. — Половина дела сделана. Осталась другая часть, самая важная.

Волверстон вытер пот со лба, глядя, как на фок-мачте перед ними Хагторп и его помощник двигаются по рею в разные стороны.

-Да-да, старина, я пойду на правую сторону, а ты — на левую, — сказал Блад, перекидывая ногу через ограждение марса. — Всё, что нам нужно делать — это поднять паруса... — тут он замялся, осознав, что Волверстон может не понять его, и поправился: — Распустить сез...эээ... веревки, которыми закреплен парус.

— Ясно, — проворчал Нэд и сглотнул, увидев, что ему предстоит делать все это, стоя на тоненькой веревке, подвязанной под реем. — Чтоб мне лопнуть! — выругался он под нос, перелезая на свою сторону.

Отсюда, с высоты, работа с парусами уже не казалась такой легкой.

Блад отошел далеко от него, ловко, как кошка, пробежав по веревке (Волверстон вспомнил, что капитан назвал ее "пертом") до первого завязанного сезня. Он навалился на рей, опершись локтями о свернутый парус, и, распустив узел, принялся освобождать полотнище.

— Кровь и смерть! — бормотал Волверстон, медленно передвигаясь по своей стороне рея. Он старался не смотреть вниз, вместо этого уставившись на парус и веревки, которые надо было развязывать.

Впереди, на фок-мачте, Хагторп и его помощник уже почти закончили возиться с парусом. Огромное полотнище захлопало на ветру.

Пока Нэд находился близко к мачте, качка почти не чувствовалась. Но по мере продвижения к концу рея (капитан называл его "нок") Волверстон ощущал всем телом, как дерево пружинит и гнется под ним. Когда они освободили грот, рей отчетливо вздрогнул, заставив старого волка замереть, прижавшись к нему изо всех сил.

— Отлично, Нэд! — крикнул Блад со своего конца. А потом обратился к людям на палубе, ожидавшим его распоряжений: — Эй, на грота-фале! Поднять грот! — и тут же, опомнившись, добавил: — Трос с красной пометкой взяли и потянули! Вот так, отлично!

Он слышал зычный голос Хагторпа, который говорил что-то похожее парням, отвечавшим за его мачту.

—Теперь взяли тросы с белой пометкой! — крикнул он, а потом, не выдержав, тихо выругался под нос. — Чума меня разрази, не дай бог, кто-нибудь узнает, что мы тут творим!

Ветер донес до них громкий хохот Дайка, который был заглушен хлопаньем паруса.

Корабль вздрогнул, как норовистая лошадь от прикосновения шпоры, снасти заскрипели.

— Послушная девочка! — проворковал Огл, придерживая штурвал. — Вывези нас отсюда, красавица!

Паруса громко хлопали, заполоскав на ветру.

Волверстон, мокрый от пота, посмотрел на Блада.

— Ну что, нам пора вниз? — спросил он с надеждой.

Блад покачал головой.

— Надо обрасопить реи, — сказал он, — И возможно, нам придется выбрать слабину, чтобы паруса не провисали.

Он посмотрел вниз, где люди из их команды старательно тянули указанные снасти.

— Ох, дьявол! — вскрикнул Волверстон, когда почувствовал, что рей вместе с ним начал поворачиваться.

Наконец, парус поймал ветер и выгнулся ровной дугой.

— Вот так! — Блад похлопал рукой по отполированной до блеска поверхности рея, — Чувствуешь, Нэд, мы набираем ход!

— Угу... — сдавленно ответил Волверстон, стараясь удержаться на раскачивающемся и вибрирующем круглом куске дерева.

— Прощай, Барбадос! — сказал Блад, бросив взгляд на удаляющийся зеленый берег. — Cras ingens interabimus aequor¹.

И он рассмеялся, вытирая потный лоб.

Волверстон не понял, что хотел сказать капитан последней фразой. Всё, о чем он мог думать — это как убраться с этого проклятого птичьего насеста.

— Неужели нам каждый раз придется сюда лазить? — жалобно спросил он, когда они вернулись на марс.

— Нет-нет, слава богу, нет, — рассмеялся Блад. — Я надеюсь, что мы сумеем управиться с ними с палубы.

— Слава богу! — Волверстон с ужасом поглядел вниз. — Что за чертова работенка!

— А ты молодец, Нэд!— заметил Блад, начиная спускаться по вантам. — Я в первый раз не был таким сноровистым. Правда, меня тогда загнали на грот-марса-рей... — он прищурился и указал пальцем куда-то над своей головой. — Во-он туда, видишь? То еще удовольствие, особенно при штормовом ветре...

— Чтоб я сдох! — выругался Волверстон, посмотрев в том направлении.

— Я тоже так думал, когда карабкался туда, но отступать было поздно, ибо я делал это на спор. Каких только глупостей не натворишь в молодости!..

Продолжая чертыхаться, Волверстон медленно полз по вантам, в то время как Блад уже спрыгнул на палубу, проверяя, как именно были закреплены шкоты, брасы и фалы. Дайк бегал вместе с ним, то и дело выразительно хмыкая. Хагторп занялся бизанью.

Огл старательно стоял у штурвала до тех пор, пока к нему не подошел капитан.

— Она мне нравится, — сказал он, поглаживая штурвал. — Честное слово, Питер, приятный корабль. И посмотри, как послушно идет!

Блад улыбнулся, подняв глаза на белоснежные паруса над головой.

— Испанский капитан хорошо позаботился об ее оснастке и вооружении. Будем обращаться с ней бережно, ибо грех испортить такую красоту по невежеству!

Громкий рык Хагторпа заглушил его слова:

— Я из вас сделаю хороших матросов! Клянусь честью, я не потерплю на нашем корабле этих дурацких разноцветных бантиков!

Огл не выдержал и рассмеялся.

Блад тоже улыбнулся, зная, что основной причиной их веселья является нервное напряжение последних двух дней, которые они провели в подготовке к побегу с Барбадоса.

Всё получилось не совсем так, как они рассчитывали. И вместо шлюпки им достался этот фрегат.

Огл все еще хихикал, спрятав лицо в ладонях.

И Блад, воспользовавшись моментом, провел ладонью по гладкой деревянной рукояти штурвала.

— Ну, здравствуй, прекрасная леди. Или сеньорита? Я теперь твой новый капитан. Надеюсь, мы с тобой поладим... — прошептал он чуть слышно, ощущая дрожь огромного корабля, несшего их к свободе…

---

¹ Завтра снова мы выйдем в бескрайнее море (лат. цитата из Гомера)

@темы: Рафаэль Сабатини, Джен, Фанфики

---

В качестве завершения новогоднего феста мои 10 центов

[natoth]

Название: Джереми Питт
Автор: natoth
Форма арт
Канон: Сабатини «Одиссея капитана Блада»
От автора: я старалась, но результат все равно не совсем похож на то, что хотелось изобразить.

@темы: Рафаэль Сабатини, Фанарт, Новогодний фест-календарь 2015

---

[Stella Lontana]

Дорогие сообщники! Поздравляю с окончанием зимнего календаря (которое вовсе не означает, что если у кого-то осталось еще что-то интересное, он не может это выложить на радость окружающим)
Мы отыграли больше двух недель, ни разу не пропустив выкладку, и лично мне очень понравилось каждый день читать или смотреть что-нибудь новенькое (по существу, понравилось намного больше традиционных фестов, где все работы выкладываются в один день).

Есть предложение по продолжению банкета
Нет, я не собираюсь никого заставлять творить по новой работе каждый божий день, тем более, сейчас закончатся каникулы, а потом начнется зимняя фандомная - и всем станет не до того. Но у нас за плечами несколько фандомных битв и не одна приключенческая команда, и далеко не все из их контента было где-то переопубликовано. Если каждый день кто-то из вас будет постить по одной своей старой работе, нам, честное слово, хватит до лета. А сообщники смогут прочитать или просмотреть то, что не успели, не увидели или пропустили во время битвы.
Можно составить график, можно поиграть в "кто первый встал, того и тапки тот и постит свою работу в конкретный день".
Обычные посты и текущее творчество при этом, разумеется, не отменяются.
Как вам?

@темы: Организационное

---

Аватарки, аниме Sanjushi

[Margarido]

Я вам два сета аватарок принес. Они фб-шные, анимешные и с д'Артаньяном и с миледью.

Название: Няша-д'Артаньяша
Автор: Margarido
Форма: сет аватарок
Пейринг/Персонажи: д'Артаньян
Категория: джен
Рейтинг: G
Исходники: кадры Anime Sanjushi (The Three Musketeers Anime), 1987
Размер: 28 штук, 120*120 px, каждая - <8 Кб

001		002		003		004
005		006		007		008
009		010		011		012
013		014		015		016
017		018		019		020
021		022		023		024
025		026		027		028

Название: Эта чудная зеленоволосая женщина...
Автор: Margarido
Форма: сет аватарок
Пейринг/Персонажи: миледи, немного Ришелье и Рошфора, а также живности
Категория: джен
Рейтинг: G
Исходники: кадры Anime Sanjushi (The Three Musketeers Anime), 1987
Размер: 60 штук, 120*120 px, каждая - <10 Кб

001		002		003		004		005		006
007		008		009		010		011		012
013		014		015		016		017		018
019		020		021		022		023		024
025		026		027		028		029		030
031		032		033		034		035		036
037		038		039		040		041		042
043		044		045		046		047		048
049		050		051		052		053		054
055		056		057		058		059		060

@темы: ФБ, Александр Дюма, Экранизации

---

Прошу прощения, что выкладываю только сейчас, но раньше никак не получалось

[Emily Sm-t]

Название: К новой жизни
Автор: Emily Sm-t
Бета: как таковой нет, но мне очень помогла своими советами Дочь капитана Татаринова, а вдохновили на этот фанфик она и ещё один хороший человек.
Канон: С. С. Форестер, "Хорнблауэр", а также сериал "Хорнблауэр".
Размер: мини, больше 2500 слов
Пейринг/персонажи: капитан Кин, различные ОЖП, ОМП и некоторые канонические персонажи (какие - угадайте сами).
Категория: джен, в перспективе - намёк на гет.
Жанр: Hurt/comfort
Краткое содержание: Капитан Кин не погиб в бою, не умер от чахотки и переселился в Россию. Как же это вышло?
Рейтинг: G
Предупреждение: АУ, ООС некоторых канонических персонажей.


Не слишком высокий, коренастый пожилой мужчина в штатском одеянии и парике, какие были в моде в конце 18 века, стоял на берегу и, прищурив глаза, смотрел на море. Он выглядел слегка располневшим, а его широкое лицо и другие участки кожи, не защищённые одеждой, покрывал тёмный загар. Несмотря на костюм, в этом человеке можно было опознать моряка, пусть даже и отставного, если бы кто-то пригляделся к его походке и повадкам. Да и шрам на его левой щеке, хоть и едва заметный теперь, явно остался как напоминание о боевом ранении.
Порой мужчина вынимал подзорную трубу, чтобы разглядеть, что виднеется в морской дали, понять, не покажется ли там какое-нибудь судно, или оборачивался и наводил её на горы, возвышающиеся не только над морем, но и над роскошным особняком, в котором жил уже несколько лет. Потом это занятие ему надоедало, и он, сложив и спрятав подзорную трубу, просто вдыхал свежий воздух, пахнувший цветами в саду, травой, покрывавшей склоны гор, хвоей, морем и выброшенными на берег водорослями. И, хоть с тех пор, как пожилой моряк покинул родную Англию и поселился в этих тёплых краях, прошёл явно не один год, он всё ещё не мог до конца привыкнуть к тому, что при вдохе его не душит жуткий кашель, словно бы разрывающий лёгкие. Да и то, что уже давно ему можно не опасаться появления пятен крови на платке, почему-то до сих пор вызывало у него удивление.
А ведь когда-то... когда-то он почти умирал от болезни, унёсшей жизнь его супруги, и при этом почти не пытался бороться за жизнь. А что толку, если единственный сын тоже погиб, а у невестки была, как он думал, причина ненавидеть его за эту смерть и не пускать к нему внуков? Да и на флоте он стал никому не нужен. Лишь из уважения к его заслугам его не списали на берег умирать в нищете на половинном жаловании. Но где его оставили служить? Корабль, когда-то горячо любимый капитаном, потом словно заразился от него и медленно гнил. На лейтенантов нельзя было опереться из-за их почти полного безразличия ко всему. Матросы? Они совсем распустились. А в мичманской творилось непонятно что, и всё из-за одного мичмана-перестарка, который издевался над всеми остальными. Хотя нет, не всё, если учесть, что там оказывались в основном либо те, кто не имел никаких связей, либо те, кто сказал что-то не то, не тому и не тогда, когда надо, либо те, кто был неспособен сдать экзамен на лейтенанта. Хорошо, что перед началом войны всё стало меняться к лучшему, так что к тому времени, когда она была объявлена, он пристроил на хорошие корабли две трети команды, в том числе и всех мичманов. Особенно повезло троим, попавшим на то судно, капитан которого едва мог отбиться от желавших служить под его командованием, но при этом брал далеко не каждого. Правда, по-настоящему радовался переводу лишь рыжий и голубоглазый шотландец с веснушчатым лицом, должно быть, предвкушая избавление от издевательств и возможность проявить себя. А двое, один из которых - черноволосый и кареглазый сын врача, а другой – светловолосый аристократ с васильково-синими глазами, почему-то воспротивились. Хотя, возможно, причины у каждого из двоих были: сын врача, несмотря на свою радость от перевода, который ему с его происхождением казался недостижимым, не мог бросить человека, столь много сделавшего для него, а молодой аристократ – капитана, бывшего когда-то наставником его старшего брата. Но он всё равно сделал так, как необходимо было для их блага, ведь негоже молодым и способным юношам, у которых всё впереди, прозябать на разваливающемся корабле с умирающим капитаном! Тогда же мичмана, тиранившего своих товарищей, отправили на корабль, где из него могли бы сделать человека. Ну а ещё один обитатель мичманской, которого скорее можно было бы представить музицирующим в своём поместье и который так заботился о троих переводимых товарищах и о капитане, что отказывался становиться лейтенантом, тем же распоряжением был оставлен на старом корабле для подготовки к экзамену. А кончилось всё тем, что капитан, поручив своему старшему помощнику заняться наконец ремонтом корабля, отправился домой. Официально - в отпуск, на самом деле - умирать. Единственное, о чём он жалел тогда, - что война началась, а ему не дано участвовать в бою и хотя бы погибнуть с честью. Зато успокаивало то, что не придётся влачить нищенское существование на половинное жалование... правда, слабо.
Но потом произошло нечто, что заставило его перестать смиряться со своей участью и начать сопротивляться болезни и судьбе. В минуту отчаяния в его доме появился человек, который был так дорог ему и которого он давно не чаял увидеть у себя, – побратим его покойного сына, русский офицер, ещё в бытность мичманом проходивший службу на корабле старого капитана и ставший для него вторым сыном. Ещё вспомнилось, что он – старший брат, точнее, кузен того мичмана, который так не хотел переводиться на судно получше. И этот человек тогда сказал, что есть шанс, есть врач и лекарства, есть тёплое море, живя на берегу которого можно вылечиться или, по крайней мере, прожить несколько лет почти без мучений. А он боялся ему поверить, ведь столько раз верил и разочаровывался. Но гость был русским, а русская душа была для капитана потёмками. К тому же, если русский стоит на своём, переубедить его невозможно. Вот так и оказался английский капитан в Благословенной Тавриде.
А потом было лечение, оказавшимся не самым приятным. Он вспоминал, как ему на грудь клали что-то холодное, а к ногам - грелку, как не давали целых две недели вставать с постели, как заставляли глотать прохладный настой какой-то вяжущей травы. А ещё был растопленный жир! Да, в открытом море и не к такому привыкнешь, но, когда подобные вещи приходится пить несколько раз в день, это вряд ли доставит радость! Порой больному казалось, что проглоченный жир вот-вот полезет у него изо всех щелей. И каждый раз, когда русский врач заставлял его выпить то одно, то другое малоприятное лекарство, капитан возмущался и недоумевал, розыгрыш это или издевательство. Но врач, хоть и улыбался в ответ на ворчание, говорил вполне серьёзно и оказывался столь настойчивым, что человеку, самому привыкшему командовать, приходилось в конце концов подчиняться ему. Тем более, как бы ни были отвратительны на вкус те снадобья, которыми лечили старого капитана, болезнь была ещё отвратительнее, и, чтобы избавиться от неё, он бы выпил и не такое. К тому же, как ни странно, ему постепенно становилось лучше. Всё меньше крови оставалось на платке, восстанавливался почти сорванный голос, приступы кашля становились всё реже и переставали быть такими мучительными, как прежде, кожа лица приобретала более естественный цвет.
А ещё в те тяжёлые дни очень помогала пожилому англичанину она – женщина из крепостных, приставленная к нему в качестве кухарки и сиделки. До сих пор вспоминал он первые дни своего пребывания в Крыму, когда после тяжёлой дороги ему порой становилось очень плохо, его лихорадило, в голове всё мутилось, и вдруг чья-то рука подносила к его губам кружку с каким-то странным питьём. Он пытался отказаться, оттолкнуть руку с кружкой, но доброе женское лицо, улыбающееся как будто слегка виновато, склонялось над ним, а приятный голос, в котором странно сочетались мольба и решимость, уговаривал его выпить хоть немного, иначе женщина не покинет комнаты. И капитан глотал прохладный напиток, будучи уверенным, что его поит покойная жена, ведь это было в её характере, и заботиться о любимом человеке ей не помешала бы даже смерть. Но потом, когда рассудок больного понемногу прояснялся, он начинал понимать, что это совсем другая женщина, гораздо моложе покойницы, к тому же прядь волос, иногда выбивавшаяся у неё из-под чепца, была русой, а не цвета спелой пшеницы. И всё-таки они казались сёстрами – отчасти оттого, что обе слегка полноватые, круглолицые и не обладали красотой, но искупали это добрыми глазами и приятными улыбками, но скорее даже оттого, что обеих роднило стремление помочь другим людям даже ценой обделения себя. И частично из-за этого едва ли не мистического сходства его кухарки – солдатской вдовы, матери троих детей – с покойной супругой, частично из-за того, что она так вкусно и с душой готовила вроде бы обычные блюда, капитан, первое время страдавший отсутствием аппетита и съедавший хоть что-нибудь лишь после долгих уговоров и её укоризненных взглядов, потом не только опустошал кружку и тарелку, но и требовал добавки.
Были и другие люди, которым пожилой капитан тоже был очень благодарен за их бескорыстную заботу, в том числе и остальные приставленные к нему слуги. Он удивлялся, как они терпели его ворчание, а в ответ на требования оставить его в покое лишь улыбались ему так, словно он был неразумным ребёнком, и говорили:
– Ваше скородие (потом уже капитан понял, что это они так «ваше высокородие» произносят), не можно нам уйти, барин молодой за вас так переживают, велели нам о вас всячески заботиться. Вы же их любимый наставник, как же они без вас-то?
И ведь делали то, что барин приказал, несмотря на протесты, впрочем, вялые, и не только потому, что сил на это у пожилого иностранца, по крайней мере, первое время, явно не хватало. Как можно было отказать людям, которые так искренне заботятся о тебе и не требуют ничего взамен?
А потом пребывание в постели постепенно сокращалось, капитан уже потихоньку вставал, прохаживался по комнате. Но потом произошло настоящее чудо. Из Англии пришло письмо, в котором говорилось, что известие о смерти его сына было ложным! Сын капитана был жив. Более того, он вместе с женой и детьми собирался ехать сюда, к отцу! И теперь уже капитан просто не имел права позволить себе умереть, не дождавшись встречи! Потому и неудивительно, что он пошел на поправку, ведь жизнь его снова наполнилась смыслом. И этим он удивил не только себя, но и всех остальных, в том числе и врача, хотя последний прежде уже излечил от той же болезни тётушку его бывшего ученика – хозяина поместья.
После того, как его пациент достаточно окреп, доктор начал выгонять его на прогулку сначала в сад, затем – в горы, и везде, помимо врача, капитана сопровождал старший сын кухарки, ровесник тех трёх мичманов, которых отправили на самое лучшее судно. И надо сказать, что сопровождающий оказался как нельзя кстати, ведь в первый свой выход из комнаты, вдохнув свежий воздух, капитан с непривычки почувствовал головокружение, зашатался, как пьяный, и был вынужден вцепиться в дверной косяк. Зато потом он не только привык к прогулкам, но и полюбил их.
И постепенно все принимаемые меры возымели свой эффект. От пребывания вне дома кожа у пожилого англичанина порозовела, а от летней жары – покрылась загаром. Дышать горным воздухом было непривычно легко и свободно, так что приступы кашля становились все реже и реже, пока не прекратились совсем. Кроме того, к возвращению в отведённые ему покои больной умудрялся нагулять аппетит, а поскольку еда становилась всё сытнее, к тому же лечение жиром продолжалось, он однажды с удивлением обнаружил, что не просто вернулся к своему весу до болезни, а ещё и слегка располнел. И, как ни странно, появление лишних округлостей не расстроило, а наоборот, обрадовало его. Да и очень многое, на что он, может, раньше и не обратил бы внимания, вызывало у него почти детский восторг. Например, то, что в Крыму вечером быстро и как-то сразу темнеет, а звёзды, усыпающие почерневший небосвод, кажутся огромными, протяни руку – и дотронешься до них. Или то, что, когда над поверхностью воды показываются едва вылупившиеся мошки, море словно закипает от охотящихся на них рыбок. Или проплывшая мимо стая дельфинов. Или то, что теперь можно вдыхать воздух, не мучаясь от боли в груди и кашля. Или то, что, когда он пишет письмо, рука у него больше не трясётся. А ещё старого капитана обрадовало и растрогало до слёз то, что его названный сын сделал ему роскошный подарок – штатскую одежду и обувь, пошитые по последней моде, да еще и на заказ, по его меркам…
А затем в жизни бывшего барского наставника произошло несколько значимых событий. Сначала, в конце лета, он наконец-то увидел считавшегося погибшим сына, а также невестку и внуков, с которыми несколько лет был в разлуке. Ну а в начале сентября, когда погода была всё ещё достаточно тёплой, прибывшие с родины бывшие мичманы и другие люди, которым приходили письма из Тавриды, не могли скрыть удивлённых возгласов. Ведь вместо дряхлого старика с морщинистым лицом, находившегося на последнем издыхании, их встретил пожилой человек, загорелый, словно бы помолодевший, заметно округлившийся, твёрдо державшийся на ногах и отнюдь не собиравшийся помирать, причём его голубые глаза, теперь особенно выделявшиеся на загорелом лице, светились от радости. А он искренне был рад всем, кто навестил его, и одновременно смеялся и плакал…
Потом же перемены следовали одна за другой. Это и венчание молодого барина, на котором капитан был желанным гостем, и принятие русского подданства, и недолгое возвращение на морскую службу – на сей раз российскую, – патрулирование побережья Чёрного моря, а затем и окончательная отставка с передачей командования старшему помощнику, выслуга которого к тому времени оказалась достаточной для того, чтобы стать капитаном корабля. И теперь капитана больше не пугала отставка, ведь стараниями его названного сына ему была обеспечены достойная пенсия по общей выслуге лет и потомственное дворянство согласно Табели о Рангах. Впрочем, унаследовать дворянство смогли бы лишь те дети, которые родились бы у него после становления его дворянином. Но единственный сын, ставший капитаном, и так завоевал себе дворянство и титул в бою. Да и то, что все его бывшие мичманы постепенно сдали экзамен на лейтенанта, даже тот, который считался самым безнадёжным, не могло не радовать теперь уже отставного капитана, как, впрочем, и то, что старый корабль, казалось бы, обречённый гнить на якоре, после ремонта начал новую жизнь и опять участвовал в бою, а двое бывших лейтенантов будто стряхнули с себя оцепенение и стали один – хорошим капитаном, а второй – его старшим помощником.
А время шло, и пожилой англичанин всё больше чувствовал себя русским, даже привык спать после обеда, особенно в летний зной. И, живя среди русских: благородных аристократов, для которых слова о чести и достоинстве не пустой звук, и крестьян, таких простых и в то же время таких смекалистых и таких заботливых, – он привык общаться на их родном языке и давно забыл бы свой, если бы не весточки с родины и не приезд родных и всех, кому он был небезразличен. И даже отставка не огорчала его, ведь у него нашлись новые занятия. А всё потому, что его почему-то полюбили дети, причём не только его внуки, но и дети бывшего ученика и владельцев соседних поместий, а также крестьянская ребятня. А ему так нравилось играть с ними, учить их делать кораблики, а то и просто рассказывать им что-нибудь! И, как ни странно, это почти не утомляло его, наоборот, как будто придавало ему сил.
Конечно, капитан отблагодарил всех, кто о нём заботился. Кого-то – добрым словом, кого-то – тем, что занимался потом с их детьми, кого-то – гостинцами, а врачу, отказавшемуся брать деньги с наставника своего лучшего друга, подарил щенка из рождённых незадолго до этого его собакой. Вот только достойной награды для бывшей кухарки и сиделки, продолжавшей о нём заботиться и после выздоровления, он сначала не мог подыскать. Но вот однажды глаза у него открылись. Вспомнив её слегка виноватую улыбку, то, как ловко она поправляла его подушку и как вкусно она готовила, как старалась ему угодить, то, какой нежной, заботливой и в то же время настойчивой она могла быть, да и многие другие вещи, отставной капитан догадался, что её чувства были отнюдь не теми, которые служанке позволено испытывать к господину. Более того, тогда же он понял, что и сам испытывает к ней нечто большее, чем простая благодарность. А это значило, что для него есть шанс начать новую жизнь и во второй раз обрести своё счастье. И неважно, что его избранница – крепостная, ведь её барин, который никогда не наказывал своих крестьян без нужды, а её уважал и ласково звал нянюшкой, не откажет своему бывшему учителю и даст ей и её детям вольные. А сын… сын поймёт. Может быть, не сразу, но поймёт. И даже порадуется за отца, ведь тот возродился для новой жизни.

@темы: Сесил Скотт Форестер, Джен, Гет, Новогодний фест-календарь 2015, Экранизации, Фанфики

---

[~Тёмная сущность~]

Название: Яблочный пунш
Автор: ~Тёмная сущность~
Бета: momond
Канон: Ж.Верн «Дети капитана Гранта»
Размер: около 4000 слов
Пейринги: Мак-Наббс/Паганель
Категория: слэш
Жанр: пвп
Рейтинг: NC-17
Краткое содержание: ночь вторая (нет, я не собираюсь писать тысячу и одну, хотя соблазн есть, конечно)
Примечания: сиквел к «Когда-то все начиналось» и непосредственное продолжение «Старого слуги»
Предупреждения: автор упоролся заэкспериментировался, поэтому это ПВП от первого лица
Предупреждения 2: посттравматический синдром и куча других комплексов у всех героев
Размещение на других ресурсах: нет

Утро определенно было добрым.

Вот так бывает: стоишь на утесе, вода далеко внизу, в груди свернулся тугой комок – в нем и собственная трусость и оправданные опасения не выплыть живым, и неверие в милость небес к сему рабу божию, и здоровая злость на себя самого. Темная вода и леденит, и манит. А потом решаешься и делаешь шаг: чаще не оттого, что взвесил все за и против, а под влиянием ударившей в голову дури. И если выплывешь – будто родился заново, и на душе легко – потому что узел развязан. И с тебя будто бы списали часть грехов: живи пока, пока правильно все.

Что я несу, я уж сколько лет не прыгал с утесов!

Он тоже заметил лишнюю чашку и тотчас же покраснел так, что аж стали прозрачными уши. Это ясно видно на фоне яркого от утреннего солнца окна. Я подавил неуместные мысли о том, что вовсе не хочу чаю, а хочу… Чертова разобранная постель!

– Слуги уже знают?

А не рано ли с меня списали мои грехи?

– Не слуги, – заверил я, – только Макфи. А это значит, что больше не узнает никто.

Никто не узнает, даже если мы с вами растеряем последние мозги. А такая уверенность ободряет.

– В конце концов, зато вам не придется выбираться из моих комнат в чем мать родила.

– И босиком, – неожиданно, подняв голову, ухмыляется он.

– И босиком, – подтверждаю я, и обоюдная неловкость спадает.

***

Элен, пожалуй, единственная женщина, способная заставить меня задуматься, что я делаю со своей жизнью что-то не то. Они с Эдуардом составляют то самое библейское единое целое. Она идеально дополняет его, вместе с тем не теряя собственного «я», сглаживает углы, заполняет пустоты, создает ту особенную гармонию, что только женщинам и подвластна. Иногда и мне свойственна тоска по гармонии. Потом, правда, я встряхиваюсь, оглядываюсь вокруг и понимаю, что приятные исключения лишь подтверждают общее правило, а гармония убожества – вовсе не то, что я хотел бы получить. И все-таки счастливец Эдуард!

Из Глазго оба вернулись воодушевленные. «Дункан» благополучно переносит зимовку и к весне будет готов отправиться в новое путешествие любой дальности. Будущность Роберта определена и обеспечена, пусть и сам он об этом еще не знает. Любимой модистке миледи Элен божественно удаются свадебные платья. Как со всего этого разговор перешел на исследователей Африки, я так и не понял.

Паганель, размахивая вилкой, убеждал смеющуюся Элен в благотворности африканского климата и возможности пересечь континент, ни разу не попавшись ни на зуб крокодилу, ни на вертел к дикарям-людоедам, ни в смертельные объятия малярии. Ну-ну! Я исподтишка наблюдал за ним. Эдуард исподтишка наблюдал за мной: я чувствовал это кожей.

– Я так рада, что вы излечились от своей меланхолии, господин Паганель, – с широкой улыбкой подытожила Элен. – Нашей маленькой компании так не хватало вашего задора, вашей страсти к приключениям. Я счастлива видеть, что к вам вернулось хорошее расположение духа…

Ох, а вот это зря!

Он покраснел стремительно и сразу, от воротничка до корней волос, кажется, даже тыльные стороны ладоней порозовели. Улыбка тут же погасла, взгляд снова сделался загнанным и жалким. Нельзя же настолько не держать удар, дорогой вы мой!

– Да, должен признать, благотворное влияние шотландского климата ничуть не уступает... – пролепетал он было, пытаясь найти достойный ответ.

– Не столько климата, сколько шотландской компании, – с нарочитой развязностью заявил я. – Не думали же вы, милая кузина, оставляя гостя в моем обществе, что я позволю ему скучать?

Реакция последовала именно такая, как я и ожидал. Он стремительно развернулся ко мне, растерянность прямо на глазах уступала место возмущению.

– Потрясающее самодовольство, майор, разумеется, всегда было вам свойственно…

– Простое признание факта не имеет ничего общего с самодовольством, – преспокойно возразил я, отпивая вина, и ощутил, как взгляд Эдуарда прожигает мне затылок. – Где бы еще вы черпали душевные силы, если б вам не с кем было пререкаться?

– Я бы завел попугая, – мстительно отрезал мой ночной гость и отвернулся к Элен. Что ж, по крайней мере, самообладание полностью к нему возвратилось.

Воспользовавшись тем, что увлеченная беседа на другом конце стола возобновилась, кузен с усмешкой отсалютовал мне бокалом. Замечательно. Полагаю, я был настолько же бесцеремонен, когда он ухаживал за Элен? Тогда это мне кара небесная.

***

После ужина миледи упорхнула первой. Мы втроем распили еще по стаканчику и начали расходиться. Эдуард посетовал на то, что в доме скучно в отсутствие молодых Грантов. Паганель ответил какой-то изящной шуткой насчет того, что дом необходимо наполнить молодыми Гленарванами. И почему намеки, которые у любого другого выглядели бы фривольными, ему легко сходят с рук? Я придержал его за пуговицу сюртука.

– Хотите что-то сказать мне, майор?

– Хотел узнать, позволите ли вы мне навестить вас в вашей комнате после заката?

Он побледнел, на щеках сеточкой сосудов обозначилась краска. Глядя мне в глаза, он с самым серьезным видом кивнул. Я легко сжал его руку, слегка поклонился и ушел к себе.

***

Я очень надеялся, что если меня застанет кто-то из слуг – среди ночи, в чужом крыле и с подносом, на котором в идеальном порядке выстроились графин с водой, пара бутылок, коробка со специями и котелок – он не решит, что я ограбил кухню. Хотя будем честны, я именно ее ограбил. Исключительно недостойно для человека, уж сколько лет пользующегося гостеприимством этого дома, но что поделать, выносить любезную услужливость его обитателей еще и после заката я не готов.

На мой стук не отозвались, но дверь легко отворилась. Он стоял посреди комнаты, уже знакомым мне жестом зябко обхватив себя за плечи, и хорошо, если не стучал зубами. Отвратительно!

Я еще понадеялся, что он не стоит так с самого окончания ужина.

– Что-то не так? – мягко спросил я, опуская поднос на гнутый турецкий столик возле камина. Что «не так», видно было безо всякого микроскопа.

– Нет, – он досадливо передернул худыми плечами, сглотнул, под шейным платком дернулся кадык. – Да... Да нет же! Я н-не уверен... понимаете? Я... я ни в чем не уверен!

И заметался по комнате несчастным потерянным взглядом.

– Понимаю, – все так же мягко сказал я, спокойно глядя на него. Да, действительно, что мне тут не понять? – Очень хорошо понимаю, Паганель. В этом и нельзя быть уверенным до конца.

Ты просто ходишь и ходишь всю жизнь по краю, над пропастью. А потом раз – и ухитришься затянуть на эту тонкую грань кого-то еще. Жестоко.

Он наконец-то опустил руки и уставился на меня. Кажется, стало легче.

– Мне убраться? – спросил я весело, хотя веселиться мне, конечно же, было не с чего. – Или позволите напоить вас пуншем?

Тон я все-таки выбрал правильный, его стылое одеревенение спало, на лице появилась знакомая мне улыбка.

– С ума вы сошли, что ли? – воскликнул он мне в тон. – Я никогда, никогда в жизни вас не прогоню!

И прежде, чем я успел охнуть, подскочил ко мне и от всей души обнял длинными своими руками.

Ч-черт!

А вот я, в отличие от него, во всем был уверен! В том числе и в том, что никогда и никуда его не отпущу. И еще в паре-тройке желаний, отнюдь не приличных достойному джентльмену.

– Паганель! – прохрипел я сквозь зубы. – Я не железный! И не святой.

– Ох! – он отскочил, и взгляд его совершенно безошибочно устремился вниз. Да-да. – Простите, я не подумал. Все время забываю отчего-то, что вы не святой, – он суетливо пожал плечами и довольно прижмурился. – Должно быть оттого, что целый год вы мне именно святым и казались.

– Очень сожалею, что разрушил этот идеальный образ, – чтобы чем-то занять руки, я налил воды в котелок и с осторожностью установил его внутрь камина. – Может быть, вас утешит то, что он ничуть не соответствовал действительности?

– Подумаешь, – небрежно отмахнулся Паганель, – вы мне и неидеальным нравитесь.

И, поддернув брюки, уселся прямо на ковер с блаженным видом, который окончательно уверил меня в том, что все сорок минут, прошедшие с тех пор, как мы расстались в гостиной, он стоял и трясся в ожидании моего прихода.

Я пониже наклонил голову, колдуя над специями. Вовсе я не был смущен, взволнован или растроган. Я, в конце концов, еще в Андах понял, какой это человек, что у него за несуразнейший стиль мышления и по каким ни с чем не сообразным законам он выбирает свои привязанности. Что же теперь удивляюсь?

– Вы похожи на средневекового алхимика, – заявило мое персональное недоразумение, поднимая очки на лоб. – Что это, некий магический ритуал? Тайное шотландское снадобье?

– Приворотное зелье, – буркнул я, и он захлопал глазами. – Это яблочный пунш, Паганель. Что отвратительно, английский, а не шотландский.

– Горячий напиток из спирта и воды? – это сосредоточенное выражение обыкновенно означало, что сейчас нас одарят еще какой-нибудь книжной истиной. «Неисчерпаемый колодец знаний», как когда-то обозвал его Эдуард. – Чего только не придумают люди, если их земля бедна виноградниками!.. – гласила истина.

– Я сейчас обижусь, – пригрозил я. – Эта земля бедна виноградниками, но, возможно, как раз из-за суровых условий богата храбрецами. И они не раз бивали...

– Ну-ну, – Паганель поспешно поднял руки. – Я вовсе не хотел обидеть вас и вашу родину, не нужно мне припоминать столетние обиды.

Я хмыкнул и продолжил отмерять бренди и яблочный сидр.

Он откинулся назад, прижимаясь спиной к невысокой софе и вновь обхватывая себя руками за плечи. Даже смотреть на него было неуютно и зябко.

– Суровая и холодная страна, – странным голосом проговорил он, не глядя на меня. – Хорошо все же, что вы пришли. На вашем севере зимой ужасно тоскливые ночи!

– Паганель... – я закинул специи в начавшую закипать воду – бурление притихло, и сел на пол плечом к плечу с ним.

– Только не говорите, что я должен был заявиться к вам в спальню посреди ночи на полгода раньше! Я почувствую себя законченным неудачником.

– Да нет, это я, видно, должен был действовать решительнее...

Он бросил на меня косой взгляд и показательно отодвинулся, совсем немного.

– Да бросьте, Паганель, – возмутился я. – Терпеть не могу на кого-то давить. Почему вы не сказали никому, что вам плохо?..

Он содрогнулся и плотнее обхватил себя руками.

– Почему не просили помощи? – продолжал я, понизив голос. – Да не уехали почему? Туда, где тепло.

– Да есть ли на свете такие места? – бесцветным голосом откликнулся он и передернул плечами. – Я сам не знаю, отчего не уехал... Должно быть, потому, что в моем кабинете в Сорбонне куда менее удобно биться головой о стены, там слишком много хрупких предметов.

Он невесело усмехнулся. Я осторожно приобнял его за плечи, он вздрогнул поначалу, но быстро расслабился в моем полу-объятии.

– Все хорошо, – с показной бравадой пообещал ему я. – На всех действует зима, у всех бывает желание побиться об стену головою. С вами все в порядке, отпустите свою беду, просто забудьте.

Он прикрыл глаза и устроил голову у меня на плече. Что-то очень давно я не чувствовал себя столь покойно и безмятежно. И давно не сидел на земле, глядя в открытый огонь. С этой самой Новой Зеландии, будь она проклята!

– Выкарабкаюсь, – в такт моим мыслям кивнул Паганель. – Не такой уж я слабак, как вам могло показаться.

– Мне вовсе не...

– Шшш, – оборвал он, – ну почему вы всегда со мной спорите, а, майор?

***

Мне точно уже давно не приходилось развлекать полночных гостей: что знал, то давно позабыл. Да и кулинар из меня никудышный. Короче говоря, сбежал у нас этот пунш. Вторая порция – выкипела прямо на каминные камни, так что какое-то время в этой комнате пьян был даже воздух, а не только два ее обитателя.

По первому кубку мы успели распить. За свечами давно никто не следил, они оплавились и едва чадили, и его глаза хитро сверкали в полумраке над краем бокала.

Я подготовил еще специй и, опустив их в только начавшую кипеть воду, присел обратно на толстый ковер. Мы почти не говорили, только разливалась в сумрачном воздухе какая-то безыскусная легкость. Так было в самом начале нашего пути, в Араукании, когда до всех условностей цивилизации оставалось еще далеко, и я наслаждался компанией приятных мне людей, вовсе не думая о том, что совсем скоро общество одного из них станет для меня мучительным. К счастью, не навсегда.

Рядом со мною странно притихший Паганель вдруг блаженно вздохнул, неловко качнулся и, словно бы невзначай привалившись ко мне плечом, ухватил меня за руку. Струйки жидкого пламени пробежали по венам, приятно будоража чувства, и я хотел было предостеречь его, но не успел. Глубоко вздохнув и обхватив мою кисть обеими руками, он поднял ее выше и уже совершенно недвусмысленным жестом уткнулся губами в ладонь. Волна жаркого, почти невинного, но от этого не менее острого удовольствия прокатилась по моему телу, заставляя оцепенеть.

– Паганель! – прошептал я, теряя волю.

Его глаза снова сверкнули под стеклами очков.

– Только не говорите, что вам не нравится.

И снова коснулся губами линий моей ладони.

– У вас руки пахнут гвоздикой и красным перцем, – его дыхание щекотало кожу и словно бы втыкало иглы в плоть, – а волосы, – сухие колючие губы царапнули тонкую кожу на шее под ухом, – гаванским табаком.

Кажется, я забыл, как дышать.

Он продолжал покрывать легкими, невесомыми поцелуями мои шею, висок и щеку. Прядь мягких волос мазнула по носу, и тогда я будто очнулся, судорожно вдохнул и ухватил его за запястья. Кажется, моя горячность его насмешила. Во всяком случае, губы, принявшиеся целовать костяшки моих напряженных пальцев, дрожали от смеха. Я еще пытался держать себя в руках, точней, удержать при себе руки. Он скользнул щекой по тыльной стороне моей ладони, поежился, попытавшись освободиться из хватки, и, поняв, что это ему не удастся, подцепил край моей манжеты зубами. Плотная ткань не давалась. Я вздрогнул, выпустил его запястья и, кажется, зарычав, дернул манжету свободной рукой. Запонка с жалобным звоном отлетела куда-то в угол. Бедный старый Макфи, ему суждено теперь повсюду находить следы моих ночных забав.

Он завернул рукав и с той же тихой сосредоточенностью впился поцелуем в запястье выше манжеты. И я не сдержался.

Он тихо охнул, распластываясь подо мной, глаза широко распахнулись, очки повисли на одной дужке, зацепившись за правое ухо.

– Очки, – с беспокойством пробормотал он. Меня отпустило.

– Напугал? – спросил я виновато, выпутывая застрявшую дужку из длинных прядей. Потянувшись, положил хрупкий предмет на столик, подальше от края. Если так пойдет дальше, очкам недолго и пострадать.

– Безумно испугался, – с тихим смешком он ткнулся носом куда-то мне под челюсть, обвил руками плечи, прижимаясь тесней.

Ноги его неудобно лежали боком, словно бы, выворачиваясь из-под меня, он в последний миг передумал – но с этим мы разберемся потом. Я еще пытался о чем-то предупредить, но тут он потянулся, по-прежнему цепляясь за мои плечи, и наконец коснулся губами губ. А обо мне можно думать все, что угодно, но уж кем-кем, а святым я не был!

Когда содержимое котелка тихим шипением и резким запахом кипящего алкоголя обозначило полный провал моих кулинарных амбиций, мы даже не смогли откликнуться сразу, потому что были переплетены в столь сложносочиненную фигуру, которая никак не могла бы распасться в один миг.

– Черт! – сказал я, мгновенно трезвея, как ни сложно это было при том, что воздух пуншем оседал в моих легких, его кожа пряно пахла возбуждением и тревогой, и рука моя сквозь узкие брюки, не останавливаясь, гладила длинное бедро.

Он снова рассмеялся, легко, запрокинув голову, и смех отдавался дрожью во всем его теле, оседая сладостью на моих губах.

– Надо спасать, – прошептал он, отсмеявшись. – Если не вино, так камин.

Спасать там было особо нечего, я снял с углей пустой и потемневший, но к счастью целый, котелок.

– Увы мне, – признал я с тоской. – Но у нас осталось бренди еще на одну порцию. Хотите?

Вместо ответа он снова накрыл мою щеку сложенной в горсть ладонью, так осторожно, словно до сих пор боялся, что я вдруг исчезну или смогу не позволить ему что-нибудь, и прижался губами к углу моего рта, прикусывая нижнюю губу...

– Пойдемте в постель? – прошептал я, вновь смыкая вокруг него руки. Он вздрогнул и застыл.

– Все-все, – я прижал его к себе крепче и слегка покачал, успокаивая. – Считайте, что я ничего не сказал. Как вам ковер?

– Необычайно уютный, – хрипло выдохнул он. – Простите, я...

– Не надо, – сказал я очень и очень тихо.

И мы вновь очутились на этом самом ковре.

***

Я сидел, лениво привалившись к большому креслу, и думал о том, что эта «ковровая жизнь», в сущности, очень мне по душе тем, насколько напоминала о той, минувшей, дикой походной жизни. На одну ночь кроватей, стульев и светских условностей более не существовало. Мой друг прижался ко мне спиной, потом потянулся гибко, как кот, доставая с турецкого столика припасенную сигару.

– Будете?

– Благодарю, – я потерся щекой о его волосы, щелкнул гильотинкой и раскурил, стараясь держать сигару максимально безопасно.

– Не замерзли? – спросил я, обнимая его одной рукой.

Он попытался было извернуться так, чтобы взглянуть мне в лицо, не сумел и смирился.

– Это было бы невозможно... Как вы? – спросил он, и плечи его напряглись.

Я выдохнул дым и обвил его двумя руками.

– Я спокоен – и счастлив. Так счастлив, как уже давно не был...

Тут я не лукавил ни единым словом, хоть, возможно, и не стоило говорить это вслух. Он вздрогнул и запрокинул голову, пытаясь заглянуть мне в глаза.

– Счастливы? – спросил он тоном глубочайшего недоверия. Я кивнул.

Он опустил голову и ссутулил плечи, как будто о чем-то задумавшись. Потом решительно оперся рукой о колено, разворачиваясь ко мне лицом.

– Пойдемте, – сказал он твердо.
– Уверены?
– Да.

Я постарался перестать сиять, как мой котелок до встречи с камином.

***

Мы стояли лицом к лицу, и я чувствовал, как у меня, черт побери, подрагивают кончики пальцев.

– Вы опять не позволите... помочь вам раздеться?

Он резко выдохнул и решительно тряхнул головой.

– Давайте лучше я вам помогу!

«Запонка, – думал я, пытаясь разумом хоть за что-нибудь зацепиться. – Одна пропала, хоть вторую я сохраню...»

Он вынул запонку, очень аккуратно опустил ее на стол, секунду недоуменно взирал на пустую петлицу там, где должна была быть вторая, снова рассмеялся и прижал мое запястье к губам. Как мы расправились со всей остальной одеждой, я не помню.

Помню, что все время улыбался, как этот самый медный котелок. Сдерживаться сил не было.

Помню, как ждал, пока он немного привыкнет к моему весу, и мои руки лежали вокруг его головы, путаясь пальцами в шелковистых волосах, а он был весь подо мной, распростертый, горячий, плоть к плоти, смотрел настороженно, кусал губы, они кривились и улыбались, и рваное теплое дыхание касалось моих собственных губ.

– Все хорошо? – тихо спросил я.

Он яростно кивнул, изо всех сил зажмурился и попытался вцепиться пальцами мне в плечи.

– Ш-ш-ш, – я уперся коленом меж его разведенных ног и приподнялся, освобождая руки. Поймал его ладони на подлете к моим плечам. – Все хорошо. Вам будет приятно, как было вчера. Ничего иного.

Он судорожно кивнул, закусив губу. Я крепко сжал его ладони, а потом повел руки вверх, вдоль запястий, предплечий, плеч, нажимая с силой и разгоняя по его коже сонмы мурашек. Неотступная, ненормальная веселость все не покидала меня. Он открыл глаза, поймал мой взгляд и несмело улыбнулся в ответ.

– Пожалуйста…

– Пожалуйста что?

– Поцелуйте еще, – по его щекам растекся румянец, и он торопливо отвел взгляд.
И губы его еще хранили тепло улыбки.

Я целовал острый подбородок, участок кожи между ним и кадыком, сам кадык, шею, ключицы, все ниже и ниже, прорисовывая дорожку по груди к поджавшемуся животу. Он тревожно вздрагивал, а потом ладонь неловко опустилась мне на затылок, прошлась по шее, плечам, спине, пробуждая дрожь. Господи, чем только я заслужил?

– Не надо, – тихо попросил он, когда мои поцелуи опустились ниже середины живота, и дыхание коснулось волос у паха.

– Уверены?

– Нет! – с отчаянием сказал он.

Я улыбнулся.

Какое-то время я не делал ничего, только дышал, давая ему привыкнуть к мысли, что я – там, а его телу – смириться с моим присутствием. Он не пытался мне помешать, но мышцы бедер стали каменными в попытке не шевелиться, и там, где я опирался на них, из-под моих ладоней по белой коже расползались алые пятна. И даже такой, натянутый как тетива, он был отчаянно хорош. На сухой молочной коже бедер в завитках светлых волос выделялся более темным ровный и тонкий полунапряженный член. Я наклонил голову и осторожно подул на головку. Бедра под моими руками напряглись, словно в попытке вырваться. Я погладил их, от колена до выступающих косточек, снова опустил голову и лизнул. Пряный запах кружил голову и путал мысли.

Он с криком сел, ошалело уставившись на меня.

– Что вы делаете?!
– Тише, – сказал я, – прошу вас, ложитесь.

– И не подумаю! Эт-то... ненормально! – он стал до смешного похожим на возмущенного нахохлившегося воробья.

– По сути, все, что мы тут делаем, ненормально, – мягко сказал я, не убирая рук с его бедер и глядя на него снизу вверх. – А если вдуматься, то и большая часть того, что делают люди. Строят корабли и дворцы. Развязывают войны. Совершают злодейства или спасают себе подобных. В чем смысл?

– Вот что вы за казуист? – обиженно сказал он. – Так нельзя!

Чуть переменив положение, я прижался губами к его колену и посмотрел на него снизу вверх.

– Я сделал вам больно?
У него задрожали ресницы.
– Нет, но...
– Боитесь, что сделаю?
– Я, по-вашему, полный болван?
– Пожалуйста, – сказал я, проникновенно глядя на него.
– Вы не можете этого хотеть! – высоким голосом отрезал он, выпятив губы.
Я пожалел, что не могу развести руками:
– Вот такой я испорченный тип.
Он застонал и рухнул обратно на подушки.
– Да, делайте, как знаете.

– Если вам действительно будет неприятно, – подчеркнул я, – просто скажите мне прекратить. Одним словом. Можно?

Он громко всхлипнул и закрыл ладонями лицо, когда я обхватил губами головку, но больше не пытался меня остановить.

– Зачем... вы... – коротко выдыхал он, выгибаясь под моими прикосновениями. – О боже мой!..

Потом откинул голову и застонал. И если я что-нибудь понимаю в жизни, так не стонут от неудовольствия.

Он так и не убрал ладоней от лица, и из-под них доносились только рваные вздохи, но мышцы под моими руками становились мягкими, растекаясь, как мед, тело пылало жаром, а его мужское естество наливалось силой, отвечая на мои старания. Он снова выгнулся, вскрикнул особенно громко и опустился на постель, изливаясь. Я обессиленно упал на него, целуя напоследок. Тело его содрогалось в рыдании.

Потом мне на затылок скользнула рука, лаская, зарылась в волосах.
– Ну что вы за человек такой… – прерывающимся голосом сказал он.

Я поймал его за запястье и притянул к губам. И только потом смог подняться.

Он лежал передо мной, разметавшийся по кровати, все еще прикрывая ладонью лицо, тяжело дышал и уже, казалось, ничего не стыдился – и это зрелище было прекрасным невыносимо. Я понял, что сойду с ума, если немедленно не найду разрядки, но в моем положении... Бездумно, я начал ласкать сам себя, по-прежнему не отрывая от него глаз – и вдруг в какой-то момент понял, что он тоже смотрит на меня из-под руки, и взгляд настойчиво устремляется в одну точку. Судорожно дернулся кадык. Я замер, опасаясь, что оскорбил его, что сейчас он все-таки прогонит меня или уйдет сам, возмущенный. Он отвел руку от лица, продолжая смотреть.

– Разрешите... я помогу вам? – голос его звучал хрипло.
– Что?!

– Разрешите, я... – он приподнялся на локте, указывая глазами. От неожиданности я опустил руку.

– Идите сюда.

Он поднялся, настороженно вглядываясь в мое лицо, и я привлек его к себе так близко, как только мог. Грудь к груди, плоть к плоти, его дыхание щекочет висок и шею.

– Дайте руку.

– Так? – напряженно спросил он тоном прилежного ученика.

Все было так.

Шершавые губы коснулись моего виска. Вторая рука его, лаская, прошлась по спине, остановилась, поддерживая чуть ниже лопаток.

Я уже мог только хрипло вздыхать, отчаянно кусая губы, но остановиться не мог, тело сотрясала мелкая дрожь, я притискивался лбом к его плечу, и все пытался сохранить хоть какой-то контроль, но его рука двигалась по моему естеству, и осознание, где я и с кем я, вышибало из равновесия куда сильнее, чем эти простые движения. Как же давно никого не было рядом!

– Шшш, – его губы снова пришли в движение, вновь и вновь щекоча мою щеку, ладонь огладила спину, – шшш, я с вами, все хорошо. Отпустите себя!

Пронзенный неожиданной волной стыда, я откинулся в его объятии и закричал.

Открыть глаза я решился не сразу. В теле, казалось, не осталось ни одной целой кости. И светлая, звенящая, блаженная тишина, будто из моей души разом вымели весь тот вздор, что в ней был, все сомнения и все страхи. Постепенно возвращалось ощущение реальности, я вновь начал чувствовать его губы на своем виске и мои онемевшие пальцы, вцепившиеся в его плечи. Перехватил поудобнее. О господи, не отпущу! Даже если попытается сбежать!

– Я никуда не исчезну, – будто прочитав мои мысли, сказал вдруг он. Я поднял глаза. Он довольно щурился и смотрел на меня со странным выражением, будто собирался то ли расплакаться, то ли рассмеяться – и никак не мог решить. С нежностью смотрел, понял я и поежился. А он, будто определившись наконец, широко улыбнулся.

– Я все сделал так?

– Да, благо… Да что вы так сияете? – проворчал я, не зная, куда деть глаза, и ощущая его улыбку всей кожей. Это смущало.

– Вам же хорошо! – бесхитростно отвечал он.

– Лучше б вы так улыбались, когда хорошо было вам, – буркнул я.

– А кто сказал, что мне сейчас плохо? – он рассмеялся и в свою очередь сомкнул руки на моей спине.

@темы: Жюль Верн, Рейтинг, Новогодний фест-календарь 2015, Слэш, Фанфики

---

[~Тёмная сущность~]

Название: Старый слуга
Автор: ~Тёмная сущность~
Бета: momond
Канон: Ж.Верн «Дети капитана Гранта»
Размер: около 1600
Пейринги: Мак-Наббс/Паганель, ОМП
Категория: джен, слэш
Жанр: очень ангстовый юст. С хэппи-эндом.
Краткое содержание: события «Когда-то все начиналось» глазами стороннего наблюдателя
Рейтинг: формально G, но текст тесно сюжетно связан с двумя высокорейтинговыми фиками


Разумеется, старый Макфи все видел. Своего хозяина он знал, ну, не с пеленок, конечно, но с тех пор, как двадцатилетний лейтенант Мак-Наббс явился в 42-й полк, а разменявший четвертый десяток Макфи попал к нему в денщики. А за столько-то лет человека можно узнать вот как собственный ноготь. За свою жизнь – Макфи давно перестал называть это службой – он видал и разгульные кутежи, не знавшие границ развлечения молодых офицеров, и тайные встречи, после которых молодой хозяин небрежно совал ему сумму, равную месячному жалованью, и дрожащие руки, рвущие на части только пришедшее письмо. Словом, многое видел: все мы, слава богу, тут не святые, а по молодости и подавно. Самолюбиво думал, что хозяина знает до косточек, и после каждой долговременной разлуки с ним живо старался понять, что появилось нового. Возвращался из дальних поездок майор всегда немного другим, настолько неуловимо, что заметить разницу мог разве что старый слуга. Другим он был и теперь. Погрубевшая обветрившаяся кожа, большая упругость движений, граница загара, отчетливо перечертившая шею. Больше усталых морщин вокруг глаз, взгляд непривычно суровый и жесткий, а на дне глаз – мальчишеский огонь, которого Макфи давно там не видел.

Брился Мак-Наббс всегда сам и всегда в молчании. Между собой они вообще говорили немного: нужды хозяина Макфи приучился угадывать сам, все привычки знал назубок, а уж ежедневные ритуалы и вовсе были отточены до мелочей. Майор педантично сложил опасную бритву, Макфи поставил на столик таз с горячей водой, привычно потянулся к комоду, где хранились сорочки.

– Не нужно, – не оборачиваясь, остановил его Мак-Наббс, ополаскивая лицо. – Я справлюсь сам. Поможешь господину Паганелю, пока он гостит в замке.

Да, господин Паганель. Это старый Макфи, разумеется, тоже видел. Но на первых порах категорически не понимал.

Мсье Паганель относился к тому типу людей, которые способны потерять очки у себя на носу, а говорят куда быстрее, чем думают. Он с присущим ему бахвальством отказывался от услуг Макфи и при этом шагу не мог ступить без присмотра. Он единственный позволял себе через слово перечить хозяину, и на него же единственного майор порой смотрел так... В общем, давно не видел у него Макфи такого взгляда.

Гость дерзил и шумел, беспрестанно нарушал раз и навсегда заведенный порядок, раздражал. И вместе с тем смотрел на мир так подкупающе искренне, с любым говоря как с равным, и ко всем относясь с одинаковой добротой... На третий день Макфи поймал себя на том, что меж непрестанными «Где же эти запонки, вот только держал их в руках» и «Я бесконечно счастливый человек – мой отчет о нашем путешествии обязательно произведет фурор в Парижском географическом обществе» – и то, и другое произносилось, впрочем, с изрядным оттенком горечи – раскрыв рот, слушает рассказ о переходе через Анды и о каких-то совершенно неинтересных ему индейских племенах. Уши болели, но оторваться было невозможно. Где-то в это же время Макфи и начал понимать своего хозяина.

Паганель же совершенно очевидно не понимал ничего. И в своем невинном неведении больше всего напоминал мотылька, который в дурости своей рвется обжечься об огонь свечи. Вертелся рядом, охмурял своими россказнями, спорил, заглядывал в глаза и заламывал брови. Макфи думал о том, что будь он на месте майора, у него бы терпения не хватило. А еще отчетливо понимал, что хозяину не видать, чего он хочет, и от сочувствия ему хотелось выть. Работы меж тем возросло вдвое – втрое, если понимать, что прежний его хозяин был не только один, но и куда более неприхотлив. Годы у Макфи были не те, так что порою ему казалось, что он вот-вот свалится на ходу. А ночами, напротив, терзала старческая бессонница.

В одну такую ночь он, чтобы не терять времени зря, занялся чисткой костюмов. А разнося вычищенное по местам – в час, совершенно для этого неурочный, – вдруг услышал из-за двери гостевой спальни что-то… никак, приглушенные всхлипы? Соваться не в свое дело не следовало, но привычка относиться к новому подопечному, словно к дитю, все же восторжествовала. Он открыл дверь – Хальбер, дворецкий, следил за замком хорошо, петли не скрипели. Приезжий географ свернулся под одеялом угловатым комком и, трясясь всем телом, захлебываясь, рыдал во сне. Этого еще не хватало!

– Господин Паганель! – Макфи приблизился и положил ему руку на плечо, чего никогда не позволил бы себе днем. Тот взвился, точно развернувшаяся пружина.

– Не трогайте меня! – визгливо выкрикнул он, и остался сидеть, некрасиво хватая ртом воздух.

– Вам дурной сон привиделся, – пояснил Макфи.

Паганель содрогнулся всем телом и обхватил себя руками за плечи, уставясь невидящим взглядом прямо перед собой.

– Только сон, – сам не зная, зачем, повторил Макфи. – Все уже, закончилось оно.

Нужного действия его слова не произвели. Напротив, услышав его, Паганель вновь содрогнулся, закрыл руками глаза, и плечи его опять затряслись.

– Уходите! – глухо потребовал он.

– Как бы не так! – иногда Макфи умел быть упрямым. Во всяком случае, к глупостям окружающих он не привык и терпеть их не собирался.

Он неспешно подошел к камину, разворошил угли и сунул в них пару щеп, заставив дремлющий огонек проснуться и приподнять голову. Потом проверил заслонки: не раз уже было, что люди угорали во сне. Бесцветный дым порождал страшные кошмары, прежде чем задушить жертву насмерть. С заслонками все было в порядке. Он вернулся к кровати и, не обратив внимания на протестующий возглас, неспешно перетряхнул одеяло.

– Как бы не так, – повторил он. – Сейчас нагрею вам вина – выпьете и позабудете свои горести. Или, хотите, молока с кухни принесу?

– Нет, – встрепенулся Паганель и отвел глаза. – Не уходите.

Макфи усмехнулся.

– Куда ж я денусь?

Свет, горячее вино, чужое присутствие постепенно делали свое обычное дело. Дыхание джентльмена понемногу выравнивалось, и, если сперва он косился на незваного помощника с опаской: не начнет ли расспрашивать – то вскоре успокоился совершенно. И то правда, на что Макфи чужие секреты.

– Закрывайте глаза, – и снова усмехнулся. – В углу буки нет, я проверил.

Паганель зыркнул обиженно и натянул одеяло до самого носа.

– Не говорите майору, – вновь отводя взгляд, попросил он. – Да черт вас возьми, никому не говорите!

Макфи пообещал. И сдержал обещание. Хотя, может быть, и не стоило. Может, тогда хозяин не огорчился бы так, когда все повторилось.

В тот раз на Паганеля накатило днем. Осенняя шотландская хмарь заметно угнетала их гостя, лишала воли. Может, ему бы стоило вернуться домой, – как-то обронил милорд Гленарван, – хотя это, разумеется, стало бы огромной потерей для всех. Макфи тогда замер чуть ли не в ужасе, но Паганель решительно отказался, и старый слуга вздохнул с облегчением, испытывая к нему уже сердечную благодарность.

Паганелю, меж тем, становилось все хуже. Он подолгу ворочался ночью – да, с некоторых пор Макфи счел своей обязанностью подслушивать под дверями, не дай бог что – и спал на ходу днем. Зачастую замирал на месте, упершись взглядом в одну точку, безудержно терял свои вещи и ничего не мог удержать в руках. В тот день его зачем-то понесло в нежилую часть замка. Хватились не сразу, и когда Макфи его отыскал, тот стучал зубами от холода, забившись в одну из полуразрушенных ниш, кутался в свой широкий шарф и того, где находится, пожалуй, не осознавал совершенно. Подойти Макфи не успел. Высунувшись из-за угла, он увидел в соседнем коридоре своего господина. Не замечая слуги и не замечаемый Паганелем, майор стоял, не отрывая от него глаз, и щека его мелко дергалась. Макфи сделал шаг назад, прекрасно отдавая себе отчет в том, что хозяин пристрелит каждого, кто застал бы его в таком виде. Майор, между тем, вышел из оцепенения.

– Паганель! – решительно позвал он, заставив того встрепенуться и высунуться из ниши.

Макфи попятился дальше, полагая, что эти двое прекрасно договорятся между собой и вряд ли им для этого представится лучшая возможность. Надежды его, впрочем, не оправдались. Майор сделал было движение, будто намеревался обнять приятеля за плечи, но тот внезапно шарахнулся прочь, скидывая чужие руки. Мак-Наббс вздохнул и стянул с себя сюртук.

– Вот, наденьте, – отрывисто сказал он. – Не хочу, чтоб вы скончались от холода у меня на руках.

И подставил локоть для опоры. Паганель покорно обернул сюртук вокруг плеч, оперся на подставленную руку и, упорно глядя в пол и болезненно выпрямив спину, пошел следом за ним. Макфи с грустью проводил их взглядом.

Еще несколько дней спустя он совершал ставший уже привычным ночной обход. Из-за двери их гостя не доносилось ни звука. Нет, не то чтобы никаких признаков вынужденного бодрствования обитателя – не слышалось даже дыхания, ни размеренного, ни беспокойного. Ничего. Преисполнившись самых дурных предчувствий, Макфи заглянул. Так и есть, Паганеля в комнате не было. Причем не было давно: разобранная постель успела заледенеть. Дневная одежда сиротливо лежала там, куда сам Макфи сложил ее с вечера. Куда этот невозможный человек мог отправиться посреди ночи, совершенно раздетый в осеннюю стужу? Макфи поколебался. Пути у него было три: искать самому, рискуя не успеть, поднимать народ, рискуя оглаской, или будить майора. Он выбрал третье.

Коридор в восточном крыле он тоже знал, как облупленный, и потому помедлил мгновение, заметив на полу дорожку свечного воска, которой точно тут не было после вечерней уборки. Оттого, должно быть, и постучался не сразу. Из-за двери, отвечая его догадкам, донесся приглушенный гортанный стон, а за ним последовал голос, говоривший что-то столь тихо, что слов было не разобрать, но сам тон речи словно оборачивал слушавшего толстым пуховым одеялом. И дыхание – смятое, прерывистое. Дышали двое.

Макфи почувствовал, что у него горят уши, и, прижавшись лбом к холодному дереву двери, какое-то время слушал непонятные неразборчивые слова, напоенные покоем и теплом. А потом улыбнулся сам себе и побрел обратно в выстывшую комнату в западном крыле.

Утренний чай подавался в семь и ни секундой позже. Так было заведено испокон веков. В комнате уже не спали – Макфи умел это различать – но его осторожный стук вызвал некоторое замешательство. Потом хозяин открыл и вопреки обыкновению встал в дверях, не пуская его внутрь.

– Я возьму, – как обычно, коротко сказал он, берясь за поднос, – можешь быть свободен.

И застыл, уставившись на вторую чашку.

– Я принес одежду господина Паганеля, – как мог небрежно, сказал Макфи, передавая ему поднос и поднимая пакет. – Со станции прислали сказать, что милорд и миледи прибудут одиннадцатичасовым поездом.

Майор еще секунду стоял, уставившись на поднос и словно осознавая услышанное. Потом поднял глаза и легко и светло усмехнулся. И когда хозяин без слов пожал ему руку, Макфи счел это лучшей из возможных наград.

@темы: Жюль Верн, Джен, Новогодний фест-календарь 2015, Слэш, Фанфики

---

[~Тёмная сущность~]

Всем привет и спасибо, что подождали!
Я сейчас буду всячески портить разумное, доброе и вечное, поэтому, пожалуйста, читайте шапки, и, если вы подобное не приемлете, пожалуйста, не читайте дальше шапок.

Это перепост фика с ФБ-2013, дальше будут два продолжения, причем второе, боюсь, все-таки после полуночи =(


Название: Когда-то все начиналось
Бета: fandom Library of Adventures 2013
Канон: Жюль Верн «Дети капитана Гранта»
Размер: миди, около 6000 слов
Пейринг/Персонажи: Мак-Наббс/Паганель, новозеландский вождь/Паганель, новозеландский вождь / ОЖП
Категория: слэш, в эпизоде - гет
Жанр: херт-комфорт
Рейтинг: авторское NC-21
Краткое содержание:

цитата из канона про состояние Паганеля после плена у маорийцев

В самом деле, в почтенном ученом произошла какая-то перемена: он усердно кутался в свою огромную шаль из формиума и словно избегал любопытных взглядов. Такой любитель рассказывать, он отвечал теперь друзьям неясно и уклончиво. Ни от кого не ускользнуло, что когда речь заходила о нем самом, то Паганель смущался, и все, из деликатности, делали вид, что не замечают этого. На вопрос, хорошо или плохо обращались с ним в этот промежуток времени, географ ответил: "И да и нет", не вдаваясь в дальнейшие подробности.
"Подменили моего Паганеля", - подумал Мак-Наббс.
Да, мы все испорчены мультифандомом, но, согласитесь, трактовка напрашивалась…
Предупреждения: для первой части: нон-кон (слэш), даб-кон (гет), для второй: first-time и очень много разговоров. Все персонажи совершеннолетние
Размещение на других ресурсов: нет, извините

Часть первая.

После убийства Кара-Тете Паганель, как и Роберт, воспользовался суматохой и ускользнул из деревни. Но ему не так повезло: он угодил в другое становище маорийцев. Вождем этого племени был человек высокого роста, с умным лицом, более развитой, чем его воины. Он правильно говорил по-английски и приветствовал географа, потершись носом о нос. Вначале Паганель не знал, пленник он или нет, но вскоре, заметив, что вождь любезно, но все же неотступно следует за ним, понял, как обстоит дело. Вождь этот, по имени Хихи, что значит "луч солнца", отнюдь не был злым человеком. Видимо, очки и подзорная труба географа ставили на недосягаемую высоту Паганеля, и туземец решил привязать его к себе — не только хорошим обращением, но и крепкими веревками из формиума, особенно на ночь. Так длилось трое долгих суток.
"Дети капитана Гранта"

Февраль 1865 года

Место для сна ему предоставили в хижине вождя, что в очередной раз повергло Паганеля в растерянность: было ли то проявлением особой милости или нежеланием хоть на миг спускать с него глаз? Впрочем, обращались с ним безупречно вежливо, а сон в одном помещении с посторонними после двух месяцев походной жизни уже не смущал, так что наш географ решил воспользоваться ситуацией, чтобы составить лучшее представление о быте туземцев.

Помимо самого Хихи, в хижине, не имевшей внутренних перегородок, обитали три женщины — и уж это-то обстоятельство действительно могло бы смутить чужестранца, если бы Паганель не знал прекрасно, что туземцы куда менее стыдливы в подобном отношении, чем его соотечественники. Все три, как выяснилось, были связаны с хозяином жилья брачными узами. Четвертую «жену» вождь привел в дом на второй вечер пребывания Паганеля в становище после продолжительного пира, на котором географ был вынужден присутствовать в качестве своего рода свадебного генерала. Девушка была так молода, что казалась совсем ребенком, на своего блистательного мужа она страшилась поднять взгляд. Хихи ввел ее в хижину, когда три старшие мегеры уже улеглись и сам Паганель свернулся угловатым калачиком в выделенном ему углу. В хижине было душно и сумрачно, очаг в центре едва разгонял темноту красноватым отблеском тлевших углей. Новобрачные остановились перед очагом, невеста смотрела в пол, и Паганель со стыдливым ужасом увидел, как вождь разматывает на себе набедренную повязку.

Красноватые отблески очага беззастенчиво осветили то, что добропорядочному европейцу в своей жизни видеть практически не приходилось. Мужской орган вождя, на взгляд Паганеля, был невероятно велик, весьма толст и странно шишковат. Ученый сглотнул и торопливо отвел глаза. Но некая неодолимая сила вновь и вновь притягивала его взгляд к тому, что происходило у очага.

Вождь неспешно снял покровы со своей избранницы — обнажилась маленькая, неразвитая еще грудь, скромный черный пушок внизу живота, глубокие тени четче обозначили покрывавшую все тело татуировку — отвел руки, которыми она попыталась прикрыться то ли из стыдливости, то ли из страха. Довольно грубым движением он толкнул ее вниз, заставляя сперва стать на колени, а потом и на четвереньки на тряпках, разложенных старшими женами перед очагом и представлявших собой, как теперь понял Паганель, подобие брачного ложа.

Три мегеры поднялись на своих постелях и завыли, ритмично покачиваясь, очевидно, исполняя некую ритуальную песнь. Он сам съежился, сколько мог, на своем жестком ложе, стараясь стать как можно менее заметным и старательно игнорируя настойчивую пульсацию, поднимавшуюся в низу живота.

Девушка расположилась на тряпках лицом к нему, их разделял очаг, и ее лицо было хорошо видно в свете углей, силуэт же Хихи терялся во мраке. Губы девушки дрожали. Вождь склонился над своей избранницей — вновь мелькнул так смущавший Паганеля орган — и взгромоздился на нее, словно на лошадь, в манере, свойственной дикарям и диким животным. Девушка крепко зажмурила глаза и закричала, точно обозначив момент вторжения. Паганель зажал ладонью рот, чтобы сдержать взволнованное восклицание.

Вождь двигался уверенно и размашисто, беззастенчиво выражая свое удовольствие громкими выдохами. Девушка молчала, крепко жмуря глаза и сжимая губы, по ее щекам текли слезы. Заунывный напев старших жен, духота, запахи соития — все это кружило голову, навевало дурноту.

Внезапно пламя очага, без всякого внешнего к тому побуждения, ожило и взметнулось выше, рассыпая вокруг снопы искр, и в тот же миг девушка вскрикнула, распахнула глаза и изогнулась, откидывая назад голову и подставляя свету костра маленькие крепкие груди.

Заунывное пение сменилось речитативом, в котором повторялись упорно, одно за другим, одни и те же четыре слова. На стенах хижины в чудовищной пляске метались красно-черные тени. Вождь задвигался быстрее и яростней, его хриплые вскрики перешли в рев, но теперь ему вторили тонкие стоны молодой женщины, в которых прежний полудетский испуг уступил место пробуждавшейся животной чувственности.

Вновь взметнувшееся пламя костра на миг высветило лицо Хихи, похожее на чудовищную языческую маску с резким узором татуировок, лаковым блеском заливавшего лицо пота и жуткими белками закатившихся глаз. Ритм песни и одновременно с ней ритм движений достигли своего апогея. Вождь на мгновение замер посреди чудовищной пляски, гортанно по-звериному зарычал и рухнул оземь, погребая свою избранницу под собой.

Несколько долгих секунд Паганель не осмеливался открыть глаза: в хижине стояла звенящая душная тишина. Когда он, решившись, приподнял веки, вождь, нависавший над распростертым на тряпках бесчувственным телом девушки, угрюмо и исподлобья смотрел на него. Черты его заострились, глубокие рытвины татуировок взрезали кожу.

— Моя! — хрипло и угрожающе прошептал он по-английски, глядя прямо в глаза Паганеля, так, будто желал одним этим словом закрепить свои права на новую жену не только перед собственными соотечественниками и своим языческим пантеоном, но и перед европейцем и в его лице — перед всем миром.

В хижине скоро стихло, но Паганель еще долго пытался заснуть, и в голове его теснились фантасмагорические видения, одно причудливее другого.

Он бы счел и само ночное происшествие за видение, порожденное пьянящим напитком, который новозеландцы приготовляли из батата и которым щедро угощали его на пиру —если б утром вождь не поверг драгоценного гостя в смятение непринужденным вопросом, понравилось ли ему зрелище накануне. Подавившись завтраком и краснея жаркой волной, Паганель, запинаясь на каждом слове, попытался объяснить, что на его родине подобные моменты не предусматривают присутствия свидетелей. Вождь выразил кратким «Пфф!» свое отношение к странным обычаям европейцев, и больше к этой теме не возвращались.

***

Когда Паганель, как всегда сопровождаемый вождем, вступил под свод хижины в тот вечер, ни трех ведьм, ни молодки в ней не было.

Хихи вывел его на середину жилища и остановился напротив, как всегда, выжидательно и непроницаемо заглядывая в глаза. Паганель улыбнулся.
— Где твои жены, вождь?

— Ушли, — глухо ответил Хихи. — Не нужны. Белому колдуну не нравятся лишние люди.

— Нет, что ты, — примирительно подняв руки, заверил Паганель. — Я не имею ничего против твоих женщин. Ты — великий вождь, и твои жены прекрасны.

— Не нужны, — упрямо повторил Хихи. — Без них.

Он с интересом потянул за пуговицу на жилете географа. Латунные пуговицы ярко блестели в свете костра и, памятуя, какое живое любопытство у гостеприимного хозяина ранее вызвали его очки и подзорная труба, Паганель поднял руки, позволяя туземцу как следует налюбоваться игрушкой. Пуговица выскользнула из петли, за ней другая. Вскоре Хихи сорвал с него жилет целиком, но, как ни странно, на этом не остановился.

Надоевшая игрушка отброшена в сторону, распласталась на земляном полу. Хихи уже куда решительнее дергает за ворот сорочки.

— Эй-эй, — пятится Паганель. — Тут точно нет ничего интересного.

Его не слушают. Заскорузлые пальцы вождя, привыкшие к тяжкой работе и холодной воде, никогда не знавшие мыла, царапают обнажившуюся кожу груди.

В каком-то оцепенении географ наблюдает, как с него срывают рубашку. Тонкая ткань не выдерживает напора, и на ней становится еще больше прорех. Туземец, отступив на шаг, восхищенно цокает языком, разглядывая непривычно бледную для него кожу европейца. Паганель пятится дальше.

— Нет, — качает головой Хихи, и деловито привлекает его ближе к костру. — Пусть колдун не боится.

У костра разложены вчерашние тряпки: жесткие волокна формиума потемнели от старости и от грязи. Паганель вздрагивает, когда тяжелые и шершавые руки вождя проходятся по его бокам, бесцеремонно хватают за промежность. На новозеландце — только набедренная повязка, и с каким-то отстраненным спокойствием ученый отмечает его возбуждение. Этого не может происходить.

Вождь смеется, шершавые пальцы издевательски щиплют кожу на Паганелевом животе и вторгаются под пояс брюк. Словно проснувшись, он вскрикивает и дергается, пытаясь вырваться, но те же руки, движения которых только что были подобны кошачьим, вдруг сжимаются на его бедрах, как стальные тиски. Вождь что-то говорит на своем наречии, но голос его звучит достаточно властно, чтобы сломить волю к ослушанию. Паганель вздрагивает, когда крепкие шерстяные брюки падают разодранными к его ногам и вдруг понимает, что даже заори он сейчас в голос, на помощь никто не придет.

— Не нужно, — лихорадочно шепчет он и бьется в каком-то первобытном ужасе, когда маориец разворачивает его к себе спиной, и прижимается всем телом, и от этого накатывает попросту животное омерзение, как от прикосновения к склизкой коже лягушки или жабы.

Руки вождя торопливо ощупывают все его тело, будто дивясь непривычной гладкости лишенной татуировок кожи, а потом надавливают на плечи, пригибая к формиумовому тюфяку. По щекам Паганеля катятся беспомощные слезы, а потом его сознание будто бы отключается, и он помнит впоследствии изматывающую боль, жар, хриплое горячее дыхание — но все это словно бы сквозь пелену. Пламя костра опаляет лицо удушающим зноем, ноют и подламываются стоящие на предплечьях руки, и больно, мерзко страшно до тошноты. А в голове, словно спасительная нить, еще связующая его с другой, иной, нормальной реальностью, вереницей бьются названия новозеландских рек и озер. Их ужасающе много, этих названий…

Он не знал, сколько времени все это продолжалось. Он пришел в себя все на той же подстилке из формиума, весь больной и в страшном ознобе. Хихи звучно храпел на своем собственном ложе. Свернувшегося калачиком трясущегося Паганеля он, видно, перед отходом ко сну заботливо накрыл плотным плащом и не менее заботливо привязал его за руки к центральному столбу хижины. Хорошо рассчитанные узлы позволяли некоторую свободу движений и Паганель, неловко обхватив себя руками за плечи, тонко и тихо завыл. Его трясло, дикарский плащ, казалось, вовсе не защищал от холода, а его европейская одежда валялась вне пределов досягаемости, разорванная почти что в клочья. Так он сидел, сжавшись в комок, слегка покачиваясь, горько оплакивая свою судьбу, а когда над хижиной взошла луна, заглянув в дымовое отверстие укоряющим глазом, принялся грызть веревки зубами.

Ему повезло, он успел. Хихи спал крепко. Когда на дикарское поселение спустилась та особенная тишина, какая бывает в самый страшный час перед рассветом, Паганель выплюнул последний шершавый обрывок веревки и, шатаясь, поднялся на ноги. Ноги отказывались держать, но цивилизованный человек тем и отличается от дикаря, что сила духа его может возобладать над слабостью плоти. Подобрав обрывки рубашки, он смастерил из них импровизированный пояс, плотно, до последней складочки запахнув на себе с его помощью дикарский плащ. Брюки, к сожалению, уже никуда не годились. Постоял над постелью Хихи, пристально вглядываясь в лицо своего мучителя. И неслышной тенью выскользнул из хижины.

По случаю гибели вождя Кара-Тете и связанных с ней похоронных обрядов между племенами было объявлено перемирие, а потому караул вокруг деревни стоял нестрогий. Он знал, куда бежать: вершина горы, где нашел последнее пристанище погибший вождь, была для туземцев запретной. Еще сутки он просидел на могиле Кара-Тете, уничтожая принесенные для посмертного питания вождя запасы продовольствия и ругая себя самым жалким из трусов. Друзья его оставались в плену, он сам был на свободе, и ничего, ничего, ничего не мог придумать для их спасения. Да он даже высунуться за ограду могилы не решался!

Спустя сутки, когда Паганель уже проклял себя на вечные муки за малодушие, они пришли сами — и радость встречи, радость от обретения друг друга живыми была настолько велика, что почти заглушила жгучий стыд и страх, что они узнают о подробностях его плена. Они все выжили, победили, перехитрили и суеверных дикарей и смертельно опасных каторжников, вернули себе «Дункан» ­— и все стало, как прежде.

Почти все. Кроме новой появившейся у него привычки даже в жаркие дни с особой тщательностью застегивать сюртук на все пуговицы, заворачиваясь поверх него в толстый шерстяной шарф. Кроме обыкновения пугливо вздрагивать даже от простого хлопка по плечу. И кроме кошмарных снов, с течением времени все чаще приходивших к нему ночами.



Часть вторая. Осень 1865 года

Паганелю снились кошмары. В кошмарах ему отчего-то навязчиво являлся майор Мак-Наббс.

Сам по себе майор был весьма достойным человеком, дружбой и поддержкой которого Паганель очень дорожил, несмотря на взаимные насмешки. Но мир сновидений отчего-то преобразовывал эту теплую привязанность в нечто совершенно невообразимое.

— Мой Паганель, — говорил майор, и сердце ученого наполнялось теплом, — да вас как подменили!

— Мой! — повторял он голосом маорийского вождя. — Я оставлю на тебе свои метки, я помечу тебя своим семенем, чтобы больше никто не смел покуситься. Только мой!

Тело вновь пронзала раздирающая боль, и несчастный географ снова корчился и молил о пощаде, а Мак-Наббс хохотал, нависая над ним и откидывая со лба по-туземному длинные черные волосы. Паганель просыпался в слезах и с ноющими чреслами и долго не мог успокоиться, а на следующую ночь все повторялось. Он почти не спал, похудел и осунулся, став будто бы еще длиннее и еще нескладней. Он забывал простейшие вещи и при ходьбе натыкался на углы, а однажды заблудился и не смог найти дорогу в собственную комнату. Мак-Наббс отыскал его в одном из переходов замка, не используемом со времен Роб Роя, потерянным и дрожащим, ничего не сказал, с тихим вздохом взял за руку, проводил до комнаты и налил горячего пунша. Паганель безмолвно, как сомнамбула, подчинялся. Давно следовало вернуться во Францию, но что-то держало.

***

— Шоколаду бы съели, — предложил Мак-Наббс, придирчиво перебирая сигары. Этот вечер они коротали вдвоем в малой гостиной. Лорд и леди Гленарван утром уехали в Глазго, Гранты готовились к свадьбе Мери с капитаном Манглсом. На Малкольм-касл мягко опускалась ночь. — На ходулю уже похожи!

— Помнится, такое же мнение обо мне у вас сложилось при первом знакомстве, — огрызнулся Паганель. — А следовательно, это мое обычное состояние. И шоколад ни при чем.

— Ничего подобного я вам прежде не говорил, — не повел бровью Мак-Наббс, — вам мнится. Что же до первого знакомства, помнится, вы тогда как раз двое суток не ели. Это вам свойственно — периоды голодной меланхолии?

— Да с чего вы взяли, что я в меланхолии? — возмутился географ.

— С того, мой дорогой Паганель, — Мак-Наббс с сигарой в руке, подошел ближе, вынуждая собеседника вжаться в кресло, — что вы за весь вечер произнесли от силы три фразы, что вам уж точно не свойственно, и к тому же упорно пытаетесь меня обидеть, неуклюже и неумело, надо признать, потому что обычно вам свойственно совсем иное.

— Я н-не пытаюсь, — Паганель откинул голову, отчаянно жалея, что не может просочиться сквозь спинку кресла. — От-отойдите от меня, мне нечем дышать!

Он нервно подергал шейный платок, плотней запахнул кашне и, воспользовавшись секундным замешательством Мак-Наббса, сумел-таки вывернуться в узкую щель между майором и креслом и ретироваться к окну. Мак-Наббс с многозначительным видом постучал сигарой по краешку стола и, нераскуренную, оставил ее на подставке.

— Это все потому, мой дорогой Паганель, — продолжил наступление он, — что в комнате жарко натоплено, а на вас теплый шарф. То ли, выбирая гардероб, вы опять задумались о географии, то ли переоценили опасности нашей национальной погоды. Снимите это, вам будет легче.

В подкрепление своих слов майор, успевший за время этого короткого монолога снова приблизиться к собеседнику, положил руку на складки шерстяного грубой вязки кашне.

Паганель, для которого пытавшиеся раздеть его чужие руки олицетворяли самый страшный кошмар в его жизни, застыл, как кролик под взглядом удава, разом лишившись способности сопротивляться. Мыслей в его голове не оставалось. Мак-Наббс, почуяв неладное, тоже замер, край шарфа так и остался зажат в его руке, глаза майора оказались точно напротив испуганных глаз Паганеля, и, видно, что-то он углядел в этих глазах, потому как взглянул недоверчиво, поднял саркастически бровь, а потом, так и не выпуская из рук злополучного шарфа, качнулся вперед, еще ближе, и, щекотнув мягкой щеткой усов, накрыл губы Паганеля своими губами.

У Паганеля подкосились колени. В висках гулко стучала кровь, в голове шумело, перед крепко зажмуренными глазами полыхали цветные круги. Чтоб не упасть, он вцепился в лацканы пиджака Мак-Наббса с тем отчаянием, с каким ребенок, впервые очутившийся на шумной городской улице, цепляется за материнскую юбку, подаваясь невольно еще дальше вперед, навстречу уверенным, властным, крепко пахнущим табаком губам. Майор тихо хмыкнул, звук щекоткой отдался в губы — и выпустил наконец злосчастный шарф. Руки его мягко прошлись по спине Паганеля, отчего-то отгоняя усталость и страх, а потом опустились ниже. И этого незамысловатого движения разомлевшему Паганелю хватило, чтобы вспомнить, кто он такой, где находится и что делает.

— Вы... вы... — сбивчиво заговорил он, отшатываясь, ошеломленно прижимая руку к губам.

— Да? — Мак-Наббс иронически выгнул бровь, с невеселой усмешкой глядя на него.

— Вы бесчестный, испорченный человек!

— Да неужто? — взгляд майора на мгновение стал злым. — Скажете еще, вам не понравилось?

— Да как вы... — Паганель задохнулся, не найдя больше слов. — Вы можете считать свое поведение нормальным, но на самом деле место таким, как вы, — в исправительном доме, где им не позволят сближаться с другими людьми. Не подходите ко мне!

С этими словами географ поспешно ретировался.

Мак-Наббс досадливо потер лоб, обругал кого-то старым болваном и, оставив так и не раскуренную сигару на столике, вышел из комнаты.

***

Спалось ему в ту ночь плохо, поэтому, когда его в очередной раз разбудил смутный шорох, майор даже обрадовался возможности отвлечься от мрачных мыслей и дразнящих снов. Открыв глаза, он едва не уверовал в то, что в мрачных старинных стенах Малкольм-касла действительно водятся привидения: на пороге его спальни стояла долговязая белая фигура в развевающемся одеянии и со свечой.

— П-простите, что разбудил вас, — запинаясь, сказала фигура. — Но я чувствовал настоятельную потребность извиниться.

— Паганель! — вскричал майор, благоразумно удерживая при себе ругательства и богохульства. — Вы ради этого пришли ко мне в комнату среди ночи в одной рубашке и... черт вас возьми, босиком?! Когда я советовал вам не переоценивать опасностей шотландской погоды, я не имел в виду, что вы настолько ее недооцените. Ноябрь на дворе!

— Я, признаться, просто никак не мог заснуть, — потерянно сказал Паганель, косясь на кресло. Уходить он, похоже, не собирался.

Мак-Наббс вздохнул и откинул край одеяла, указав глазами на место рядом с собой. Признаться, он думал, что Паганель откажется, но тот, переведя несколько раз взгляд с кровати на кресло и обратно, подошел и сел на постель, подтянув к себе длинные заметно посиневшие ступни. Мак-Наббс, на удивление себе, был глубоко тронут подобным проявлением доверия после того, что произошло в гостиной, но привычно не подал виду. Он отодвинулся еще дальше к стене и накрыл соседа по постели одеялом.

— Ноги разотрите, — сварливо приказал он. — Сделал бы сам, так вы же шарахнетесь.

Паганель обиженно надул губы, но к совету прислушался.

— Я действительно пришел повиниться, — продолжил он, старательно не глядя на собеседника. — Я наговорил кучу мерзостей, которых вовсе не думаю...

— Еще скажите, что напугались, — фыркнул Мак-Наббс. — Полно, Паганель, ну не хотите — и не надо, я сам дурак, что полез.

— Да кто в здравом уме может этого хотеть?! — почти взвизгнул географ.

Мак-Наббс насмешливо поднял бровь. Паганель пошел пятнами.

— Простите, — нехотя буркнул он. — Я знаю, разумеется, теоретическую сторону дела, все эти возвышенные представления древних римлян, или то были греки? Но, простите, мой друг, я не могу понять, какое удовольствие могут найти иные в этом унизительном и весьма болезненном действе.

По мере того, как он говорил, улыбка сходила с лица майора.

— Паганель, — спросил он уже безо всякого смеха, — у вас был несчастливый опыт?

Несчастный географ дернулся всем телом, встрепенулся, словно нахохлившаяся ворона, развернулся к Мак-Наббсу всем корпусом, с жалобным вызовом глядя ему прямо в глаза. Его пальцы бесконтрольно сжимали край одеяла так, что побелели костяшки. И уже по этим жестам, отчаянным и жалким, ответ был понятен.

Меж бровей майора залегла тяжелая складка. Он не отводил взгляда, спокойного, как обычно, но не обещавшего ничего хорошего неизвестным негодяям. Паганель не выдержал и опустил глаза, заливаясь горячим багрянцем. Плечи его дрогнули.

— Не надо, — коротко велел майор. — Не отвечайте, ежели не хотите.

— Да, — выдавил Паганель, опуская голову еще ниже. — Да, черт вас возьми!!! В маорийской деревне! Вы довольны?

— Боже мой, Паганель! — вскричал Мак-Наббс.

Он неловко смотрел на понуро сгорбившиеся вздрагивающие плечи, на слезу, что скатилась по длинному тонкому носу и повисла на кончике — и не знал, куда деть руки.

— Ну, ну, — он неловко похлопал Паганеля по спине, потом так же неуклюже приобнял. — Вы простите меня, мой дорогой, там, в гостиной я повел себя, словно полный осел.

Паганель уткнулся влажным лицом в рубашку на его груди, шумно сглотнул, два раза всхлипнул и затих. Слава богу, это не было истерикой.

— Нет, это вы простите меня, — географ некуртуазно шмыгнул носом. — Я наговорил мерзостей с перепугу. Я в-весьма дорожу нашей дружбой, Мак-Наббс. Но этого я правда не понимаю.

— Спасибо, — с чувством сказал Мак-Наббс. — Я глубоко сожалею, что напугал вас. И я хочу, чтоб вы знали, просто знали: это, как вы выразились «действо» далеко не всегда сопряжено с болью: есть множество иных способов. И, уж в этом можете быть уверены, мне никогда, никогда в жизни не пришло бы в голову причинить боль вам. Меня вы можете не бояться.

— Благодарю, — кивнул Паганель, не поднимая головы от его плеча. — Я это знаю.

— Если хотите, я переберусь в кресло.

— Нет, что вы! — встрепенулся Паганель. — Я и так злоупотребил вашим гостеприимством. Но думать о том, чтобы возвращаться к себе по всем этим холодным пустым коридорам, мне, признаюсь, пока неприятно.

— Я в любом случае не отпущу вас босого и одного. Поэтому, если вы не хотите, чтобы я подхватил простуду заодно с вами, вам придется скоротать ночь здесь. Спите, Паганель, я оберегу ваш сон.

***

Свеча еще чадила, пробивавшаяся сквозь ставень луна прочертила через наборный пол узкую дорожку. Мак-Наббс, которому давно уже не приходилось делить постель с кем-либо, вслушивался в дыхание человека рядом, но оно не было ровным и оттого вовсе не успокаивало. Паганель тоже не спал.

— Скажите, майор, — спросил он, не открывая глаз, — вы ведь не спите? Когда, говоря об известном вам процессе, вы упомянули, что есть и другие способы, какие именно вы имели в виду? То есть, если бы, предположим только теоретически, мы с вами решились бы... ммм... попытаться, что именно вы стали бы делать?

Мак-Наббс который и без того давно уже понял, что не заснет, испытал острое желание побиться головой о стену.

— Паганель, вы издеваетесь? — простонал он, едва ли не первый раз в жизни теряя самообладание.

— П-простите. Я не... Нет. Я не хотел.

— Для начала я укушу вас за нос, — мстительно заявил майор, чувствуя, что сон все равно слетел окончательно.

— Вы — что?!

— Да, за ваш длинный, тощий, не в меру любопытный нос, — говоря это, Мак-Наббс смотрел в потолок, вполне уверенный, что может детально вообразить выражение лица географа, вовсе не глядя, но не вполне уверенный, что это зрелище теперь пошло бы ему на пользу.

— Затем заткну ваш болтливый рот, закрою его губами и буду ласкать до тех пор...

— Ах!

Майор приподнял голову, похоже, дело становилось интересным.

— Да, и буду целовать, ласкать, посасывать, покусывать, одним словом терзать ваши губы до того, что к утру они онемеют и весь будущий день мы проведем в блаженном молчании.

Географ молчал, дыхание его сделалось тяжелым и шумным.

— Да вам целоваться-то доводилось, Паганель?

— Что... что вы себе позволяете?!

Мак-Наббс хмыкнул и перевернулся на живот. В лунном свете на скулах ученого пламенели темные пятна. Зрелище было весьма... волнующим.

— А когда вы наконец запросите пощады, — медовым голосом продолжил майор, — когда поцелуи начнут причинять боль, — Паганель откинул голову на подушку и снова прикрыл глаза, — я отпущу ваши многострадальные губы, и стану целовать щеки и виски, скулы и подбородок — между прочим, он у вас весь в порезах, мне отсюда видно. Вы пытались совершить самоубийство при помощи бритвы и помазка? Лежите-лежите, не нужно сверкать на меня глазами. Пожалуй, я залечу губами каждую вашу царапину: ради чего-то же вы старались их наносить — а затем прихвачу губами кадык. О, а вот дальше начнется самое интересное! Я осторожно, если позволите, возьмусь за завязки вашей рубашки и медленно-медленно потяну их в стороны, раскрывая ворот. У вас такие красивые ключицы, надо полагать, Паганель, тонкие, как у воробушка, да не дергайтесь же вы! А вы их так старательно прячете.

Паганель положил обе руки на ворот рубахи, поверх упомянутых завязок. Глаз он по-прежнему не открывал.

— Я уделю внимание каждой из них, а потом покрою поцелуями ваши ладони, которыми вы вот точно так же будете пытаться меня оттолкнуть. А вот потом, так как ворот вашей рубахи ничего больше не открывает, я поступлю, как настоящий варвар, и попросту разорву ее от подола до горловины.

Француз вздрогнул.

— Впрочем, нет, — смягчился майор. — Ведь тогда я и буду варваром, а я обещал вам быть осторожен. Я просто положу руки на ваши прекрасные бедра — тише, тише, вам это понравится. Что, у вас там еще и штаны? К черту штаны! Я охвачу ваши бедра ладонями и медленно, мягко поведу руки вверх, аккуратно заворачивая подол рубашки. Обрисую линию талии, мои большие пальцы прощекочут вам живот, проведу руки выше: судя по вашему сложению, там можно будет пересчитать ребра, все до единого, и удостовериться, не врал ли мой учитель естествознания, утверждая, что их у человека двенадцать пар. Приласкаю вашу грудь, наверняка, безволосую, и, заставив вас закинуть руки за голову, наконец стащу с вас эту чертову рубашку! Ну, что мне еще с вами сделать, Паганель? Пересчитать ваши ребра языком и губами? Потереться щекою о мягкий живот? Подразнить дыханьем сосок, так чтоб... Паганель, ну что вы, вам неприятно?

— Нет-нет... — с трудом выговорил ученый. — Все хорошо. Продолжайте.

— Уверены?

— Да, — Паганель приподнял голову и слабо улыбнулся, — тем более, вы так и не ответили на мой в-вопрос.

Мак-Наббс с трудом сдержал рычание и прикрыл глаза.

— Тогда считайте, что от штанов я вас уже избавил, — сократил он себе путь, — и сам разоблачился. Вы можете лежать с закрытыми глазами, сколько вам благоугодно, но прошу вас учесть, тут довольно светло, а одеяло я, уж поверьте, отброшу.

Паганель непроизвольно сжался и поглубже натянул на себя это самое одеяло.

— Зря стараетесь, — безжалостно продолжил Мак-Наббс. — Здесь светло, и я смогу разглядеть вас всего. И даже, — он зловеще понизил голос и склонился ближе к уху слушателя, — сравнить размер.

Паганель едва не подпрыгнул на кровати, насколько это возможно было, учитывая, что он лежал.

— Впрочем, можете не беспокоиться, — поспешил утешить его Мак-Наббс. — Я почти уверен, что у вас длиннее.

— Вы бессовестный... — задыхаясь, выговорил Паганель. Темные пятна с его щек распространились на все лицо ровным слоем румянца.

— Не-ет, мой дорогой, бессовестен тот, кто заставил меня все это рассказывать. Я возьму их оба в руку, ваш и свой, — как ни в чем не бывало, продолжил Мак-Наббс. Паганель поежился, — и слегка приласкаю. Потом приложу один к другому, плоть к плоти, это очень приятно, знаете ли.

Паганель прижмурился крепче и облизал губы.

— Охвачу их ладонью покрепче и начну двигать ей вверх и вниз, сперва медленно, мучительно медленно, потом все быстрей и быстрее.

Мак-Наббс почувствовал, как ему самому изменяет голос. Черт бы побрал этого француза! Паганель лежал тихо, не шелохнувшись, и только непрестанно покусывал губы.

— И в продолжение этого, — перевел дыхание Мак-Наббс, — я не престану нашептывать вам все те непристойности, от которых вы так мило смущаетесь. А когда вы будете уже на грани, что там, когда мы оба будем на грани, потому как меня вы уже почти до нее довели, я внезапно выпущу ваш член из своей хватки...

Паганель слабо охнул, не открывая глаз, как человек, которому снятся кошмары.

— И тогда, — воздуха в этой комнате положительно не хватало, — я окончательно разберусь с этим одеялом, будь оно неладно, опущусь ниже, разведу ваши бедра руками и вберу в рот ваше, хм, немаленькое достоинство.

Паганель даже сел.

— Что?! — вскричал он потрясенно. — Что это вы такое придумали?

— Лежать, — невозмутимо приказал майор, переворачиваясь на спину и приваливаясь встрепанной головой к плечу покорно улегшегося Паганеля. — А вот дергаться я вам не дам.

По серому потолку бежала извилистая трещина, дыхание восстанавливалось с трудом, но он начинал чувствовать радостное умиротворение.

— Вы будете вздыхать, стонать, ахать, да хоть кричать в голос, извиваться подо мной и биться в экстазе…

Рядом раздался полувсхлип-полустон. Скосив глаза, майор увидел, что Паганель закрыл лицо руками и тяжело хватает губами воздух. Мак-Наббс перевел дыхание и с мечтательной улыбкой — зрелище, которое до глубины души поразило бы любого, доведись кому это видеть, уставился в потолок. Послышалось движение...

— И... это... все? — спросил Паганель.

Мак-Наббс со стоном опустил на лицо руку, и попытался напомнить себе, что он взрослый цивилизованный человек с хорошей выдержкой.

— Вам недостаточно, мой дорогой?

— Нет, но... — пробормотал Паганель. — То есть, не то чтобы... Но скажите, неужели этого было бы достаточно вам?

— О! — сказал Мак-Наббс.

— Не прерывайте! Если бы вы... Если бы я... Если бы вы действительно проделали все то, о чем говорили, и я бы позволил, удовлетворились ли бы вы этим?

— О, — Мак-Наббс, на которого напало вдруг полнейшее спокойствие, уставился в потолок. — Да я чувствовал бы себя счастливейшим из смертных!

— Смеетесь, — обиженно резюмировал Паганель. — Неужели вам не захотелось бы большего?

— Видите ли, Паганель, — Мак-Наббс бездумно провел рукой по волосам географа, и тот доверчиво устроил голову на его ладони, — в этом деле не бывает большего или меньшего, есть лишь практики, приятные или неприятные для обоих. То, что могло бы обидеть вас, никоим образом не доставит мне удовольствия.

Молчание тянулось и тянулось и постепенно становилось... многообещающим.

— Ну, решайтесь же, Паганель! — усмехнулся Мак-Наббс, окончательно распрощавшийся с мыслью о сне в эту сумасшедшую ночь.

— Да с чего вы взяли, — вяло запротестовал географ, — что я вообще об этом думаю?

— Степной пожар, — с усмешкой напомнил Мак-Наббс. — Лавина в горах. Извержение вулкана. Когда это вы отказывались от чего-либо, что кажется вам неизведанным, волнующим и пугающим?

— Вы передергивае-те… ахх! — выдохнул Паганель, когда Мак-Наббс перешел в наступление, мягко коснувшись губами его виска.

— Я еще не дал своего согла — ахх! Да.

— Что да?

— Про... Продолжайте.

Мак-Наббс рассмеялся смехом триумфующего демона-искусителя. Очень, впрочем, усталого демона.

— Одеяло-то отпустите. Нет, я всего лишь хочу лечь с вами рядом. Так и быть, закрывайте глаза. Готовы? Вот он, ваш степной пожар.

— Ахх... — в этот раз вздох утонул в поцелуе.

Губы у Паганеля были сухими и обветренными, и целоваться он, разумеется, не умел. Он вообще лежал, как оглушенный, боясь шелохнуться или вздохнуть, и Мак-Наббс подумал, что это начисто убило бы удовольствие... будь с ним любой другой человек.

— Я оттаю вас, Снежная Королева! — самоуверенно пообещал он, повторяя настоящими поцелуями тот же путь, что в своем рассказе проделал раньше: уголки губ, скулы, нос, лоб, подбородок и шея...

Паганель вздрогнул, всхлипнул, откидывая голову и — расхохотался, близоруко щуря глаза, вцепляясь пальцами в Мак-Наббсовы плечи и выгибаясь выше, навстречу губам.

— Вот так-то! — пробормотал майор куда-то ему в кадык, переменяя положение и окончательно отбрасывая надоевшее одеяло.

Теперь нога его приходилась между бедер Паганеля, и он с радостью ощутил, что возбуждение охватывает не его одного. Руки Паганеля бестолково блуждали по его плечам, но сам он уже пытался отвечать на поцелуи: неумело, неловко, судорожно схватывая ртом воздух, когда какое-нибудь новое движение Мак-Наббса дарило ему еще более сильные ощущения.

Ребра действительно прощупывались даже через рубашку, когда Мак-Наббс невесомо огладил худое длинное тело и сквозь тонкое полотно припал губами к выпуклости соска. Паганель ахнул, вскинулся, в первый раз подаваясь бедрами навстречу и, как это часто бывает с новичками, с первого выстрела по случайности попал прямо в цель. Мак-Наббса, который и не подозревал, до какой степени уже заведен, как огнем обожгло. Он уткнулся лбом в плечо Паганеля и попытался хоть немного успокоиться, чтобы не заканчивать этот вечер совсем уж бесславно. И тут же почувствовал, как Паганель приподнимает голову.

— С вами все в порядке? — встревожено спросил он.

— Абсолютно, — заверил Мак-Наббс, на всякий случай откатываясь на бок. — Не возражаете, если я все-таки сорву с вас эту несчастную рубаху?

Паганель заметно напрягся и майор успел уже раскаяться, что поспешил.

— Я сам, — сказал наконец Паганель глухо.

— Вы — что? — Мак-Наббс в некотором изумлении поднял голову.

— Я сам... сниму с себя одежду.

— О.

Майор подвинулся, давая ему простор. Не глядя на него, Паганель сел на постели и первым делом завозился неловко с завязками штанов, прикрываясь длинными полами рубашки. Пальцы, похоже, плохо его слушались, на щеках расцветали пунцовые пятна, мало помалу заливавшие лоб, подбородок и шею.

Не желая смущать его далее, Мак-Наббс отвернулся и быстро расправился с остатками собственной одежды.

Тихий вздох заставил его обернуться. Полностью обнаженный Паганель сидел на постели, нахохлившись, отгородившись от него согнутыми в коленях ногами, и смотрел на Мак-Наббса, широко раскрыв глаза, так, как смотрит очень несчастный кролик на очень голодного удава.

— Ш-ш-ш, — майор протянул руку и мягко огладил белое-белое, тут же покрывшееся сетью мурашек плечо. — Ш-ш-ш, это по-прежнему всего лишь я.

Паганель судорожно кивнул, отводя взгляд. Прямо на глазах он опять закрывался в себе, и это было погано.

— Как мне лечь? — спросил Паганель глухо.

Мак-Наббс мысленно чертыхнулся.

— Удобно, — как мог, спокойно ответил он. — Так, как будет удобно и покойно вам.

Паганель вновь затравленно кивнул и повиновался.

— Верните мне одеяло, — срывающимся голосом попросил он. — Я не хочу... видеть.

Мак-Наббс послушно накрыл его одеялом и прилег рядом поверх. Высокое окно было неплотно зашторено, полоса серебристого света падала Паганелю на лицо, и, глядя на его крепко зажмуренные глаза, мягкую прядь, что беспомощно прилипла к виску, побелевшие, чуть подрагивавшие губы, Мак-Наббс в очередной раз сказал себе, что эта ночь будет долгой и, пожалуй, безрадостной для него самого. И тут же понял, какой бессмысленной блажью было для него в эту ночь собственное удовольствие.

Он начал с этих губ, с легких касаний, и кровь стучала в висках, как метроном, отсчитывая минуты. Часто бьющаяся жилка на виске, узкий порез на подбородке, переплетение линий ладони, костяшки пальцев — под его губами. Дрогнувшее веко, острый выступ на шее, граница загара чуть ниже локтя. Он с восторгом чувствовал, как уступает, откликается, тает под его поцелуями другое тело. Откинут край одеяла, на помощь губам приходят ладони. Неровности ребер, горячая, горячая кожа под пальцами, впалый живот, длинные бедра, острое колено. Болезненное оцепенение давно оставило Паганеля: он откликается, стонет, мечется по кровати, с громким вздохом распахивает глаза, когда губы Мак-Наббса накрывают сосок и, помедлив, чертят дорожку вниз вдоль срединной линии тела. А за неплотно закрытым окном бушует ноябрь, и старые камни ничуть не спасают от осенней стужи. Майор дышит на ладони, прежде чем опустить их на гладкую кожу под коленями и вести вверх по внутренней стороне бедра. Паганель вскидывается, выгибаясь в ответ на его прикосновение, майор нагибается к его паху и прежде, чем опустить голову, видит устремленный на него серьезный и внимательный взгляд из-под ресниц.

— Замерзли? — шепчет Паганель одними губами.

— Зверски! — смеется Мак-Наббс, которого опять прервали на самом пике, и только теперь, пожалуй, начинает чувствовать холод.

— Ну так идите сюда, — шепчет Паганель и протягивает к нему руки.

Он действительно совершенно заледенел, и соприкосновение с чужим горячим телом отзывается лихорадкой, фейерверком, в крови клокочет вулкан. Он хватается за Паганеля, чтобы не провалиться куда-то в небытие, если раньше ласкал — то теперь жадно шарит, будто ищет, за что уцепиться. Пульс кузнечным молотом грохочет в висках. Паганель сжимает объятия и накрывает одеялом их обоих. Его руки держат крепко, успокаивающе оглаживают плечи и спину, чуть помедлив, проходят по ягодицам, и узкая ладонь неумело и нерешительно скользит ему между ног.

— Не так, — шепчет Мак-Наббс и, накрыв длинные пальцы Паганеля своими, оборачивает ладонь вокруг них обоих.

Ему самому уже совсем немного нужно до разрядки — и она наступает, неистовая, оглушительная, мир взрывается мириадами разноцветных искр, и он слышит крик и не знает, он ли это кричит или нет.

Способность дышать возвращается не сразу, способность видеть и слышать — и того позже. В тишине комнаты только и слышно, как стучит сердце. Два сердца.

Паганель осторожно освобождается из его объятий, фыркает, будто щенок. Его лицо красно, и глаза странно блестят.

— А все-таки вы были правы, майор, — говорит он с тихим довольным смехом, — у меня длиннее.

И еще что-то говорит. И еще. И еще. А потом наконец засыпает прямо посреди слова. А майор еще долго лежит в тишине, слушая глубокое ровное дыхание, и бездумно накручивает на палец каштановую прядь, и в глубине души называет себя старым сентиментальным болваном — и, пожалуй, мечтает о том, чтобы эта ночь длилась бы бесконечно.

***

На конце сигары скопился пепел. Но, чтобы стряхнуть его, требовалось хоть на миг отвести взгляд, нашарить пепельницу на каминной полке, а Мак-Наббсу иррационально казалось, что стоит ему хоть на миг отвернуться или даже моргнуть — и произойдет нечто непоправимое. К примеру, проснется Паганель и ужаснется тому, что случилось ночью. Он курил и смотрел, бессознательно теребя манжеты рубашки, частицы пепла тихо падали на пол, утреннее солнце заливало комнату, а на его кровати спал Паганель, свернувшись клубком и по-детски обнимая край одеяла.

Особо нахальный солнечный луч скользнул по его лицу, заставив поморщиться и чихнуть. Паганель развернулся, вытягиваясь во весь свой немалый рост, с наслаждением потянулся, не открывая глаз, замер и несколько раз хлопнул себя по предплечьям, с удивлением воспринимая собственную наготу. И поднял веки. Несколько секунд они смотрели друг на друга, и майор все силился распознать то выражение, что он видел в неясном со сна взгляде Паганеля.

— Доброе утро, — наконец хрипло сказал он, вынимая сигару изо рта. — Как вам спалось?

— Доброе, — ответил Паганель и вдруг ослепительно улыбнулся. Сердце майора пропустило удар. — Изумительно!

Напряжение откатывало медленно, постепенно, вместе с сыпавшимися на каменный пол частицами пепла. Паганель уселся на кровати, подтянув ноги к груди и обхватив их поверх одеяла голыми, покрывшимися мурашками руками.

— Между прочим, майор, — с усмешкой сказал он, — теперь вы попросту обязаны на мне жениться.

@темы: ФБ, Жюль Верн, Рейтинг, Новогодний фест-календарь 2015, Слэш, Фанфики

---

[Stella Lontana]

Флэшмоб "пристыди тормозящего участника"?

От меня

@темы: Мир вокруг нас, Даниэль Дефо

---

Возвращение

[Nunziata]

Я тогда тоже вставлю свои пять копеек)
Фэндом: Семенова Мария «Валькирия, или Тот, кого я всегда жду»
Рейтинг: G
Жанры: Ангст
Размер: Драббл,
Описание:
Ярун возвращается домой
Примечания автора:
Написано по заявке Lissa23


Ярун вышел на берег Великого Нево и остановился. Плыл над землей призрачный сумрак летней ночи. Никак, дошел? Половину пути он попросту не помнил. Гнала вперед лютая боль, ноги сами несли его, а чутье охотника не давало заплутать. Дом был совсем уже близко, а там, откуда он пришел, остались... дружина, из которой его изгнали, и Велета, его возлюбленная жена... Его Велета. Нет, не его!
Молодой весин глухо застонал и прижал кулак ко лбу. Вовсе бы снести эту голову с плеч! Как там говорит посестра? Пролитого не поднимешь? Полно, пиво ли ворочало его языком в ту злосчастную ночь? Или в нем самом таилась гниль? Он, только он, виноват, нечего валить на хмель... А потом угораздило же еще к вождю сунуться ... с подношением. Чего возжелал? Замирения? Вот оно, как замирение обернулось. Да впрочем, Мстивой и так бы выгнал его со дня на день, Ярун теперь это понимал.
Бывший кметь сел на гранитный валун и задумался. Камень все еще хранил остатки тепла, которое Даждьбог щедро дарил в эти дни всему сущему. Куцый свернулся клубком, привалился к ногам.
Ярун еще не решил, как объяснить свое возвращение. Зима советовала не сказывать про то, что случилось, придумать складную баснь. Не поможет баснь, не уговоришь совесть, что денно и нощно поедом ест. Да и не мастак он придумывать. А сказать как? Как в глаза потом людям смотреть? Наверно, не стоило ему возвращаться домой. Мало ли где еще пригодился бы его меч.
Куцый вдруг поднял голову и принюхался, затем с рыком вскочил. Зверя почуял? Парень бросил взгляд в сторону леса. Из подлеска выступил крупный волк. Ярун подобрался, рука сама легла на рукоятку меча. Волк бесшумно понесся к ним, и молодой весин с радостью узнал Молчана.
- Молчан!
Пес подскочил, вспрыгнул передними лапами на грудь, ткнулся холодным носом в лицо: здравствуй, мол, друг! Ярун едва устоял на ногах, дивясь, откуда такая ласка. Обычно Молчан не очень его жаловал - как и всех прочих, кроме Зимы. Видать, совсем настрадался, без хозяйки-то. Пес отпрыгнул, заметался по сторонам, кинулся к взъерошенному Куцему, но рвать на стал, только обнюхал. А умница Куцый прижал шерсть на загривке и подставил горло, признавая вожака. Молчан обежал вокруг Яруна и наконец уселся, вопросительно и растеряно глядя ему в лицо.
- Что, Молчанушка, хозяйку потерял? Нет ее, в крепости осталась... Один я, уж не серчай, - с тоскливой горечью сказал Ярун, присаживаясь на корточки.
Молчан прижался лобастой головой к его груди. Весин обхватил пса, запустил пальцы в густую шерсть, прерывисто вздохнул, загоняя злые слезы вглубь.
- Может еще свидетесь, приплывет на большом корабле Зима Желановна и заберет тебя с собой. Мне же что делать? В дальние края податься? К другому вождю? Славы искать... – кривились в усмешке непослушные губы.
Пес тихо заскулил, поднял голову и принялся умывать его горячим языком. Потом осторожно прихватил вершковыми клыками за рукав. Потянул в сторону дома. Весин заглянул в золотые собачьи глаза и почувствовал, что костлявая рука отчаяния, стиснувшая его сердце, ослабла... на волосок.
- Ничего, - прошептал он вдруг, - ничего... Я уж как-нибудь. Сдюжу. Должен сдюжить. Здесь останусь, надо и вправду молодцов уму-разуму учить. Пока еще какие-нибудь гости не припожаловали...

@темы: Мария Семенова, Фанфики

---

Брюллов. Портрет музыканта М.Виельегорского

[momond]

Поскольку сегодняшний участник слегка застрял, чтобы не было пропуска - Брюллов. Портрет музыканта М.Виельегорского

Но, по-моему, это портрет доктора Мэтьюрина.

@темы: Иллюстрации, Патрик О'Брайан

---

Капитан Сорвиголова и искусство вокруг-2

[Росица]

Экранизация

А мечты о полноценной экранизации так и остались недостижимой мечтой...

...которой нет

Москва. За два года мэрия окажет содействие созданию 58 телевизионных фильмов
www.regions.ru/news/1498320
05.05.2004
Среди кинолент, которые планируется снять в рамках ... «Капитан Сорвиголова» (8 серий)...

www.keanureeves.spb.ru/cgi-bin/forum/Blah.pl?b=...
Эх, будь Киану помоложе, какой Жан Грандье из него бы получился! Пальчики оближешь.

africana.ru/biblio/article/Bury_Ivanov.htm
Сергей Глущенко – продюсер, кинорежиссер, писатель и композитор:
– Для меня увлечение англо-бурской войной началось с «Капитана Сорви-головы» Луи Буссенара. На студии Горького мне предложили написать сценарий по книжке французского писателя, любимой с детства. Я перечитал ее и был страшно разочарован; это вообще опасное занятие – возвращаться к детской любви. Тогда я решил выйти за рамки сюжета и углубился в историю.

wap.adventures.unoforum.ru/?1-3-0-00000045-000-...
Admin
Вот какого фильма мальчишкам и девчонкам так не хватает. Мечта с детства.
geklov
Одинаково мечтаем. Вот только бы выдержали киношники градус старых добрых фильмов на подобные темы («Неуловимые» и Ко), а не пытались переосмыслить известную историю в свете новых течений и веяний.

akostra.livejournal.com/879510.html
Ещё в детстве мучил вопрос, почему не стали экранизировать книгу «Капитан Сорви-голова»?!! Детский приключенческий – самое то!

alexander-pavl.livejournal.com/109507.html?thre...
maugletta
про экранизации: не могу понять, отчего нет экранизаций Буссенара. От слова совсем.
maugletta.livejournal.com/1281075.html
Оказывается, нет НИ ОДНОЙ экранизации Луи Буссенара!
у него же больше 30 весьма зрелищных романов.
И никто из режиссеров/продюсеров не соблазнился?!
vertela_julia
Я его в детстве обчиталась)) И правда странно, что нет фильмов.

www.games-tv.ru/otvet/books/vopros=15344
Serega
Существуют ли экранизации книг Луи Буссенара?
Xiao
К сожалению... или к счастью (так как непонятно какого качества были бы экранизации) )))... экранизаций романов Луи Буссенара на данный момент не существует (по крайней мере, сведений об этом не нашёл).
Хотя очень бы хотелось увидеть кино-воплощение таких романов, как «Капитан Сорви-Голова», «Ледяной ад».

my-biblio.livejournal.com/3814.html
nazar1937
Вот чой-то подумал: а есть ли какая-нить экранизация «Капитана Сорви-голова»? Не припомню...
major_p
Я тоже не помню. А ведь какой детско-приключенческий фильм мог бы получиться.
nazar1937
Несомненно, приключения в стилистике «Неуловимых». Кстати, у меня и такая есть про эту войну:
catherine_catty
Нету. Более того, я недавно размахнулась почитать книгу на языке оригинала. Ага, фиг вам. Она с 1920-х во Франции не переиздавалась, похоже. В США выходила в 1950-х, у нас выходила совсем недавно.
nazar1937
Может Вы в курсе: состоялась ли экранизация по сей книжке – у нас ли, в голливудах ихних?
catherine_catty
Похоже, не было. Я же говорю: книга на исторической родине популярностью не пользуется, не переиздавалась давно. А американцы все же по бОльшей части про свою историю снимают фильмы.

Финансирование кино и телевидения для детей
my.mail.ru/community/slavarossii_2011/5C09FB77F...
...Поделитесь, пожалуйста, своими соображениями, по каким книгам можно снять хорошие детские фильмы? Что вам больше всего нравилось читать в детстве? Какого рода телепроекты вы бы хотели, чтобы смотрели наши дети?
Грейвс *** Mike
Есть очень много книг наших авторов, что советских, позднее российских. Зарубежные. Такое произведение, как «Капитан Сорви-голова» кто-нибудь помнит? Юный волонтер на англо-бурской войне.

«Сорок пять»
akostra.livejournal.com/202189.html
В детстве была просто влюблена в Капитана Сорви-голова из одноименной книги Буссенара. И ведь тоже не экранизирована ни разу. Я понимаю, что не шедевр, далеко не... Но! Как раз, имхо, для сценария приключенческого очень бы подошло.

Какие произведения Буссенара вы хотели бы видеть экранизированными?
vk.com/topic-10247793_21492015

По Классике Тоскуя
agasfer.livejournal.com/1698726.html
Я рос, читая классические приключенческие романы западных авторов XIX – н. ХХ вв. Сейчас мне стало интересно, насколько эти авторы подверглись экранизации. К счастью, imdb.comдает нам такую возможность.

Итак, у меня вышел следующий топ-лист:
...
12. Луи Буссенар – 0.
Из этого списка в общем понятно, чего хочет публика.
Автор «Капитана Сорви-голова» был англофобом, поэтому, видимо, его и канули в забвение.
odin_ded
И что, французы тоже не сняли фильмов по Louis-Henri Boussenard?
agasfer
В ИМДБ ничего нет.

Нету!

Большинство фильмов, представленных на экранах «цивилизованного мира»™, снимаются в Голливуде. Ну или не в Голливуде, но всё равно в США.
tiomkin.livejournal.com/935186.html
«По всей видимости, героическая борьба республики Трансвааль против британских поработителей обошла американский экран лишь в силу широко известных расистских наклонностей бурских колонистов. Черному населению США вряд ли приглянулась бы героизация бурского ополчения, которую позволил себе Буссенар в «Капитане Сорви-голова». Что, конечно, ничуть не извиняет кичливых англосаксов».

А снимать такой фильм на месте боевых действий – значит рОзжЫгать, что в РФ карается ст. УК 282.

А вот те, кто радуется:
mareicheva.livejournal.com/523469.html
К счастью, кино по «Капитану Сорви-Голова» не сняли – иначе я бы мечтала убить создателей.

Луи Буссенар
www.liveinternet.ru/community/3168358/post99902...
Mielle_Malfoy
На выходных перечитала «Капитан Сорви-Голова» и первый роман «Ледяной ад». Шестнадцатилетний Жан Грандье владел моими мыслями несколько лет) И, если честно, я рада, что нет экранизации этих романов) Тогда бы не пришлось убивать режиссера))))) У каждого он свои – этот милый мальчик

Кино про АБВ

Ну ладно... Если не срослось с нашим дорогим, любимым, обожаемым Жаном – может, наша душа успокоится чем-то другим?

Узок круг этого «другого», страшно далёк от народа...
vk.com/wall-213744_77105?reply=77132
«К сожалению, фильмов об этой войне до обидного мало. До недавнего времени отечественным любителям военного кино были известны две более или менее вменяемые кинокартины по теме. Это «Молодой Уинстон» 1972 года (в фильме есть эпизод, связанный с пленением Уинстона Черчилля бурами) и «Жестокий Морант» (1980). Кадры из этих фильмов объединены в один фотоальбом vk.com/album-213744_124865431
Не так давно на русский язык были переведены два старых фильма – «Дядя Крюгер» (1941, Германия) и «Пауль Крюгер» (1956, ЮАР). Так или иначе тема затрагивается в фильмах «Кавалькада» (1933), «Маленькая принцесса» (1939), «Дженни: Леди Рудольф Черчиль» (1974, минисериал), «Torn allegiance» (1988), «Мятежный духом» (1989, сериал), «Коммандос: По течению на открытой реке» (2008) и некоторые другие. На счету отечественных кинематографистов есть только один фильм, отдаленно имеющий отношение ко 2-й англо-бурской войне. Это приключенческая картина «Цена сокровищ» 1992».

Кино про АБВ

Ну что же, кандидат № 1. «Дядя Крюгер». Нацистская агитка на тему «А у вас негров вешают первыми придумали концлагеря!» Правда, по незнанию аффтар показал, как нехорошие томми разлучают матерей и детей, чего в реале не было. Но чего не сделаешь ради торжества Единственно Правильного Учения Великого Фюрера! Кстати, еврейский (вернее, антиеврейский) вопрос не поднимался, хотя как раз в этом случае можно было вспомнить о Ротшильде и разных рэндлордах, не погрешив против истины.
Не смотрела и не собираюсь.
Дядя Крюгер // Ohm Krüger (1941) – нацистский суперблокбастер 1941 об англо-бурской войне. Полное «Gott straffe England!» – дух Луи Буссенара может быть спокоен.
Кинематограф Третьего рейха (3)
wg-lj.livejournal.com/808185.html
Не смотрела и не собираюсь
rutracker.org/forum/viewtopic.php?t=4650785
rutracker.org/forum/viewtopic.php?t=4676499

(Кстати, по ходу обсуждения дали ссылку на другое кино на эту тему, южноафриканское.
rutracker.org/forum/viewtopic.php?t=4680965
Пауль Крюгер, 1956. Байопик
146 % тоже агитка, но наверняка более достоверная).

Кандидат № 2. «Цена сокровищ». Полезной информации о войне – чуть более чем нисколько. Самое лучшее – романтическая сцена в конце и отличная песня Натэллы Болтянской в исполнении Ларисы Кандаловой.
ru-rdf.livejournal.com/49004.html
mehanik_kb
«Об англо-бурской войне снято не так уж много фильмов, а об участии в ней русских добровольцев и вовсе один – «Цена сокровищ» (Россия-США, 1992). Правда, собственно войны в фильме практически нет. Перед нами типичный вестерн, перенесённый в Ю. Африку (обстановка и широкополые шляпы усиливают это впечатление). Снято хорошо и динамично, ни за что не угадаешь, что случится в следующую минуту. Посмотреть стоит».
Вполне смотрибельно, если хочется попялиться в экран.
rutracker.org/forum/viewtopic.php?t=1097285

Кандидат № 3. «Жестокий Морант», Австралия. Вот эта лента действительно основана на реальных событиях. Австралийский офицер-доброволец приказал расстрелять за шпионаж германского священника. Разразился скандал, и расстреляли его самого. Австралийцы обиделись, решив, что их соотечественника англичане выбрали на роль козла отпущения, и сильно невзлюбили Китченера.
Кино, вино и домино...
gillederais.livejournal.com/522657.html
Укротитель Морант
ioann-pupkin.livejournal.com/111985.html
Один раз посмотрела, второй – не хочу.
rutracker.org/forum/viewtopic.php?t=3204738
rutracker.org/forum/viewtopic.php?t=3193005
rutracker.org/forum/viewtopic.php?t=3187272

Жестокий Морант+Молодой Уинстон
vk.com/wall-213744_77105?reply=77132&z=album-21...

Кандидат № 4. «Молодой Уинстон», Британия. Байопик Черчилля от мастера жанра Дэвида Аттенборо. Можно сказать, экранизация автобиографии самого УЧ. Разумеется, АБВ посвящена только часть времени. Правда, на морду лица персонаж мало похож на реального сына лорда, но события не отклоняются от исторической правды.
Смотрела. Не грех и повторить.
rutracker.org/forum/viewtopic.php?t=3911838
rutracker.org/forum/viewtopic.php?t=1981313

Кандидат № 5. Самое интересное... и самое грустное. Грустное, потому что найти этот сериал – целый квест.
Там, где я платно качала, уже нет.
Есть на неизвестном украинском сайте, но в низком качестве.
www.ex.ua/45784888
Все 33 серии. Можно смотреть онлайн. Скачивание бесплатно, 1 серия – 1-1,5 часа. Выложено в 2013.

В российском прокате в 1990-е шло под названием «Мятежный духом», хотя мне больше нравится «Мятежник из Кейпа» . ЮАР, многосерийный (33 серии) из 3 сезонов (1989, 1991, 1993). Собственно военных действий не показано. Тыл, лагерь военнопленных на О. Св. Елены, послевоенное время. «Тесно переплетены судьбы офицера британской армии и повстанца-бура». Сюжет очень сложный, с «приключениями духа» и любовными линиями. Пособие «как врага превратить в настоящего друга».
Arende, он же Cape rebel, он же «Мятежный духом»
www.kinopoisk.ru/film/565023
конечно, не США, а ЮАР, и здесь описан только 1-й сезон...
www.imdb.com/title/tt2388893

Андрей Герасимов
vk.com/topic-10247793_21492015
Кстати.
Про англо-бурскую войну есть замечательный сериал "Мятежные духом"
www.getmovies.ru/details.aspx?item=97887
"Всё началось с того, что в ЮАР Пол С. Вентер (Paul C. Venter) написал сценарий, а заслуженный телережиссёр Дирк де Вильерс (Dirk de Villiers) снял многосерийный фильм в 3 частях: 1989 – 10, 1991 – 10 и 1993 – 13 серий, каждая по 45-50 мин (без рекламы, но с титрами в начале и конце). Фильм назывался на африкаансе Arende, что переводится как «Орлы».Потом это фильм шёл в прокате в 52 странах мира под английским названием Cape rebel. Это сочетание не имеет общепринятого перевода на русский язык, а понимают под ним этнических буров, которые были британскими подданными, но во время (второй) англо-бурской войны воевали против формально своего государства – но на стороне реально своих сородичей. Он выложен на нескольких сайтах (почему-то под названием «МятежныЕ духом».

Поттеромания

Увы, Полю не повезло. Его мало кто любит. Слишком уж сумрачен этот германский гений недоделанный Эдмон Дантес.

Правда, некто Антон Лейбович Гершман даже написал рассказ Михалыч и поттеромания, удачно скрестив 3 мира.

Ещё кто-то из обитателей рунета пофантазировал:
www.r40o-rpg.net/viewtopic.php?p=30996
Мариус де Кюстин
Кстати, я бы не прочь отыграть и оборотный сюжет, когда мои персонажи захватывают вражеского юнгу и посмотрел бы на взаимоотношения.
Helg
Взаимоотношения... Петя Ростов и барабанщик Винсент Бюссе. Такой вариант. Или... Поль Поттер и Патрик Гордон-младший. Тоже вариант. И оба жизненные.


Ну, а это вы уже видели, но для полноты картины напомню:
Ночной поезд

@темы: Мир вокруг нас, Луи Буссенар, Новогодний фест-календарь 2015, История, Кино

---

Капитан Сорвиголова и искусство вокруг-1

[Росица]

*Не виноватая я!*

Итак, дорогие мои фанаты, какая у вас первая ассоциация со звучным французским именем «Луи Анри Буссенар»?

Готова поспорить на получку, что чуть менее чем в 100 % - «капитансорвиголова».

И это правильно, кошерно, халяльно и православно!

Ибо миллионы мух не могут ошибаться на основании своего опыта чтения этого аффтара я могу сказать: это реально самая лучшая его книга!

Конечно, положа руку на сердце, это не шедёвр. Не «Война и мир» Льва нашего Толстого, хотя Петя Ростов подозрительно похож на Молокососов. Но на фоне тех же, допустим, «Похитителей бриллиантов» – бриллиант!

Причина, думаю, проста. Буссенар сам прошёл через проигранную войну, и потому смог проявить эмпатию.

(Прим. Эмпатия – это не симпатия. Это умение понять чувства другого. «Осознанное сопереживание текущему эмоциональному состоянию другого человека без потери ощущения внешнего происхождения этого переживания», как выражается тётя Вика).

Однако эта книга не одинока – всё началось раньше.

Циклическое

Сначала было слово... Слово «бессребреник». Не в том смысле, что человек ну совсем отказывается от денег – как раз наоборот.
Повесть «Бессребреник» («Без гроша в кармане») вышла в 1895. Действие происходит в США. Главный герой – очередной француз без страха и упрёка (а как же?), граф де ла Фер Солиньяк. Он поспорил, что сможет пересечь страну с востока на запад без денег. Пересёк, женился на владелице нефтяных месторождений Клавдии и зажил в своё удовольствие.
На редкость ниачом.

Продолжение следует

Потом он отметился на Кубе во время восстания против испанских колонизаторов. «Остров в огне» («Пылающий остров»), 1897.
Не читала.

Следующий пункт назначения – Индия. Экипаж яхты Солиньяков спасает индийцев из кишащей крокодилами дельты Ганга, не зная, что тем самым препятствует отправлению правосудия. Местные власти обвиняют иностранцев в шпионаже в пользу, внезапно России. (Напоминаю: Большая Игра – политическое противостояние Российской и Британской империй в Центральной Азии – продолжается, но всё же на северных рубежах Британской Индии, а не на южных). По ходу Солиньяки спасают от смерти юных шотландских аристократов Патрика и Мери Леннокс, мать которых пала от руки тугов-душителей, а потом и их отца, который служил на северной границе и попал в плен к туземцам.

Знакомо, не правда ли?
«– Вы даже не представляете себе, как мы с отцом любим французов! Однажды вся наша семья: отец, сестра и я, очутились в страшном, прямо-таки отчаянном положении. И французы вырвали нас буквально из объятий смерти».
«Патрик рассказывал о своих приключениях в Индии, Жан – о том, что пережил в стране «Ледяного ада».»
Эта история рассказана здесь: «Бенгальские душители» («Среди факиров»), 1898, Индия.
Довольно приличная вещица – бывает хуже.

Ах да, «Ледяной ад» (1990). Ну, общее представление можно составить и по КСг. Семья Грандье. О маме – никакой информации, папа – «разорён» (чем занимается – также никакой информации) и доведён до самоубийства бандитами из «Красной звезды», которую в СССР политкорректно назвали «Коричневой». В совершённом ими убийстве обвинён молодой лаборант-биолог Леон Фортэн, поклонник Марты Грандье. Его невиновность доказывает друг Поль Редон, проводящий собственное журналистское расследование.™ В наборе – хороший индеец, собака по кличке Портос, а также открытие нового элемента в таблице «великого русского химика Менделеева», названного «леониум»: стрелка из него притягивается к золоту, как магнит к железу. НТП форева!

После КСг Редон с женой Жанной оказываются во Французской Гвиане – гиблом месте, «сухой гильотине». «Приключения маленького горбуна», 1902.
Не читала.

Самая прикольная повесть из «цикла» – это «Бессребреник среди жёлтых дьяволов», опубликованная посмертно в 1914. На этот раз сердце русского патриота должно забиться сильнее: Корея, русско-японская война и война за независимость. Обнаружены: Солиньяк, Редон и Леннокс-мл. Никаких объяснений по поводу чудесного воскресения Патрика не дано. Кроме того, в программе – полным-полна коробушка клюквы: водка, ручной медведь, бурятка, которая также цыганка, но почему-то с польским именем Бася, аи как вишенка на торте – плохой парень русской национальности с типичной фамилией Борский.
В общем, ниасилила, сползя пацтол.

Фанфиковое

Итак, изучив весь этот массив, мы возвращаемся к тому, за что и любим Луи нашего Буссенара.

У книги нет хэппи-энда, что является правилом для произведений в приключенческом жанре.
Нет и НЕхэппи-энда.
Откровенно открытый финал.
wap.adventures.unoforum.ru/?1-3-0-00000045-000-...
«Жаль, нет продолжений после событий в «Сорви-голове». Там герой раскрываются по полной. И какие герои! Вот какого фильма мальчишкам и девчонкам так не хватает. Мечта с детства».
Так и хочется написать продолжение!
Т. е. фанфик.
Я вот написала. Сейчас страшно перечесть © – надо же, какую чепуху я несла, и как далеко!
Ну и не только я.

Фанфиковое

my-biblio.livejournal.com/3814.html
catherine_catty
«Капитан Сорви-голова» – любимая книга моего детства. Я даже продолжение писала. В 5 классе.

Самое сложное – это создать чёткий сюжет.
Автору оригинала всё же удалось нанизать боевые действия реальности на стержень мщения согласно списку.
А что делать дальше?..

Один товарищ (который нам не товарищ) таки написал. И даже издал. Правда, спросом его опупея не пользовалась. На меня сей труд произвёл впечатление того, что в Сети именуют УГ.
Единственным светлым пятном была любовная линия, которой так не хватало в первоисточнике. Некая бурская девица влюбилась в Жана с первого взгляда, переоделась мальчиком и вступила в отряд Молокососов. Ну и, разумеется, прекрасную деву надо вырвать из лап дракона... пока она не стала не-девой.
Остальное же показалось мне либо сумбурным, либо нереальным. Так что звиняйте, хлопци – называть автора не буду.

Театральное

Кроме продолжения, очень хочется увидеть экранизацию.
Нет, в самом деле, что за несправедливость?
Д'Артаньян с мушкетёрами и Холмс с Ватсоном экранизированы в особо крупных количествах.
Питер Блад и Эдмон Дантес также воплощены на экране.
А такой няшка, как Жан Грандье, лишён подобной чести!

Театральное

Всё просто и одновременно грустно. Буссенара помнят только в экс-СССР. Даже на родине он почти забыт. (Достаточно сравнить статью про него в русской Вики и во французской).

Причина этого связана с особенностью литературной политики в СССР. Написание увлекательных жанровых книг не поощрялось: зелёный свет давался соцреалистам и классикам. А уж что осталось – отводилось на второсортную, развлекательную литературу, которую читали не потому что надо – а потому что хочется. И эту нишу заполнили в основном английские, французские и американские авторы, издававшиеся в Российской империи. Они уже были переведены и проверены на соответствие линии партии, а если кто не соответствовал – строго указывалось в предисловии.

Впрочем, как раз КСг отлично лёг на эту линию. В 1955, когда его в первый раз переиздали после 1917, шла холодная война, и британский империализм был идейным противником Советского Союза.
Но и в СССР фильма по повести Буссенара не снимали. Надо полагать, по причине «Свободу Африке!»

Однако поставили спектакль. Вы удивлены? Я бы и не знала об этом, если бы в нашей школе на стенах не висели фотографии с мизансценами из спектаклей нашего ТЮЗа.

http://raspopin.den-za-dnem.ru/index_e.php?text=416


Зубов А.Е. Художники новосибирских театров. Очерк творчества. Новосибирск: Сибпринт, 2008. – 110 с., илл. – Альбом иллюстраций
120. Дидишвили Т. Д. «Капитан Сорви-голова». 1974. ТЮЗ. Сцена из спектакля. – ТМ, фонд ТЮЗ-«Глобус».
(Нет, эту фотку я не видела).

Павловская Людмила Ивановна
www.kino-teatr.ru/teatr/acter/w/ros/290631/bio
С 1966 – актриса Горьковского (Нижегородского) ТЮЗа.
Театральные работы:
Барабанщик – «Капитан Сорви-Голова» Л. Буссенара.

Чухнов Анатолий Борисович
www.kino-teatr.ru/teatr/acter/sov/290675/bio/
vk.com/id209008323
Работал в Новосибирском ТЮЗе. С 1978 – актер Нижегородского ТЮЗа.
Театральные работы:
Фанфан – «Капитан Сорви-голова», Л.Буссенар.

Калабанов Евгений Николаевич
www.kino-teatr.ru/teatr/acter/m/ros/290568/bio
По первой профессии – медик.
С 1970 – актер Горьковского (Нижегородского) ТЮЗа.
Театральные работы:
Жан Грандье – Л. Буссенар «Капитан Сорви-Голова»

Хорошилова Лариса Федоровна
www.teatrglas2009.narod.ru/actors/9.html
В 1968 поступила в ТЮЗ в г. Горький.
Театральные работы:
Жена командира повстанцев – «Капитан Сорви-Голова».

Чиво-чиво? Какой барабанщик? Какая жена командира повстанцев?
Вот так отредактировали исходник в Горьком и/или Новосибирске.
Грустно, девушки...

Римейковое

А теперь – внимание, фокус!
Оказывается, эта история всё же была показана на советских кино- и телеэкранах, и регулярно демонстрируется сейчас.
Но – методом удаления гланд через задний проход.

Сначала в 1921 Бляхин написал повесть «Красные дьяволята», среди героев которой всё-таки оказалась представительница (относительно) слабого пола. Потом Э. Кеосаян снял фильм «Неуловимые мстители», где сохранил девочку.

Римейковое

Это же были настоящие римейки!
Просто тогда никто не знал этакого слова.
Юные герои мстят гадам за убийство родных.
otvet.mail.ru/question/16698371
В 1920-х гг. была книжка и по ней немой фильм «Красные дьяволята». Кстати, во многом римейк Л. Буссенара «Капитан Сорви-голова» про бурскую войну. Но перенесли на почву гражданской в России.



У Буссенара все были белые. В книжке «Дьяволята» – китаец. В фильме одноименном – негр. А в последующем римейке «Неуловимые мстители» сделали цыгана.

А. П. Бляхин. Красные дьяволята. М., Современник, 1982. Обложка – художник В. Резчиков

Надежда Воронова

«Герои этой книги – дети, и приключения их притягательны, а на каком историческом фоне происходят события, в большинстве случаев подросткам все равно: гражданская война, междоусобица между князьями или сражение буров с англичанами где-нибудь в районе реки Оранжевой. Последняя битва упомянута не случайно. Дело в том, что «Красные дьяволята» невероятными и, честно говоря, непосильными для своего возраста подвигами напоминают «Капитана Сорви-голову» Буссенара.

Между прочим, с политикой в повести Бляхина тоже не все так просто. Да, там упоминаются кулаки-мироеды и встречается не слишком изящное обращение «поп». Но позвольте процитировать вам один из фрагментов книги: «В сознании ребят [героев книги] современные события и герои гражданской войны так причудливо переплелись с книжными образами, что они уже и сами не знали, где кончается чудесная сказка и вымысел, а где начинается подлинная суровая жизнь.

В разговорах между собою они создали даже свой особый язык, заимствованный у индейцев Фенимора Купера и Майн Рида, понятный только им одним. Красноармейцев они называли краснокожими воинами, белых контрреволюционеров – бледнолицыми собаками. Белогвардейский генерал Врангель получил кличку Черного Шакала, бандита Махно окрестили именем злого и коварного апаха – Голубой лисицей. Знаменитый командарм Первой Конной Армии Буденный носил у них имя храброго предводителя одного из индейских племен – Красного Оленя и т.п. А Ленина... иначе и не называли, как Великий Вождь краснокожих воинов». Теперь вы понимаете, почему повестью Бляхина не были в свое время завалены полки библиотек?..»

Кстати, вот несколько альтернативная версия происхождения Мстителей.
moskovitza.livejournal.com/35466.html?thread=49...





Кеосаян решился на экранизацию комиксов С. Кузьмина о юных героях Гражданской войны. Данька Щусь, сестра Ксанка, молодой интеллектуал Валерка и Яшка-цыган. Великолепная четверка назвалась Мстителями и ринулась в самое пекло Гражданской войны, наводя ужас на бандитов, бесчинствующих на югах (правда, вместо Махно – любимого антигероя Кузьмина – в фильме свирепствует атаман Бурнаш).

Битва не знающих жалости красных дьяволят с Сатаной вызвала восторг зрителей и ненависть западных гуманистов. Увидев, как легко и небрежно убивают мстители казачка Гришку, детский писатель Родари сказал: «Этот фильм нельзя показывать детям. Как вы этого не понимаете? Ведь в этом фильме дети убивают!».
zadumov
Герои-мальчишки или, как тут цинично выразились, «дети-убийцы» характерны не только для массовой культуры США, Японии и СССР. Достаточно вспомнить книгу Буссенара «Капитан Сорви-Голова». Юный француз не может спокойно жить на земле, пока английские захватчики топчут землю Трансвааля и убивают мирных буров. Великолепный снайпер Жан Грандье уже на первых страницах романа уничтожает английских кавалеристов.

wap.adventures.unoforum.ru/?1-3-0-00000045-000-...
geklov:
«Порою Буссенара именно за эту книгу часто упрекают. (Просто книга широко известна. Буссенара, по-моему, за другие вещицы журить следует). Мол, чему учит мальчишек сия повесть? Убегать на войну и там убивать людей?
Мне, кажется, всё не совсем так. Жан Грандье, Гаврош, Макар-Следопыт, Красные Дьяволята, Неуловимые Мстители, Васёк Трубачёв, Трясогузка, Четверо из России и мн.-др., по-моему, учат своих ровесников НЕ воевать и НЕ убивать (хотя на книжных страницах и экранах они именно что воюют, а порою даже и... о, ужас, убивают своих врагов). Они учат НЕ ненависти, а верности и благородству, отваге и стойкости, мужеству и героизму, дружбе и братству. Учат быть в ответе за свои слова и поступки. Учат делать правильный нравственный выбор. Как тут не вспомнить слова из песни Высоцкого «Баллада о борьбе»:
Если, путь прорубая отцовским мечом,
Ты соленые слезы на ус намотал,
Если в жарком бою испытал, что почем,
Значит, нужные книги ты в детстве читал.
Кстати, по поводу возможной экранизации Сорвиголовы. Я вспомнил американский сериал 1990-х «Хроники молодого Индианы Джонса». По-моему, весьма достойная работа на тему «молодой человек на войне; становление личности».»


А вот ещё 1 совершенно побочная ветвь:
jack-kipling.livejournal.com/102032.html
drugoe-kino.livejournal.com/2991146.html
www.facebook.com/permalink.php?id=4274984273706...
Гнездо шершней (Hornets' Nest), 1970.
Итало-американский фильм в популярном тогда жанре приключенческого фильма «правайну», которым грешил и советский кинематограф. Довольно оригинальная смесь фильма «Генералы песчаных карьеров» о судьбе несчастных бразильских беспризорников (который к слову вышел только через год) и любимого в детстве романа «Капитан Сорви-голова», с описанием боевого пути отряда малолетних наемников во главе с их отмороженным на всю голову командиром.

@темы: Луи Буссенар, Новогодний фест-календарь 2015, Кино, Книги

---

Капитан Сорвиголова и другие книги про АБВ-2

[Росица]

Русские люди отнеслись к войне весьма неравнодушно и понаписали много всякого.

АБВ в рус. лит-ре

13) В той же серии «Библиотека приключений и научной фантастики», что и КСг («золотая рамочка» Детгиза), вышла ещё 1 повесть про АБВ.
Олег Фокич Коряков «Странный генерал»
Первый в советской художественной литературе опыт повествования об англо-бурской войне. Эта удивительная история о Петре Ковалеве и его друге Дмитрии Бороздине. Выдумка это или нет, не знает и сам автор. Но это точно историческая правда.

Своего рода «наш ответ Чемберлену Буссенару». Вполне добротная беллетристика. Если не обращать внимание на дань соцреализму в начале и в конце книги, то весьма читабельно. В ассортименте – подробности золотодобычи (изложенные не занудно, как у Верна, а живо, по ходу дела), борьба за руку и сердце девицы с богатым приданым, подлость и благородство, и бонусом – мощная антирасистская линия.
Всё ниасилила, но планирую.

14) Издательство «Memories» выпустило 2 книги, посвящённых бульварной литературе на эту тему:
Сборник Англо-бурская война 1899–1902 гг. и ее отражение в художественной литературе. М.: «Memories», 2008. Второе издание, переработанное и дополненное.
Авторы-составители: Шубин Г. В., Воропаева Н. Г., Вяткина Р. Р., Хритинин В. Ю.

3 повести:
1) «За буров»! Русские добровольцы в Трансваале. Повесть из событий англо-трансваальской войны 1899-1900 г. Соч. Бурофила
2) Эдинхард фон Барфус. «Буры». Война за свободу. Повесть из эпохи южно-африканской войны
3) Мария З. «Как я была добровольцем в Трансваале».
Ещё здесь можно найти тексты русских песен о бурах, а во введении – предыстория и ход военных действий.

rezoner.livejournal.com/502620.html
Я начал читать книгу Барфуса, и у меня постепенно стало возникать дежавю. Но окончательно я утвердился в своих подозрениях, когда прочел, как главный герой, немецкий доброволец, бежит с корабля, плавучей тюрьмы, и плывет 2 км до берега. Особенно когда он вдруг вспоминает, что в океане же есть акулы. Книга вышла еще до окончания войны, но не совсем понятно, когда именно. Книга Буссенара вышла в 1901. Непонятно, что было раньше, и кто у кого слизал.

Роза Бургер, бурская героиня, или Золотоискатели в Трансваале. Роман из англо-бурской войны, в 3 томах. М.: «Memories», 2009.

Автор – немец Штефен Маркс после окончания войны. Её текст в переводе на русский печатался в брошюрках, выходивших в начале XX века в СПб, всего было издано 75 выпусков.
(Dr. Stefan Marks. "Rosa Burger, das kuhne Burenmadchen oder Die Golgraber von Transvaal. Roman aus dem Burenkriege. Дрезден 1900/1901, 2166 страниц Hermann Dietrich
www.amazon.co.uk/Burger-Burenm%C3%A4dchen-Goldg...).
Эталонный бульварный роман, информационная ценность которого отрицательна.

Этим интерес русских литераторов к АБВ не ограничился.

15) Мамин-Сибиряк сатирически отозвался на войну в рассказе Ийи. Святочная Фантазия (скачать в .pdf эквивалент 15 стр. Ворда).

16) А. И. Куприн упомянул в знаменитом рассказе Гамбринус:
«Во время войны англичан с бурами процветал «Бурский марш» (кажется, к этому именно времени относилась знаменитая драка русских моряков с английскими). По меньшей мере раз двадцать в вечер заставляли Сашку играть эту героическую пьесу и неизменно в конце ее махали фуражками, кричали «ура», а на равнодушных косились недружелюбно, что не всегда бывало добрым предзнаменованием в Гамбринусе».

Ей же он посвятил рассказ «Убийцы» , который потом переработал в «Бред», написанный уже на отечественном материале.
rositsa.livejournal.com/994225.html

Персонаж рассказа «Светлый конец» упоминает, что участвовал в АБВ.

17) Туда же отправился и герой романа Пикуля «Честь имею»:

«...Я был ранен пулей в плечо, после чего валялся в госпитале Претории. Затем меня свалила жестокая малярия, приступы которой ощущаю и поныне. Наконец, однажды на поезд буров наскочил английский бронепоезд, я – с оружием в руках – попал в плен к англичанам. Сначала они никак не желали признавать во мне «нонкомбатанта», угрожая расстрелом на месте...»

18) А также 1 из ГлавГероев повести Б. Васильева (который «...А зори здесь тихие») И был вечер, и было утро (цитата из Ветхого завета):

«..он вступил волонтером в отряд знаменитого бурского генерала Девета, был дважды ранен в реддесбургском бою, чудом спасся и... И угодил в плен, причем в отличие от его воспитателя плен самый натуральный. К счастью, победители, выяснив, что пленный не является их соотечественником, решили вдруг проявить человеколюбие, и Сергея Петровича направили во вполне приличный для тех чересчур жарких стран и тех чересчур мрачных лет госпиталь. Однако британского великодушия хватило ровнехонько до выздоровления пленного волонтера...».

19) Ну и так, упоминания по мелочи.

Александр Павлович Чудаков, Ложится мгла на старые ступени:
«...когда Мальчик служил в Первой конной Буденного, то вместе со своим хозяином попал в плен. Хозяин ночью лежал связанный, а Мальчик пасся рядом. Красноармеец тихо его позвал, конь подошел, все понял, поднял хозяина зубами за веревку и ускакал с ним к своим. Сюжет Антон не выдумал, а только слегка подновил — подобная история случилась с арабским скакуном в Африке во время англо-бурской войны и вполне могла произойти и с таким умным конем, как Мальчик».

И. Ильф, Е. Петров, Золотой теленок:
«Он вытаскивал из-под шкафа «Родину» за 1899 год в переплете цвета морской волны с пеной и брызгами, рассматривал картинки англо-бурской войны».

Алексей Алексеевич Игнатьев, Пятьдесят лет в строю:
«Вот как наши доморощенные поэты излагали принцип неизменности основных законов войны:

Сражался голый троглодит,
Как грубым свойственно натурам,
Теперь же просвещенный Бритт
Трепещет в хаки перед Буром.

Но англичанин и дикарь
Хранят все свойства человека:
Как били морду прежде, встарь,
Так будут бить ее до века...»

20) А также детские воспоминания русских писателей:

а) К. Паустовский. Повесть о жизни. ( Отрывок из воспоминаний). Собрание сочинений, т. 4. М., 1982
Паустовский К. Далекие годы. М.-Л., 1946, с. 45-46.
flibusta.net/b/184223/read#t10

б) Дон-Аминадо. (Аминад Шполянский) Поезд на третьем пути. ( Отрывок из воспоминаний). Нью-Йорк, 1954, с. 10-12
flibusta.net/b/298176/read#t6

в) В. Катаев. Разбитая жизнь. (Отрывок из воспоминаний).// Собрание сочинений. М., 1985, т. 8
flibusta.net/b/113523/read#t92

г) В. Шкловский. Жили-были. (Отрывок из воспоминаний). // Собрание сочинений. М., 1973, т. 1

«Мы не знали, что там, в Африке, начинается борьба эмигрантов рабочих-индийцев с англичанами, что Лев Николаевич Толстой пишет письмо неведомому молодому Ганди о том, как сопротивляться англичанам путем невыполнения приказаний. Не знали, что Толстой в дневнике очень волновался из-за этого письма. Понижая значение этого решения, он находил его недодуманным.
Буров знали все. Знали цилиндр президента Крюгера, и сейчас я помню фамилию бурского генерала Девета и узнал бы его по портрету. Понимали, что англичане в Африке обижают крестьян, но у тех есть ружья и они отстреливаются. Улица пела песню:

Трансваль, Трансваль, страна моя
Ты вся горишь в огне.

Песня населяла темные дворы и не была забыта. Она воскресла в годы революции и попала в стихи Маяковского. Старая песня умирала и перед концом своим вспыхнула еще раз.»

д) Те, кто были тогда еще моложе, играли в войну буров с англичанами и, конечно, все хотели быть бурами. "Буром был и я, играя на улицах слободки и на гимназическом дворе", - писал о своем детстве С.Я. Маршак (Маршак С. Соч. в 4-х т., т. 4. М., 1960, с. 526.)

е) Сестры Анастасия и Марина Цветаевы изрисовали всю бумагу в доме изображениями буров в широкополых шляпах и шаржами на королеву Викторию. Ее они изображали маленькой, толстой и носатой, с короной на голове. (Цветаева А. Из прошлого. – Новый мир, 1966, № 1, с. 81.)

ж) Илья Эренбург незадолго до кончины вспоминал, как он сначала "написал письмо бородатому президенту Крюгеру", а потом, стащив у матери десять рублей, "отправился на театр военных действий". Но его поймали и вернули. (Эренбург И. Люди, годы, жизнь, кн. 1, 2. М„ 1961, с. 27.).

з) Анна Ахматова в поэме «Путём всея земли» писала о начале столетия:
Суровы и хмуры,
Его сторожат
С винтовками буры...

21) Лев Толстой не отреагировал как писатель, но как публицист докатился до того, что «утром, взяв в руки газету, я страстно желал всякий раз прочесть, что буры побили англичан».
«Знаю, – сказал он, как бы извиняясь за невольное нарушение своего религиозно-нравственного принципа, – не следовало бы мне радоваться победам буров и огорчаться их поражениям, они ведь как раз с оружием в руках убивают английских солдат, но ничего с собой поделать не могу. Радуюсь, когда читаю о поражениях англичан, – даже как-то на душе веселее становится».
И ещё много его высказываний можно прочесть в статье А. И. Шифмана «Лев Толстой и англо-бурская война». Народы Азии и Африки. 1969. № 1. (Цит. по: Англо-бурская война 1899–1902 годов глазами российских подданных. В 13 томах. Т.11.).

Ещё немного про всяких-разных иностранцев:

22) Джек Лондон был отправлен в ЮА военкором. Через одноимённый город. Доехав до столицы Империи, он узнал, что война закончилась. Журналист остался в городе, решив написать о жизни обитателей бедных его кварталов – «Люди бездны» (пер. В. И. Лимановская). Но отголоски войны ещё слышны...

Лондон, Твен, Роллан...

Цит по: Джек Лондон. Собрание сочинений в 8 томах. Том 2. 1954.
«1 из моих спутников был личностью героической. ...он был пламенный социалист, полный юношеского энтузиазма и готовности принять муки за человечество. С немалой опасностью для себя он активно выступал в роли оратора и председателя на многочисленных митингах в защиту буров, которые в ту пору происходили и в помещениях и под открытым небом, нарушая безмятежный покой «доброй старой Англии». Шагая рядом со мной по улице, он поведал мне некоторые эпизоды из своей деятельности: как на него нападали о парках и вагонах трамвая; как он поднимался на трибуну, упрямо надеясь на успех, хотя разъяренная толпа стаскивала с подмостков одного оратора за другим и жестоко их избивала; как, укрывшись в церкви, он с тремя товарищами отбивал осаду толпы под градом сыпавшихся разноцветных оконных стекол, пока в дело не вмешалась полиция. Он рассказывал о жестоких стычках на лестничных площадках, на балконах и галереях; о разбитых окнах, разрушенных лестницах, о лекционных залах, где все было перевернуто вверх дном; о переломанных конечностях и пробитых черепах».
...
В Ю. Африке буры показывают британцам, как надо воевать, а британские офицеры совершают глупости и попадают впросак, хотя у них на родине, в Англии, устраиваются грандиозные гулянья для городской бедноты в честь снятия осады с Мафекинга, а военное министерство под шумок снижает норму роста для новобранцев».

«Мать моряков живет на мысу,
Где шумит морская волна.
Бродячее племя своих сынов
Шлет в океаны она.

И гибнут они – у берегов
И в волнах открытых вод.
Усталая мать получает весть
И новых на смену шлет».

(Полностью и в др. варианте перевод этого стихотворения Киплинга – Хозяйка Морей).

В Южной Африке буры учат британцев, как надо воевать, а британские офицеры допускают ошибку за ошибкой и то и дело попадают впросак; на родине же, в Англии, городская беднота истерически имитирует буйное веселье, а военное министерство под шумок снижает норму роста для новобранцев».

«...генералы со следами ратных трудов на бронзовых лицах, прибывшие в Лондон со всех концов света; офицеры волонтерских войск, офицеры милиционной армии и кадровые офицеры; С пенс и Пламер, Бродвуд и Купер, который сменил Уикипа; Малтияс, отличившийся в Даргае, Диксон, командовавший при Флакфонтейне; генерал Гейзли и адмирал Сеймур, прибывшие из Китая; Китченер – герой Хартума, и лорд Роберте, воевавший в Индии и повсюду на земном шаре,– солдафоны Великобритании, специалисты по разрушениям, инженеры смерти! Порода людей, резко отличная от тех, кто работает на фабриках и обитает в трущобах,– да, совершенно иная раса! (Я не знаю, что там такое было при Флакфонтейне, но это типично бурский топоним. – Р.).
...
А вот пошли колониальные солдаты – стройные, худощавые, закаленные; а дальше войска всех племен и народов – из Канады, Австралии и Новой Зеландии; с Бермудских островов и с Борнео; с островов Фиджи и Золотого берега; из Родезии, Капской колонии, Наталя, Сиерра-Леоне и Гамбии; из Нигерии и Уганды; с Цейлона, Ямайки, Кипра; из Гоиг-Конга и Вей-Хай-Вея; из Лагоса, с Мальты и с Санта-Лючии; из Сингапура и с Тринидада. Скачут верхом покоренные племена с Инда – смуглые наездники и фехтовальщики, во всей своей дикой первобытности, – сикхи, раджпуты, бирманцы, провинция за провинцией, каста за кастой; глаза слепит от малинового к алого.
..
С неба льет ливень. На улице появляются части вспомогательных войск – черные африканцы и желтые азиаты в тюрбанах и фесках, за ними кули с ношей на голове: они тащат пулеметы и горные пушки. Босые ноги ритмично хлюпают по грязи – хлюп, хлюп, хлюп. Кабаки разом пустеют, братья-англичане выбегают и возгласами приветствуют смуглых вассалов».

Переработанный вариант текста можно найти здесь.

23) Марк Твен побывал в Ю. Африке незадолго до АБВ и как раз после рейда Джемсона. Своё мнение о бурах и их отношениях с англичанами он формировал через третьи руки, а потно изложил в путевых заметках По экватору.

Во время войны же он сформулировал свои взгляды так:
«Даже когда она не права (а она не права), Англию надо поддерживать. Тот, кто выступит против нее сейчас – враг человечества. Мой разум на стороне британцев, но мое сердце и те обрывки морали, которые у меня остались, – на стороне буров. Естественно, что я за Англию. Но она глубочайшим образом не права».

Человеку, Ходящему во Тьме
(Имеются в виду нецивилизованные народы, которым несут Бремя Белых ™)

«Мистер Чемберлен фабрикует войну из такого неубедительного, вздорного материала, что в ложах хватаются за голову, а на галерке смеются. При этом он изо всех сил старается убедить себя, что эта война не просто грабеж, что она все же таит в себе крупицу порядочности, – правда, не видимую простым глазом, – и что, вываляв в грязи английский флаг, он сумеет в конце концов отмыть его дочиста и этот флаг вновь засияет в поднебесье, как сиял тысячелетие, пока он сам не наложил на него свою нечистую лапу. («Мистер Чемберлен фабрикует войну на такой нелепой и вздорной основе, что публика в ложах скорбит, а галерка смеётся. Чемберлен изо всех сил старается доказать самому себе, что война не просто кража со взломом, а нечто окутанное дымкой респектабельности... и что он сумеет мало-помалу отмыть дочиста британский флаг, после того как перестанет таскать его по грязи».)

Бездарная игра, потому что она позволяет Людям, Ходящим во Тьме, обнаружить Подлинную Суть. И вот они говорят:
«Как, христиане напали на христиан? И всего-навсего из-за золота? Неужели это и есть великодушие, терпимость, любовь, кротость, милосердие, защита слабых – это странное, демонстративное нападение слона на выводок полевых мышей, под предлогом, что мыши пискнули что-то для него оскорбительное, а такое поведение, по словам мистера Чемберлена, «ни 1 уважающее себя правительство не может оставить безнаказанным»? Почему подобный предлог считается достаточным в отношении малого государства, если он оказался недостаточным в отношении большого? Ведь совсем недавно Россия 3 раза подряд оскорбила слона и осталась жива и невредима. Значит, это и есть Цивилизация и Прогресс?! Чем же это лучше того, что имеется у нас? Разве грабежи, пожары и опустошения в Трансваале – Прогресс по сравнению с нашей Тьмой? Может быть, существуют два сорта Цивилизации – 1 для отечественного потребления, а другой для экспорта на языческий рынок?»

Тревога овладевает Людьми, Ходящими во Тьме, и они недоуменно качают головами, а тут им еще попадается выдержка на письма английского солдата, описывающего свои подвиги в связи с 1 из побед Мэтюена, еще до битвы при Магерсфонтейне, и тревога их возрастает.
«Мы штурмом взяли высоту, – пишет солдат, – и спрыгнули в окопы. Буры поняли, что им не уйти. Они побросали ружья, упали на колени, подняли руки вверх и взмолились о пощаде. Уж тут-то мы им показали пощаду – длинной ложкой!»
Длинная ложка означает штык. Загляните в лондонский «Еженедельник Ллойда». В том же номере – и в том же столбце – вы найдете другую заметку, полную возмущения и горьких сетований по поводу жестокости и бесчеловечности буров. Сколько в этом неосознанной иронии!»

24) Р. Роллан посвятил англо-бурской войне драму Настанет время.
Не читала.

***
Да, есть ещё такая книга: Питер Морис, юный бур из Трансвааля. Но она нещитаеца, потому что – про первую англо-бурскую войну 1880-81 (которая в советское время проходила по разряду восстаний).

Не буду писать про известную песню, которую в фильме «Жила-была одна баба» спел Юрий. Шевчук. )

@темы: Луи Буссенар, Новогодний фест-календарь 2015, История, Книги

---

Капитан Сорвиголова и другие книги про АБВ-1

[Росица]

*Позволю себе влезть без очереди, раз 07.01 оказалось пустым*

Ну вот. Прочитали мы, значица, книжку, получили ни с чем не сравнимое эмоциональное наслаждение. И закричали: «Офигеть, дайте две!».
Что можно выбрать в качестве № 2?

Сначала посмотрим, что писали о войне представители вовлечённых в неё народов.

Англичане бросили на службу информационной войне поистине крупную артиллерию: триумвират в лице Киплинга, К. Дойла и Черчилля.

Британцы

С Киплингом всё ясно. Он начинал зарабатывать себе на хлеб с беконом как журналист в заштатной индийской газетёнке, а к началу войны стал уже звездой не английской – европейской величины. Он вернулся к старому ремеслу и отправился на фронт в качестве корреспондента, дабы «не пулемётом но пером» (© Брейтен Брейтенбах) служить Империи.

1) «Отец Ш. Холмса» ещё раньше уделил ЮА много внимания в первом романе «Торговый дом Гердлстон». А во время войны он, по образованию врач, тоже успел прославиться. Кельт по происхождению, он стал таким ярым патриотом Империи, что захотел вступить в действующую армию. Его приняли – но только офицером медслужбы. К. Дойлу довелось возглавить полевой госпиталь в Блумфонтейне, где почти не было раненых, зато валялись толпы тифозников и дезинтериков. Бурские диверсанты взорвали городской водопровод, а оккупанты не соблюдали элементарных норм гигиены. Холмса в Ю. Африку он не отправил и вообще беллетристику про войну не писал. Зато, вернувшись с фронта, засел за фундаментальный труд «Великая бурская война». Первое увидело свет в к. 1900. Между 1900 и 1902 книга выдержала 18 изданий! Его пришлось многократно переписывать, потому что «эта чёртова война», как выразился его коллега Дуглас, никак не хотела кончаться. За сию книгу он и получил рыцарское звание.
Англо-бурская война (1899-1902)

Не читала и не собираюсь.
(Ещё он написал пропагандистскую книженцию «Война в Южной Африке, ее причины и способ ее ведения» . Она не такая объемная, но зато вышла почти одновременно на многих европейских языках. В Германии, Франции и Бельгии – по 20 тыс. экземпляров, в Испании – 10, в Венгрии – 8, в Голландии и Италии – по 5, в скандинавских странах – 5, в Португалии – 3. Было и русское издание – 5 тыс. экземпляров. Аффтар доказывал, что англичане на самом деле вовсе не такие бяки, как их пытаются выставить на континенте. «В истории можно найти прецеденты жестоких мер, которые мы вынуждены были принять в отношении повстанцев; так поступали французы в Алжире, русские на Кавказе, австрийцы в Боснии и немцы во Франции»).

О военных и околовоенных похождениях медика-патриота можно прочитать в его био:
Максим Чертанов, Конан Дойл (из серии ЖЗЛ)

Хескет Пирсон, Джон Диксон Карр, Артур Конан Дойл

Рассел Миллер, Приключения Конан Дойла


2) Черчилля у нас знают как человека, который вместе со Сталиным и Рузвельтом на троих сообразил победу над Гитлером и Муссолини. Однако он ещё и получил Нобелевку по литературе. По образованию он был не каким-нибудь там гнилым интеллигентом, а, как и положено наследнику славного имени герцогов Мальборо, кавалерийским офицером. Однако он уже имел наглость критиковать генералитет, поэтому с началом войны был вынужден выбирать между армейской службой и работой в газете. Поскольку последнее предложение было в 10 раз прибыльнее, он выбрал его. Попал в плен, чудом совершил удачный побег, был удостоен листовки «25 фунтов за живого или мёртвого», стал истинным героем дня... и смог вступить в действующую армию, не оставляя щелкопёрство. В 1900 вышел в отставку, был избран в палату общин на «выборах хаки» и так начал блестящую карьеру политика – с речи в парламенте, проникнутой симпатией к противнику. Многие ли наши великие политиканы способные на такое, а?
Про своё участие в войне Черчилль написал 2 сборника: От Лондона до Ледисмита и Поход Яна Гамильтона.

Кое-что можно узнать и из автобиографии Мои ранние годы. 1874-1904.

И из био:
В. Г. Трухановский, Уинстон Черчилль
Д. Л. Медведев, Черчилль: Частная жизнь

Борис Тененбаум, Великий Черчилль

Франсуа Бедарида Черчилль (из серии ЖЗЛ)


3) Киплинг, тоже нобелиат по литературе, известен в основном как гений малых форм. Вот и АБВ не была им удостоена романа или хотя бы повести. Зато какие стихи! Первые, правда, так себе.
«Военнослужащий (Бурская война, 1899)» Перевел Е. Фельдман
«Генерал Жубер (Умер 27 марта 1900)». Даже не верится, что этот тихий ужас написала блистательная А. Оношкович-Яцына. Или это сам РК сподобился на такую фигню?

Да, блистательная! Я настаиваю на этом. ©. Она перевела Boots, превратив их в «Пыль» («Пехотные колонны») . Стих стал знаменитой песне после того, как Аграновский положил его на музыку.
Первые три строфы по стихам Р.Киплинга, остальные сочинены Е. Аграновичем на фронте.
Есть и другая песня на эти стихи.
Судя по всему, в нём описано событие, которое в каноне выглядит так: «Правда, англичане передвигались с молниеносной быстротой, но Бота, без колебания оставив свои замечательно укрепленные позиции между Винбургом и железной дорогой, взял еще более быстрый темп. И огромные клещи, состоявшие из людей, лошадей и пушек, зажали пустоту».

1 из моих френдов в подзамке описал подробнее:
«В первой половине 1900 войска лорда Робертса совершили несколько блестящих форсированных маршей, пройдя насквозь бурские республики. 60 тысяч человек, выступив из Кейптауна в начале года, 13 марта взяли Блумфонтейн, пройдя 650 миль – 1045 км; 31 мая колонны Робертса были уже в Йоханнесбурге, и через 5 дней отдыха их командир бросил их в новый форсированный марш – на этот раз на Преторию, в 950 милях (1500 км) к северо-востоку от Кейптауна. Эти марши через выжженную равнину под палящим солнцем, когда британские колонны на фронте шириной 40 миль превратились в настоящую сеть, безжалостно теснящую буров и не дающую им прорваться, прекрасно описал Конан Дойль. Очень сильная картинка постоянно встающих перед британскими колоннами дымов – буры выжигали растительность, чтобы затруднить войскам Робертса движение и помочь своим стрелкам – хаки был хорошо виден на черном».

Кстати, рефрен песни «Отпуска нет на войне!» стал предметом спора о том, адекватно ли переведён термин discharge. Витковский уверяет, что корректнее было бы не «отпуск», а «выстрел». «На англо-бурской войне ужасом солдат было не отсутствие отпуска, а как раз отсутствие сражения, отсутствие выстрелов и вообще войны как таковой». (Из предисловия к изданию: Киплинг Редьярд. Стихотворения. Роман. Рассказы./Пер с англ.; вступит. статья Е. Витковского. – М.: РИПОЛ КЛАССИК», 1998. – 960 с.)

Эти 4 стихотворения перевёл Витковский:
«Два пригорка». В оригинале был заимствованный из бурского экзотизм «kopje». «"Коп" – это на языке буров более или менее крутой холм, подъем на который не представляет, однако, больших трудностей». ©
«Стелленбос». Городок с университетом, где преподают на африкаансе, не очень далеко от Кейптауна – довольно бессмысленный в военном плане, но очень важный в психологическом рейд партизан де Вета.
«Сторожевой дозор на мосту в Карру». Полупустыня, глубинка Кейпа, где всё-таки встречаются комбатанты противника.
«Урок (1899-1902, Англо-бурская война)»:
«От Кейптауна до Мозамбика, вдоль и поперёк,
Мы получили роскошный, полномасштабный урок».

«Полубаллада о Ватерфале (Унтер-офицеры, надзирающие за военнопленными)» в переводе Фельдмана ввела меня в состояние лёгкого недоумения. Витковский уверял, что Киплинг ничего дурного о бурах не писал. Однако тут явная критика – причём ИМХО несправедливая. Речь, как я понимаю, об этом:
«В округе Ватерфаль близ лагерного помещения для пленных англичан-рядовых, находился госпиталь, говорят, очень неудовлетворительного устройства и довольно плохо снабженный, но ведь надо вспомнить, какие затруднения испытывая бурский комиссариат в снабжении необходимым, даже собственные боевые отряды. Весь образ ведения ими этой войны, отчеты всех очевидцев вполне освобождают буров от всякого упрёка в жестокости к пленным или хоти бы невнимания к их нуждам». (С. Изъединова)
rositsa.livejournal.com/994225.html

Добровольно «пропавший без вести» в пер. Симонова:
«Причины дезертирства без труда
Поймет солдат. Для нас они честны».

Здесь нет указаний, какая именно это война. А вот версия Фельдмана:
«Безвестно, добровольно и бессрочно...»(Дезертиры с Бурской войны)
«В бушвельде мы погибнули, быть может,
Где одному лишь Кафру черт не брат».

Он же перевёл «Поселенец (Война в Южной Африке закончилась. Май 1902)». Настолько политкорректно – аж до приторности.
«Мы помним вчерашние страшные дни,
Но каждый как бы забыл,
Что он – убийца моей родни,
Что я – его близких убил».

И финальную точку – «Возвращение» – поставила А. Шарапова.

Некоторое отношение к войне имеют также «За уроженцев колоний!»/«По праву рождения» , где идёт в т. ч. идёт речь и о Ю. Африке.
«Южная Африка» в прекрасном переводе Витковского – не о войне. Она – об искателях приключений и богатств.
«Фуззи-Вуззи», где упоминается стреляющий за милю бур (речь идёт ещё про АБВ-1).
Посвящённое Робертсу «Бобс».
«Командующим английскими силами в Южной Африке назначили маршала Робертса. Неутомимая деятельность лорда Робертса, его воинственное, чисто солдатское красноречие, его бесспорный авторитет полководца быстро подняли воинский дух армии. Уже одно сознание, что с ними их «старый Боб», вызвало у солдат взрыв энтузиазма и внушило им уверенность в победе». ©
Культовое «Бремя белого человека». «Лучшим примером был знаменитый завоеватель и позднее губернатор Капской колонии С. Родс», как сказано в примечаниях. Кстати, Буссенар почему-то ни разу не упомянул Родса, ограничившись абстрактными «биржевыми спекулянтами» – а ведь очень многие и в Англии, и за её пределами винили в развязывании войны именно этого олигарха, человека, который владел 3 странами!
И «Заупокойная» , написанная на безвременную смерть этого человека. Бедняга, он скончался от продолжительной болезни, так и не увидев капитуляцию буров!

Прочитать эти стихи можно здесь:
rositsa.livejournal.com/1841004.html

Стихотворения


Избранные стихи из всех книг


Стихотворения. Рассказы


Кстати, по последней ссылке невредно будет ознакомиться с рассказами «Стратегия пара» и «Миссис Батерст» – там тоже есть отсылки к АБВ.

И отрывок из его автобиографии Немного о себе
:
«Братец Бур – так его называли все, от солдат до генералов, – упорно не хотел умирать. Наши солдаты не понимали, с какой стати им гибнуть, преследуя отдельные отряды, или гнить в блокгаузах, и повели деморализующую игру по очередной сдаче в плен, осложнявшуюся обменом армейского табака на бурское бренди, что было скверно для обеих сторон».

Вот ещё немного о том, что так и не было переведено на русский язык.
Моэм выбирает лучшее у Киплинга:
«Он написал два рассказа: «Пленник» и «Путь, который он выбрал» – критику на беспомощность правительства в Англии и на неумелость командного состава».

А. Я. Ливергант, Киплинг (из серии ЖЗЛ)

«В 05.1900 Киплинг пишет довольно слабый рассказ «Бюргер Свободного государства», где ополчается против «двуликих Янусов» из Блумфонтейна – тех, кто старался угодить и вашим (англичанам) и нашим (африканерам)
...
Осенью 1901 он публикует в «Таймс» поэму «Островитяне». Поэма изобилует такими обидными для отечества строками, как: «Вы оказались игрушкой в руках маленького народа; мало кто из вас оказался пригоден к бою». Или: «Вы кичились своей невиданной силой, вы выставляли напоказ свою железную гордость и при этом виляли хвостом перед молодым народом, перед теми, кто умеет стрелять и держаться в седле!»
...
...есть, разумеется, и удачи ... рассказ «Пленный». Его герой, американский авантюрист, сражающийся на стороне буров, попадает к англичанам в плен (а его прототип, знакомый Киплинга по Кейптауну, тоже американец, наоборот, воюет за англичан) и рассказывает автору про командира буров Ван Зила и про британского генерала. Ван Зил не хочет сражаться, однако сражается отлично, генерал же уважает буров и с ужасом ждет конца войны – он хочет, чтобы как можно больше солдат и офицеров участвовали в «генеральной репетиции Армагеддона». В рассказе английские офицеры придерживаются «пробурских» взглядов, тогда как африканеры считают своими главными врагами вовсе не британцев, а инакомыслящих из Капской колонии, которые используют в своих целях и буров, и англичан. Подобные парадоксы – вовсе не плод воображения автора, а реальность сложного хитросплетения интересов воюющих сторон. Реальность, которую Киплинг, как и полагается писателю, лишь укрупнил и оттенил, не вдаваясь в подробности.
...
«Я начинал рядовым парнем, а кончил думающим человеком», – сказано, будто про самого себя, в стихотворении «Возвращение». В стихотворении «Колонист», впервые появившемся 27.02.1903 в «Таймс» всего через полгода после окончания войны, есть такие строки:

Все вместе мы искупим свою вину
За упрямую глупость, за кровавую баню,
И за безжалостное опустошение всего...
Дабы мы смогли искоренить зло,
Совершенное против живых и мертвых.»

4) Что ещё? Ну к примеру, 1 из героев «Саги о Форсайтах» Дж. Голсуорси (не путать с «Сагой о Форкосиганах» Л. М. Буджолд! отправился на войну, мечтал увидеть улепётывающих от него, как кролики, буров... и умер от дизентерии, не доехав до фронта. Вообще потери от болезней у обеих сторон были больше, чем от стрельбы. Антибиотики ещё не изобретены, с вакцинами тоже хреново.

Вот ещё пара писателей. Конечно, их трудно назвать английскими, но британскими – вполне.
5) Катарина Сусанна Причард, роман «Девяностые годы»

«Припомнили, что Джон Морли, выступая в палате общин перед самой войной с бурами, сказал министру по делам колоний господину Джозефу Чемберлену: «Ради утверждения своего главенства вы ставите такие условия Трансваальской республике, которые никогда не посмели бы поставить ни одной вашей самоуправляющейся колонии».
На что Чемберлен ответил: «Если самоуправляющаяся британская колония поставила бы британских подданных в такие условия, в которые поставлены британские подданные в Трансваале, я утверждаю, что мы бы вмешались и положили этому конец».
– Что ж, это сказано достаточно ясно, – говорил Динни. – Руководители движения за отделение приисков снеслись с членами палаты общин, которые берутся напомнить господину Чемберлену его слова, когда будет обсуждаться петиция населения золотых приисков».

6) В романе ирландца Джеймса Джойса «Улисс» тоже есть несколько отсылок к войне. Действие романа, написанного в технике «потока сознания», происходит 16.06.1904. Ровно через 72 года в этот день в ЮАР будет расстреляна демонстрация школьников, после чего дружить с Преторией станет совсем фи.

Правда, текст – очень и очень на любителя. Но зато не раз вспоминают про буров, и ласкают слух знакомые имена собственные: Де Вет, Чемберлен, Мафекинг, Претория, Ледисмит, Блумфонтейн, Робертс, Крюгер, Тугела, Спайон-Коп. и генерал Гоф в придачу.
А заодно и Роркс-Дрифт – место сражения английских колонизаторов, но не в лотерею, а в преферанс, не Жигули, а пять рублей, не выиграл, а проиграл, не Петя, а Вася не с бурами, а с зулусами, не в 1899, а в 1879, а так все правильно.

7) И оттуда же:
«– Беззаботный нищий (от «Беззаботного нищего» Киплинга), – закончил Стивен. ... Отче наш иже еси во чистилище. Гамлеты в хаки стреляют без колебаний. (Гамлеты в хаки – англ. солдаты («джентльмены в хаки» в «Беззаботном нищем»); «стреляйте без колебании» – легендарный приказ капитана Планкетта, англ. подавителя волнений ирландцев в Корке в 1887). Кровавая бойня пятого акта – предвидение концлагеря, воспетого Суинберном. (Имеется в виду стихотворение Суинберна «На смерть полковника Бенсона» (1901), где восхвалялось поведение англичан в войне с бурами. Оно включало приводимое ниже двустишие и было воспринято как апология концлагерей).
Врагов заклятых матери и дети,
Которых кроме нас никто б не пощадил…»

Теперь о южноафриканцах.

Южноафриканцы

8) Только что прогремевшая война оставила неизгладимый след на Томе Эрскине и Линде де Вет – молодых героях романа Джека Коупа «Прекрасный дом», действие которого происходит в 1906, во время восстания зулусов под предводительством Бамбаты.


9) В романе Андре Бринка «Слухи о дожде» живущий в 1970-е процветающий бизнесмен (как сказали бы у нас, топ-менеджер; он настолько образован и благополучен, что может без особого внутреннего напряжения общаться с равным ему по культурному уровню негром) Мейнхардт, занимаясь саморефлексией, вспоминает своего предка – участника войны.

«...В конце 1900, когда отряд Карела вернулся в Западный Трансвааль, ему было разрешено на ночь заехать домой. Но своей фермы он не нашел. От дома остались почерневшие, выжженные руины, поля были вытоптаны; при его появлении коршуны, словно рой мух, взлетели с заколотых английскими штыками кур, свиней и овец, брошенных гнить на земле. Лишь много позже он узнал, что Хелена и пятеро его детей живы и находятся в концентрационном лагере в Хейдельбурге. В нем вспыхнула жажда мщения. Может быть, он утратил осторожность. Во всяком случае, сразу после рождества он был застигнут со своим отрядом врасплох и взят в плен. В открытых повозках, под палящим солнцем их повезли в Дурбан, а оттуда на лодках переправили на Бермуды...».

10) Опперман Дидерик Йоханнес, Журнал Йорика
В примечаниях, кстати, неточность. «Где Маритц, где Бейерс, где де ла Рей?» – здесь названы бурские генералы времен войны 1899-1902». На самом деле важнее, что это руководители восстания 1914, названного в честь Марица.

11) Уилбур Смит, «The Sound of Thunder»
И грянул гром (перевод: А. Попова)

«...Две толстые черные косы, блеснув в отсветах костра, упали на спину, превратив застенчивого юношу в мгновение ока в прекрасную девушку. И хотя Син подозревал нечто подобное, но был совсем не готов к столь ошеломляющему эффекту. Он был шокирован не красотой, конечно, а нарядом. Он ни разу в жизни не видел женщины в штанах и теперь вздыхал. О Боже, штаны. С тем же успехом она могла быть обнаженной ниже талии – пожалуй, это было бы пристойней».

Раскаты грома (ХЗ чей перевод)

«...Две толстые черные пряди, блестящие в свете костра, упали до пояса, волшебно преобразив фигуру из неловкой мужской в ошеломляюще женственную. И хотя Шон уже догадался, его поразило это преображение. Ошеломление вызывала не столько красота девушки, сколько ее одежда. Никогда в жизни Шон не видел женщину в брюках и смотрел на нее, разинув рот. Брюки! Да если бы она обнажилась от талии до стоп, то выглядела бы менее неприлично».
Читала я только этот отрывок. Полагаю, что правильная транскрипция – всё же Шон. Ирландец, как знаменитый ирландский драматург Шон О’Кейси (ирл. Seán Ó Cathasaigh, англ. Seán O'Casey).
Планирую добраться. Хотя особой исторической достоверности не жду. Всё же автор – наш современник, к тому же по рождению не юаровец, а замбиец. Самое интересное в нём – жена: таджичка. ))

12) И на сладкое – Стюарт Клуте, рассказ «Перст божий» . Опубликован на русском языке в альманахе «Африка. Литературная панорама», вып. 10. В Сети нет (во всяком случае, пока). Вернее, в 1 месте есть, но там антивирус ругается.

Мимимишная слёзовыжималка на тему «дружбы между врагами» с хэппи-эндом.

@темы: Луи Буссенар, Новогодний фест-календарь 2015, История, Книги

---

[Quiterie]

Редъярд Киплинг
Братец Квадратные Носы
(из сборника "Награды и феи")

(собственный перевод)

Аннотация от переводчика: Встреча с прошлым в один летний и сумрачный вечер; история лета 1793 года времен войны Англии и Франции.

Поездка на побережье подходила к концу. Они вышли погулять, пока паковали их багаж, и прошли через меловые холмы к тусклому вечернему морю. С отливом берег обнажился, и легкая рябь печально бежала по волнам от Ньюхейвена до длинного, серого Брайтона, чей дым затянул небо над проливом.
Они дошли до Ущелья, где береговой утес возвышался над водой лишь на несколько футов. На краю его стоял ворот, чтобы поднимать гальку с пляжа внизу, чуть дальше раскинулись дома береговой стражи, и турок в тюрбане, носовая фигура со старого корабля, пристально глядел на них со стены.
— Слава Богу, завтра мы в это же время уже будем дома, — произнесла Юна. — Ненавижу море!
— Я думаю, когда ты посреди него, все нормально, — отозвался Дэн. — Вот на его берегах не слишком-то весело.
Кордри, один из береговых стражников, вышел из дома, навел свою подзорную трубу на рыбачьи лодки, затем с щелчком сложил ее и пошел прочь. Он становился все меньше и меньше, пока шагал по краю обрыва, где ровные куски белого мела, белого даже в ночи, через каждые несколько ярдов обозначали тропку.
— Куда это Кордри направился? — спросила Юна.
— Пройдет полпути до Ньюхейвена, — ответил Дэн. — Там встретит ньюхейвенского стражника и повернет назад. Он говорит, если береговая охрана покончит с обходами, то рано или поздно вновь появятся контрабандисты-смагглеры.
Из-под утеса чей-то голос затянул песню:
— Над Телскомб-Тай светила луна,
Над Телскомб-Тай, в темной ночи.
Всадников-смагглеров видала она,
Все хорошо в темной ночи.
На каменистой тропе внизу послышался шорох шагов, и оттуда поднялся смуглый, сухощавый человек в опрятной коричневой одежде и башмаках с квадратными носами, а следом за ним — Пак.
— Три лодки из Дюнкерка к берегу идут! — продолжил песню незнакомец.
— Тссс! — одернул его Пак. — Ты мешаешь этим добропорядочным молодым людям.
— О! Неужели? Миль пардон! — он пожал плечами, чуть-чуть не дотянувшись до ушей, широко раскинул руки и быстро заговорил по-французски. — Не понимаете? — спросил он. — Попробую на нижненемецком.
И он легко перепрыгнул на другой язык, переменив свой голос и манеры так, что детям показалось, будто перед ними стоит совершенно другой человек. Но его темно-карие глаза весело блестели на худом лице, и дети почувствовали, что такой взгляд вовсе не подходит к прямому, строгому, темно-коричневому камзолу, коричневым кюлотам до колена и широкополой шляпе. Волосы у незнакомца были связаны в короткий хвостик, который всякий раз задорно подпрыгивал, когда он поворачивал голову.
— Подловил! — рассмеялся Пак. — Кем бы ты ни был от роду и по крови, Фараон, говорить на английском, французском или немецком — нет почти никакой разницы.
— О, она все же есть, — торопливо вставила Юна. — Мы еще не начали учить немецкий, а к французскому вернемся только на следующей неделе.
— Разве вы не англичанин? — поинтересовался Дэн. — Мы слышали, как вы только что пели.
— Ага! Это была часть меня из Сассекса. Папаша взял в жены девушку из Булони, и француженкой она осталась до конца своих дней. Она, конечно, была из Ореттов. Мы, Ли, обычно женимся на ком-то из этого рода. Может, вам встречалась поговорка:
Ли и Оретты, Оретты и Ли,
Словно в одном порту корабли.
Если смагглерством жить нельзя,
Побегут ли они за моря?
— То есть, вы — контрабандист? — воскликнула Юна и одновременно с ней заговорил Дэн:
— И много вы перевезли тайком?
Мистер Ли торжественно кивнул.
— Имейте в виду, — произнес он, — я не желаю, чтобы все человечество занялось контрабандой — да люди в большинстве своем и не смогут! — но я-то вошел в это дело, как вы можете видеть, по праву законного наследника, — и он махнул рукой в сторону пролива, — причем с обоих берегов. Все в моей семье занимались контрабандой, разве что еще и играли на скрипке. Оретты обычно вывозили добро из Булони, а мы, Ли, принимали груз здесь и переправляли его в Лондон самой безопасной дорогой.
— А где же вы тогда жили? — спросила Юна.
— В нашем занятии главное — жить не слишком близко к тому месту, где обделываешь делишки. Мы держали небольшой рыбачий смак в Шорхеме, а в остальном мы были честными земледельцами, из Уормингхерста под Вашингтоном, на Брамберской дороге, в старой усадьбе Пенна.
— А! — воскликнул Пак и присел на край ворота. — Кажется, я припоминаю кое-что про Ли из Уормингхерста.
В Уормингхерсте такого Ли никому не найти,
Чтоб цыганское сердце не билось в груди.
Сдается мне, что это правда, Фараон.
Фараон рассмеялся.
— Правда, как есть, — заметил он. — Но моя-то цыганская кровь изрядно разбавлена, раз я принялся за более житейское занятие.
— За контрабанду? — жадно спросил Дэн.
— Нет, за торговлю табаком.
— То есть вы хотите сказать, что бросили смагглерство и стали торговать... табаком? — Дэн выглядел таким разочарованным, что все невольно рассмеялись.
— Извини, но торговцев табаком пруд пруди, — ответил Фараон. — Кстати, скажите мне, как далеко отсюда до той рыбацкой лодки с заплаткой на парусе?
— Не дальше мили, — Пак едва взглянул в ту сторону.
— Да, где-то так. На глубине семи морских саженей под ней чистый песок. На этом месте дядя Оретт топил бочонки с бренди, а мы потом вылавливали их и везли в Ущелье, где уже стояли пони, готовые отправиться в путь. Как-то раз, одной густой январской ночью девяносто третьего, мы с отцом и дядей Лотом вышли в море из Шорхема, и нас уже ждал мой другой дядя, Оретт, и кузены Лестренджи с новогодними подарками от родни нашей матушки. Я помню, тетушка Сесиль прислала мне вязаную красную шапку, из которой я потом не вылезал. Французы тогда устроили Революцию, и такие шапки были в большой моде. Дядя Оретт рассказал нам, что королю Людовику отрубили голову, и, что еще хуже, английские корабли обстреляли укрепления Бреста. Этим новостям не было и недели.
«Опять война, значит. А мы только-только начали мирно жить, — промолвил отец. — Почему люди короля Георга и короля Людовика не могут залезть в солдатский мундир сами и выяснить, кто прав, без нас?»
«Мне б тоже этого хотелось, — мрачно ответил дядя. — Но они куда как охотней заставят идти за себя других. У нас уже вовсю рыщут вербовщики. Берегитесь своих».
«После этого нашего дельца я собирался обосноваться на берегу и до поры растить капусту, но мне бы хотелось, — отец взял новогодние подарки под мышку и пошел к борту люггера; юный Лестрендж освещал ему дорогу фонарем, — мне бы хотелось, чтобы ребятам, которые так легко развязали войну, тоже пришлось почувствовать на себе, что такое перевезти лишь один товар в месяц за всю зиму. Они б прозрели, каково честно зарабатывать на хлеб».
«Ладно, я вас предупредил, — заключил дядя. — Мне стоит ускользнуть, пока не пришел каттер береговой охраны. Передай сестре, что я люблю ее, и позаботься о бочонках».
Я крепко запомнил, как он взмахнул рукой, и юный Этьен Лестрендж погасил фонарь.
Пока мы вылавливали бочонки со дна, сгустился плотный туман. Хоть мы и слышали, как пони стучат подковами на берегу, отец рассудил, что для меня рискованно вести смак назад. Они с дядей Лотом сели в лодку, и я остался в одиночестве наигрывать мелодии на скрипке, чтобы они нашли обратный путь.
Почти тут же я услышал звук пушечных выстрелов. Мне показалось, что два из них были выпущены из тех трехфунтовых орудий, что были на борту у дяди Оретта; ночью он никогда не выходил безоружным в море. Потом послышался еще один залп и тут же следующий, и я узнал пушки капитана Гидденса с каттера береговой охраны. Он был щедр на комплименты, но пушки предпочитал наводить собственной рукой. Я прекратил играть и весь превратился в слух; за пеленой тумана я услышал, как подходят французские корабли, и внезапно над мачтой смака показался бушприт. Не было времени рассуждать или звать на помощь. Я помню, как смак накреняется, и вот я уже стою на шкафуте напротив корабельного борта, который переворачивает наше суденышко, и меня томит надежда, что я смогу уцепиться хоть за что-нибудь. Затем прямо перед моим носом возникает квадрат амбразуры, а за ней — свет фонаря. Шкафут начал уходить из-под моих ног, и я прыгнул изо всех сил и еле успел зацепиться и проскочить на французский корабль. Я — и моя скрипка.
— Боже! — воскликнула Юна. — Вот это приключение!
— Кто-нибудь заметил вас? — поинтересовался Дэн.
— Там никого не было. Я попал на нижнюю палубу, ниже батарейной; по правилам она не должна быть полностью открыта. Вся команда была наверху, у пушек. В темноте я скатился в кучу чего-то мягкого, и меня сморил сон. Когда я проснулся, вокруг меня сновало немало народу, они знакомились и горевали, точь-в-точь, как рассказывал мне отец о завербованных в прошлой войне. Вскоре я узнал, что их всех действительно заманили на борт вербовщики и бросили здесь на произвол судьбы. Корабль звался Эмбускад, и это был тридцатишестипушечный фрегат Республики. Два дня назад он под командованием капитана Жана-Батиста Бомбара вышел из Гавра и теперь направлялся в Соединенные Штаты, чтобы привезти туда посла французской Республики по имени Жене. Из-за пушек в тумане команда всю ночь готовилась к бою. Дядя Оретт и капитан Гидденс обменялись приветствиями где-то за Ньюхейвеном, и фрегат тихо прошел мимо, даже не заметив, что протаранил наш смак. На борту было полным-полно незнакомцев, которые знать друг друга не знали, и я подумал, что одним больше, одним меньше — никто не заметит, поэтому напялил красную шапку тети Сесиль на макушку, засунул по французскому обычаю руки в карманы и принялся, как говорят французы, кружить по кораблю, пока не нашел корабельную кухню.
— Гляньте! Еще один и здоровый, — сказал мне кок. — Возьми-ка завтрак и отнеси гражданину Бомбару.
Я отнес поднос в капитанскую каюту, но у меня язык не повернулся назвать этого Бомбара «гражданином». О нет! Я почтительно звал его «мой капитан», так же, как дядя Оретт обращался к своему капитану, когда служил на флоте короля Людовика. Бомбару это понравилось. Он сделал меня своим слугой, и после уже никто не задавал мне никаких вопросов, да и я на всем пути в Америку вкусно ел и не надрывал живот работой. И капитан, и его офицеры постоянно говорили о политике, поэтому когда Посол Жене набивал свой желудок и начинал после обеда рассуждать, пропуская любые возражения мимо ушей, грачиная стая не перекричала бы разговоров в каюте. Пока я прислуживал за столом и слушал их рассказы, я начал потихоньку узнавать тех людей, кто делал революцию. В их честь одну из шестифунтовых пушек на полубаке прозвали Дантоном, вторую — Маратом. Я обычно играл на скрипке, сидя на якорном вороте между ними. День за днем Бомбар и месье Жене твердили о том, что сделала Франция, и как Соединенные Штаты присоединятся к ней, чтобы покончить с англичанами в этой войне. Месье Жене добавлял, что он почти заставил Америку сражаться за Францию. Он был прям и груб, но мне нравилось его слушать. Я всегда пил за чье бы то ни было здоровье, если произносили тост — особенно за гражданина Дантона, отрубившего голову королю Людовику. Любой англичанин ужаснулся бы, но меня спасала моя французская кровь.
Правда, она не оберегла меня от лихорадки, которую я подхватил за неделю до того, как Месье Жене сошел на берег в Чарльстоне; и все, что от меня осталось после кровопусканий и пилюль, был лишь немой ужас, бродивший меж палуб. Хирург по имени Карагэн держал меня там, чтобы я помогал ему с перевязками; я был слишком слаб, чтобы прислуживать Бомбару. Признаться, я мало помню следующие несколько недель, пока я наконец не почуял запах сирени. Я выглянул из орудийного порта и увидел, что мы пришвартовались у края пристани, и впереди раскинулся цветущий городок из красного кирпича, и вся зелень мира Господня манила меня к себе, на берег.
«Где это мы?» — спросил я у лазаретного старшины. Старый Пьер Тифань — вот как его звали.
«Филадельфия, — ответил он. — Ты все пропустил. На следующей неделе мы уходим».
Я лишь отвернулся и пылко заявил, что мне хочется остаться среди сирени.
«Если это вся твоя беда, — произнес старик, — то иди прямиком на берег. Никто не остановит тебя. Они все посходили с ума на этих берегах — и французы, и американцы. Я такую войну не понимаю»
Он служил еще у короля Людовика.
Ноги почти меня не держали, но я преодолел слабость и вышел на палубу, напоминавшую ярмарку в базарный день. Фрегат был наводнен нарядно одетыми джентльменами и леди, сновавшими туда и сюда. Они пели и размахивали французскими флагами, пока капитан Бомбар, его офицеры и да, с ними был кое-кто из команды, толковали всем и каждому о войне с Англией. Они то и дело восклицали: «Долой Англию!», «Долой Вашингтона!», «Да здравствует Франция и Республика!». Я никак не мог их понять. Мне хотелось поскорей выбраться из этой суматохи юбок и шпаг и сесть где-нибудь в поле. Один из джентльменов обратился ко мне: «Скажите, у вас на голове — подлинная шапка свободы?» Это была та же самая шапка, что связала мне тетушка Сесиль, и она уже почти износилась. «Конечно! — отвечал я. — Прямиком из Франции». «Я дам вам за нее шиллинг», — сказал он, и я — с деньгами в руке и со скрипкой подмышкой — протиснулся к выходу и сошел на берег. Я оказался словно во сне: луга, деревья, цветы, птицы, дома, люди, всевозможные и великолепные! Я посидел на лугу и чуть-чуть поиграл на скрипке, а потом пошел бродить по улицам, и оглядывался, и нюхал, и прикасался ко всему, точно щенок на ярмарке. Знатные люди сидели на белоснежных ступеньках крылец своих домов, и какая-то девушка бросила в меня пригоршней сиреневых кистей, а когда я без задней мысли сказал ей «Мерси», она воскликнула, что влюблена во французов. Любить их в этом городе было модно. Здесь я видел трехцветных флагов больше, чем когда-либо в Булони, и всяк кричал о войне с Англией. Толпу приветствовал наш французский посол, тот самый месье Жене, которого мы оставили в Чарльстоне. Он ехал верхом, да с таким видом, будто все здесь принадлежит ему, и приказывал всем и каждому отправляться воевать с англичанами. Да вот только я уже это слышал. Потом я оказался на длинной и прямой улице, широкой, как Бройль, где джентльмены скакали на лошадях. Как я люблю лошадей! Никто не останавливал их, и один человек пояснил мне, что это специальная улица для скачек, под названием Рейс-Стрит. После я увязался за какими-то неграми, ведь мне еще не доводилось их видеть так близко, но вскоре оставил их и помчался за величественным и меднокожим человеком с перьями в волосах; за ним волочилось красное одеяло. Прохожий сказал мне, что это настоящий краснокожий индеец и зовут его Красный Мундир, и я повернул за ним в проулок от Рейс-Стрит ко Второй улице, и оттуда до меня донеслись звуки скрипки. Как я люблю игру на скрипке! Индеец остановился у лавки булочника — лавки Конрада Герхарда — и купил несколько сладких пирогов. Когда я услышал цену, мне тоже захотелось купить парочку, но индеец спросил меня по-английски: голоден ли я? «О да!» — вырвалось у меня в ответ. Должно быть, выглядел я до полусмерти отощавшим. Он отворил дверь на лестницу и показал мне жестом подниматься. Мы вошли в маленькую грязную комнату, где со всех сторон нас окружили музыкальные инструменты, и толстый человек у окна играл на скрипке, окутанный миазмами лекарств и сыра, поджидавшими минуты, чтобы сбить вас с ног. Им это удалось, я начал терять сознание, и толстяк подскочил ко мне, чтобы отвесить пощечину. Я упал прямо на старый спинет, заставленный коробочками с пилюлями, и они разлетелись по полу. Индеец не моргнул и глазом.
«Собирай пилюли! Собирай, ну же!» — хрипло закричал толстяк.
Я начал подбирать их — сотни, тысячи, намереваясь проскочить под локтем индейца и бежать отсюда, но у меня сильно закружилась голова, и я сел. Толстяк вернулся к своей скрипке.
«Тоби, — сказал индеец после долгого молчания. — Я привел мальчика кормить, а не бить».
«То есть? — удивился Тоби. — Разве это не Герт Шванкфельдер? — он положил скрипку и хорошенько посмотрел на меня. — Господи! — воскликнул он. — Я ударил не того мальчика! Это не новенький мальчик! Почему ты не новенький мальчик? Почему ты не Герт Шванкфельдер?»
«Не знаю, — ответил я. — Джентльмен в лососевом одеяле привел меня».
Вновь заговорил индеец:
«Он голоден, Тоби. Христиане всегда кормят голодных. Потому я привел его».
«Надо было сразу об этом сказать», — проворчал Тоби. Он поставил передо мной тарелки, и индеец положил на них хлеба и свинины и нацедил мне рюмку мадеры. Я рассказал им, что ушел с французского корабля, куда попал из-за матери-француженки. Это правда, если как следует подумать, да и я приметил, что все французское в Филадельфии было в моде. Тоби и индеец пошептались, а я продолжил собирать пилюли.
«Тебе, что, пилюли нравятся?» — вдруг спрашивает Тоби.
«Не-а, — отвечаю я. — Мне не раз приходилось видеть, как наш корабельный доктор закатывает их».
«Хо! — и он показывает мне две бутылочки. — Это что, по-твоему?»
«Каломель, — говорю я. — А в другой — сенна».
«Верно, — отвечает он. — Я неделю пытался научить Герта Шванкфельдера их различать, и все безуспешно. А игра на скрипке тебе нравится?» — он только заметил мой инструмент на полу.
«О да!» — восклицаю я.
«Ага! — тут он обрадовался и провел смычком по струнам. — Что это за нота?»
Он сыграл ноту «ля», и я тут же сказал ему об этом.
«Брат мой, — он поворачивается к индейцу. — Я верю в руку Провидения! Я опасался, что если взять этого Герта, то придется ходить играть на верфи; вдруг он не сможет слушать моей скрипки? А теперь посмотри на этого юношу и скажи, что ты думаешь».
Индеец глядел на меня долго. На стене висели музыкальные часы, и как только начали бить куранты, из них вышли куколки и закружились в танце. Он глядел на меня все то время, пока играла музыка.
«Хороший, — наконец отвечал он. — Хороший мальчик».
«Что ж, замечательно, — заключил Тоби. — Теперь я поиграю на скрипке, а ты, брат, воспоешь Ему хвалу. А ты, юноша, сбегай вниз, в лавку, и скажи, что теперь ты — юный Герт Шванкфельдер. Лошади у морского дьявола на дне! Если у тебя есть вопросы, спрашивай — я отвечу».
Я оставил их петь гимны и спустился вниз к старому Конраду Герхарду. Тот нисколько не удивился, когда услышал, что я теперь юный Герт Шванкфельдер. Он хорошо знал Тоби. Жена Герхарда без единого слова провела меня на задний двор, и вымыла меня, и постригла под горшок, и уложила спать. О, как я спал! Как мне хорошо спалось в маленькой комнатке за печью с окнами на цветущий сад! Я не знал, что этой ночью Тоби сходил на Эмбускад и выкупил меня у хирурга Карагена за двенадцать долларов и дюжину пузырьков с маслом Сенеков. Караген хотел новый шнур на свой мундир, и он знал, что долго я не проживу, потому внес меня в список «уволенных по болезни».
— Мне нравится Тоби, — заметила Юна.
— Кто он был таков? — спросил Пак.
— Аптекарь Тобиас Херт, — отозвался Фараон. — Вторая улица, номер сто и восемнадцать. Тот самый прославленный человек с маслом Сенеков, который жил каждые полгода среди индейцев. Но дайте истории идти своим чередом, так же, как темно-бурой кобыле Тоби самой брести до Лебанона.
— А почему он сказал, что она на дне у морского дьявола? — поинтересовался Дэн.
— Это была шутка. Его кобыла стояла во дворе таверны «Олень», под шляпной лавкой Дэви Джонса, а вы, небось помните, как кличут морского дьявола. Индейские приятели Тоби тоже оставляли там своих лошадок, когда навещали его. Я приглядывал за ними, когда не нужно было закатывать пилюли под скрипку Тоби и гимны Красного Мундира. Мне нравилась такая жизнь. Хорошая еда, несложная работа, чистая и удобная одежда, много музыки, да еще и тихие, улыбчивые немцы вокруг, которые разрешали мне сидеть в их садах. В первое же воскресенье Тоби отвел меня в церковь на Моравской аллее, и там тоже был разбит сад. Женщины носили чепчики с длинными ушками и косынки на плечах. Они входили через одну дверь, а мужчины — через другую, и при входе можно было увидеть медное паникадило и негритенка, который продувал мехи органа. Я принес скрипку Тоби, и он играл столь прекрасно, словно хотел бросить вызов и органу, и церковному пению. Только ему эти простодушные люди разрешали так делать. Они омывали друг другу ноги, чтобы не впасть в высокомерие, но, видит Бог, им это не грозило.
— Как странно! — воскликнула Юна.
Глаза Фараона блеснули.
— Я встречал многих и повидал немало, — проговорил он, — но не видел людей лучше, спокойней и терпеливей, чем братья и сестры из моравской церкви. Никогда я не забуду первое воскресенье: на той неделе служба была на английском, запах цветов плыл из сада пастора Медера, где росло большое персиковое дерево, и я глядел на этих чистых незнакомцев и думал, что всего шесть дней назад я лежал между палубами Эмбускада. Я был юн, и миг мне казался вечностью, и я был уверен, что теперь так будет продолжаться всегда. Но тогда еще я не знал Тоби. Когда танцующие часы пробили двенадцать в ночь с воскресенья на понедельник, — я дремал под спинетом, — послышались звуки скрипки. Тоби, по обыкновению, только-только поздно и сытно поужинал.
«Герт, — говорит он, — выводи лошадей. Свободу, Независимость и Навсегда! Все живое цветет, птицам пришло время петь. Мы едем в Лебанон, в мое поместье».
Я протер глаза и направился в конюшни «Оленя». Красный Мундир уже был там и успел оседлать свою лошадь, поэтому, когда я приторочил переметные сумки, мы втроем поскакали под звездным светом по Рейс-Стрит к пристани. Так началось путешествие. Хорошая, плодородная земля раскинулась за Филадельфией среди немецких городков, на пути в Ланкастер. Небольшие дома и большие амбары, что ломятся от добра, упитанный скот, дородные женщины, и все столь мирно, как было бы на Небесах, если бы эти фермеры возделывали там землю. Тоби продавал лекарства из своей седельной сумки и рассказывал местным, кого мы встречали вдоль дорог, новости о войне. Его зонт с длинной рукоятью и его самого узнавали не хуже рожка почтовой кареты. Он брал заказы на масло Сенеков, ночевал на фермах у друзей, но, увы, наглухо закрывал на ночь все окна, потому-то мы с Красным Мундиром ночевали снаружи. Все было хорошо в этом, кроме, разве что, змей — да и они быстро ускользали, стоило только потрясти ближайший куст.
— Ух ты! Мне нравится так жить! — воскликнул Дэн.
— Я на те дни тоже не жалуюсь. В прохладе утра вдруг запоет дрозд. Его стоит послушать! А запах дикого винограда, что растет в сырой лощине? Как приятно и сладко попасть в эту влажность после долгой езды по жаре. В полдень сосны дрожат под легким ветром. А когда приходит закат, заводят свою песню лягушки, и чуть позже в поле начинают плясать светляки. О, этот танец светляков в пшенице! Неделю или дней десять мы провели в дороге, от одного места — к другому, от Ланкастера к Вифлеему-на-Эфрате, к «твоему Вифлеему-на-Эфрате». Неважно! Мне нравилось, как все идет. Так мы и протряслись до маленького дремотного Лебанона у Синих гор, где стоял небольшой домишко Тоби с садом, в котором росло все на свете. Тоби отправлялся на север каждый год за чудесным маслом Сенеков, которое добывали для него индейцы. Они никогда не продавали его никому другому, только ему, и он лечил их пилюлями ван Свитена, и индейцы ценили их больше, чем свое собственное масло. Он мог делать с ними все, что хотел, и, конечно, пытался обратить их в моравийскую веру. Сенеки были тихим и мирным народом, за множество войн они достаточно натерпелись от белых людей — и англичан, и американцев, и это заставляло их держаться поодаль. Индейцы жили в резервации далеко за озером, как отшельники. Тоби взял меня туда, и они отнеслись ко мне, как к родному брату. Красный Мундир сказал, будто след моей босой ступни на земле похож на индейский, да и походка у меня такая же. Я знаю, что перенял у них немало.
— Наверное, тебе помогла капля цыганской крови в твоих жилах? — осведомился Пак.
— Порой я думаю, что так и есть, — и Фараон продолжил, — Так или иначе, но Красный Мундир и Тот-кто-сажает-зерна, второй вождь Сенеков, позволили мне стать одним из племени. Это была лишь любезность, но Тоби здорово разозлился, когда я показался ему с раскрашенным лицом. Индейцы прозвали меня Двуязыким, я ведь, как видите, могу говорить и по-французски, и по-английски.
Я слышал, что они говорили и про французов с англичанами, и про американцев. Им пришлось немало выстрадать за многочисленные войны, и все, чего хотели индейцы, чтобы их оставили в покое. Но они много думали о президенте Соединенных Штатов. Тот-кто-сажает-зерна когда-то имел с ним дело, во время одной из войн с французами; президент тогда еще был юн. То, что после он стал президентом, для индейцев не имело значения. Они называли его Большая Рука, потому что кулаки у него были огромные, и считали его вождем белых. Тот-кто-сажает-зерна расстилал одеяло вокруг себя, и после того как я набивал его трубку, он начинал рассказывать:
«Давным-давно, в минувшие дни, когда храбрецов было много, а одеял — мало, Большая Рука сказал...»
Если Красный Мундир был согласен с его словами, он выпускал струйки дыма из уголков рта. Если нет — то дым валил у него из ноздрей. Тогда Тот-кто-сажает-зерна останавливался и беседу подхватывал Красный Мундир. Из них двоих он был лучшим рассказчиком. Я лежал и слушал их часами. О! Они хорошо знали генерала Вашингтона. Тот-кто-сажает-зерна не раз встречался с ним у Эппли — там был лучший танцевальный зал Филадельфии, до того, как его купил федеральный маршал Уильям Николс. Они рассказывали, что президент всегда был рад их видеть, и он всякий раз внимательно выслушивал их. Они хорошо ладили в то время. Я же научился этому постепенно, лишь после того, как стал одним из племени.
Тем летом в Лебаноне, да и повсюду, разговоры вертелись только вокруг войны Франции и Англии и вступят ли Соединенные штаты на тропу войны вместе с французами или подпишут мирное соглашение с англичанами. Тоби хотел мира с такой же страстью, как скупал масло в резервации, но большинство людей желало войны, и они злились, потому что Президент не торопился начинать ее. В газетах писали, что в Филадельфии какой-то человек сжег чучело Гая Фокса, наряженное как генерал Вашингтон, и поносил его на чем свет стоит. Вы, наверное, удивитесь, если узнаете, как много знали почтенные индейские вожди о хитросплетениях подобного поведения. То немногое, что я узнал о политике, мне удалось почерпнуть в Резервации, от Красного Мундира и Того-кто-сажает-зерна. Тоби же имел обыкновение читать газету «Аврора». Он был, как говорили, демократом, хотя церковь протестовала, чтобы хоть кто-то из братьев имел отношение к политике.
— Я тоже терпеть не могу политику, — вставила Юна, и Фараон рассмеялся.
— Я должен был догадаться, — заметил он. — Но кое-что в моем рассказе вовсе не о ней. Одним душным и поздним августовским вечером Тоби читал газету на крыльце, Красный Мундир курил под сенью персикового дерева, а я играл на скрипке. Вдруг Тоби бросает «Аврору» и говорит:
«Я постарел и слишком люблю понежиться. Мне нужно в Филадельфийскую церковь. Брат мой, одолжи мне свободную лошадь, чтобы я поспел туда к завтрашнему вечеру».
«Хорошо! — отзывается Красный Мундир и глядит на заходящее солнце. — Мой брат будет там. Я поеду с ним и приведу лошадей назад».
Я отправился собирать седельные сумки; Тоби отучил меня от лишних вопросов. Он прерывал мою игру на скрипке, когда я начинал спрашивать. Кроме того, индейцы никогда не задавали лишних вопросов, а я хотел походить на них.
Когда лошади были готовы, я запрыгнул в седло.
«Нет уж, — говорит мне Тоби. — Ты оставайся здесь и следи за домом, пока я не вернусь. Господь возложил это на мои плечи, не на твои. Я верю, на тебя — у него другие планы».
Столп пыли поднялся, когда он помчался вниз по Ланкастерской дороге, и я сел на порог, проводив его взглядом. Когда же я поднял газету, чтобы завернуть в нее скрипку, в глаза мне бросилась заметка, мол, в Филадельфии свирепствует желтая лихорадка, столь ужасная, что люди бегут прочь из города. Я перепугался, но восхищение Тоби переполняло меня. Мы не так много разговаривали, но немало играли вместе, а музыка хороша, чтобы понимать друг друга, не хуже разговора.
— Тоби умер от желтой лихорадки? — спросила Юна.
— Не он! Справедливость еще осталась в этом мире. Он отправился в город и там в поте лица ставил людей на ноги. Мне же он прислал наказ вместе с Красным Мундиром, если будет война или если Тоби помрет, то я должен вернуться в город вместе с маслом Сенеков, но до того — работать мне в его саду, и Красный Мундир должен присматривать за мной. Но в глубине души каждый индеец знает, что земледелие — занятие скво, потому ни Красный Мундир, ни Тот-кто-сажает-Зерна особо меня не гоняли. В конце концов, мы наняли негритенка для нашей работы, и стоило бы еще поискать такого ленивого зубоскала и бродягу! Когда до меня дошла весть, что Тоби достиг города в целости и сохранности, я — мальчишка! — выбросил беспокойство о нем из головы и вновь отправился к индейцам. О, эти беззаботные дни к северу от Канаседаго, игры и скачки с сенеками, охота за диким медом в лесу, рыбалка... — Фараон вздохнул и взглянул на водную гладь. — Но лучше всего, — неожиданно продолжил он, — после первых заморозков. Ты раскутываешься из одеяла и вдруг видишь, что листья, которые еще вчера были зелеными, за ночь покраснели и пожелтели, и не одно дерево, а сотни и сотни, куда только дотянется взгляд, словно кто-то выплеснул вниз закатный свет солнца. В один из таких дней — клены пылали багрянцем и золотом, а кусты сумаха — пурпуром, — Тот-кто-сажает-зерна и Красный Мундир облачились в военные одежды, и листва потускнела: головной убор из орлиных перьев, желтые леггины из оленьей замши, с бахромой и кистями, красные попоны у лошадей, в узду вплетены и перья, и ракушки, и бусин — не сосчитать. Я подумал было, что началась война с британцами, но увидел, что на их лицах нет боевой раскраски, а из оружия — лишь ременной кнут. Тогда я замурлыкал «Янки Дудль», и они сказали, что собираются к Большой Руке, чтобы достоверно узнать: будет ли союз с французами или соглашение с англичанами. Я знал, что эти двое вступят на тропу войны вместе с Большой Рукой, если тот даст сигнал, но они прекрасно понимали: если будет война, то их племя вновь пострадает и от англичан, и от американцев, совершенно также, как и в любой другой войне раньше. Они попросили меня пойти вместе с ними и подержать лошадей. Это озадачило меня, потому что в городе они всегда оставляли лошадей у «Оленя» или у Эппли, если встречались с генералом Вашингтоном, да и лошадей держать — работа для негра. Кроме того, одет я был не так, как следует.
— Вы имеете в виду, что одевались как индеец? — спросил Дэн.
Фараон озадаченно взглянул на него.
— Только не в Лебаноне, — ответил он. — Гораздо дальше, на севере, в Резервации — да; когда я носил накидку, ленту, чтобы поддерживать волосы, мокасины и сильно загорел, не было почти никакой разницы между мной и любым юношей из сенеков. Вы можете смеяться, — и он расправил подол своего коричневого камзола, — но я ведь говорил, что старался подражать индейцам во всем. Тогда я промолчал, хоть меня так и подмывало испустить боевой клич, как меня научил один из индейцев.
— Нет, ты этого не сделал и не будешь показывать его здесь, — сказал Пак, прежде чем Дэн открыл рот. — Продолжай, братец Квадратные Носы.
— И мы отправились в путь, — узкие, темные глаза Фараона озорно блеснули, — мы ехали целыми днями, сорок, пятьдесят миль за день, мы — три храбреца. Не знаю, как высокому индейскому всаднику в уборе из перьев удавалось пустить лошадь легким галопом через редколесье и не зацепиться ни единым перышком! Я постоянно задевал своей бедной головой о низкие ветви, но они скакали сквозь лес легко, как бежит лось. Каждый вечер мы пели хвалебные гимны, после того, как дым из их трубок затянет небо над нами. Куда мы шли? Я скажу, только не обвиняйте меня, если не догадались сами. Мы шли по старой военной дороге: от озера вдоль восточного русла Саскуэханны через земли Нантего прямо к форту Шэмокин на реке Сенахсе. Мы пересекли Джуниату у форта Гранвилль, по холмистой Оквикской дороге вышли к Шиппенсбергу, а оттуда к заброшенной пристани Уильямса. Оттуда пересекли долину Шейндоа, прошли через Голубые Горы в ущелье Эшби и взяли на юго-юго-восток, пока не нашли президента на его собственных плантациях. Ненавижу, когда индейцы идут по следу! Они поймали его, как куропатку на пне. Мы оставили лошадей и осторожно вошли в лес, мы крались все медленней и медленней, пока наконец я не оступился в мокасинах, и тогда Красный Мундир развернулся и неодобрительно на меня посмотрел. Я услышал голоса — в основном, говорил месье Жене, — задолго до того, как увидел хоть что-нибудь. Мы вышли к краю просеки, где негры в серых с красным ливреях держали лошадей, и полдюжины джентльменов — одним из них был Жене — беседовали среди поваленных деревьев. Я думаю, что они перехватили Жене в пути, потому что с ним были его чемоданы. Я спрятался между двумя бревнами, так близко к ним, как этот старый ворот. Мне не нужно было спрашивать, кто здесь Большая Рука. Он неподвижно стоял чуть поодаль, расставив ноги, и слушал Жене, французского посла, у которого манер было не больше, чем у жестянщика из Бозема. Жене почти что приказывал ему начать войну с Англией. Я уже слышал эту болтовню на Эмбускад. Он хвастал, что растолкает Соединенные Штаты на войну с Англией, хочет этого Большая Рука или нет.
Большая Рука дослушал его до конца. Я взглянул вперед — оба индейских вождя пропали, точно дым.
«Вы принуждаете нас, месье Жене», — говорит Большая Рука.
«Гражданин. Гражданин! — тот чуть ли не плюется. — Я — республиканец, в конце концов!»
«Гражданин Жене, — говорит он. — Будьте уверены, я рассмотрю этот вопрос со всех сторон»
Похоже, эти слова удовлетворили гражданина Жене. Он уехал, ворча, и не оставил негру, державшему лошадь, ни пенни. Разве это джентльмен!
Оставшиеся сгрудились вокруг Большой Руки и, в свою очередь, сказали много больше, чем высказал Жене. Они прибавили, что Англия и Франция воют, можно сказать, у самого чрева Америки и плюют на всех. Французы ищут американские корабли, якобы те помогают англичанам, но на самом-то деле французы хотят поживиться американским добром. Англичане занимаются тем же, но с другой стороны, и, кроме грабежа, заставляют американских граждан записываться к ним на флот, сражаться с французами, а потом заявляют, что на самом деле эти американцы — самые настоящие поданные британской короны. Джентльмен говорил ясно и доходчиво. Им не кажется разумным, говорили прочие, что Соединенные Штаты стараются не ввязываться в драку, потому что страна получает трепку и от англичан, и от французов. А еще они сказали, что девять из десяти благонравных американцев жаждут воевать с Англией здесь и сейчас. Тем не менее, они не сказали — плохо это или хорошо; они только хотели, чтобы Большая Рука понял это для себя. Так и вышло — на какое-то время. Я увидел, что Красный Мундир и Тот-кто-сажает-зерно смотрят на него с дальней стороны просеки. Как они проскользнули туда, так и осталось для меня тайной. Большая Рука вытянулся, и тут он показал этим джентльменам, как он их понял.
— Избил их? — спросил Дэн.
— Нет, и даже не сквернословил, как вы это называете. Он поверг их навзничь своей живой речью. Он спросил у них несколько раз, достаточно ли у Соединенных Штатов военных кораблей, чтобы вести войну с кем бы то ни было. Он сказал, мол, если они думают, что кораблей достаточно, то пусть дадут их ему, и все тут же посмотрели под ноги, точно хотели найти там эти корабли. Он убедительно заявил, оставив корабли в покое, что несмотря на то, что страна — уверяю вас, он привел доказательства, — что Соединенные Штаты будут готовы встретиться лицом к лицу с новой большой войной, с такой же, как недавняя, от которой все еще приходится зализывать раны, все это принесет лишь новые беды. Как я сказал, он изложил им суть так напористо, что после того, как прозвучало последнее слово, воцарилось молчание, как в лесу после бури. Невысокий человек — хотя рядом с ним все казались невысокими, — заговорил, заикаясь, как грачонок из упавшего гнезда:
«И все-таки, генерал, кажется, что вас вынудили сражаться с Англией».
Большая Рука быстро повернулся к нему.
«А что, в моем прошлом было что-то, что заставляет вас думать, будто меня отвращает мысль воевать с Великобританией?»
Все, кроме него, засмеялись.
«Вы совсем запутали нас, генерал!» — заговорили они.
«Верю, — отвечает он. — Но я сознаю свой долг. Нам нужен мир с Англией».
«Любой ценой?» — спрашивает у него джентльмен с птичьим голосом.
«Любой ценой, — чеканит он слова. — Да, они будут искать наши корабли. Да, они будут пытаться принудить наших сограждан, но...»
«Но как же Декларация Независимости?» — спрашивает кто-то.
«Давайте видеть очевидное, а не фантазии, — говорит Большая Рука. — Соединенные Штаты не будут воевать с Англией».
«Погодите, но как же мнение народа? — встревает кто-то. — Ощущение, будто вся Филадельфия бьется в лихорадке».
Он выставил вперед свою большую ладонь.
«Джентльмены, — говорит он медленно, но голос звучит низко и раскатисто, — мне надо думать о нашей стране. Позвольте мне уверить вас, что будет заключено соглашение с Великобританией, даже если в каждом городе Америки будут жечь мои портреты».
«Любой ценой?» — прокаркал парень, похожий на актера.
«Соглашение придется принимать на условиях Англии. Что еще я могу сделать?»
Он повернулся к ним спиной, и они переглянулись и незаметно разъехались, оставив его в одиночестве; и тогда я увидел, что он уже совсем старик. Красный Мундир и Тот-кто-сажает-зерно с шумом вышли на просеку, будто бы невзначай проходили мимо. Плечи Большой Руки расправились, спина выпрямилась, высоко поднялась его голова, и он шагнул вперед с одним лишь вздохом, так он был рад видеть их. Величественно смотрелась их встреча со стороны: трое высоких мужчин — и резкие черты лиц двоих из них точно были выгравированы, но не на камне, а на ярко окрашенной листве. Я увидел, как головные уборы моих вождей одновременно опускались все ниже и ниже. Затем они сделали знак, который ни один из индейцев не использует вне вигвама шамана: взмах правой руки, чтобы стряхнуть пыль, и одновременное касание левого колена, и гордые орлиные перья чуть-чуть не коснулись голенища его сапог.
— Что это значит? — спросил Дэн.
— Значит! — воскликнул Фараон. — Да это то, что вы... Мы... Одним словом, это способ вождей окропить священную пищу перед... О! Короче, это индейское почтение, и оно означает, что ты — великий вождь.
Большая Рука посмотрел на них сверху вниз. Он тихо говорит им:
«Мои братья хорошо знают, вождем быть нелегко».
Затем громче:
«Дети мои, — произносит он. — Что у вас на уме?»
«Мы пришли спросить, будет ли война с людьми короля Георга, — отвечает Тот-кто-сажает-зерна, — но услышали, что наш отец сказал своим вождям. Мы сохраним эти слова в нашем сердце и отнесем нашему народу».
«Нет, — качает головой Большая Рука. — Оставьте их здесь; это дело белых людей. Но передайте своему народу вот что. Войны не будет».
Они молча ждали продолжения, пока Тот-кто-сажает-зерно не прервал молчания, назвав его старым именем:
«Скажи, Большая Рука, заметил ли ты нас сейчас в лесу?»
«Конечно, — отвечает тот. — Вы сами учили меня глядеть в сердце леса, когда мы были еще юны».
С этими словами он покинул их и уехал.
Никто из моих вождей не произнес ни звука, пока мы возвращались к своим лошадям, и молчали с полчаса, пока мы ехали по старой тропе. Затем Тот-кто-сажает-Зерно поворачивается к Красному Мундиру и говорит:
«В этом году у нас будет Танец Зерна. Войны не будет».
Вот и весь сказ.
Фараон поднялся, как будто он закончил рассказ.
— Ага, — подтвердил Пак и тоже встал с ворота. — И что вышло из вашей долгой прогулки?
— Дайте истории идти своим чередом, — последовал ответ. — Ого! А ведь уже гораздо позже, чем я думал. На смаке уже задумались об ужине.
Дети взглянули на темнеющий пролив. Действительно, на мачте горел фонарь, и смак медленно шел на запад, где мерцали огни Брайтонского причала. Когда они повернулись к собеседникам, перед ними никого не было.
— Наверное, наши вещи уже запаковали, — проговорил Дэн. — Завтра в это время мы уже будем дома.

1. Человеком в ботинках с квадратными носами дразнят старомодного человека, человека из прошлого.
2. Ньюхейвен — деревня в Восточном Сассексе. В 1793 году не имела стратегического значения; известна тем, что в 1803 в ее окрестностях была построена первая спасательная станция в Англии.
3. Брайтон — известный город-курорт в Восточном Сассексе. Свою популярность получил примерно с 1780-х.
4. Смагглеры, смагглерство — то же самое, что и контрабандисты, контрабанда от английского to smuggle.
5. Телскомб-Тай — равнина в Восточном Сассексе.
6. Камзол — в данном случае, верхняя мужская одежда с рукавами. В русском языке того времени называлась кафтан.
7. Шорхем — деревня в Западном Сассексе.
8. Смак — рыбачье судно, выглядевшее примерно так: i32.photobucket.com/albums/d31/inuitsea/Tall%20...
9. Под красной шапкой Фараон имеет в виду знаменитый фригийский красный колпак Революции:
encrypted-tbn2.gstatic.com/images?q=tbn:ANd9GcQ...
10. Дядя Оретт рассказывает о событиях перед первым февраля 1793, когда Франция объявила Британии войну.
11. Эмбускад — знаменитый французский фрегат времен Революционных Войн.
12. Фараон немного путает, капитана звали Жан-Батист-Франсуа Бомпар. Бывший французский приватир, который чуть-чуть не дослужился до адмирала.
13. Месье Жене — Эдмон-Шарль Жене. В России известен тем, что был объявлен императрицей Екатериной Второй persona-non-grata за то, что пытался объяснять ей порочность старого режима. Гражданин Жене действительно пытался склонить Америку к войне с Британией, но дело кончилось «Прокламацией Нейтральности». В 1794 году Жене пытались вызвать назад, во Францию, чтобы обезглавить, но он попросил у Вашингтона политического убежища, да так и остался в Америке.
14. Красный Мундир — Сагойевата (он-не-дает-им-бодрствовать), вождь клана Волка Сенеков, знаменитый индейский оратор, один из шести великих вождей Сенеков. Во время Войны за Независимость сражался на стороне англичан и носил красный мундир, подаренный одним из английских офицеров. Награжден лично Вашингтоном
15. Спинет — клавишный музыкальный инструмент, разновидность клавесина, предок рояля. После 1740 делали его нечасто, потому, скорее всего, он действительно был старым.
16. Масло Сенеков — медицинская нефть, известная у нас, как нафталана. В описываемое время считалась лекарством от любого недуга.
17. Моравские братья, моравская церковь — протестанты; известны тем, что организовывали первые христианские миссии среди индейцев. «Наш Вифлеем» — одна из первых миссий для распространения христианства среди индейцев.
18. Тот-кто-сажает-зерна (Джон Абель) — индейский вождь-полукровка, сын индианки и голландца. Участвовал еще во франко-индейской войне на стороне французов, в войне за Независимость на стороне англичан. После войны активно сотрудничал с квакерами и заставлял свой народ учиться у них ремеслам.

У нас тут небольшая течь, и я не уверена, что мы ее заткнем до конца сегодняшнего дня, поэтому сегодня за команду The Gunroom Messmates выступает только ее капитан (но мы еще, скорее всего, появимся). Простите за технические неполадки.

@темы: Перевод, Редъярд Киплинг

---

Капитан Сорвиголова: реальность литературная и историческая-2

[Росица]

Теперь момент, на который обращают внимание все уважающие себя заклёпочники™. Как известно, Полю мамочка принесла ружьё покойного отца – крупнокалиберное гладкоствольное aka roer. И бур убивает из этого монстра офицера, который находится как минимум в 500 м. ТруЪ спец по огнестрелу в этом месте захохочет. Потому как пули вылетали из таких раритетов со скоростью слишком низкой, чтобы можно было говорить о прицельной стрельбе на таких больших расстояниях.
Источник:
ka-fe-en.livejournal.com/161731.html

Исторические несообразности

ekishev-yuri.livejournal.com/370191.html?thread...
gleb314
Я бегло перечитал Буссенара, и удивился количеством найденных исторических несообразностей.

Исторические несообразности

В начале книги действие происходит при осаде бурами Ледисмита, и тут же рассказ о расстреле англичанами местного жителя. Как это могло быть, ведь это буры в начале войны были на английской территории (Наталь)? Либо это был английский подданный голландского происхождения, сочувствующий бурам, либо Буссенар бездумно переносит в начало войны события, соответствующие её концу (партизанская война буров и её подавление англичанами).

Вообще сам факт вторжения буров на английскую территорию у Буссенара не упоминается. Упоминаются осады Ледисмита и Кимберли, но непосвященному читателю, каким я был в детстве, непонятно, что речь идет о городах в английских владениях. Также и подавляющее численное преимущество англичан, о котором пишет автор, имело место быть только с зимы-весны 1900.

Затем описан бой под Ледисмитом, у англичан командует Уайт. Англичане атакуют. По найденному в кармане у убитого шотландца письму можно установить точную дату – 23 ноября 1899. Непонятно, что это было за бой, с начала ноября Ледисмит был блокирован, никаких наступательных действий гарнизоном не велось. Может быть, имеются в виду не слишком удачные попытки наступления Уайта в конце октября 1899?

Далее Сорви-голова попадет в плен к отряду, осажденному в Ледисмите, и его отправляют в тыл по железной дороге! Как? Город было блокирован полностью, если бы англичане могли отправлять в тыл пленных, что мешало бы им получать подкрепления?

После бегства из плена Сорви-голова попал в армию Кронье, которая преграждала путь англичанам к блокированному Кимберли. Описывается, что буры нанесли англичанам решительное поражение, и только нежелание Кронье их преследовать спасло их от полного разгрома. Тоже не соответствует действительности, на самом деле, сходу пробить оборону Кронье англичане не смогли, и потеряли за несколько дней до 10 % состава убитыми и ранеными, после чего прекратили атаки, но все-таки о бегстве и разгроме речь не шла.

Дальше, пожалуй, когда основное действие переходит к партизанщине, меньше встречается привязок к реальным событиями, поэтому особо ничего не раздражает.

В общем, в детстве читалось запоем, сейчас заметна стала предвзятость автора и неаккуратность с историческими деталями».

Наверняка это далеко не все ляпы. Но чего не простишь дорогому писателю!

Исторические персонажи

Кстати, а как насчёт реальных исторических персонажей, выведенных в книге?

Исторические персонажи

Крюгер после оккупации Трансвааля уехал в Европу и тщетно пытался добиться вмешательства великих держав. Умер в 1904 в Швейцарии. Позже его прах был перенесён на родину. А потом ему поставили памятник в Претории. В цилиндре сделано углубление, чтобы птички могли попить водички. Кстати, постамент был сооружён ещё до войны – культ личности в натуральную величину!

Жубер в к. 1890-х занимал пост вице-президента и при этом имел репутацию пробритански настроенного политика. Хотя он был главкомом трансваальской армии, его подозревали в саботаже. Умер в 03.1900 – во время действия событий книги.


Кронье после капитуляции под Паардебергом вместе с женой был отправлен на о. Св. Елены, где «пользовался всеми привилегиями, которых заслуживает столь высокопоставленный враг». ) Он жил в отдельном доме, а не в многоместной палатке в лагере.

«При виде побежденного врага старый Боб снял шляпу и произнес, пожимая руку генералу Кронье:
– Вы мужественно защищались, сэр!»

Девет (которого правильнее писать как де Вета – на английском он пишется как de Wet, на африкаансе – как De Wet) после оккупации стал успешным полевым командиром партизан. Однажды он настолько обнаглел, что дошёл до Стелленбоса – это всего в 50 км от Кейптауна. Англичане были немного недовольны.

После войны написал мумуары Девет Хр. Воспоминания бурского генерала. Борьба буров с Англиею.

Луис Бота (именно так следует писать его имя) родился в Натале, что не могло не наложить отпечаток на его мировоззрение. Высшего образования он, судя по всему, не получил. После смерти Жубера он занял пост главкома Трансвааля, а потом стал полевым командиром. Участвовал в мирных переговорах.

После войны занял откровенно пробританскую позицию.
А теперь фанфары!!! «В 1919 как глава специальной комиссии, безуспешно пытался выступить посредником в польско-украинской войне, предложив демаркационную линию между Польшей и Западно-Украинской Народной Республикой (предложение было отвергнуто Польшей в 05.1919)».
Ты откуда? Из Африки? Куда, мужик, лезешь?!. Оставь старый спор славян между собою!

А теперь о человеке, который по объективным причинам не упомянут Буссенаром – но поистине вписал своё имя золотыми буквами в историю не только ЮА, но и всего человечества!

Ян Смэтс,

Ян Смэтс

как и Л. Бота, родился в английской колонии (только в Кейпе), что не могло не наложить отпечаток на его мировоззрение. В 1893 закончил обучение в Кембридже. Один препод сказал, что «за 500-летнюю историю колледжа трое были действительно выдающимися: Джон Мильтон, Чарльз Дарвин и Ян Смэтс». )) Благодаря связям смог устроиться личным юрисконсультом к Родсу, с которым расплевался после рейда Джемсона, а потом работал под началом Крюгера, который назначил его генпрокурором. Позже он стал полевым командиром и в 04.1902 дошёл до западного побережья Кейпа, пытаясь захватить медную шахту в Окипе (en.wikipedia.org/wiki/Okiep). Вот как это описывал Рейтц Д. Коммандо. Бурский дневник бурской войны:
«Забавно было наблюдать выражение лиц мужчин, которые никогда не видели водного пространства большего размера, чем пруд на ферме, и, когда мы пересекли последние дюны, они с изумлением уставились на водную гладь, которая уходила за горизонт.
Они как по команде, осадили лошадей, а затем так же единодушно, словно древние греки, в едином строю бросились вперед с криками: «Море! Море!». Каждый хотел первым доскакать до воды.
Скоро они сбросили одежду, и мы не могли помешать им войти в волны, но хотели предостеречь их не забираться слишком глубоко. Это было бесполезно – они спустились с седел, разделись до пояса и вошли в прибой, хохоча всякий раз, когда волна накрывала кого-то с головой.
...
Двое из его людей недавно поехали по берегу в Заливе Ламберта, где английский крейсер стоял на якоре недалеко от берега. Спешившись, они открыли огонь. Их пули барабанили по бронированным бортам, не причиняя им вреда, а когда команда навела на них орудие на них, они поторопились исчезнуть в дюнах, но теперь они могли сказать, что принимали участие в единственном морском сражении войны!»

После войны, как и Бота, занял откровенно пробританскую позицию, став его верным соратником.
После создания ЮАС занимал ключевые посты в его правительстве – министра внутренних дел и обороны военного. И даже побывал членом военного кабинета метрополии.
После смерти Боты в 1919 и до 1924 занимал пост премьера.
В 1939 он снова занял этот пост, когда тогдашний премьер Герцог не захотел воевать против нацистской Германии. Снова он вошёл в военный кабинет империи, хотя и говорится, что нельзя дважды войти в одну воду...
В 1941 стал британским фельдмаршалом. «Он служил с Уинстоном Черчиллем во время ПМВ, и между ними сложились хорошие личные и профессиональные отношения». И если Черчилль в ответ на критику в его адрес из-за союза со Сталиным высказался «Если бы Гитлер вторгся в ад, то я как минимум доброжелательно отозвался бы о Сатане», то Смэтс считал, что СССР – «бастион европейской цивилизации на Дальнем Востоке».
Если после ПМВ Смэтс участвовал в создании Лиги наций, то после ПМВ – в создании сменившей её ООН.
Если после ПМВ проигрыш на выборах был расплатой за безжалостное подавление вооружённого выступления белых шахтёров на Ранде в 1922, то причиной проигрыша на выборах после ПМВ можно назвать лишь самонадеянное почивание героя войны на лаврах и ослабление антифашистских настроений.

Мои патриотические чувства были оскорблены тем, что среди Молокососов не оказалось ни 1 русского.

Русские и грузин

Чтобы восстановить эту историческую несправедливость, упомяну Е. Я. Максимова, который сменил Виллебуа-Марея на посту командира Иностранного легиона, а позже стал единственным иностранцем, которому буры присвоили звание фехт-генерала.
Упомяну А. И. Гучкова, который был ранен в ногу (потом до конца жизни хромал) и попал в плен, а позже стал известным политиком либерально-консервативных взглядов (т. н. «октябрист») и военным министром во Временном правительстве.
Упомяну Николаза Багратиони-Мухранского, который хотя по нац-сти и не русский, но зато потомок героя войны 1812. На АБВ отправился исключительно из любви к приключениям, самым пикантным из которых стало пребывание в плену на о. Св. Елены – Наполеон трясся в могиле от смеха.
Надеюсь, менее известные соотечественники на меня не обидятся.

Теперь пара слов о почти позабытом участнике с английской стороны. Микробиолог Давид Брюс, открывший названную в его честь бруцеллу, а потом успешно боровшийся в Африке с сонной болезнью.

Давид Брюс

Поль де Крайф (де Крюи) (Paul de Kruif), знаменитый научпоп Охотники за микробами, г. 9 По следам мухи цеце

«В это время началась англо-бурская война. Супруги Брюс очутились в осажденном Ледисмите вместе с 9000 англичан. В гарнизоне было 30 военных врачей, но среди них не было ни 1 хирурга. С каждым разрывом свистящей гранаты, выпущенной из бурского «длинного Тома», число раненых прибавлялось. В лазаретах слышались крики и стоны, и стояло ужасное зловоние от искалеченных ног, требовавших немедленной ампутации.
– Вы понимаете! Ни один из врачей не умел держать в руках нож! Я сам был только лабораторной крысой, – рассказывал Брюс много лет спустя. – Но к этому времени я успел уже перерезать достаточное количество собак, морских свинок и обезьян... Отчего же мне было не взяться за солдат? Был там один парень с раздробленным коленом. Пока его хлороформировали, я сел в соседней комнате и прочитал в хирургии Трива, как надо удалять коленный сустав. Потом пошел и сделал... И спас ему ногу.
После этого Брюса сделали старшим хирургом, и до самого конца осады он оперировал, воевал и умирал с голоду вместе с другими».

И, наконец, назову ещё 1 человека, забывать которого было бы проявлением расизма.
М. Ганди, который тогда ещё был не Махатмой,

М. Ганди

а всего лишь получившим юридическое английское образование индусом из касты (точнее, варны) вайшьев (предпринимателей), в 1893 прибыл в Дурбан. В полном соответствии с местными законами он купил билет в вагон 1 класса и был выброшен оттуда нетолерантными белыми. После этого он понял, что надо что-то делать, чтобы улучшить положение индийцев (независимо от социальной, этнической, конфессиональной принадлежности и касты) в Ю. Африке.

1895

К категории «чего-нибудь» относилось и создание во время АБВ (а позднее – восстания зулусов в 1906) добровольческих санитарных отрядов из местных индийцев.

В среднем ряду, 5 слева

«Нам же остается лишь удивляться, насколько сильно могла бы измениться мировая история в XX в., если бы среди погибших в Спион-коп оказались трое участников сражения – бурский генерал Луис Бота, санитар-носильщик Мохандас Ганди и английский искатель приключений Уинстон Черчилль». (Дмитрий Н. Медведев, «Черчилль: Частная жизнь»).
После войны положение индийцев не только не улучшилось, а даже ухудшилось. Власти Трансвааля приняли закон, по которому все индийцы, включая женщин, подлежали обязательной регистрации. Ганди сделал выбор в пользу ненасильственного пути (сатьяграхи). Ему пришлось бывать в Претории и Лондоне, иметь дело и с Черчиллем, и со Смэтсом, переписываться со Львом Толстым и заручаться поддержкой других известных европейских деятелей культуры. И в итоге через несколько лет этот закон был смягчён.

Список литературы

Список литературы

С сайта Милитера.либ
Сб. Англо-бурская война 1899–1902 годов глазами российских подданных. В 13 томах.
Дроговоз И.Г. Англо-бурская война 1899–1902 гг.
Окороков А. В. Русские добровольцы
А. Свечин "Эволюция военного искусства" Т. II, гл. 8

Из обширного списка литературы, приведённого в Ладомировском издательстве, обращаю ваше внимание на это:
Изъединова С. В. Несколько месяцев у буров. Воспоминания сестры милосердия. СПб., 1903.
(Полностью не переиздавалась, отрывки здеся:
rositsa.livejournal.com/993156.html
rositsa.livejournal.com/993372.html
rositsa.livejournal.com/993581.html
rositsa.livejournal.com/994009.html
rositsa.livejournal.com/994225.html).
Асоян Б. Р. Сквозь 300 лет — от Кейпа до Трансвааля. Штрихи к портрету Южной Африки. М., 1991.
Никитина И. А. Захват бурских республик Англией (1899–1902 гг.). М., 1970.
Цетлин М. Война буров за независимость (1899–1902). М., 1940.
(Остальных в Сети нет, но в крупных библиотеках водятся).

От себя могу порекомендовать горячо любимого мною Давидсона.
Сесиль Родс и его время
Россия и Южная Африка: три века связей
Англо-бурская война и Россия

Видео:

Видео

Война и цивилизация. Ч. 7 Война машин
(Вар. Discovery. Война и цивилизация 7/7 Машины войны).
6.55-8.18 – зулу.
«им угрожало и другое племя, белое племя Африки – буры».
8.18-11.50 – буры.
В общем и целом корректный текст. Ну, климат там вполне сносный – иначе бы белые не заселили эту страну, и видео с кавалеристами, крутящими над головой клинки, к бурам отношения не имеет. Партизанская тактика использовалась бурами не в н. войны, а позже (до этого, как видно на фото, они хорошо окапывались).
«Америка и Британия в войнах XIX в. не считались с людскими потерями»
(Кстати, там же РЯВ освещена с прорусской позиции. ))

Экстремальная Южная Африка
Серия 4. 02.20-12.55. Спионкоп
«Битва за Спионкоп считается наиболее кровавым сражением в Африке.
Этот участок в книгах по истории прозвали «кровавым акром».
На этом небольшом участке земли погибло больше солдат, чем где бы то ни было в мире.
Белыми камнями обозначены окопы британцев, вырытые между 6 и 8 часами утра. Солдаты не осознавали, что роют себе могилы.
Более 700 британцев и 58 буров.
Здесь находился окоп. Потом в него сложили тела и засыпали камнями, собранными на холме.
Англичане обнаружили, что находятся лицом на восток, и восходящее солнце их ослепляет. Буры располагались спиной к солнцу.
Британские солдаты взобрались на холм в 10 часов вечера. И вот середина следующего дня, а у них нет воды.
Британские солдаты на правом фланге вставали и хотели сдаться бурам. Те хотели подойти и забрать пленных, но форма холма не позволяла солдатам с правого фланга увидеть, что происходит на левом. Итак, один фланг выбросил белый флаг, а второй – нет.
Лучше потерять несколько солдат в штыковой атаке, чем всех – в окопах на холме. И они пошли в штыковую. Буры боялись штыковой атаки – ведь у них штыков не было».

От Багратиони до Черчилля
04.33-09.47

Англо-бурская война. Колониальные войны
ББС. Всё вперемешку.

Англо-Бурская Война (Часть Первая)
Где валяются остальные части – неведомо. У фильма есть и плюсы (например, наглядные карты и кое-какие подробности осады городов бурами), и минусы (совершенно невнятное изложение отношений с банту).

Справочка

Справочка

Цетлин в гл. 4 приводит такие данные по демографической обстановке на начало войны:
Кейп – площадь больше 570 тыс. кв. км, население примерно 2 млн. человек: белое – 500 тыс. (бОльшая часть – африканеры, небелое – 1,5 млн. (в т. ч. мулатов и 13 тыс. малайцев).
Трансвааль – площадь больше 300 тыс. кв. км, население примерно 1,1 млн. человек: белое – 250 тыс. (примерно половина – буры), небелое – 850 тыс. (гл. обр. тсвана). Немало негров оставалось в резерватах на севере и северо-западе страны.
Оранжевая – площадь больше 130 тыс. кв. км, население примерно 400 тыс. человек: белое – 150 тыс. (2/3 – буры), небелое – 250 тыс. (гл. обр. басуто). Основная масса чёрных была насильственно расселена на фермах белых.
Наталь – площадь 70 тыс. кв. км (наиб. плотность населения), население примерно 700 тыс. человек: белое – больше 50 тыс. (большинство – англичане), небелое – больше 600
(в т. ч. больше 50 тыс. индийцев).

Свечин приводит немного другие числа:
Белое население бурских республик достигало 400 тыс. человек; в том числе буров имелось до 270 тыс. Военнообязанных мужчин в возрасте от 16 до 60 лет имелось около 50 тыс. Количество негров достигало 950 тыс.

@темы: Матчасть, Луи Буссенар, Новогодний фест-календарь 2015, История

---

Капитан Сорвиголова: реальность литературная и историческая-1

[Росица]

Когда тебе 10 лет, читаешь книгу, не задумываясь.
Когда тебе 40 лет, текст после стократного перечитывания засел в памяти прочнее, чем нужная для работы информация, а куча источников по истории ЮА вообще и АБВ в частности обсосаны – то появляются вопросы и желание доработать текст напильничком.

Пони

Начнём с братьев наших меньших. Молокососы ездят на пони. В представлении наших соотечественников пони – это такая непарнокопытная мелочь, которая способна лишь выступать в цирке, умимимилять в зоопарке и катать дошкольников. Ну или «на ней керосин развозят» (© Катаев, «Белеет парус одинокий»). А тут – подростки, т. е. по массе тела – взрослые мужики.

Пони

Оказывается, на самом деле понями называли всех лошадей меньше определённого стандарта. Вот что за звери, скорее всего, имели честь нести на своих спинах наших героев:

По статье Пони басуто.

«Пони басуто – порода, распространённая в Лесото и ЮАР. Рост коней этой породы до 142 см, редко больше. Они могут быть каштановыми, коричневыми, гнедыми, серыми или черными и иметь белые отметины. Отличительная характеристика – исключительно большой шаг.

Первые 4 лошади были привезены в Ю. Африку (в район мыса Д. Надежды) в 1653 сотрудниками голландской Ост-Индской компании. От них, скрещенных с арабскими и персидскими конями, произошли капские лошади, которые стали очень популярны и приобрели замечательную репутацию. Жители Лесото (бывш. Басутоленда) захватили этих лошадей в качестве трофеев во время войн с зулусами и белыми поселенцами. В результате тяжелых условий жизни и скрещивания с местными пони капские лошади потеряли большую часть своего роста и благородства облика, и пони басуто в значительной степени заменили их. На пони басуто ездили по каменистой и холмистой местности, часто на большой скорости. Они стали быстрыми, смелыми и выносливыми животными с верным шагом. Но как раз эти качества почти погубили породу. Пони басуто стали настолько популярны, что тысячи были проданы за границу, и ещё многие погибли во время англо-бурской войны. Сейчас эту породу восстанавливают».

Баролонги

«На языке баролонгов Таба-Нгу означает «Черная Гора».

Баролонги

По имени горы был назван и город, живописно раскинувшийся на ее вершине. В городе Таба-Нгу насчитывалось 7000 жителей, преимущественно негров, и лишь небольшое количество белых. Некогда этот город был столицей маленькой республики баролонгов.
Оранжевой республике не нравилось существование крошечного негритянского государства, вклинившегося в ее владения И, как всегда в таких случаях, большая страна искала предлог для присоединения к себе маленькой. Таким предлогом послужила более или менее открытая неприязнь, которую выказывали по отношению к Оранжевой республике сыновья Марока, усопшего вождя баролонгов.
В 1884 маленькое государство баролонгов было захвачено простым декретом президента Оранжевой республики, а его гражданам объявили, что отныне они должны повиноваться законам и обычаям большого государства.
Буры всегда жестоко обращались с людьми черной расы, поэтому баролонги покинули землю своих предков и переселились в Басутоленд, английское владение, входящее в состав Капской колонии.
...
От прежнего величия древней столицы остались только огромные водоемы дождевой воды, удовлетворявшие некогда потребности всего населения и его бесчисленных стад.
Это настоящие пруды, всегда наполненные чистой и свежей водой. Благодаря им город Таба-Нгу стал важным стратегическим пунктом».

Сразу скажу, что Басутоленд не входил в состав колонии, а был британским протекторатом. Вообще же баролонгам, племени тсвана, было логичнее переселиться или в Бечуаналенд (нынешнюю Ботсвану), или населённую тсвана часть Кейпа.
И формулировка «Буры всегда жестоко обращались с людьми черной расы» мне не нравится из-за неточности. Я бы назвал это так « «в бурских республиках людьми черной расы всегда были бесправны». Но это тонкости.

Гораздо важнее, что было в реале?
Кое-какую информацию на эту тему мне удалось добыть из критической статьи А. В. Воеводского «Отражение истории народов Южной Африки в романе С. Плааки «Мхуди».»

«Главные герои романа оказались в центре конфликта баролонгов с воинственными ндебеле и их предводителем Мзиликази. Повествование начинается с рассказа о нападении воинов Мзиликази на поселение баролонгов Кунана. Плааки относит это событие к примерно к 1828-29, т. к. указывает, что оно произошло где-то за 7 лет до появления фоортреккеров в Таба-Нчу. Хотя на самом деле это было в 1832. Автор подчеркивает доброжелательность, с которой баролонги отнеслись к переселенцам. Морока, правитель баролонгов в Таба-Нчу, позволил им поселиться на его землях и заключил с ними союз против ндебеле. Соглашение правителей вождеств тсвана с бурами предусматривало, что после разгрома ндебеле все вождества тсвана сохранят свою независимость и территории, а буры займут лишь те земли, которые непосредственно принадлежали ндебеле. Столь пристальное внимание к земельному вопросу, неоднократный упор на том, что лишь благодаря помощи баролонгов бурам удалось одержать вверх над ндебеле, должны были еще раз напомнить белым жителям Ю. Африки, кому они обязаны своим теперешним положением. Власти буров автор противопоставляет британское правление. Свое отношение к англичанам автор выражает словами Мороки, правителя баролонгов, когда тот подвергает сомнению утверждения буров о притеснениях, которым они подвергались в Капской колонии».

Знакомое название в незнакомой транскрипции. Таба-Нчу.
В русском переводе воспоминаний де Вета оно превращается в Таба-Нху.

В оригинале – Thaba 'Nchu.

Такая вот путаница. Как правильно? А ХЗ.

Маузер

«маузеровская винтовка не знает себе равных. Вес ее – 4 кг, длина, не считая штыка, – 123 см, калибр, или диаметр канала ствола, – 7 мм. В патроне 2,5 г бездымного пороха. Скорость полета пули из твердого свинца в рубашке из никелированной стали – этого снарядца в 11,2 грамма – достигает внушительной цифры в 720 м/с, тогда как скорость пули английской ли-метфордовской винтовки не превышает 610 м/с. Маузеровская пуля смертельна даже на расстоянии 4000 м, между тем как ли-метфордовские винтовки бьют всего на 3200 м. Наконец, летит маузеровская пуля более отлого, чем английская, что позволяет попадать в цель с невероятно большой дистанции».

Не всё так однозначно. ©

Маузер

vikond65.livejournal.com/252701.html?thread=488...
«Трансвааль закупал оружие везде, где продадут. Маузеры были испанские, германские, бельгийские, бразильского заказа в Германии и т.п. Причем под 2 несовместимых между собой патрона - 7х57 и 7х53.
Забавно, но Трансваалю удалось перед войной купить в Англии винтовки Мартини-Генри и те же самые Ли-Метфорды, снайперки Вестлей-Ричард и португальские винтовки Гедез. Португальские винтовки австрийской конструкции для Трансвааля и Оранжевой республики делала Англия – вот вам и глобализация. Также удалось купить небольшое норвежских винтовок Крага-Йоргесена.
Итого на вооружении бурских республик находилось винтовки более чем 20 разных модификации под 6 разных патронов. Это не считая оружия добровольцев и купленного за свой счет.
Теперь о количестве
Маузеров всех типов – 37100 Трансвааль и 12 700 Оранжевая
Мартини-Генри всех типов, включая кавалерийские карабины – 31 600 Т и 12 000 О
Гедез – 4750 Т и 1400 О
Ли-Метфорд – 2340 Т и 300 О
Краг – 100 Т.
Ли-Метфорд был лучше, чем показан в романе... А уж Ли-Энфилд!.. И к тому же в обойме Ли 10 патронов, а у маузера 5!»

Плен

«Сорви-голова и 60 других пленных буров были интернированы на понтоне «Террор».

Плен

Настоящий ад было это судно, необыкновенно метко названное. Войдите – и вам покажется, что вы в больнице, но в больнице, где нет ни сиделок, ни докторов, ни лекарств. Грязная клетка, до отказа набитая людьми. Их тела покрыты ранами, по которым ползают насекомые. Прибавьте к этому невыносимую жару, от которой можно сойти с ума, и питание, отпускаемое лишь в количестве, необходимом для «поддержания жизни». Прелестная формула, изобретенная англичанами. Под ней подразумевается паек, достаточный только для того, чтобы не дать пленнику умереть с голоду. Как это экономно! И другое преимущество: ослабевшие от голода люди не могли бежать. Они мерли, как мухи. (Получается, что этот паёк всё же давал умереть. – Р.) «Тем хуже для них!» Похороны были недолгими. Открывали орудийный люк и, недолго думая, бросали тело в залив, воды которого кишели акулами».

Вероятный первоисточник:

«Трансваальский корреспондент «Journal des Debats» отмечает суровое обращение англичан с трансваальскими пленниками и говорит, что оно представляет собой резкий контраст с положением английских пленников в Претории. Большая часть пленных буров находится на понтонных батареях Симонстаунского рейда; несчастные помещены как каторжники, с ними обращаются крайне сурово, а вследствие невозможных гигиенических условий среди них развивается сильнейшая смертность от повальных болезней. Другие пленники направлены на остров Святой Елены, где они, без сомнения, погибнут от климатических условий и образа жизни, не соответствующего их натуре и привычкам».
(Англо-бурская война 1899–1902 годов глазами российских подданных. В 13 томах. Т.12.— Москва: Издатель И. Б. Белый, 2012. — 330 с. с илл.)

Чтобы 2 раза не вставать:
«...Нам предстоит заманчивая перспектива недели через две отправиться на понтоны. А может быть, и на остров Цейлон или на мыс Доброй Надежды».
Справочка:
«В плену содержалось к началу мая всего 25 555 человек, в т. ч. в Индии – 8484, на о. Св. Елены – 5679, на Цейлоне – 4939, на Бермудах – 4543, в Капской колонии – 1055 и в Натале – 855. Среди пленных было больше тысячи человек в возрасте свыше 60 лет и 783 – моложе 16 лет».
Цейлон – райское местечко... Бермуды – центр туризма. Как всё относительно в этом мире!
А вот о. Роббен в этом списке отсутствует, ЕВПОЧЯ.

«Навстречу попадались платформы, нагруженные пленными бурами. Конвоиры пели иронические куплеты по адресу мистера Чемберлена и лорда Сольсбери».

Вот как описывал такое путешествие немец, живший в Т. и работавший управляющим фермой у этнического голландца (в смысле – европейца, а не евроафриканца).

«Перед выступлением офицер приказал стрелкам на наших глазах зарядить ружья и примкнуть штыки. По прибытии на станцию мы все, 59 человек, были посажены вместе с нашим ручным багажом на открытую платформу для перевозки скота, в 13 м длины и 3 м ширины.

Конвой наш разделился: одна половина заняла такую же платформу впереди нашей, другая – позади. На обоих концах нашей платформы постоянно сидело по 2 солдата, сменявшихся каждые 2 часа; т. о., ни 1 наше движение не могло ускользнуть от внимания конвоя. Сопровождавший нас офицер объявил нам ещё до отъезда, что каждый, кто выйдет без разрешения из вагона или только даже попытается выйти, будет сейчас же без снисхождения расстрелян.

День был страшно жаркий, между тем, мы не имели никакой защиты от горячих лучей палящего солнца: к полудню мы начали прямо изнывать от зноя. К счастью, офицер, сопровождавший нас, приказывал почти на каждой станции приносить нам в котлах воду для питья, так что мы по крайней мере могли утолять жажду и наполнять водой свои бутылки.

...Нам было разрешено сойти с нашей платформы и, завернувшись в одеяла, расположиться на камнях на ночёвку. С блаженством протянули мы свои усталые за утомительный переезд члены. Здесь первый раз за день мы получили горячую пищу – нам был дан кофе, сваренный для нас конвойными солдатами. До этого в течение целого дня нам было выдано всего по одному маленькому белому хлебцу и куску сыра.

На следующее утро (28 февраля) нам снова был дан кофе... Снова произошла смена конвоя и с этого же момента начались наши страдания.

До вечера среды 5 марта мы ни разу не получили разрешения сойти с платформы. Дни и ночи под дождём, под лучами жгучего солнца, проводили мы в нашей тесной тюрьме. О сне нечего было и думать, так как теснота была поистине ужасающая: никакие просьбы не действовали на начальника конвойного отряда. Горячей пищи мы более не получали; в день на 12 человек выдавалась одна большая жестянка консервированного мяса и по 5-7 твёрдых как камень кексов на каждого. Вода для питья давалась нам утром, в полдень и вечером; только благодаря доброте солдата нам удавалось иногда получить воды в неурочное время».
(Англо-бурская война 1899–1902 годов глазами российских подданных. В 13 томах. Т.12).

И, наконец, когда закончилось действие романа? Дата письма-эпилога проставлена, но в какую дату «эскадрон Молокососов перестал существовать»?
Мы знаем, что О. р. уже оккупирована, а Т. – ещё нет. Мне не попадалась дата форсирования англичанами Вааля, но я знаю, что Блумфонтейн был взят 13.03.1900, а Претория – 05.06.1900 года. Вероятнее всего, это была вторая половина мая.
К 09.1900 Т. был захвачен, и регулярная война прекратилась. Началась партизанская...

Шутка Девета

Шутка Девета

«Садитесь на коней и возвращайтесь в лагерь. Поклонитесь от меня майору Колвиллу и скажите ему, что вместо пастушек я посылаю ему их тряпье. Ничего большего на этот раз, к сожалению, сделать для него не могу».
Думаете, только этот милый мальчик занимался таким троллингом? Ага, щаззз!

Из частного письма 1 английского офицера «Berliner Borsen-Courier» (Берлинский биржевой курьер) заимствует следующий рассказ:
«Один патруль йомантри был взят в плен при Линуме и приведён к Девету. Этот, боясь, что пленные стеснят движение его отряда, объявил англичанам, что он немедленно отпустит их, если они обещают доставить письмо английскому генералу Рендлю. Англичане поклялись, что исполнят это и получили затем большое запечатанное письмо, с которым поспешно ускакали.
Прибыв в главную квартиру Рендля, англичане объявили, что им необходимо лично вручить важное письмо генералу. Их повели к нему, Рендль распечатал в их присутствии послание Девета и, взглянув на него, громко прочёл: «Генералу Рендлю... Милостивый государь, пожалуйста, посадите подателей этого письма на цепь, а то они каждый день попадают в плен. Ваш Девет».»
«...Генерал этот не чужд юмора, как видно из его следующего поступка: Когда пленных англичан у него оказалось слишком много, он отпустил их на свободу, приказав, однако, предварительно отрезать пуговицы у их панталонов».
(Англо-бурская война 1899–1902 годов глазами российских подданных. В 13 томах. Т.11)

Осталось выяснить, кто у кого научился. ))

***
«Возле нее красивый юноша. На нем охотничий костюм отменного покроя». ©
Вот так примерно в то время выглядел охотничий костюм (точнее, его английская версия).


Неувязочки в тексте

Неувязочки в тексте

А теперь перехожу к повествованию в хронологическом порядке.

«Сын, едва достигший шестнадцатилетнего возраста, воспитывался в Парижском лицее». (ЛА)
«Жану Грандье, воспитаннику колледжа Сен-Барб, было тогда всего пятнадцать лет». (КСг)
Вот и разберись, то ли 16 лет было ГлавГерою КСг, то ли уже 17... И где он учился.

Жан вербует 2 алжирских арабов. Я не буду придираться к тому, что он «предложил им великолепное жалованье», что по нынешним временам тянет на весьма серьёзную статью УК. Но мамой клянусь – мне нигде не попадались упоминания о лицах мусульманских нац-стей, воевавших на стороне буров (в отличие от евреев, которые таки да, воевали). Во-первых, у буров были сильные заморочки насчёт расовой принадлежности, а алжирские арабы могут иметь негроидную примесь. Во-вторых, даже если мусульманин имеет вполне европеоидную внешность (перс, турок, араб-левантиец, черкес, бошняк, татарин, в конце концов), то 100 с лишним лет назад они были людьми в общем и целом религиозными и не стали бы встревать в разборки между кафрами каффирами.

Автор пишет о недоверии, с которым буры отнеслись к иностранным волонтёрам. Почему же бурские подростки с таким энтузиазмом вступали в отряд ГлавГероя?

И на каком языке он общался с ними (а также с немцем, итальянцем и португальцами), пока не нашёл Папашу? Жестов, что ли? Вот как он общался с Полем – совершенно ясно: на английском. На языке вероятного противника. Абсурдная ситуация.

«Сорвиголова? Как раз по мне. Да к тому же так меня и в Клондайке звали».
Если верить повести «Ледяной ад» – не звали. Ну нет там такого слова!

«– О, Крюгер! Бесхвостая макака!.. Шут, еще более смешной и нелепый, чем его изображают карикатуристы.
– А буры находят, что он самый прекрасный человек обеих республик».
Наглая лесть. Вот что пишет участник этой войны Денис Рейц, такой же молокосос, как и сам Сорвиголова:
«Президент имел вид человека неотесанного, с невежественными манерами, и был самым некрасивым человеком, которого я когда-либо видел, но он имел сильнейшую харизму, которая производила впечатление на всех, с кем он общался».

И вопрос: насколько сподручно Жану, при всех его способностях, было служить разведчиком – не зная местности и не владея голландским языком?

«Сражавшийся с неистовой отвагой Фанфан, который, кроме воинских талантов, обладал красивым голосом, по пути в лагерь громко затянул песенку Фанфана-Тюльпана».
Интересно, какие у него такие особые таланты?
«Бах!.. Это опять так же азартно выстрелил Фанфан – и опять так же успешно промахнулся.
– Ты стреляешь, как сапожник, Фанфан!»

Кстати, что это была за песенка Фанфана-Тюльпана?
«Фанфан, по прозвищу Тюльпан, – тип французского солдата, созданный народным воображением», – уверяли советские комментаторы.
Как говорится, «не всё так однозначно».
Фанфан был персонаж анекдотов «донаполеоновского» цикла. Образ проецируется отдельными анекдотами даже на времена Тридцатилетней войны. Солдат из городской голытьбы.
А потом он вошёл в литературу и прочно засел в ней.
wap.adventures.unoforum.ru/?1-4-0-00000000-000-...
Фанфан-Тюльпан
– герой старинной французской песни, воспевающей храбрость юного сержанта ля Тюлипа (Тюльпана), который никогда не унывал и отличился в битве при Фонтенуа в 1745. Фанфан – дитя из народа, от «анфан» (enfant) – «ребенок». Песенку написал Поль-Эмиль Дебро

И ещё здесь: «Общество Погребка»
А потом было много пьес...
Фанфан у Делиса, как и у Буссенара – не из той «оперы», в которой играл Жерар Филип. Делис его использует как имя нарицательное.
(Надеюсь, все в курсе, что речь идёт о фильме Кристиан-Жака, снятом 1952 с Ж. Филипом и Джиной Лоллобриджидой в главных ролях?)

Какой почерк был у Жана?
«Тут же достав из кармана бумажник, он извлек оттуда пять визитных карточек и быстро бисерным почерком написал» письма офицерам-судьям.
А вот другой пример:
«несколько строк, приписанных карандашом под его подписью твердым и крупным почерком:
«А я предлагаю только пенни за голову майора Колвилла. Капитан Сорви-голова».»

Кстати, что он пишет на визитных карточках? У него нет ни титула, ни высшего образования (не говоря уже об учёной степени), ни должности. Есть, правда, звание капитана. Представляю себе карточки, на которых напечатано «Capitaine Casse-Cou». Заказанные в типографии в Претории, ога. Я понимаю, конечно, что временами он становится невыносимым троллем – но это как-то уж слишком несерьёзно. А «Capitaine Jean Grandier» – скучно.

Увы, всё оказалось чересчур прозаично. Визитная карточка – это не только наше понимание визитки, но и просто кусочек картона или плотной бумаге стопочкой, в т. ч. и просто для записей. Типа блокнота.

Фамилия «Поттер» у буров не встречается. Во всяком случае, мне не попадалась. Сейчас, после труда Роулинг ), это несоответствие стало ещё более явным. Аффтар явно вдохновлялся Паулюсом Поттером – нидерландским художником XVII в.
Зато несёт аллюзию на библейский сюжет. Переводится она (как и французская «Потье») как «горшечник», а именно на земле гончара, по евангельскому преданию, повесился Иуда.

«Да, у меня найдется для тебя и пони и мушкетон».
Какой, на фиг, мушкетон? Это оружие XVIII в., а Жан, как и большинство буров, юзал современные магазинные винтовки. Переводчик, хвостом тя по голове! Мушкетон Поль приволок свой собственный – наследный roer. (Справедливости ради замечу, что позже редактор исправил эту фигню).

Откуда у Поля ружьё его покойного отца? Разве англичане не провели тщательный обыск на ферме Поттеров после ареста Давида? Нет? Ну это с их стороны было непростительным легкомыслием.
Да, кстати, когда он спрятал роер после капитуляции Кронье – он потом откопал или нет? Об этом история умалчивает.

И почему Поль, с его идефикс поубивать всех «палачей» своего отца, который (если верить автору) «сожалел лишь о том, что пуля, уложившая волынщика, не покончила также и с полковником», не идёт сразу же добивать полковника, а сентиментально возится около юного музыканта? Чтобы дать возможность Жану потом побеседовать с офицером? Ну развернуть зачОтный буросрач можно было и с Патриком. )

«Увидев молодого француза, он бросился к нему и тихо сказал:
– Нас предали!.. Беги, спасайся!..»
Кто предал? И как вообще Жан узнал об аресте Давида и суде?

«Он ампутировал конечности, резал живое тело, рылся в нем в поисках осколков или разорванной артерии, накладывал швы. Ему приходилось теперь иметь дело с огромными повреждениями, трудность излечения которых увеличивалась неизбежными осложнениями. Прибавьте к этому два потрясения: шок, причиненный ранением, и шок, вызванный самой операцией. Они ослабляют больного и уменьшают силу сопротивления организма, этого могущественнейшего помощника хирургии. А тут еще сильная потеря крови, вконец истощающая раненого.
Как долго тянулись и как мучительны были эти операции, производившиеся без наркоза! Но бесстрашные буры со свойственным им мужеством стойко переносили все страдания».

Я, конечно, прифигела с этого «без наркоза». Во-первых, почему не было морфия и/или эфира? Тогда эти средства уже вполне юзались... А во-вторых, после таких травм и операций пациенты были обречены на смерть.
Умные люди разъяснили мне, что иногда наркоз имеет свойство тупо кончаться. А эфир еще и улетучиваться в жарком климате при тогдашних склянках даже с притертой пробкой и залитых воском. В Великую Отечественную вообще проводили такие операции, как частичное вылущивание поврежденной кости в тазобедренном суставе скажем, без наркоза, в землянке, затопляемой в болоте. Человек не только выжил, но и ходил потом.

«они производят современное вооружение», – говорит Жан о бурах.
Да ну? То-то они закупали тысячами винтовки... Ну патроны, может, и производили.

Теперь задумаемся об убийстве Ленокса-ст. Вы же понимаете, что это было чрезвычайное происшествие. Нет, Чрезвычайное Происшествие. Командование обязательно должно было провести расследование этого военного преступления. Разобраться как следует и наказать кого попало положено. Увы, нам не суждено узнать что-либо про покрытую завесой мрака тайну.
Как ничего неизвестно и о том, действительно ли «жестоко поплатятся за убийство герцога Ричмондского буры, находящиеся у нас в плену».

Pigsticking – это, конечно, ужас-ужас, но нигде, кроме Буссенара, мне не встречались упоминания об этом безобразии.

«Одежда его изодрана в клочья, тело изранено».
И кто ему любезно предоставил другую одежду: «штаны, куртку, шляпу, шерстяную фуфайку, башмаки»?

Почему генерал Вуд не выполнил обещание предоставить КСг «все привилегии, которых заслуживает столь храбрый враг»? И он в полной мере испытал все прелести путешествия в переполненном товарном вагоне (явно больше положенных по евростандартам «40 человек/8 лошадей») и т. д.?

Почему акулы, привлечённые запахом крови из ободранных ладоней Жана, не атаковали его целой кучей – так что вертись не вертись, всё равно не отвертишься?
А потому что эти рыбы бывают совершенно непредсказуемы – в т. ч. и могут и НЕ напасть на истекающего кровью.

Неужели старушка не заметила, что девушка – на самом деле мальчик? Женщины в таких делах более наблюдательны, чем мужчины. (См. «Приключения Гекльберри Финна»). Кое-кто утверждал, что Жан – вообще трансвестит, но мы с негодованием отметаем с порога это оскорбительное предположение! ))

И почему она приняла в свой дом совершенно девушку с улицы? Неужели она не боялась, что её обокрадут? Какая легковерность!

Где и как мог Фанфан научиться ездить на велосипеде? Его отец «пьянствует все 365 дней в году и уж никак не меньше двух раз в сутки награждает меня колотушками», велосипед же игрушка и сейчас не очень дешёвая, а уж по тем временам – и подавно. Вот у Поля вполне мог бы быть вЕлик, если исходить из материального положения. Автор устроил это, чтобы побольше написать про земляка?

Кстати, о велосипедах. Какая это была марка?
viribusunitis1.livejournal.com/423232.html?thre...
«Помните в «Капитане Сорви-голова» у него, кажется, Гладиатор был».
zyalt.livejournal.com/1140338.html?thread=38311...
«я читал "капитан Сорви-голова" и помню, что там герой выбирал велосипед французской марки. Видать, то были Пежо».»

«И поспать. Главное, поспать! Бессонница совсем истомила бойцов».
Почему ГлавГерои не пошли спать, а вместо этого болтали с Жюно?

«Хозяйка собрала в столовой своих дочерей и кафрских служанок. Мать, заменив ушедшего на войну отца, открыла старинную библию и торжественно читала ее вслух».
Потом мама с дочками героически гибнут. Вопрос: куда деваются негритянки? Тоже героически гибнут? Гм... «Круглый стол овальной формы, или Куда был ранен доктор Уотсон – в руку или ногу?»

«сорвав кокарды... красного, белого и зеленого цветов».
Чиво-чиво? Откуда взялась эта итало-мексиканская арбузная фантазия? У Трансвааля во флаге была ещё и синяя полоса («фирклёр»), у Оранжевой – извините, флаг состоит из белых и оранжевых полос + флажок Нидерландов в углу.

«водились бататы – клубневое растение, именуемое «бурским картофелем».
*занудно* Батат не называется бурским картофелем. Он называется сладким картофелем. Во всяком случае, по-русски.

Почему Жан не постарался прикончить Колвилла, встретившись с ним во время разведки? Да, стрелять было нельзя. Зато можно было «подушкой задушить» ©. Троллинг – это, конечно, святое дело, но столь мерзкого типа в живых оставлять просто опасно!

Почему, при всей свойственной бурам почти патологической религиозности, Поль никак не проявляет это свойство характера? Я понимаю, конечно, что сам автор был не просто равно душен к вопросам религии, но и пописывал антиклерикальные статьи. Но всё равно – как-то неправдоподобно получается...

За консультацию агромадное спасибо fvl1-01.livejournal.com.

@темы: Матчасть, Луи Буссенар, Новогодний фест-календарь 2015, История