Реконструкция. Воины евразийских степей.

[Weala]

И вот я решилась выложить в сообщество свой хендмейд. Сегодня у нас будут скифы. А именно тагарцы.
Буду краток:

Небольшой экскурс во времена кровавые и дикие

В Сибири Бронзовый век. Граница второго и первого тысячелетия до нашей эры. Войны, переселения народов, перемешивается Великий Котел.
На территории Южной Сибири благополучно существуют два народа. Настоящих их имен мы не знаем, поэтому будем называть их афонасьевцами и окуневцами, по названиям их археологических культур. Когда-то они воевали между собой, но вот поделили территории и зажили в покое. И тут нагрянул враг аж с двух сторон. С запада приходят одни - по тому же принципу будем звать их карасукцы. Они успешно наваляли всем и афонасьевцам и окуневцам, по сути истребили. Часть афонасьевцев уцелело. Но в это время приходит вторая волна с Востока из междуречья Хуанхэ и Янцзы. Камложцы (считаются отдельным этапом карасукской культуры). Они приносят с собой пряжки колесничих и характерные ножи, которых на земле больше нет нигде, только в Инь и Чжу и в карасуке. И что характерно по антропотипу они памиро-ферганцы (как современные нам таджики), то есть в Китае они уже завоеватели. Оставшихся афонасьевцев они частью добили, частью вытеснили на запад.
Здесь они благополучно слились вместе и образовали тагарскую культуру, носители которой уже кетоиды, скифы (палеосибирская раса). И надолго устанавливается прочный мир. Почти никаких войн и перемещений нет, есть только инфильтрация небольших групп через хребты, но почему-то меняется все, и антропотип и культура. Тагарцы, они совсем другие. Они склонны строить государства, у них много изобразительного искусства, они любят красиво одеваться и дружить народами. Вскоре они успешно вливаются в "скифский мир", который охватывает в это время практически весь пояс евразийских степей, от современной Венгрии до Тихого океана. Люди учат языки друг друга, женятся на иноплеменниках, везде одна мода, одни украшения.
Тагарцы предпринимают экспансию на север, доходят до современного Красноярска. Но там им видимо крепко наваляли, потому что тамошние большие курганы сарагашенского этапа полны трупов с членовредительствами: разрубленные кости, части тел, пробитые головы. Это были братские могилы, поспешно сделанные на чужой земле, откуда недвусмысленно приглашают сваливать.
Тут приходят тесинцы - хунну. С юго-востока из монголо-Бурятии. они наваляли буквально всем и очень сильно. Тагарская культура начинает рушиться. Возникает тесинский этап - дикая, маргинальная культура умирающего народа. Это именно они складывают пирамиды из черепов, грабят собственные тагарские же курганы, да еще и засовывают в грабительские шурфы человеческие жертвы, чтобы оскорбленные предки не отомстили. Тагар был очень спокойный, респектабельный, поэтому, когда ему сломали хребет он выродился в нечто совершенно отвратительное. Хунну занимают долины рек, но в дебрях дремучих лесов тагарцы еще живы, они разделяются, забывают друг о друге. Но их кровь течет еще и сейчас во многих народах Сибири. Например в кетах. Именно из их языка приходит название реки Енисей "Йонесси". Это практически единственное живое слово из их языка, которое дошло до нас.

А теперь они

Костюмы, доспехи и оружие тагарцев демонстрируют мои друзья Макс Молеров и Эдуард Михайлов (Эдисон). Огромное им спасибо.

Орлы, блин! С хозяйским видом озирают окрестности.

А это как будто они чего-нить не поделили.

Охотники на привале. Умаялись

Эдисон позирует для портрета

Несет домой добычу в зубах. Вошел в роль

А вот тут убейте меня, но я не знаю, чем он занят. Пытается махать клевцом, наверное.

Максим с обыденным лицом куда-то шествует.

И снова они - мирные абрикосы.

@темы: Матчасть, Истории из жизни, История

---

Приблизительный годовой доход семей Англии и Уэльса в 1806 году

[momond]

Сперто из какого-то профильного сообщества

@темы: Матчасть, История

---

Друзья, союзники и источники информации :P

[Stella Lontana]

Здесь будут собираться ссылки на родственные и просто полезные сообщества, сайты и группы в других соцсетях.
И здесь же можно заняться волонтерской, рекламной и прочей деятельностью: порекомендовать в комментариях ссылку на тематическое сообщество/сайт для добавления в пост на безвозмездной основе, или не-тематическое - для обмена баннерами на основе взаимности

Приключенческие сообщества на дайри

"Необыкновенные однострочники" - как очевидно из названия и иллюстрации, фест однострочников по мирам Жюля Верна. Действующий.

Сообщество, посвященное серии романов Э.Орци об Алом Первоцвете, их экранизациям и сценическим постановкам.

Другие сайты

Наши баннеры лежат здесь

Пополняться пост будет постепенно. И также постепенно подниматься.

запись создана: 28.01.2014 в 23:40

@темы: Мир вокруг нас, Жюль Верн, Организационное, Эмма Орци, Экранизации, Реклама

---

[Сталина]

На пробу выкладываю самый первый свой фик по "Мушкетёрам". Если понравится, выложу ещё.

Название: Счастливый выбор
Автор: Сталина ака ice-fate
Бета: нет.
Рейтинг: G.
Категория: гет.
Жанр: романс.
Пейринг: граф и графиня де Ла Фер.
Предупреждение: АУ, но, на мой взгляд, так бы всё и было, если бы Атос, вернувшись, обнаружил её. А её успели вытащить, значит, был сообщник, значит, хладнокровно лгала, а Атос «Глупец, болван, осёл!..».
Саммари: он её не вешал, даже не собирался. Так уж получилось…
Дикслеймер: мир Дюма люблю, но не претендую. Надеюсь на чувство юмора Автора…

«Но пока ты со мной: слава храбрецам,
которые осмеливаются любить,
зная, что всему этому придет конец!
Слава безумцам, которые живут себе,
как будто бы они бессмертны! –
смерть иной раз отступает от них…»
(Е. Шварц «Обыкновенное чудо»)

Как же ей плохо… Горло горит и саднит, голова тяжёлая и горячая, и как будто с песком внутри. Песок и на лице, это точно, он засыпал глаза и противно лезет в нос, и руку поднять она не может, чтобы его смахнуть.
Она пошевелилась, и сразу стало легче – по крайней мере, влажным платком вытерли ей лицо, она хотя бы могла открыть глаза. И тут негромкий очень красивый голос взволнованно сказал:
- Любимая, зря вы не признались сразу, я бы понял… Но теперь всё кончено, вас точно считают мёртвой, и, наверное, меня тоже, и теперь мы исчезнем, затеряемся в Париже… И, обещаю, вас никто не тронет!
Говоря, он вытирал её лицо, потом положил влажный платок на лоб и очень нежно смочил прохладной водой саднящее горло. Ей было так хорошо, что она не слишком слушала, хотя звук голоса ей определённо нравился. И легкое покачивание, как будто на руках у кормилицы, тоже нравилось. Уложив её поудобнее, он продолжал:
- Прости меня, что пришлось так сделать, - он приложил к шее что-то прохладное, она не поняла, что именно. – Если бы я знал заранее, привёл бы тебя в чувство наедине. А так получилось, что это клеймо видели все… С неравным браком смирились все, даже моя родня, но, узнав, что ты – беглая преступница, - он сглотнул и запнулся, - они бы потребовали выдать тебя суду. Даже если бы я пообещал им совершить правосудие после разбирательства – они бы за всем проследили, ради моего же блага! А так они видели сами, как я тебя повесил и теперь уверены, что правосудие свершилось.
Вот оно что! Она распахнула глаза и увидела над собой побледневшего от тревоги мужа. Граф де Ла Фер, для неё просто Андре, неуверенно улыбнулся ей и пообещал ещё раз:
- Всё будет хорошо. Мы скроемся от всех, кто знает супругов де Ла Фер, и будем вместе. Хотя проще было бы рассказать мне о клейме.
Она закашлялась сухим колючим кашлем. Он приподнял и усадил её, помог глотнуть вина. Получилось не сразу, но вскоре ощущение железных колючек в горле пропало. Она приникла к нему, и он, ласково поглаживая её светлые локоны (как долго ей утром укладывали причёску – и всё зря!) продолжал:
- Я знал, что на бархатной верёвке даже кролика повесить нельзя… не на собственном опыте, не бойся! – усмехнулся он в ответ на тревожный светлый взгляд. – Разрезал на тебе платье, порезал его на верёвки и изобразил повешение. Потом сказал всем, что мне нужно побыть одному, собрал деньги, драгоценности и шпагу – и поскакал обратно. Сук обломился и ты лежала на земле. Я не подумал о том, что ты не сможешь сесть на лошадь, так что сейчас мы плывём по Луаре, скоро должны пристать к берегу. И тогда мы наймём возчика до столицы. И всё будет хорошо…
Говорить она не могла, но мысли под этим высоким белым лбом кружились не хуже смерча. Андре увидел клеймо и решил сбежать вместе с ней?! Он, родня Монморанси и Роганов, забыл о семье, о фамильной чести ради неё, сироты, подброшенной 17 лет назад к стенам монастыря бенедиктинок?! Не может быть!
Она закрыла глаза, надеясь, что он поверит, что она спит и даст ей время подумать. Тем более что сказать ей пока было нечего. Конечно, лучше было бы сказать ему сразу – но кто же знал, что так всё обернётся? Да и не хотелось ей вспоминать палача Лилля, заклеймившего её без приговора суда, просто решившего отомстить за брата. Она и сейчас не считала себя виновной – да и суд посчитал так же. Пусть она была красивой – а он был взрослее, у него были родственники – а она могла рассчитывать только на себя, и уж что сумела, то и сделала. Поддался её очарованию он сам, воровал тоже сам, хотя мог и не воровать, а обратиться за помощью к родным.
Сейчас эти воспоминания не приносили той горечи – может быть, потому, что она по-прежнему чувствовала поглаживающую её волосы руку мужа? И потому, что знала – они вместе?

~*~*~*~

Андре же, успокоив жену, успокоился и сам. Да и как можно долго переживать, когда тебе всего двадцать один год, ты женат на самой прекрасной женщине королевства, у тебя получилось вырвать её из лап великосветских шакалов, и ты плывёшь по самой полноводной реке Франции, готовясь не словами, а делом защитить своего ангела? Погода была прекрасная, светило солнце, снег давно растаял даже в горах, значит, уровень воды уже опустился, и по всему выходило, что они должны довольно быстро, по крайней мере, за один астрономический день, пристать у Орлеана. А пока можно и отдохнуть, тем более, что было на что посмотреть! Эти новые замки, которые, говорят, украшали и перестраивали по проектам самого Леонардо да Винчи, напомнили Андре, что в собственный замок ему теперь путь заказан… ну и пусть! Там уже умерли мать и отец, что там делать их сыну и его жене? Он будет счастлив где угодно – если с Анной. И кольцо, которое когда-то отец подарил матери, теперь носит его жена… Всё правильно… И даже то правильно, что он решил уехать вместе с Анной. Он хорошо помнил эту историю: когда противники королевы-матери стали преследовать его мать, она написала отцу письмо, где рассказала только о том, как ей хочется отдохнуть в Берри, а посыльного попросила передать графу, чтобы он поспешил забрать её от двора. Отец тогда всё понял, примчался сразу – но было уже поздно… Отец предполагал, что жену отравили, и Андре считал, что он прав. Уже когда отец был болен, они как-то крепко с ним повздорили: старый граф требовал, чтобы сын непременно женился на ровне, а виконт твердил, что пока жениться не собирается, так что и говорить не о чем… После той ссоры они два дня не виделись, только от слуг узнавая друг о друге, а потом как-то ночью – Андре не мог заснуть и читал, - граф позвал сына к себе. Андре был слишком расстроен, чтобы показываться отцу на глаза сейчас, но… Какая разница, сейчас или утром? Встретиться всё равно придётся, лучше уж сразу. Противоречия не исчезнут, если о них молчать. Андре с досадой провёл пальцами по усталым глазам, пригладил волосы, и решил, что этого достаточно для встречи ночью в отцовской спальне.
В спальне было ярко и жарко от свечей, похоже, отец тоже не собирался спать. Как же он постарел за эти дни! Осанка была по-прежнему гордой – он никогда не разваливался на подушках, ни в кресле, ни на носилках, ни в постели. Но лицо, и особенно выражение нежной грусти, так не присущее графу… Андре бросился к постели и схватил отца за руки, проклиная свой неуживчивый нрав. Он бы бросился на колени, но граф удержал его и жестом предложил присесть на кровать.
- Почему вы не спали, сын мой? – ласково спросил отец, чувствуя, какие холодные у сына пальцы. У сына! Все становятся сентиментальными к старости, и графа тоже не обошла эта участь.
- Я читал, отец…
- Как всегда, читали, - чуть улыбнулся граф. – Что же вы читали, «Житие Генриха Четвёртого», как всегда?
- Нет, - уже почти спокойно ответил юноша. – Я хотел прочитать про нашего предка, сражавшегося вместе с Франциском, и зачитался, прочитал и о Франциске, о том, как он отдал сыновей в плен королю Испании…
- Уж не кажусь ли я вам похожим на Франциска? – проницательно заметил граф. – Я, как и он, заставляю сына расплачиваться за неудобные понятия о чести?
- Нет, отец! У меня и в мыслях не было! – отец удержал порывавшегося вскочить сына.
- Успокойтесь, сын мой. Тем более, что если вы и упрекаете меня в этом, то вполне справедливо: я женился на вашей матери по любви, хотя это было не принято тогда ещё больше чем сейчас, и надо мной смеялись все наши соседи. Однако я забыл об этом сейчас, и требую от вас выгодной женитьбы…
- Отец, вы ни в чём не виноваты! – горячо возразил Андре, и замолк, повинуясь протестующему жесту.
- Я сам знаю, что виноват, мой сын. И знаю, в чём именно, - тяжело сказал отец. Помолчал и продолжил:
- Ваша мать, которой я клялся в верности навсегда, незадолго до… - отец не мог произнести это слово, - … прислала мне письмо, в котором достаточно прямо сообщала, что ей грозит опасность. Но я решил, что это женская уловка для того, чтобы побыть со мной – тогда, как вы помните, женился молодой король и двор разделился на две клики.
- Да, я помню, отец.
- А потом умерла Маргарита Валуа, вы и это помните, - кивнул, пожалуй, не сыну, а своим мыслям граф. – И вот тогда ваша мать решила, что эта смерть не случайна, а я подумал, что это сказки. Ну, кому могла быть выгодна смерть тётки короля, оставившей ему всё своё состояние? Ему, а не какому-нибудь своему бастарду!
Теперь уже Андре пришлось удерживать отца – казалось, граф, забыв о болезни, готов вскочить в седло и мчаться до тех пор, пока не загонит лошадь. Но Андре и в голову не пришло попытаться заставить отца замолчать – уж очень важные вещи тот рассказывал.
Граф, обняв сына, отдышался и продолжил:
- Я решил, что всё это – не более чем уловка, и вообще россказни невежд. Потом было ещё одно письмо, которое вы видели, и я немедленно отправился ко двору – но было уже поздно…
Отец высвободился из его объятий, лёг и закрыл глаза. Андре, подумав, что разговор окончен, собрался подняться, но отец спокойно сказал:
- Виконт, сидеть я сейчас не смогу, не обессудьте, а говорить – очень даже. Не уходите.
Андре подчинился. Отец открыл глаза:
- Кто лучше всех знает секреты дворца, сын?
- Слуги? – ответил он, не задумываясь.
- Вы не зря столько читаете, - похвалил граф. – Слуги мне и сказали, что Мари отравили за то, что она отказалась подсыпать яд королеве-матери…
- Вы думаете, это правда? – нахмурился Андре.
Граф едва заметно пожал плечами:
- Ваша мать просила меня защитить её – и вот её нет на свете… Так что, думаю, правда…
- И вы никому не рассказывали об этом, не пошли к королю? – почти крикнул сын.
- Я хотел увидеть, как вы взрослеете, мой мальчик, и не мог оставить вас одного. А вашу мать было уже не вернуть…
- Вы правы, отец, - выдохнул он растерянно. – Совершенно правы.
- Разумеется, я прав! – с облегчением ответил отец. – Наконец-то слышу речи послушного сына! – он улыбнулся.
Андре смущённо опустил голову:
- Отец… - и замолчал, не зная, что ещё сказать. На его затылок легла тёплая рука. Она чуть дрожала, и Андре едва не расплакался от нахлынувших чувств. – Отец… простите меня…
- Давно простил… - ответил граф тише и мягче, тем голосом, которому никто никогда не мог противиться. – Простил… И мой вам завет, Андре – никогда, ни ради чего не предавайте свою любовь! Никогда в ней не сомневайтесь! Иначе вам останется только коротать ночи с бутылкой и сожалениями о том, что всё могло бы быть по-другому, если бы вы… - граф бессильно махнул рукой. Пытаясь хоть немного утешить отца, Андре взял эту руку и поцеловал её – что ему ещё оставалось?
- Андре, вы смотрите на это кольцо? – прозвучал вдруг вопрос.
Проще было согласиться, чем пытаться выразить свои мысли и чувства словами:
- Да, отец.
- Ваша мать ведь оставила вам такое же, с тем, чтобы вы когда-нибудь подарили его своей жене?..
- Да, - сын по-прежнему не поднимал глаз. Отец сжал его руку, стараясь помочь, укрепить его перед грядущими жизненными испытаниями. Он понимал, что скоро уйдёт туда, откуда не сможет дать совета, даже самого нужного. Значит, необходимо успеть сейчас. Ну же, ещё немного…
- Сын мой, поклянитесь мне…
- В чём угодно, отец! Приказывайте! – твёрдо сказал он, справившись с собой. Хотелось оплакивать судьбу матери и печальную старость отца, а не клясться. Однако для слабости сейчас не время, а ночь ещё не кончилась.
Отец взял его за руку, согревая её в ладонях:
- Сын мой, когда-нибудь вы женитесь. Вы будете стоять в церкви и клясться в верности своей избраннице, а потом на один из тонких женских пальцев вы наденете обручальное кольцо, то самое, которое я когда-то подарил вашей матери…
Графу не хватало дыхания, он помолчал. Молчал и Андре.
- Так вот: если вы однажды поверите не той, которую взяли в жёны, а кому-то или чему-то другому… вы предадите не вашу жену, и даже не себя, а вашу мать, которую уже однажды предал я!..
Андре вскочил, вырвав руку, сцепил пальцы, смерил отца гневным взглядом, и… выдохнул:
- Отец… - он понял, что нужно сделать. И поднял руку в клятвенном жесте. – Я, виконт де Ла Фер, клянусь, что никто и никогда не будет для меня важнее моей жены и детей! Я всегда буду рядом, чтобы защитить её, и да не помешает мне в этом ни власть бога на небе, ни его помазанника на земле!
Медленно опустив руку, Андре молча грустно смотрел на отца. А граф… то ли догорающие свечи так шутили, то ли у него действительно прибавилось сил? Казалось, он помолодел на несколько лет. Жестом он попросил сына нагнуться, поцеловал в лоб и негромко сказал:
- Если вы сдержите эту клятву, вы станете счастливым человеком, мой сын.
- Я сдержу её, - согласился Андре горячо. – Я дворянин!
- Я тоже, - ответил отец, убирая со лба сына прилипшие волосы, - эту клятву сдержать очень трудно, но я почему-то уверен, что вы справитесь… Идите спать, Андре, - он опустил руки. – И всегда помните, что вы мне обещали.
Разговор этот был ещё так недавно, что и сейчас звучал в нём. И когда сегодня утром новый граф де Ла Фер обнаружил неизвестную ему тайну молодой жены, сомнений у него не было: он оглянулся, понял, что злополучную лилию увидел не только он, и продолжил освобождать жену от платья и корсета. Руки дрожали, но так ведь и должно быть? Только бы удалось их обмануть! Никто не может сказать точно, что означает это клеймо! Андре однажды был на Гревской площади, когда там сжигали преступника, спрятался недалеко и увидел потом, как палач, как какой-то мародёр на поле битвы, забрал себе золотые часы казнённого! Мало ли, на что способен такой человек из корыстных или похотливых побуждений?! Сначала нужно забрать Анну отсюда, а уж потом будем разбираться!..
Скачущие галопом мысли не мешали ему действовать. Вот и теперь он широкой бархатной лентой стянул ей руки на запястьях, взял ещё одну ленту и оглянулся в поисках подходящего дерева…
Анна задвигалась и застонала во сне, отвлекая его от воспоминаний. Андре увидел, что салфетка, которую он использовал как компресс, почти совсем высохла и уже не спасала её от боли. Он смочил салфетку снова, укутал жену поплотнее, накрыл своим плащом. Она, не просыпаясь, затихла. Кажется, пока всё идёт как надо. И он всё-таки сумеет сдержать клятву, данную отцу.

~*~*~*~

Им очень повезло, что Андре готовился стать морским офицером, и ориентировался на реке лучше, чем многие на суше. Они сумели пришвартоваться почти у Орлеана, легко нашли трактир и сняли лучшую комнату наверху – возможно, это потому, что Андре не скупился на су и пистоли?
В комнате было прохладно, но хозяйка уверяла, что если разжечь камин, очень быстро станет тепло, и любезно прислала им служанку. Когда, втащив в комнату жестяную лохань, в которой мадам могла вымыться, служанка выпрямилась, даже уставшая Анна распахнула глаза: казалось, эта женщина могла бы поднять и Андре! И впервые после произошедшего рассмеялась: получилось непохоже на себя, но ведь и времени прошло совсем немного…
Андре чувствовал себя, вероятно, как его предок Ангерран де Ла Фер, бившийся плечом к плечу с Франциском. Только бы его жена, его ангел, не оскорбилась! Она не из тех, кем можно пользоваться в трактирах! Андре едва прикасался к ней, смывая пережитые волнения и усталость, и старался не касаться интимных мест, а когда не получалось, виновато взглядывал на неё. И только позже, когда немного освоился, увидел, что Анна не обращает внимания на его усилия, блаженствуя от ощущения тепла и безопасности. Понял, что всё делает правильно, и решил непременно сегодня же выяснить у неё, за что её заклеймили. Надо спешить, ломать полуразрушенную стену, пока она её заново не укрепила, иначе потом будет только хуже. Надо действовать быстро! Он настоит на своём: он старше, умнее, он должен о ней позаботиться, она его жена!

~*~*~*~
Анна металась по комнате, как испуганный ребёнок, её тревожило всё: тени от свечей, шорох веток и крики птицы за окном… Она зажгла все свечи, которые принесла служанка, но это не помогло. Она по-прежнему была одна, и, как ни прислушивалась, не слышала ни шагов мужа, ни его звучного голоса, а Андре сказал, что придёт сразу же, как только совершит водные процедуры на заднем дворе. Где же он?! И что ей делать, если он раскаялся в своём великодушии и оставил её?
Она высыпала из бархатного мешочка на стол украшения – да, даже если он решил исчезнуть, он не оставил её без гроша в кармане, этого хватит на первое время… что ж, ей не впервой пускаться в авантюры, рассчитывая только на себя! Жаль, что и с благородным графом тоже не сложилось…
Анна уронила голову на скрещённые руки, но заплакать не получилось, как она ни старалась. Не время было плакать, нет рядом друга, в чьё плечо можно выплакаться…
Андре, скрипнув тяжёлой дверью, вошёл, и был поражён открывшимся зрелищем: его встречала испуганная нимфа – прозрачные, как вода в ручье, глаза на побледневшем до синевы лице, разметавшиеся по плечам светлые волосы, в которых захотелось спрятать лицо, вдыхая её запах…
Анна, казалось, действительно испугалась, и Андре, осторожно поставив на скамью кофр, чтобы не испугать её посторонним звуком, медленно подошёл к ней.
- Слава богу, вы живы! – выдохнула она, когда он привлёк её к себе.
- Что случилось? – удивился Андре. – Что могло превратить самую прекрасную женщину королевства в эту испуганную нимфу?
- Вам смешно, - рассердилась она, - а я так испугалась, потому что вас так долго не было!
- Вы замёрзли, дорогая, - ответил он, поднял её на руки и отнёс на кровать. Жена схватила его за руки:
- Не уходите!
- Конечно, не уйду, - согласился он, сбросил плащ на кресло, снял туфли, лёг рядом и обнял её. – Что вас так испугало? Вас увидел кто-то, кто знает, что случилось вчера? – его теплые руки, согревая её, проникли под рубашку и прикоснулись к коже. А Анне стало почти больно от его ласковых прикосновений после того, как она уже уверилась, что он забыл её и им не быть вместе. Пряча глупые слёзы, появившиеся так некстати, она прижалась к нему, уткнувшись в его плечо.
- Нет, меня никто не видел. Я… просто решила… что вы решили уехать, подумав, что… жена-преступница вам не нужна…
Объяснение получилось прерывистым, как её дыхание. Андре от облегчения едва не рассмеялся:
- Никогда не поверю, что вы всерьёз так думали! – повинуясь какому-то наитию, он нежно погладил злополучное клеймо, и ошеломлённая Анна замерла в его объятиях. – Любимая, я дворянин, и держу данное однажды слово. И я ещё год назад, когда мы не могли пожениться, потому что был очень болен мой отец, сказал вам… помните? Я готов повторить эти слова!
- Повторите… - попросила она шёпотом.
- Я буду навек вашим пленным, разрешите же мне разделить с вами жизнь!
- Да, Андре, да! – повторила она сказанный год назад свой ответ. Тогда она не знала, что он, виконт де Ла Фер, относится к этому признанию как к клятве. Да и откуда ей было это знать? В её жизни не было таких мужчин до него.
Она подняла к нему залитое слезами лицо и потянулась за поцелуем – первый раз в жизни сама. Он ответил со всей нежностью, прижал её к себе крепче – Анне не хватало воздуха, но это было то, что ей сейчас нужно, она с восторгом обвила его руками. Пожалуй, она бы не сделала этого раньше.
А он страстно сказал, отвечая на её сомнения:
- Анна, вы моя жена! И это клеймо тоже принадлежит мне, как и все ваши тайны, с которыми вы стали моей женой, и так будет, пока вы меня любите!
- Так будет всегда, – выдохнула она шёпотом.
Он разжал объятия, поудобнее уложил её на подушки, и нежно вытер мокрые от слёз щёки.
- Душа моя, расскажи, откуда у тебя клеймо?
Она отпрянула, но он мягко продолжил:
- Ты же боишься даже просто воспоминаний! Зачем тебе это, если я могу помочь? Когда ты расскажешь, будет легче…
- Не будет легче! – шёпотом закричала она. – Даже когда мне снится это, я просыпаюсь, искусав губы в кровь!
- Если хочешь, можешь кусать мои пальцы, чтобы не было больно, - предложил он, ласково проводя пальцем по её нижней губе. – Ты же знаешь, что можешь мне доверять! И, - помолчал он, - теперь, если тебе этот сон приснится, ты сможешь не кусать губы, а просто закричать, я проснусь и тебя утешу… Ты ведь кусала губы, чтобы не кричать и не выдать тайну?
- Андре! – вот теперь она разрыдалась. Это такое счастье – спокойно поплакать в любящих руках, зная, что тебя не оттолкнут, не струсят, не выдадут!
Плакала она недолго. Он помог ей умыться розовой водой, и они вернулись в постель. Анна, стараясь не смотреть на него, начала рассказывать.
- Я выросла в монастыре бенедиктинок, не знаю даже, с рождения или нет. Мне говорили, что меня подкинули к стенам монастыря в корзине. В этой корзине были и мои документы, свидетельство о браке родителей, но я не знаю, что там написано – мне их не показывали… А одна сумасшедшая, сестра Агата, как-то рассказала, что меня отдали в монастырь в примерно в два года… мой отец умер, у матери не было денег, вот и…
Она выдохнула сквозь зубы и с удивлением увидела, что стиснула руки так, что пальцы побелели. Муж осторожно, стараясь не сделать больно, стал разгибать её тонкие, очень холодные сейчас пальчики, и согревать их в своих ладонях. Анна попыталась улыбнуться – губы не слушались. Зато Андре был спокоен как на параде.
- Что же было дальше?
- Дальше… меня должны были оставить при монастыре монахиней, поскольку платить за меня было некому. Но я ведь не монахиня! Я хотела сбежать. А в монастыре служил мессы молодой священник, и он в меня влюбился… Я виновата? – неожиданно спросила она.
- Нет, - спокойно ответил он. – Он давал обеты богу, давал сам. Он знал, что ему придётся читать мессы красивым девушкам. Если он нарушил свои обеты, ты в этом не виновата.
Анна с облегчением откинулась на подушки и продолжала:
- Он украл священные сосуды в церкви, чтобы мы смогли уехать туда, где нас никто не знает, но нас схватили, мы не успели уехать из города… Его осудили и заклеймили, а палачом был его брат…
Она помолчала, и, собравшись с духом, продолжила:
- Палач считал, что если бы не я, его брат не стал бы вором, и однажды поймал меня, связал и заклеймил… и бросил в заброшенной хижине, где я чуть не умерла от боли…
Анну била дрожь, Андре укутал её и обнял вместе с одеялами.
- А как же твой брат, который сбежал из Берри за полгода до нашего брака? – он не хотел знать, бог свидетель, не хотел, но если между ними останется эта тайна, Анна по-прежнему будет просыпаться, искусав губы в кровь! – Это он?
- Он, - покорно ответила она. – Он сбежал, и я не знала куда, а потом появился палач…
- Анна, так это было в те самые дни, когда я никак не мог найти тебя? Приезжал к пасторскому домику, а слуги говорили, что госпожи нет дома?!
Она молча кивнула – слов не было. Андре встал и в волнении заходил по комнате:
- Я мог прийти тебе на помощь, мог пристрелить этого насильника, как бешеную собаку, а я вместо этого в замке мечтал о тебе!.. Он зло пнул скамью, не почувствовав боли.
У Анны отлегло от сердца. Только сейчас, когда можно было свободно дышать, она поняла, как испугалась, когда муж отстранился от неё.
Тихий голос заставил его очнуться от своих переживаний.
- Ты не считаешь, что палач был прав? Возможно, священник не стал бы вором, если бы не влюбился в меня?
Он медленно подошёл к ней, двумя пальцами отвёл с её лица растрепавшиеся локоны, и… улыбнулся прямо в жадно просящие улыбки потерянные глаза:
- Я уже говорил тебе, родная, что он сам нарушил обет безбрачия, и восьмую заповедь нарушил тоже сам.
- Но если бы я не была такой красивой...
- Нашлось бы другое искушение, только и всего, - муж устроился рядом с ней и притянул к себе, обнимая. – Я же не нарушил обещание, данное богу, что буду любить и заботиться о тебе, что бы ни случилось?
От такого неожиданного аргумента Анна рассмеялась, уткнувшись в его плечо.
- Так ты – не он!
- Вот именно, - с удовольствием подтвердил он, играя её локонами, - он, якобы из-за тебя, заповедь нарушил, а я, тоже зная тебя, не стал. Так что ты ни при чём. Кстати, - сменил он тему, - ты спать хочешь?
- Хочу, - он ощутил, как она зевнула. – Первый раз за много дней усну спокойно!
- Вот! Поняла, что мужа надо слушаться?!
Супруги де Ла Фер рассмеялись и проводили, наконец, этот долгий-долгий день…

~*~*~*~

Уже гораздо, гораздо позже Анна однажды проснулась, вырванная из сна какой-то ускользающей мыслью. Рядом спал муж, за окном занимался рассвет. Понимая, что сейчас заснуть не удастся, она, стараясь не потревожить Андре, встала. За окном не было ничего интересного. Анна забралась с ногами в кресло, закутавшись в халат мужа – в нём теплее. Странно, что же могло её разбудить? В Париже в предутренние часы могла разбудить карета, грохочущая по тесной улочке. Но здесь, в имении в нескольких милях от Лондона?..
Вскоре стало понятно, что в мягком кресле в тёплом халате она рискует заснуть, так и не сообразив, что её разбудило. И какая разница, где спать? Лучше уж в постели, чувствуя на себе тёплую руку мужа. С досадой тряхнув головой, Анна выбралась из кресла, пошла к кровати под синим пологом, и… почувствовала, что мысль возвращается. Присев на кушетку у туалетного столика, она, чтобы занять руки, взяла венецианское зеркало. И вот сейчас, видя своё отражение среди радужных теней, она вспомнила! Ну, конечно! Когда-то давно, то время она старалась не вспоминать, - ей снились только чёрно-белые сны. Потом всё изменилось, и она мучилась, каждую ночь видя сны про прежнюю жизнь – она уже боялась засыпать, ей казалось, что ночью идёт настоящая жизнь, а утром начинается сон. Так было долго…
Анна, почувствовав, наконец, что замёрзла, быстро добралась до постели и свернулась калачиком рядом с мужем. Он, не просыпаясь, обнял её и прижал к себе. И вот тогда, прижавшись лбом к родному плечу, вдыхая запах мужа, Анна вспомнила самый первый цветной сон – разумеется, ей приснился Андре! А вот хорошо бы вспомнить, когда она перестала бояться, что чудесный сон когда-нибудь кончится?..
Анна попыталась, было, об этом подумать, но ей было так уютно, что глаза стали слипаться, слипаться, слипаться… и вскоре она уже крепко спала.

@темы: Александр Дюма, Фанфики

---

Аналитика про Рюрика

[Дочь капитана Татаринова]

Название: Кто же такой князь Рюрик и откуда он пришел?
Автор: WTF Semenova 2014
Бета: WTF Semenova 2014
Форма: Фандомно-историческая аналитика
Пейринг/Персонажи: князь Рюрик, Трувор и Синеус и другие
Категория: джен
Размер: 1760 слов
Рейтинг: G
Размещение: запрещено без разрешения автора
Для голосования: #. WTF Semenova 2014- работа "Кто же такой князь Рюрик и откуда он пришел?"

Исторические романы Марии Семёновой относятся к одному и тому же временному отрезку. В «Лебединой дороге», «Валькирии», «Ведуне», «Пелко и волках» и даже в рассказе «С викингами на Свабальд» прямым текстом указан один и тот же ориентир – в Ладоге правит князь Рюрик. То появляется, то исчезает некий Вадим, не то второй князь, не то воевода, а так же воевода Олег Вещий, меняются местные, удельные князья и воеводы, - но в Ладоге правит Рюрик.
Кстати, это реальный исторический персонаж. Можно спорить о том, существовали ли на самом деле его братья Трувор и Синеус, про которых писали в школьных учебниках по истории, можно выдвигать более или менее правдоподобные гипотезы о том, откуда пришел Рюрик и кем он был по национальности, но факт остается фактом – Рюрик был. И именно его потомки вплоть до Ивана Грозного и его сыновей правили Киевской Русью, а затем и княжеством Московским. И именно Рюриковичами называли себя наиболее влиятельные и родовитые дворяне много веков спустя. Существовал этот славный предок, и личностью он был незаурядной. Вопрос лишь в том, что именно мы о нем знаем, и что это был все-таки за человек.
Вопрос о происхождении Рюрика всегда вызывал огромное количество споров, дискуссий и самых невероятных гипотез. Но обратимся к тому самому историческому источнику, из которого мы знаем о призвании варягов. Лично я воспользовалась трудами местного краеведа, Юрия Сякова, который в своей книге "Сказание о Волховской земле" довольно часто и точно цитирует летописи. Итак, в «Повести Временных лет» летописец Нестор сообщает следующее: «И пошли за море к варягам, к руси. Те варяги назывались русью подобно тому, как другие называются шведы, а иные норманны и англы, а еще иные готландцы – вот так и эти назывались. Сказали руси чудь, славяне, кривичи и весь: «Земля наша велика и обильна, а наряда в ней нет. Приходите княжить и владеть нами»».
Из этого отрывка становится ясно, что чудь, славяне, кривичи и весь собирались объединяться, а значит, у них уже имелся немаленький опыт общения, и относились они друг к другу вполне по-добрососедски. Если бы у них были раздоры и они находились на грани гражданской войны, едва ли отправились все вместе приглашать одного на всех предводителя. Были бы отдельные посольства и отдельные приглашения. Во-вторых, русь в данном случае – народ. Отдельный народ, такой же, как шведы, норманны, англы и готландцы – но ни одна из упомянутых выше национальностей родной для Рюрика не является. Значит, ошибочна норманнская теория, Рюрик – не скандинав. Вернее – не швед, не норвежец и не датчанин, говоря современным языком, он – рус, кем бы они ни были. Кстати, из текста можно понять еще и следующее: послы уверены, что если правитель оттуда придет, то он сумеет и навести порядок, и удержать власть. К потенциальному завоевателю послов бы не посылали, значит, с таинственными русами отношения были мирные и довольно уважительные. И в-третьих, не порядка в стране не было, а всего лишь общего для всех свода законов – наряда. То есть была своя Правда у славян, своя – у кривичей, и так далее. Но они уважали чужие обычаи, иначе послы говорили бы не о том, что наряда нет, а что не соблюдают-де другие народы наши, правильные, законы. Нет, все народы отдавали себе отчет в имеющихся противоречиях. А русы, выходит, слыли не только сильными с военной точки зрения (власть возьмут и удержат), но и прославились как справедливые правители, а не потенциальные деспоты. К тому же их обычаи были сходны с обычаями соседей (не приглашали бы на правление совсем уж чужаков).
Далее «повесть временных лет» гласит: «И вызвались трое братьев со своими родами, и взяли с собой всю русь, и пришли к славянам, и сел старший Рюрик в Новгороде, а другой Синеус, - на Бело-озере, а третий, Трувор, - в Изборске. И от тех варягов прозвалась Русская земля».
Так на сцене появляются варяги. На Руси это слово означало «союзник, товарищ по клятве, воин, давший присягу». Автор многотомной «Истории России с древнейших времен" С.М. Соловьев считал, что этим словом обозначали дружины, собранные из людей, волей или неволей покинувших свое отечество и вынужденных искать счастье в других странах. И от таких наемников получила название целая страна. Не ото всех – только от пришедших с Рюриком, тех, которых называли русью. Кстати, существовала гипотеза, по которой ни Трувора, ни Синеуса в природе не существовало, а был буквальный перевод летописцем старошведских sine hus (с родом своим) и thru varing (с верной дружиной). Автор это гипотезы – А.Н. Кирпичников, археолог, занимавшийся многочисленными раскопками в Старой Ладоге, человек, заслуживающий несомненного уважения. Но тогда не странно ли звучит вторая приведенная здесь цитата? Приезжает князь и сам селится в одном городе, дружину отсылает в другой, а семью – в третий. В чужой стране оставаться без верных людей, а семью, опять же без прикрытия дружины, селить довольно далеко от себя – звучит по меньшей мере странно. С точки зрения безопасности и вовсе грубейшая ошибка, да и тавтология получается, ведь про привезенных родичей уже было указано. Так что остановимся на варианте, что Трувор и Синеус существовали, и это действительно братья Рюрика..
Есть еще одна загвоздка – Новгород. В те времена его просто не существовало, по крайней мере не сохранилось археологических свидетельств того, что город уже был. И кстати, а за какое море отправились послы? И что было дальше? Судя по летописям, прибыл Рюрик все-таки в Ладогу (ту, которую теперь называют Старой), четыре года прожил там, а затем ушел к ильменьским словенам для налаживания отношений и присоединения их земель (как пишет в своей книге волховский краевед Сяков Ю.А.), а вот автор «Историко-археологического изучения Древней Руси» И. Дубов, также ссылающийся на летопись, говорит, что прожил Рюрик в Ладоге два года. Но, как бы то ни было, дальше он «пришед к Илмерю, и сруби город над Волховом, и прозваша и Новгород» - еще одно доказательство того, что не в Новогород Рюрик приходил. А затем после рождения сына Рюрика, Игоря, княгиня Ефанда получает в собственность Ладогу и подданные ей земли. Тогда же появляется загадочный Хольмгард – город на острове. Считается, что это – Новгород, но он ни на каком острове не стоит. Зато Радищев в «Путешествии из Петербурга в Москву» пишет, что «на месте, где ныне село Бронницы, стоял известный в северной истории город Холмоград. Ныне же на месте славного древнего капища построена малая церковь». А на реке Ловать был некогда город Холм...
Но это можно считать лирическим отступлением. Куда именно приходил Рюрик – не так важно, как то, откуда он пришел и почему править позвали именно его. А вот тут всплывают интересные факты. В работе историка В.Н. Татищева упоминается, что в 860 году умер ладожский князь Гостомысл, «избранный от народа словенского, пришедших из Вандалии», «его престол был в Великом Граде, сарматским Гародорики, где ныне Старая Ладога». Сыновей у князя не оказалось, и вопрос престолонаследия стоял довольно остро. Зато были у него дочери (как минимум три), а средняя, Умила, была замужем за славянским же князем Годославом (Годлавом) из бодричей. А народ его проживал на южном берегу Балтийского моря, столицей их был город Рарог. Но Годослав был убит Готфридом Датским, и сын его (кстати, Рюрик) оказался наемным воином, главой дружины варягов, ходивших по Днепру, Варяжскому (Балтийскому) и Черному морям. Ничего не напоминает?
А Ксавье Мармье в книге «Письма о Севере», опубликованной в 1840 году в Брюсселе, упоминает мекленбургское предание. Посмотрим, что же там говорится.
«Племенем ободритов управлял король по имени Годлав, отец трех юношей, одинаково сильных, смелых и жаждущих славы. Первый звался Рюриком, второй Сиваром, третий Труваром. Не имея случая испытать свою храбрость в мирном королевстве отца, братья решили отправиться на поиски сражений и приключений в другие земли… они направились на восток и прославились в тех странах, через которые проходили. Всюду, где братья встречали угнетенного, они приходили ему на помощь. Всюду, где вспыхивала война между двумя правителями, братья пытались понять, какой из них прав и принимали его сторону… затем братья, которыми восхищались и благословляли, пришли в Руссию. Народ этой страны страдал под бременем тирании, против которой не осмелился восставать. Три брата… собрали войско, возглавили его и свергли власть угнетателей. Восстановив мир и порядок в стране, братья решили вернуться к своему старому отцу, но благородный народ упросил их не уходить… Рюрик получил Новгород (Ладогу), Сивар – Плесков (Псков), Трувар – Белоозеро».
Итак, летопись говорит о том же, о чем и иностранная средневековая легенда в стиле историй о благородных рыцарях. А в «Генеалогии мекленбургских герцогов» Фридриха Хеймница, изданной в 1717 году, упомянут венедско-ободритский князь Готлейб (или Годлайб), плененный и убитый королем Готфридом, у которого осталось три малолетних сына – Рюрик, Трувор и Синеус. Но власть перешла братьям Готлейба – Славомиру и Трасику, а от них – к Годомыслу и Табемыслу, затем престол достался некому Мечиславу Третьему, а законные наследники оказались без престола в городе Рарог, и им ничего не оставалось, кроме как податься в варяги.
В хрониках Скандинавии того времени упомянуты все успешные походы до и после прихода Рюрика на Русь. А о самом его походе и «воцарении» - ни слова, хотя это – несомненная удача. Не странное ли молчание? Кроме того, в переводе с древнеславянского «рюрик» означает «сокол», а с других языков переводов нет. И других имен или прозвищ у легендарного князя – тоже нет. Напрашивается один-единственный вывод: Рюрик – действительно славянин, бодрич, родной внук ладожского князя, просто по женской линии. Этот вариант хорошо объясняет все неувязки.
И еще несколько штрихов напоследок. Хотя в летописи четко указаны даты и причины смертей Олега Вещего и Игоря Рюриковича (верны они или нет – вопрос отдельный), о Рюрике не известно ничего. Есть целых два кургана под названием «сопка Олегова Могила», а о месте захоронения Рюрика нет никаких данных. Существует, правда, смутная легенда о золотом гробе Рюрика, спрятанном в пещерах в берегу Волхова, но зачем бы язычника стали хоронить в гробу, да еще в подземелье, а не сжигать на ладье (или снеке, или драккаре – смотря кто он по национальности), как это было принято? Но ведь легенды просто так не появляются… И еще один небезынтересный факт. После смерти Рюрика Олег отправился в поход на Киев. В состав его рати входили варяги, чудь, славяне, меря, весь и кривичи. Руси в этом списке нет. А вот куда делся тот самый народ, приведенный Рюриком из-за моря, в честь которого названо государство – это большой вопрос. И чудь воевала на стороне русичей в первый и последний раз.
В этой истории вопросов намного больше, чем ответов, и кем был на самом деле князь Рюрик, откуда он пришел и куда потом исчез вместе с целым народом – мы можем лишь гадать. Мария Семёнова в своих романах тоже упоминает легендарного князя только вскользь, мимоходом, но упоминает, и вызывает искренний интерес к этой очень неоднозначной и очень слабо изученной эпохе и к этим людям, за что ей, несомненно, благодарны не только читатели, но и археологи, и профессиональные историки.

@темы: Мария Семенова, ФБ, Аналитика, История

---

Еще немного о Семеновой

[Дочь капитана Татаринова]

И аналитика фандомная обыкновенная.

Название: Матриархат в книгах Марии Семеновой и женские судьбы ее героинь
Автор: WTF Semenova 2014
Бета: WTF Semenova 2014
Форма: Фандомная аналитика
Пейринг/Персонажи: женские персонажи произведений М. Семеновой
Категория: джен
Размер: 2700 слов
Рейтинг: G
Примечание: Так что же Мария Семенова говорит в своих книгах о матриархате и обязательно ли ее героини - образец для подражания?
Размещение: запрещено без разрешения автора
Для голосования: #. WTF Semenova 2014- работа "Матриархат в книгах Марии Семеновой и женские судьбы ее героинь"

Марию Васильевну Семенову иногда обвиняют в том, что она идеализирует матриархат, в ее произведениях женские образы чересчур идеальны, зато мужские могут быть любыми — от святых до нелюдей. Попробуем разобраться, так ли это на самом деле.
Начнем с самого простого. Если в романе что-нибудь идеализируют, то об этом говорят в основном с симпатией и уважением, не так ли? Что же говорят о матриархате герои Семеновой?
Предлагаю начать с исторических романов, которые относятся примерно к одному временному отрезку, да и география их тоже не слишком различается — времена князя Рюрика, северная Европа, русские княжества и Скандинавский полуостров. По косвенным признакам можно расположить их в следующем хронологическом порядке: роман «Валькирия» (в Ладоге правит князь Рюрик, с князем Вадимом у него то мир, то немирье, к вождю Мстивою приезжает выкупать пленных некий Гуннар Сварт), затем — рассказ «Лебеди улетают» (Рюрик победил Вадима, Гуннар Сварт погибает), затем, возможно, одновременно с предыдущим произведением — «Лебединая дорога» (Рюрик — единовластный правитель, у него служит молодой воевода Олег Вещий, у кременецкого князя Чурилы родился сын), и, наконец, «Ведун» (сын Чурилы Мстиславича подрос). С рассказом «Пелко и волки» сложнее. Итак, каково отношение к женщинам в этом исторически довольно правдоподобно выверенном мире?
Героиня романа «Валькирия», славянка Зима, упоминает, что отец ее побратима — из вепсов (в романе — весинов), а у них как раз в ходу матриархат. И что же говорит об этом героиня? «Мать всем здесь распоряжалась, мужчины редко перечили. Так было раньше у нас, так поныне велось во всех веских родах. Иногда я завидовала, но потом вспоминала о весинке, утопившейся накануне собственной свадьбы. Славным охотником был жених, и к тому же владел даром вещего слова... но вот не полюбила, и сердца своего не предала. Смерть предпочла сытой жизни с немилым». Где уж тут идеализация? Прямым текстом сказано, что перегибы бывали, еще и какие. Судьбы дочерей ломались что при патриархате, что при матриархате. Что родители решили — то детям и делать придется. И ни дальше по тексту, ни в других романах, ни разу больше веские обычаи не упоминались.
А что же у славян, а так же варягов, урман, мерян и многих других народов? Во-первых, вполне нормальным считается многоженство. «Привести меньшицу» то есть вторую жену, моложе первой — едва ли не долг любого вождя. Во-вторых, разводы существовали, и бывшую жену на произвол судьбы очень даже бросали. Свадебные обряды были не сказать, чтобы очень сложные. Свадьба считалась сыгранной, если родственникам жены заплачен выкуп (вено или мунд), а новобрачные обошли вокруг печки. Ну, или поклялись в любви на берегу реки, или их закопали в снег вдвоем — вариантов множество. Но, выйдя замуж, кем становилась женщина? Таким ли уж бесправным существом? Вспомним историю с боярином Вышатой: как только жена родила ему дочку, женился во второй раз, а как обе сыновей подарили, да первая жена умерла при родах, вторую вместе с маленьким сыном выгнал со двора: живи, как сумеешь. Казалось бы, картина ясна без слов. Или история с похищенной хазарами красавицей, которая сбежала из плена, но родила ребенка — как сразу и дитя стали хазарчонком дразнить, и ей, скорее всего, несладко жилось. Так значит, худо было женщинам в мире, расписанном якобы поборницей матриархата Семеновой?
Но опять вспомним, что говорила в своих воспоминаниях Зимушка: подруги, вышедшие замуж «не все день-деньской пели, но и в прорубь ни одна не заглядывалась». Значит, не так уж все плохо? И этому действительно есть доказательства. Вдов и сирот дружинников потом кормил князь — что-то вроде пенсии, да и женились на них, усыновляя детей, нередко. У княгини — своя собственная дружина. Боярышня, казалось бы, абсолютно не нужная отцу, получила весьма неплохое воспитание и даже образование, дочка простолюдина была обучена грамоте и знала несколько языков, а потом и вовсе вышла за князя. Рабыня, стоило ей родить ребенка, получала свободу вместе с новорожденным. Купчиха по собственной прихоти отправилась в плавание с мужем — посмотреть далекие страны. Дочка ярла водила за собой немалую дружину, а вдова викинга в железных руках держала все его хозяйство. Какое же это бесправие? Да, дом и дети — прежде всего, но после... Точно так же выходили замуж по большой любви, точно так же мужья, если повезло, баловали жен и делали для них очень и очень многое. Нет, мир оказывается весьма неоднозначным, он не вписывается в строгие рамки ни патриархата, ни матриархата. Всего намешано, все перепутано. Но, может, это потому, что автор пыталась придерживаться исторической правды? А как тогда обстоят дела в полностью придуманном ею мире?
В цикле «Волкодав» над веннами, сохранившими схожие с весскими обычаи, от души потешаются все соседние народы. Да, венны нам симпатичны, потому что очень напоминают наших собственных предков. Да, у них много мудрых обычаев, они прекрасно умеют жить в ладу с природой, они миролюбивы и гостеприимны, верные друзья и отличные защитники, стоящие за своих горой. Но есть и оборотная сторона медали. Венны не сочли нужным отомстить за полностью вырезанный род и позволили убийцам собственных братьев жить на месте уничтоженного рода. Веннская мать Оленюшки из самых лучших побуждений принуждает дочку к немилому замужеству и в результате не только дочери, но и незадачливому жениху приходится уйти из рода. Венны двух соседних родов десятилетиями не прощают обиды, сами не помня причины ссоры (хорошо хоть, до настоящей войны не доходит). Они не высовывают носа из родных лесов, неразговорчивы, довольно жестоки и мстительны. Уже не идеал, правда?
Сам Волкодав считает обычаи предков непогрешимыми, но оно и понятно, ведь прошлое — это все, что у него осталось незыблемым, это — единственный ориентир, который позволяет ему не сойти с ума. И все же он не дает матери Оленюшки ударить дочь, хотя прекрасно понимает, что по обычаю не имеет права вмешиваться. Он с неодобрением говорит о некоторых обычаях, о том, что и его соотечественники бывали неправы, и ошибались довольно сильно. Так что даже Волкодав далек от мысли, что женщины правы всегда и во всем. Он не только признает, что ошибается даже кнесинка Елень, но даже исправляет ее ошибки — не все и не всегда вовремя, но сам факт! Он признает, что и женщины могут не то, что ошибаться, но даже быть тем, что называют исчадием ада. Думаю, уже понятно, что ни о каком слепом преклонении перед женщиной речь не идет. Ни лично Волкодав женщин не идеализирует, ни верования веннов остальными народами (и автором тоже) не признается идеальными.
Думаю, в том, что Мария Семенова отнюдь не идеализировала матриархат, мы разобрались. А теперь посмотрим, идеальны ли героини ее произведений. Чтобы доказать, что это не так, достаточно вспомнить капризную и склонную к истерикам Белену, или готовую на откровенную подлость Голубу (вспомним случаи с клеветой на Зиму, когда ее признали коровьей смертью, историю с прясленем в пояске, не говоря уже про драку трое на одну и про вышедшие ей боком заигрывания с Некрасом). А ведь были еще безымянная надсмотрщица из Самоцветных гор, мачеха и сестра Ниилит и множество других женских персонажей Семеновой, которых язык не поворачивается называть положительными героинями. Да, можно думать, что они, может быть, и были бы славными и добрыми, просто их сломала жизнь, и они не так уж виноваты — при желании оправдать можно кого угодно, мы сейчас не о том. Вспомним, многие авторы любимым персонажам, тем, кто должен олицетворять идеал, пытаются подарить счастливое будущее, хотя бы к концу книги. Но если рассматривать судьбы несомненно и однозначно положительных героинь Семеновой, можно увидеть, что счастья особого у них не было.
Можно заметить, что у Марии Семеновой из книги в книгу кочует несколько типажей положительных героинь, в чем-то неуловимо схожих. Итак, типаж первый — верная и любящая невеста, которая все понимает, которая будет ждать столько, сколько нужно. Она идеальная хозяйка, она умна, добра, умеет сострадать и самим своим существованием дарит ощущение тепла и света. Оленюшка из истории про «Волкодава», совсем юная Звенислава из «Лебединой дороги», Найденка из рассказа «Лебеди улетают», Всеслава из «Пелко и волки», и, пожалуй, Велета из «Валькирии».
Второй типаж — государыня. Мудрая, рассудительная, умеющая отличить истину от лжи, врага от друга. Хлебосольная хозяйка, заботливая и добрая мать, верная жена. Она позаботится и о хозяйстве, и о людях, она сумеет переубедить и вразумить. Это женщина, на которую можно оставить дом, и с чистой совестью уехать воевать хоть на край света. Это и большухи веннских родов, и славянская матушка Яруна, и Фрейдис, мать братьев Виглавсонов, и повзрослевшая Звенислава, которая уже стала княгиней Кременца, и дочь галирадского кнеса Елень Глуздовна.
Ну, и третий типаж — девы-воительницы. Те, для кого не указ законы, запрещающие женщинам воевать. Те, кто может с мечом и луком в руках защищать свой дом и то дело, которое они считают правым. Те, кого боятся и уважают мужчины. Первая кнесинка Галирада, Любима, мать Елени Глуздовны. Вельхинка Эртан, которая стала второй женой кнеса Глузда. Зима Желановна, славянская валькирия. Вигдис, дочь Рунольва Скальда. Нежелана Вышатична, дочь боярская и невеста князя Радима. Вспомним, были ли они счастливы? Читателям кажется, что они идеальны — а какую цену пришлось за это заплатить самим героиням?..
Предлагаю начать с конца. Девы-воительницы, валькирии. Те, кого в исторической реальности вроде как не должно было быть. Может, они из собственной прихоти надели кольчугу? Может, им просто скучно жилось? Так нет же, не от хорошей жизни отказались они от женской доли. У Эртан погиб жених и она ищет смерти, чтобы с ним воссоединиться хотя бы в загробном мире. Вспомним, она говорила Волкодаву, что расцеловала бы того, кто пустит смертельную для нее стрелу. Где же тут счастье? Если подумать — врагу не пожелаешь оказаться на ее месте. Любима водила в бой дружину, скорее всего, потому, что никого другого не было. Не осталось у нее ни отца, ни брата, ни мужа — а город-то кому-то защищать нужно. Должен кто-то стать живым знаменем, символом того, что нужно сохранить, пусть даже ценой собственной жизни.
У Вигдис убили отца, братьев не было, а закон кровной мести требовал отмщения. И вот, воспитанная на сагах и рассказах отцовского хирда, она принимает командование опытными, многое повидавшими, годящимися ей в отцы норманнами. Была ли она лидером? Сомневаюсь. Ее любили, как дочку, которой у отцовских воинов не было, и как живое напоминание об ее отце. Уважали за стойкость, за то, что сумела преодолеть себя и выполнить долг. Ценили, как незаурядную личность. Но командовала ли она на самом деле? Не знаю. Не уверена, что не было опытного воина из отцовского хирда, который принимал решения на самом деле, и говорил, что именно ей следует делать, и подавал знак остальным, когда слушать дроттнинг, а когда — не стоит. А ошибки она совершала, в том числе те, что могли бы стоить ей жизни, не влюбись в нее кровный враг Халльгрим.
Нежелана — само имя показывает, что большую часть жизни девочка мучилась от понимания того, что никому на свете не нужна. Матери нет, отец ее не хотел, отцу был нужен сын, а дочка не стоит и того, чтобы обращать на нее внимание. Единственные близкие люди — брат Лют, обозленный на отца, да его мать-одиночка, брошенная почти на верную смерть. Что хорошего видела в жизни вроде бы первая красавица города и к тому же богатая боярышня? Да она готова была из кожи вон вылезти, лишь бы отец признал. Вот отсюда и увлечение соколиной охотой и военным делом. Но отец словно ослеп. А когда полюбила? Да, она первая красавица Кременца — а толку? И любимый-то понял, кого едва не потерял, только когда она его раненого и ослепшего выхаживала. Княгиня, да — но жена калеки. С детства жила в богатой и знатной семье — но росла с сильнейшей душевной раной.
Ну, и, наконец, Зима. У нее все на первый взгляд гладко — на семью никто не покушался, дед в ней души не чаял, никто не голодает, долга правителя нет и в помине. А если присмотреться? Долг перед родом у Зимы все-таки есть: она одна не боится леса, и кто, кроме нее, обеспечит родичей его дарами? Кто, если не она, сможет исправить ошибку пращура и выпустить из Злой Березы человека, Того, кого она всегда ждала? Конечно, это не совсем долг правителя, но тоже весьма ощутимое обязательство, от которого никто не избавит.
Хорошо, всех героинь взять меч в руки вынудила жизнь. Но ведь все четверо остались в живых, оставили опасную воинскую долю, поняли, что это — не их путь и вышли замуж по любви, да не за кого-нибудь, за вождей. А вот были ли они счастливы? Сколько пришлось им перетерпеть? Были и чисто физически сильнейшие нагрузки, а значит — сильнейшая боль. И психологически нелегко было убить человека, а еще тяжелее — посылать кого-то на верную смерть. Скольких друзей и побратимов им пришлось хоронить? Да и мужья им достались — не сокровище. У всех характер мрачный и суровый, и понять, чего и когда от них ожидать весьма и весьма нелегко. А как аукнется им эта воинская служба потом? Познают ли они счастье материнства? И каково им будет потом провожать своих мужей и их отряды, а потом и сыновей — зная в подробностях, что ждет там, впереди? В общем, идеалом такую жизнь не назовешь. У всех дев-воительниц на поверку оказывается поломанная жизнь и множество комплексов. Это не заслуга их, не причуда — это большая беда заставила девушек взять в руки оружие.
Теперь правительницы. Здесь на ум приходят слова некогда известной песенки: «Жениться по любви не может ни один, ни один король». Такова судьба всех правителей и правительниц. Полюбила Елень Глуздовна телохранителя, а замуж все равно пришлось идти за того, за кого батюшка присудил. А сбежать с Волкодавом не позволила бы совесть — долг правительницы обязывает, сбеги она — как бы война не началась. Веннские большухи большую часть жизни, а то и всю жизнь в родном печище прожили, много ли они видели? Приехали бус просить молодые парни — а что они о тех женихах знали? Да, бывали и счастливые исключения, и любовь с первого взгляда, и то, что жених и невеста успевали и познакомиться толком и влюбиться. А чаще — жизнь по принципу стерпится-слюбится. А мало ли было веннских девушек, полюбивших парней из родов, с которыми их пращуры почему-то рассорились, а теперь и потомки разговаривать не желали? Любили одного, а в мужья другого бери. Или полюбила, а он оказался совсем не таким, как хотелось? Нет, хорошим, умным, добрым, умелым, всему роду от него только польза — а вот сердце к нему не лежит. Думаете, не бывало такого?
А норманнские жены? Их ведь точно так же выдавали, не спрашивая согласия. И такие же династические браки, что у славянских князей, что у норвежских конунгов. И тот же вечный долг перед своими людьми. А каково было матерям принуждать родное дитя к такому же браку по расчету, посылать сыновей в бой, зная, что может не вернуться — потому, что долг велит? Ненавидишь человека — а виду не покажи, улыбайся, беседуй, о мире договаривайся. Друзей и родных, врагов и тех, кто лично неприятен (или наоборот симпатичен) — не различай. Везде и всюду — только долг. Только польза или вред для своего рода, или города, или страны — ведь это ты, а не кто-нибудь другой, отвечаешь за всех, кто живет на твоих землях. И думай о них, а не о себе. Нет, сомневаюсь я, что правительницы были счастливы. Слишком уж тяжелый это груз, слишком многое меняется, когда отвечаешь не за себя — за людей. Разных людей, которые имеют право на ошибку, а вот ты — нет.
Ну и девочки-невесты. Светлые, чистые, доверчивые. В них столько веры в хорошее, надежды и наивности... Может, они и счастливы. Пока. Пока не обломала им крылья реальная жизнь, пока не свалилась на хрупкие плечи ответственность.
Нет, я вовсе не утверждаю, что в мире, описанном в книгах Марии Семеновой, женщинам живется плохо. По-разному бывает, как и в реальной жизни. Вот только со счастьем, как и в реальной жизни, как-то не очень. Бывают счастливые моменты, взлеты, а бывают и падения, и тяжелая, непроглядная тоска. И ее, к сожалению, больше. Так что не идеализирует уважаемый автор матриархат, а показывает и положительные и отрицательные стороны и патриархата, и матриархата. И женские персонажи здесь далеко не обязательно идеал и пример для подражания. Есть и настоящие героини, и крайне неприятные личности. И далеко не обязательно конец книги счастливый, а даже если мечты сбываются — это не значит, что впереди героиню ждет счастье, а не новые и новые препятствия. Но героини Семеновой, даже если им приходится очень тяжело, на то и героини, чтобы видеть всегда и во всем лучик света, надежду на что-то хорошее, и не отчаиваться никогда, а искать и находить выход. Они ошибаются, мучаются, спасаются, влюбляются, горюют и радуются. Они живут насыщенно и ярко, и, несмотря ни на что, справляются со всем. С честью справляются, и этому у них стоит поучиться.
А книги тем и хороши, что нет в них каких-то штампов, а есть живые и очень светлые герои. Те, в кого хочется верить и хочется подражать, даже если в душе понимаешь — таких все равно не бывает. Но где-то в глубине души все равно остается надежда: «А вдруг бывает?». И за это автору, конечно, огромное читательское спасибо.

@темы: Мария Семенова, ФБ, Аналитика

---

Пламенный привет с ЗФБ от команды Марии Семеновой!

[Дочь капитана Татаринова]

Выкладываю сюда свои работы по произведениям Марии Семеновой. Надеюсь, кому-нибудь это окажется интересно. Выкладки посвященной им команды можно посмотреть вот здесь: wtfcombat2014.diary.ru/?userid=3176317.

А здесь будут собственно фанфики. Начну с "Валькирии"


Название: Первый бой
Автор: Дочь капитана Татаринова
Бета: WTF Semenova 2014
Размер: мини, 1278 слов
Канон: «Валькирия»
Персонажи: Зима, Славомир и Мстивой, Хаген, остальные кмети фоном
Категория: джен
Жанр: драма
Рейтинг: PG-13
Предупреждения: АU
Примечание: А что, если бы на корабле в том бою оказался Хаген?
Размещение: запрещено без разрешения автора
Для голосования: #. WTF Semenova 2014 - работа "Первый бой"

Тот поход запомнился мне надолго и оказался намного страшнее первого. И кто знает, как бы все повернулось, не поскользнись перед самым отплытием Плотица... Наш отчаянный кормщик крепился, шутил над собой, но боль в пояснице была такой, что с нами он идти не мог. Не помогли ни пчелы, ни муравьи. Когда-то он еще отлежится... Этим сразу воспользовался Славомир, убедил взять с собою. Воевода с братом долго не соглашался, о чем там они спорили — мне неведомо, но в конце концов сладили, и младший на радостях огрел меня по спине:
— Я позабочусь, чтобы шальные стрелы здесь ни в кого больше не попадали!
Все посмеялись и забыли, только Хаген как-то странно нахмурился. Вещий слепец, о котором знали, что видит он побольше зрячих, сразу пошел к воеводе — и тоже попросился на корабль. Они долго говорили, и даже, кажется, не по-галатски, потому что я не поняла из разговора ни слова, хоть и стояла рядом. Я только потом поняла: что-то наш Хаген увидел, недоступное нам. Что-то почувствовал. Не даром же он еще перед тем, первым походом, советовал мне поберечься. И тогда тоже говорил что-то подобное. Не помню, что, да это уже и не важно. Важно другое — Хаген отправился с нами. Впервые за много лет. И ребята даже не перешучивались: хороши же мы в бою будем — с девкой да со слепцом на снекке. Словно тоже чувствовали. А еще помню, как наш вещий слепец частенько подходил то к одному кметю, то к другому и долго вполголоса беседовал, словно предупреждал о чем. И становились они после этого какие-то задумчивые, и как-то очень уж сосредоточенно точили оружие. Не о будущем ли бое он им говорил? Не знаю. Ко мне он с расспросами не подходил. Только однажды спросил, не боюсь ли, говорил что-то о первом бое, о том, что нет ничего зазорного в том, чтобы поберечься, присмотреться к тому, что творится вокруг, а не рваться сразу вперед. Просил к нему поближе держаться. Как же, не знаю я, что его на время боя на снекке оставят и ни за что не выпустят, пока все не будет кончено! Да если уж я о воеводином приказе знала, то уж он-то и подавно. И все же — что он такого видел? О чем хотел предупредить? Мне порою казалось, что какая-то черная тень нависла над нашей снеккой, и именно ее хотел отогнать Хаген. Не умею лучше сказать и не знаю, почему мне казалось именно так.
А между тем сначала мнилось нам — удача рядом, только руку протяни. Недаром же на второй день мальчонка-весин рассказал о датчанах, виденных недавно. И гроза, последовавшая за этим. Это мне не по себе было, а люди сказывают, дождь в дорогу — добрая примета. А потом... Не забыть мне, как едва не поссорились из-за меня воевода и Славомир, как едва не оставили меня на берегу, где забыл свой нож воевода. И кмети потом, когда я подоспела, догнала, шутили, улыбались, а я едва сдерживала слезы обиды: за что? Почему меня никак не желают признать равной, почему бросают на полпути? Помнится, Хаген тогда подсел ко мне, впервые со дня отплытия, по голове гладил и все уговаривал не сердиться на воеводу, и уверял все, что он не со зла, что для моей же пользы... Какое там! Мне хотелось плакать, обида застилала глаза, и не хотелось даже думать о том, что там кто хотел и зачем поступал так, а не иначе.
А потом был тот бой. Бой, которого мне не забыть и который снился мне потом в страшном сне. Первая моя настоящая битва. Век бы не видеть тех искаженных лиц, ощеренных ртов и глаз, безумных безумием битвы! Словно дикие звери, сцепились мои побратимы и датчане.
Я и сейчас, много лет спустя, помню, каким тогда стало лицо Славомира. Он был уже ранен, правда, легко, и кровь стекала по лицу, капала с подбородка на грудь. Помню его смех и то, как сверкали его зубы. Он был счастлив, нападая на тех, кого искал каждый день все двенадцать лет после гибели Неты... Он уходил от ударов как заговоренный, пока... Как я поняла, что замышляли те датчане? Кинулась наперехват, громко крича, чтобы предупредить Славомира, сцепилась с одним из нападавших, потом... Потом, кажется, увидела совсем рядом бок Славомира и занесенное копье. Вспомнила про топорик, метнула его, и... и опоздала. Острие шириной в ладонь все-таки вошло Славомиру сбоку в живот. Помню, как вмиг побелело его мокрое молодое лицо, как оно стало совсем мальчишеским. Он медленно осел на колени, потом завалился набок, хватая скользкое древко. Я все порывалась бежать к нему, но рядом оказался еще один датчанин. Не помню, что я делала, как отбивала его удары. Потом откуда-то сбоку появился Мстивой. Он отшвырнул моего датчанина, словно соломенную куклу — вождь шел к брату, и тех, кто попадался на его пути, будто ветром сносило.
Когда я подбежала, Мстивой обнимал Славомира, прижимая ладонями рану, рядом на палубе валялась брошенная Спата. Помню, как стояла возле братьев и подойти не смела. Слышала их разговор — и горло словно стиснула невидимая рука. Смотрела на Славомира и понимала: еще немного — зареву. Нельзя. Но как сдержаться? Никогда еще не казался он мне настолько юным и таким красивым. Жить бы да жить, а он... В это время раненый увидел меня. И узнал, наверное, не сразу — была я тогда сама на себя не похожа. Потом узнал, улыбнулся... Лучше бы мне не видеть этой улыбки. Зачем он спросил, пошла бы я за него или нет? Да и что я могла ему ответить? Сам ведь понимал, что сейчас скажу «да», что бы ни думала до этого... И тут неслышно подошел Хаген.
— Да что ж ты прощаешься, болячка тебе! — совсем как Плотица ругнулся он у меня за плечом и уже своим голосом проворчал: — Помирать он собрался. Рано еще! А ну, расступитесь, сынки, не мешайте. Что столпились, мне воздух нужен! Вон, на носу еще датчане недобитые остались. Ты лучше, внученька, сбегай за мешочком с травами. Иглу не забудь. А ты, Бренн, не мешай покуда. Что, сынок, худо тебе? Терпи. Терпи, говорю! Тоже мне выдумал — помирать! Поживем еще!
Я бросилась на нашу снекку, туда, где Хаген оставил свой мешок, и успела только заметить, как вождь поднялся на ноги, подобрал Спату и пошел прочь. Тут только я поняла, что бой еще не окончен. Нитки, мешочек трав и иглу я принесла. Увидела, как Хаген склонился над мертвенно-бледным Славомиром и что-то делает с его раной. Нет, смотреть на это было выше моих сил! Лучше гляну, как там остальные. Все еще сражаются... Хотела было я идти туда, где продолжали рубиться, но не прошла и нескольких шагов. Тошнота застигла врасплох, я успела лишь наклониться и повиснуть животом на борту, и, верно, свалилась бы, кабы не Блуд. Побратим удержал меня и гладил по спине, не забывая зорко следить, как доламывали датчан. Мы бы с ним едва ли там пригодились, довольно было бы одного вождя.
А потом, помню, Славомира на чьем-то плаще уносили к нам на снекку, и Хаген долго отмывал руки, и я все боялась спросить — что. Он понял сам и сказал:
— Живой он, мы еще у него на свадьбе погуляем. Вздумал тоже — помирать! Да разве от такого?.. А впрочем, всяко бывает. Тебе спасибо. Полпальца вправо — и все. Ну да ладно, пора мне. Раненые — они что дети малые, за ними следить и следить, а вы тут и без меня управитесь. Проводи, куда его там поместили.
Рассвет застал нас уже в пути. Мы возвращались домой. Живые, с богатой добычей. И все равно почему-то было страшно — слишком близко пролетела смерть, почти задела крылом. А Славомир... Он выжил и тогда, и в других боях уцелел. У него, оказывается, тоже была Та, что он всегда Искал, и он ее даже встретил, но это уже совсем другая история.

@темы: Мария Семенова, ФБ, Фанфики

---

Вот и закончилась ЗФБ...

[Дочь капитана Татаринова]

А скажите, ребята, кто-нибудь будет выкладывать сюда свои творения с ЗФБ? И если да - то по каким канонам?

---

[Nerwende]

Тем, кто интересуется флотами всех размеров и мастей, возможно, будет небезынтересно послушать выпуск передачи "Все так" с "Эха Москвы", посвященный Нельсону. Можно также посмотреть видео или прочитать текст. Я сама еще не слушала, но когда-то слушала другой выпуск и мне понравилось.
Первая часть
Вторая часть

Если полистать заголовки выпусков, там еще много интересного на любой вкус, про Колумба, например.

@темы: Матчасть, Мореплавание

---

[Quiterie]

Мне немного стыдно нести сюда этот фик, но я обещала принести все свое с летней ФБ 2013, и все несу. Кто читал тогда "Библиотеку Приключений", тот, вероятно, его помнит. Фик дедлайнерский, главный герой - наивняк тот еще (его прототип сидит рядом со мной на работе, ага).

Название: День первый
Канон: Разные (Томас Майн Рид "Всадник без головы", Фенимор Купер "Зверобой" и "Последний из могикан", Роберт Льюис Стивенсон "Остров Сокровищ", Жюль Верн "Дети капитана Гранта", Луи Буссенар "Капитан Сорви-Голова" и прочие)
Размер: миди, около 7250 слов
Персонажи: оригинальный мужской персонаж, оригинальный женский персонаж, Бен Ганн, доктор Ливси, майор Мак-Наббс, Зверобой, Ункас, капитан Сорви-Голова, Анна де Бейль, пираты, второстепенные персонажи.
Категория: джен, пре-гет.
Жанр: приключения, современность, сюрреализм, фантастика, кроссовер
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: Что может произойти в жизни обычного человека, если привычный мир сплетается с миром книжным.
Примечание: внимание, в этой работе присутствует кроссовер со следующими фандомами - Дюма и Караибы (упоминаются). В работе использованы цитаты из "Трех мушкетеров" Александра Дюма и "Капитана Сорви-Головы" Луи Буссенара.

«И пусть даже я и погибну при этом, по крайней мере, я умру с мыслью об исполненном долге, с сознанием, что я умираю как достойный сын той Франции, которая так часто проливала свою кровь за слабых и угнетенных.

Но я не погибну...

Если предчувствие не обманывает меня, дорогая сестра, ты еще кое-что услышишь о своем брате, который более чем когда-либо горит желанием оправдать свое прозвище — Капитан Сорви-голова.»

Иван дочитал последние строки и с легким сожалением медленно закрыл книгу. Он провел пальцем по корешку, ощущая приятную фактуру нитяного переплета. Вот это было время! Войны, приключения, ранения, погони, географические открытия! А сейчас? Сейчас только и остается, что работать с девяти до шести, по пятницам – день на час короче, а с двенадцати тридцати – сорок пять минут на обед.

Иван только недавно закончил один из лучших технических университетов Петербурга по специальности «инженер-электротехник». Когда он поступал учиться желторотым юнцом на первый курс, профессия казалась ему захватывающей – сражение человека с природой, великая сила электричества, опыты Николы Тесла и Джиованни Гальвани! Но, как это не раз бывает, реальность оказалась куда как прозаичней – за окном ржавели давно неиспользуемые катушки высокого напряжения, провода давно были сняты, а все опыты сводились к скучному инструктажу по технике безопасности, долгой настройке приборов и записи полученных значений в таблицу. Почти все преподаватели отмахивались от Ивана, как от назойливой мухи, когда он пытался хоть как-то задавать наводящие на интересующую его тему вопросы. «Вам это не пригодится» – таков был обычный ответ. Или еще хуже: «Не занимайтесь пустыми фантазиями! Время сейчас не то».

Это вы не те! Именно так всегда хотелось ответить, но Иван сдерживался, понимая, что ни к чему хорошему подобные споры не приведут. Среди всего преподавательского состава в лучшую сторону отличался только старенький профессор Синичкин. Чем-то неуловимо похожий на юркую птичку, в своем черном берете, лихо сдвинутом набекрень по моде пятидесятых годов, он умел заинтересовать аудиторию рассказами о преодолении трудностей, о строительстве первых электростанций, о собственном опыте в тайге и пустыне. Иван жалел, что эти лекции шли только один семестр; на диплом он тоже хотел попасть к Синичкину, но тот к концу пятого курса ушел на пенсию пить полуденный чай с вареньем в свою стариковскую квартирку на Академической. В итоге Ивану досталась интереснейшая тема: «Развитие участка сети центрального энергетического района Санкт-Петербурга и исследование режимов его работы». Нет, конечно, она была важна его руководителю, и Иван даже поползал по кабельной канализации города, шарахаясь от крыс, но все это было совсем не то, чего жаждала его душа.

Чтобы хоть как-то сгладить тоску по неизведанному, еще на первом курсе он записался в реконструкторский клуб, школу фехтования «Очертание», конную школу и краеведческий кружок при районной библиотеке. Все это, конечно, тоже было иллюзией, но, черт возьми, насколько приятной иллюзией! Особенно здорово участвовать в историческом параде или рыцарском турнире – в мундире XVIII века, со сверкающей саблей в ножнах, на вороном коне; там можно было почувствовать себя героем любимых романов Вальтера Скотта, Дюма или Стивенсона. Ах, как он жалел о том, что не родился раньше, хотя бы лет на сто, в 1889 году.

Будильник на телефоне назойливо заиграл, и, поморщившись, Иван провел по сенсорному экрану пальцем. Надо же, так зачитаться и не заметить, что настало утро! Да еще и утро понедельника. Хватит! Пора заканчивать с фантазиями. Не мальчик уже – почти двадцать пять лет как-никак.

Он резко встал, откидывая одеяло. Начинался обычный круг утреннего ритуала: умыться, побриться, одеться, выпить кофе или что найдется, почитать последние новости за завтраком.

Заварив себе крепкого чаю, Иван вернулся в комнату и открыл ноутбук. Три сообщения в контакте. «Приглашаем вас посетить Петергоф! Фестиваль реконструкторов. Рыцарский турнир и праздник Нептуна!» Иван с сомнением отметил пункт «Может быть, пойду» и скользнул взглядом к следующему.

«Поступления в «Цитадель». Венецианская скьявона XVIII века, реплика; шотландский килт; серебряные клейменые пуговицы». Он хмыкнул. На скьявону стоило посмотреть, редкое оружие. Зато цену наверняка заломили несусветную.
Третье сообщение заставило его нахмуриться. «Сегодня будь готов к неприятностям. Советую уходить из дома как можно быстрей! На работе не появляйся. Жду тебя у станции метро Новочеркасская, выход номер семь». Автор послания прятался под ником «Джим Хокинс», и Иван усмехнулся. Шутники! Как ни странно, но страничка отправителя была уже удалена, словно незнакомец сам испугался своего поступка, поэтому установить личность проказника, пусть даже косвенно, не удалось.

Он все еще усмехался, когда открыл квип, но улыбка медленно сползла с его губ. Какой-то незнакомый контакт прислал ему изображение черепа. «Не забываешь о старых знакомых?» — вопрошала ехидная надпись ниже картинки, — «Зато мы о тебе помним. Жди нас для разговора. Он будет не слишком приятным».

— Какого хрена? — ошеломленно поинтересовался Иван у компьютера, но тот, разумеется, ничего не ответил. Картинка с черепом рассыпалась на мелкие кусочки, и мультяшный, но очень злобный на вид пират с культей вместо руки заковылял к краю окошка.

— Ш-шутники, — со скрытой досадой повторил он вслух и встал, сжав в руке кружку с чаем. За окном серело дождливое утро; промозглый осенний ветер задувал в форточку. С девятого этажа открывался обширный вид на мокрый город: старое здание императорских училищ пряталось в тени берез, за панельными девятиэтажками слышался шум оживленного проспекта. Во дворе, почти под самыми окнами, на скамейке сидел человек в зеленом пальто и широкополой шляпе. Словно почувствовав взгляд, он запрокинул голову, и Иван отшатнулся прочь, успев заметить, что правый глаз незнакомца забинтован какой-то темной тряпкой.

Усилием воли он приказал себе выкинуть из головы все эти маловнятные угрозы — пора было выходить. Залпом Иван допил чай, поставил кружку в раковину и, подхватив свой рюкзак, вышел за дверь. Здесь он похлопал себя по карманам, чтобы удостовериться — ничего ли не забыл, и дважды повернул ключ в замке. Сейчас он жил один — родители оставили ему однокомнатную квартиру в районе Малой Охты, а сами предпочли поселиться в самом центре города, в нескольких шагах от Невского проспекта. Центр Иван не слишком любил — в порыве своего юношеского максимализма он несколько месяцев прожил у своего друга детства в полупустой семнадцатикомнатной коммуналке на Фонтанке: по ночам все время чудились чьи-то шаги, а вид пустых окон расселенного дома напротив навевал тоску и мысли о том, что все — тлен.

Привычным движением он нажал кнопку вызова лифта. Тот знакомо загудел, и внезапно Ивана кольнуло чувство опасности.

«Иди пешком», — велел внутренний голос.

Иван сделал шаг назад, отходя от шахты. Лифт остановился где-то чуть выше, и кто-то громыхнул тростью о металлический пол.

«Параноик чертов», — мысль вильнула и пропала. Почему-то в голове возникла картина, как некто одноногий заходит в лифт, и Иван недобрым словом помянул про себя неизвестного утреннего доброжелателя — пираты теперь ему будут долго мерещиться. Еще немного поколебавшись, он отступил назад, стараясь отчего-то не шуметь, и тихо вышел прочь. Он проскользнул мимо мусоропровода и вышел на балкон, ведущий к черной лестнице — сюда выходило окно лифтовой площадки. Он замер как раз вовремя — лифт остановился на его этаже и с тяжелым вздохом и шумом раскрыл свои двери.

«Вот видишь, тебе все показалось», — постарался утешить он сам себя, но не успел додумать эту мысль до конца, как из лифта кто-то вышел. В окне, застекленном толстыми квадратиками стекла, точно как в старых советских банях, замаячили две темные фигуры, и Иван был готов поклясться в том, что одна из них была одноногой.

— Его нет, — гортанно заметил один из незнакомцев.

— Тысяча чертей ему в глотку! Думаешь, мне легко таскаться с моей деревянной ногой по этим лестницам и металлическим каморкам?

— Заткнись. Как думаешь, он вернулся домой?

— Не знаю. Проверь лучше лестницу. Он не должен от нас уйти. А я постою здесь.

Иван не стал слушать дальше — он опустился на колени и прополз под окном, стараясь не шуметь. Бетонный пол царапал ладони, и какая-то курящая скотина перевернула на него пепельницу. У деревянной двери он поднялся и, уже не скрываясь, толкнул ее и выбежал на лестницу. Она действительно была черной — свет на ней не горел, и сейчас лишь слабый свет сочился из редких окошек. Три окна на шестнадцать этажей! Архитектор был пьян, не иначе.

Сзади загремели тяжелые сапоги: преследователь услышал его и тоже прибавил ходу. Не раздумывая, Иван кинулся вверх по лестнице — почему-то ему казалось, что внизу его уже ждут, а встречаться с таинственными негодяями, которые решили, что он им что-то должен, отнюдь не хотелось. «Выйти через крышу в другой подъезд», — лихорадочно решал он на бегу, перепрыгивая сразу через несколько ступеней.

— А ну, стой! — пират не мог за ним угнаться, и его свистящее дыхание буквально подстегивало беглеца бежать быстрей. На тринадцатом этаже погоня окончательно отстала, но Иван не остановился, пока не добрался до последнего лестничного пролета. Ему повезло — люк, ведущий наверх, был открыт, и, чуть-чуть переведя дух, он выскользнул на крышу, под мелкий, моросящий дождь.

Навстречу ему повернулось бледное, удивленное, нечистое лицо, покрытое то ли веснушками, то ли следами от пороха. На нижней губе виднелась какая-то розовая короста отвратительного вида.

Иван отступил на шаг назад и поскользнулся, тяжело грохнувшись на свой рюкзак, — видимо, это и спасло его от ранения, потому что в следующий момент характерный выстрел из кремневого пистолета громом раскатился по крыше. Сильно запахло порохом. Иван, лежа на спине, с тупым удивлением глядел, как удивительно похожий на поганку человек, с волосами, смазанными каким-то тошнотворным жиром, перезаряжает старинный пистолет.

«Пули у него настоящие. Не хлопушки, как мы используем» — отстраненно подумал он, — «Кажется, я сошел с ума».
Кремневый замок пистолета заел, и враг чертыхнулся витиеватой фразой на испанском, кажется. Воспользовавшись возможностью, Иван поднялся, опираясь на локоть. Он сомневался — нападать или бежать, но незнакомец сам рассеял его сомнения, отбросив бесполезное огнестрельное оружие и обнажив палаш. Шаги второго преследователя уже гремели по железной лесенке, и Иван сбросил с плеч рюкзак и куртку, метнувшись вбок за вентиляционную шахту.

Противник ринулся за ним, заходя за угол, и тут же споткнулся о заботливо выставленную подножку — единственное, что смогла придумать загнанная жертва. Палаш он выронил, но не растерялся, сгруппировался и ухватил Ивана за ногу, стараясь повалить. Однако в руку услужливо скользнули ключи, и, ухватив их, точно кастет, Иван изо всех сил ударил человека-поганку в висок. Хватка пирата ослабла, и тот безвольно откинулся на спину, закатив глаза. Черная кровь хлынула на мокрый битум, и Иван попятился.

Он убил человека.

Нет, не так.

Он убил человека собственными руками.

Одна эта мысль вызвала тошноту, хотя надо было признать, где-то внутри него бушевал огонь победы. Совсем забыв о втором своем преследователе, Иван присел к трупу и, отодвинув засаленный шейный платок («со съемок эти безумцы сбежали, что ли?!»), пощупал пульс, брезгливо касаясь грязной шеи.

Сердце не билось.

По правде говоря, Иван не был уверен, что оно вообще когда-либо билось. Такой кожи он еще не встречал — серая, похожая на упаковочную бумагу, она скаталась кое-где в катышки, как будто некий шутник решил слепить из нее огромную куклу. От его прикосновения кожа обуглилась, и Иван отдернул руку, глядя на то, как когда-то резкие черты пропитого лица проваливаются внутрь черепа, мнутся, чернеют и исчезают.

Сзади раздался яростный крик, и плечо обожгла резкая боль. Деревянная трость вновь поднялась для следующего удара, но Иван, не думая, подхватил упавший палаш, и нанес классический восходящий удар по диагонали сбоку — ridoppio.

Заточка лезвия оказалась превосходной, и с противным, хлюпающим, водянистым звуком оно вошло в плоть, рассекая одежду. С непередаваемым удивлением нападавший уставился на свой живот, и трость выпала из его рук, с глухим звуком ударяясь о битум. Колени врага подогнулись, и он тяжело упал рядом с останками своего незадачливого сообщника.

Тошнота вновь подступила к горлу. «Неженка», — с отвращением подумал Иван о себе. — «Что теперь делать?» Первая его мысль была о полиции, но, хорошенько взвесив все за и против, он откинул ее прочь. Дело известное — никто не поверит, что он защищался, и что палаш был не его. Да и два трупа…

Но те, тем временем, исчезали на глазах, менялись, напоминая книжные листочки. На лице у второго проступили какие-то знаки, похожие на печатные буквы, но Иван не успел рассмотреть их: так же быстро они исчезли. Кожа рассыпалась в прах, крошась и пропадая, но костей не показалось под ее слоем. Не осталось вообще ничего, кроме одежды, да и та пожухла и выцвела. Только палаш в руке у Ивана по-прежнему блестел, если не считать того места, что вошло в тело пирата.

— Я безумен, — сообщил сам себе Иван, разглядывая оружие в своих руках. Быстро высохшая кровь мелкими чешуйками слетала с лезвия. — Или сплю.

Азарт схлынул, и, пошатываясь, Иван вернулся к своему рюкзаку. При каждом движении плечо неприятно ныло, и, по собственному опыту, Иван знал, что оно хорошенько распухнет к вечеру. Непослушными руками он открыл молнию и вытряхнул все, что находилось в рюкзаке. Дождь медленно, но неумолимо усиливался, и вещи неуклонно намокали: паспорт, права, ключи от машины, распечатанное руководство XVII века по фехтованию, носовые платки, бинт. На самом дне он нащупал чехол от сабли, который все собирался отдать подшить. Пожалуй, к лучшему, что так и не собрался. Хоть сейчас пригодится.

Он распустил завязки чехла и осторожно, точно оружие было стеклянным, завернул его в ткань. Оставалось надеяться, что никто его не остановит по дороге — неприятностей в таком случае будет не миновать.
Иван сгреб вещи и, не глядя, покидал их в разверстую пасть рюкзака. Только сейчас он понял, что продрог, и мысли ожидаемо вернулись к тому, чтобы выпить чего-нибудь горячительного.

Он поднялся, устроив рюкзак на здоровом плече; чехол удобно лег между лопатками. Мелькнула мысль вернуться домой и позвонить на работу, что он заболел, но у квартиры пасся еще один сумасшедший, пусть и одноногий. Иван покачал головой; он не чувствовал в себе сил сейчас драться дальше.

Мокрый пистолет блестел на крыше, но Иван прошел мимо, подавив в себе желание забрать его с собой. Где бы он достал порох и пули? Допустим, пули-то можно было отлить, с порохом было сложней.

Два выхода в подъезд были заперты изнутри, но на третьем, последнем ему повезло. Он спустился вниз, еле передвигая ноги, и вышел во двор.

Ничего и никого подозрительного.

Воодушевленный этой мыслью, он постарался принять деловой вид и хмуро прошагал мимо двух женщин, выгуливавших своих собак: огромную флегматичную овчарку и мелкого шнауцера карманного формата. Они оживленно обсуждали повышение цен на продукты, но замолчали, как только грязный и вымокший Иван поравнялся с ними, и с любопытством уставились ему вслед.

У машины его никто не ждал, и он с облегчением забрался внутрь синего «Рено», чтобы через пять минут благополучно выехать со двора. За пеленой дождя мелькнула скамейка, на которой по-прежнему сидел одноглазый. Ивану показалось, что тот чересчур пристально вглядывается в его лицо, стараясь запомнить мельчайшие детали.
До работы он добрался на удивление быстро для утреннего часа пик. Запирая за собой дверцу, Иван поморщился: плечо пульсировало болью, куртка осталась мокнуть на крыше. День начался удачно, ничего не скажешь.

Неподалеку от входа маячил какой-то смуглый бомж с орлиным носом. Несмотря на погоду, он кутался в лоскутное одеяло, а в волосах у него, похоже, торчали вороньи перья. Он проводил Ивана мутным взглядом, но на секунду его глаза расширились, и неподдельный, очень трезвый интерес засветился в них. Бомж был удивительно похож на индейца. "А что, говорили же, что на Горьковской играют и пляшут какие-то из Эквадора. Наверное, деньги у них закончились, и они перебрались просить подаяния. Экзотика же", — Ивану не хотелось думать еще и о проблемах эквадорцев.

Охранник маячил на вахте, тщательно скрывая зевоту, и Иван изобразил на своем лице мрачный вид делового человека, который, упаси Боже, ничего не несет подозрительного на работу. Он приложил пропуск к турникету, но охранник махнул рукой: проходи, мол.

— Сломалась проходная, — процедил тот, когда Иван замешкался. — Иди так.

Иван подозрительно взглянул на него, но промолчал, протискиваясь через турникет. Палаш предательски звякнул, задев о стальные ограничители, и Иван про себя поморщился. Он оглянулся, терзаемый каким-то неприятным ощущением, и в глаза ему бросилось смуглое лицо, прижавшееся к стеклу окна с другой стороны. Он отвел глаза и почти бегом бросился вверх по лестнице.

Времени было много, уже полчаса как начался рабочий день. К счастью, кадровик сегодня не маячил на проходной и не проверял опоздавших, занятый какими-то своими, более важными делами. В коридоре на втором этаже почему-то был вскрыт пол, и деловитые рабочие в синих комбинезонах тащили какие-то полосатые ящики. Прижавшись к стене, Иван еле разошелся с ними и оттого не сразу услышал, что его кто-то окликнул сзади.

— Ванечка! Да подожди же ты...

Он остановился и обернулся — его догнала миловидная секретарша Олечка: высокая, несколько неуклюжая блондинка. Отличительной ее особенностью было то, что она никогда не смотрела в глаза, словно опасалась, что собеседник прочтет в них нечто такое — чего лучше вовсе не знать.

— Привет! — кивнул он ей и удивился про себя: это простое слово так странно звучало.

— Ванечка, у нас несчастье, — выпалила та, прижимая к себе папки. Наверное, у Ивана стал жуткий вид, отчего Олечка побледнела и быстро добавила:

— У нас начался ремонт в отделе. Нас перевели в третий корпус, но это еще не все.

При известии о ремонте на сердце стало легче — после утренней стычки Иван представил себе несчастье более глобальным.

— Давно пора, — кивнул он. — Что-то еще случилось?

— Ой... Видишь ли... — замялась та. — Когда переносили твое место — выяснилось, что прямо над ним лопнул воздуховод, то ли проткнул его кто, не знаю... И там холодно. Просто жуть! Тебя посадили в каморку за переплетной, извини. Начальник сам ужасно расстроился, что тебе придется далеко ходить. Зато никаких лишних глаз!

— А-а, — протянул Иван и с облегчением заулыбался. — Да не беспокойся. Я-то думал...

— Правда, все в порядке? — с недоверием поинтересовалась Олечка. — А то ты какой-то странный. Прямо как тунгус. Тогда я пойду, мне надо в бухгалтерию. А ты сразу иди к себе, пока никто не заметил, что ты опоздал.
Иван ободряюще кивнул. Девушка ему немного нравилась — неглупая, симпатичная, разве только что не хотелось заводить новых отношений. Не так давно закончился его долгий пятилетний роман — все было очень банально: нарастающее различие во взглядах на жизнь, разные интересы, разные друзья, охлаждение и разрыв. Нельзя сказать, что он пережил его безболезненно, но в том, чтобы оправиться, немалую роль сыграли книги, реконструкция и друзья.

Распрощавшись с секретаршей, он спустился по другой лестнице вниз, в прохладу первого этажа, где постоянно пахло свежей печатью. Здесь непрерывно шуршала бумага, мурлыкали и шипели огромные принтеры и плоттеры, шумели люди. Запыхавшиеся инженеры собирали чертежи, и сами переплетчики, споро складывая и сшивая документы, одновременно умудрялись выпить чаю и поболтать за жизнь. Тут был самый веселый и бесшабашный отдел, в котором никто не знал ни минуты покоя, но при этом никого не волновали ни сроки, ни ГИПы, ни институтские проблемы.
Каморка, которую ему отвели вместо кабинета, оказалась крохотной. Большую ее часть занимал стол, на который кто-то любезно положил системный блок вместе с монитором, перепутав все провода. Иван вздохнул и протиснулся на свое место — начинать день с собирания компьютера не слишком хотелось.

Рюкзак и палаш он пристроил в угол, а сам сел, с наслаждением вытянув ноги. Но расслабиться, как следует, не удалось — в дверь постучали, и Иван тут же подобрался.

— Заходите! — солидно окликнул он, и в комнату просочился какой-то бородатый человек с испуганным взглядом.

— Проверка... мнэ-э... кондиционеров, любезный сэр.

Иван уставился на него во все глаза. Незнакомец был одет в синий комбинезон с желтой надписью «Испаньола Плюс». Он явно смущался и терялся, словно хотел стать как можно более незаметным.

— П-пожалуйста, проверяйте, — от неожиданности Иван даже начал заикаться.

— А... у вас не найдется кусочка сыра, добрый господин?

— Сыра? — в голове у Ивана мелькнуло страшное подозрение, и он неспешно встал. — А, извините, как вас по батюшке, по имени-отчеству, то есть?

— Ах ты ж, господи, — на лице посетителя отразилось страдание. — Совсем я плох стал. Сейчас-сейчас. Сейчас.
Он охлопал себя по карманам и вытащил оттуда бумажку.

— Ве-ньи-а-мьин, — прочел он вслух, — Ру-жей-ньи-кофф. Да, точно. По вашему, так и будет любезный... Что вы делаете?!

Иван с наслаждением взял его за грудки и как следует тряхнул, не обращая внимания на боль в плече.

— А теперь, — задушевным и страшным голосом протянул он, пристально глядя на «Веньиамьина», — рассказывайте все, что знаете. Вы же не просто так зашли ко мне. Вы тоже пришли меня убить, чертов Бен Ганн? Как и те ваши оборванцы утром? Отвечай, ну!

Тот отчаянно замотал головой.

— Наоборот! — выкрикнул он. — Меня послали на подмогу!

— Кто послал?

— Я не могу пока сказать, — бороденка его затряслась, и взгляд стал собачьим. — Те люди, которым вы очень нужны. Вам сейчас же нужно уходить отсюда — здесь вас найдут! А если найдут, то я вам не завидую.

— Погодите, — хватка чуть ослабла. — то есть это — не сон? За мной действительно охотятся? А вы действительно Бен Ганн? Или вы просто плохой актер, которого наняли для розыгрыша?

— Это не сон, — очень серьезно сказал Бен Ганн, — и я не актер, сэр. Я тоже хочу помочь вам, добрый сэр, потому что от вас сейчас зависит многое. Можете спросить меня для проверки, о чем хотите... Только быстро, у нас мало времени, сэр.

— Как назывался корабль Флинта? — выпалил Иван. Он почти поверил этому человеку; ведь он тоже не был теплым на ощупь, как и утренние бандиты.

— «Морж», конечно же. Это очень легкий вопрос, сэр, — и тот укоризненно покачал головой. — Отпустите меня?
Иван нехотя разжал пальцы.

— Кто вы? — спросил он тихо. — Вы действительно, тот самый Бен Ганн? Вот этот книжный? Из «Острова Сокровищ»? При этом вы говорите? Вы существуете? Но вы же не можете существовать. Это полностью противоречит нашему миру.

— Ах, сэр, — печально отозвался Бен Ганн. — Если бы вы только знали, сколько всего в вашем мире существует того, чего быть не должно! Но, я молю вас, вам надо бежать. Ваш корпус построен лет сто с лишним назад, и, к счастью, здесь есть еще одна дверь. Если мы сейчас отодвинем стол и отдерем вот эту бумагу... Извините, сэр, я не знаю, как она зовется. Так вот, под ней скрыта дверь. Я думаю, ваших сил хватит, чтобы ее открыть, сэр. Она ведет в подъезд соседнего дома — оттуда вы можете выйти во двор, он проходной. Вещи с собой не берите. Возьмите немного денег и, конечно же, оружие, сэр.

Пока он говорил, Иван точно в трансе выполнял его указания. Под грубыми обоями, выкрашенными холодной голубоватой краской, действительно виднелись очертания двери. Стол они оттащили вместе, а затем, вооружившись канцелярским ножом, Иван принялся прорезать обои.

— Куда мне идти? — спросил он серьезно. Под обоями показалось дерево, выкрашенное масляной краской. Дверь была заперта, но замок разболтался и держался всего лишь на двух шурупах. Бен Ганн тем временем забаррикадировал дверь столом.

— Вам нужна красная железная дверь, сэр, — почтительно ответил он. — ООО «Клондайк». Это на соседней улице — только ради всего святого, держитесь людных мест! На вас не будут нападать при других, но вот заманить куда-нибудь могут. И лучше бы, чтобы никто не видел, что вы туда идете.

— Кого мне следует опасаться? — вместо отвертки Иван вооружился все тем же ножом и теперь кряхтел от боли в плече, пока пытался отвинтить замок. Механизм давно никто не смазывал, оттого дело шло туго. Самое страшное — это сломать сейчас нож, прежде чем работа будет закончена.

— О! С этим нет проблем, сэр, — обрадованно заговорил Бен Ганн. — Вы узнаете их сразу, у них достаточно характерные лица. Кроме разве что мингов, — подумав, добавил он. — Как говорил мой друг Зверобой, у них ничего на лицах не прочитаешь. Аренс Ринггольд, Кассий Колхаун, Долговязый Джон Сильвер (но этот, сэр, за вами лично не выйдет!), Айртон и Король Ночи... Их много, сэр.

— Такое ощущение, что за мной охотятся все злодеи из «Библиотеки Приключений», — проворчал Иван. Последний шуруп поддался, но нож жалобно треснул. Чертыхнувшись, Иван отбросил его прочь. Шуруп он вывинтил пальцами и осторожно вынул замок из пазов.

— Да, сэр, — просиял Бен Ганн. — Вы совершенно точно все поняли!

— Я не понял только одного — почему и при чем здесь я.

— Ох, сэр, вам объяснят... Но не теряйте времени! Пора! — он подал Ивану палаш, и тот уже привычно устроил его за спиной. Дверь открылась с одного толчка, и из подъезда пахнуло затхлостью, сыростью и жареной картошкой на сале.

Это была узкая черная лестница, на которую выходило несколько обитых кожей деревянных дверей. Судя по их пыльному и затертому виду, ими очень давно никто не пользовался; никому не надо было здесь ни выходить, ни заходить. Потерянный, заброшенный подъезд, каких немало в Питере.

Прежде чем выйти, Иван оглянулся на своего скромного помощника, и тот смущенно заулыбался, обнажив свои редкие зубы. Иван кивнул, искренне благодарный за неожиданную помощь, и закрыл за собой дверь.

Почти бегом он спустился через десяток выщербленных ступеней и толкнул тяжелую деревянную дверь. Она со скрипом подалась, и серый, мрачный день встретил его моросящим дождем.

Во дворе никого не было, кроме двух котов, копавшихся в каком-то мусоре, но Иван знал, насколько обманчива пустота питерских дворов-колодцев. Его шаги отдавались гулким эхом от стен, и ему казалось, что кто-то смотрит ему вслед.

Поганое ощущение.

Битый кирпич и стекло заскрипели под его ногами, и он вышел во второй двор. Одно-единственное окно посреди глухой стены отражало серое небо, пробивающаяся под ногами травка создавала видимость жизни, и Иван добежал до решетчатых ворот. Его не покидало ощущение, что его кто-то подстерегает за углом, и темные подворотни и зияющие провалы дверей, из которых пахло мочой и сыростью, только усиливали его подозрения.

Но на пути ему больше никто не попался.

Он вышел на улицу, усаженную невысокими деревьями. Пронзительный ветер тут же продул его насквозь, и, поежившись, Иван поспешил добраться до цели.

Она стояла на углу проспекта, у газетного ларька, и кутала руки в меховую муфточку. Ее пышные, белокурые волосы сразу же привлекли его внимание — гораздо больше, чем капризно надутые губки на гладком, ухоженном лице или чересчур открытый, честный взгляд. Как только она заметила Ивана, ее лицо просияло, и незнакомка тут же кинулась к нему.

— Вот и вы! — обрадованно воскликнула она, и лицо блондинки буквально осветилось изнутри. — Какое счастье, с вами все в порядке! Я так молилась о том, чтобы вы выбрались из этой передряги!

— Извините? — несмотря ни на что, Иван невольно залюбовался ею. Интересно, откуда она? Тоже из книги? Леди Элен Гленарван? Джудит Хаттер? Он уже не удивлялся неожиданным встречам, решив принимать их, как должное.

— Ах, конечно же, конечно же, вы меня не знаете, — затараторила та, дотрагиваясь нежным жестом до его рукава, и Иван смог почуять аромат каких-то сладких духов от ее запястья. — Я не могу назвать вам своего имени полностью... Здесь слишком много ушей. Ведь вы идете туда, где вас ждут? — она интимно понизила голос.

— Да, — Иван не мог отвести взгляда от ее светло-голубых глаз. Они были столь необычны, как будто прозрачная весенняя вода в роднике. Темные ресницы только подчеркивали их глубину.

— Вас зовут Иван, верно? — незнакомка взяла его под руку, и он покорно ей подчинился, чувствуя какой-то непонятный восторг внутри себя. Как ни странно, но это уже привычное ощущение бумажности ее кожи не мешало ему воспринимать спутницу, как настоящую женщину.

— Да, — подтвердил он. — А вас?..

— Зовите меня просто Анна. Иван... Какое чудесное имя! — одета она была легко, несмотря на промозглую погоду. Строгое серое длинное платье облегало ее фигуру, но Анна двигалась в нем так естественно и легко, что казалось, она буквально плыла по воздуху. Она привлекала внимание прохожих, особенно мужчин, и Иван как-то подобрался рядом с ней, совсем забыв о том, что выглядит не слишком презентабельно.

— Анна — тоже очень красиво звучит, — неловко ответил он, бережно поддерживая свою спутницу за локоть. — Может быть, по пути вы расскажете, в чем соль всех этих погонь и нападений?

— Соль?

— Смысл, простите.

— Не извиняйтесь, Иван, — она произносила его имя с каким-то особым придыханием, отчего его простое имя приобретало какое-то светское звучание. — Я не слишком хорошо знаю ваши выражения, особенно простонародные. Понимаете, здесь запутанная история. Не уверена, что вы это поймете сразу. Скажите, когда вы в последний раз читали книгу?

— М? — вопрос оказался неожиданным. — Сегодня.

— Вот. Вы сегодня, а какая-нибудь Маша в последний раз брала книгу в руки в школе. И то, это был какой-нибудь детектив или фэнтези, — она брезгливо сморщила нос. — Понимаете?

— Нет, — Иван действительно не понимал.

— Смотрите, — та вздохнула, как верно, если бы объясняла несмышленышу очевидное. — Если вы берете книгу, то ее герои живут в вашем воображении, верно?

— Допустим.

— Так вот, слушайте. Все миры, созданные в книгах, существуют. Они живут за счет вашего воображения, как и все мы. Нас надо помнить, нас надо перечитывать. Сейчас читают мало, очень мало. Нам приходится бороться за каждого читателя, и иногда эти битвы бывают кровавыми. Книги умирают, и многие из нас умирают вместе с ними.

— Я опять не понимаю, — с сожалением отметил Иван. — Зачем бороться с читателями и друг другом? Ведь можно все решить мирно!

— Иван, вы так очаровательно наивны, — она звонко рассмеялась и погрозила ему пальцем. — Мир держится на войне, а написанный однажды характер изменить нельзя. Ой!

Она покачнулась и повисла на руке у Ивана.

— Я, кажется, подвернула ногу, — с отчаянием произнесла Анна. — Давайте немного посидим.

Она кивнула головой в сторону низкой подворотни, где в сумрачной тени громоздились три железных мусорных ящика, выкрашенных ядовито-зеленой краской.

— На помойке?

— Конечно, нет! Во дворе, — в ее голосе послышалось явное раздражение, и Иван покраснел, почувствовав себя идиотом.

— Н-ну, хорошо, пойдемте, — протянул он, готовый пойти на компромисс. — Не наступайте на ногу лишний раз.
Ее пальцы настойчиво потянули его за локоть в сторону двора, быть может, слишком настойчиво. Иван заколебался на какое-то мгновение, и именно в этот момент звонкий девичий голос позади позвал его.

— Иван! Постойте!

Анна отшатнулась, как от пощечины, больно вцепившись длинными ногтями ему в руку.

— Идем же быстрей! — прошипела она. — Мне трудно стоять, болван!

— Иван! — темноволосая и кудрявая, совсем еще молоденькая девушка, запыхавшись, догнала их. — Оставьте эту женщину! Разве вы не узнаете ее?

— Бож-же! Ради всего святого, будьте мужчиной! — теперь в голосе Анны слышалась ярость и злость. — Не слушайте эту девку! А ты, милочка, не лезь не в свои дела.

Интонация в ее голосе показалась знакомой, и Иван уставился на нее во все глаза.

«Вы трусы, вы жалкие убийцы!» — всплыло в памяти. — «Вас собралось десять мужчин, чтобы убить одну женщину! Берегитесь! Если мне не придут на помощь, то за меня отомстят!»

— Вы не женщина. Вы не человек — вы демон, вырвавшийся из ада, и мы заставим вас туда вернуться, — медленно произнес он, отстраняясь от нее.

— Вы узнали! Но как? — лицо ее потеряло все краски, и только губы остались неожиданно яркими на побелевшем, как полотно, лице. Она отпустила его руку, смерила Ивана неверящим взглядом и спешно побежала прочь, совсем забыв о собственной подвернутой ноге. Немногочисленные прохожие оглядывались на нее, удивленные странным зрелищем бегущей в панике красавицы. Муфту она выронила, и мех сиротливо остался мокнуть на асфальте.

— Вот видите, Иван, что бывает, когда слишком смотришь на внешность, — с укором заметила неизвестная спасительница. — Вы ничем не лучше Д'Артаньяна, купились на прелестное личико. И ведь не узнали ее сразу, да?

— Имя леди Кларик скрыло Анну де Бейль, она же миледи Винтер, — пробормотал Иван еще одну фразу Атоса.

— Мужчины, — пренебрежительно фыркнула себе под нос собеседница. — Уверена, в этом дворе вас уже бы ждали - не в первом, так во втором. И хватит терять время, Иван! Осталось пройти совсем не много.

— Да? — недоверчиво взглянул он на девицу. — И куда же я иду?

— На Клондайк, — одними губами шепнула она, и смелый взгляд серых глаз насмешливо обжег его. — Идемте же. В отличие от миледи, я не собираюсь посягать на ваше драгоценное тело.

— А вы — язва, — буркнул Иван и отвернулся. Он был зол на себя. Хотелось спросить, откуда она такая взялась, но он промолчал. В конце концов, подумает еще, что он заглаживает свою вину. Он поправил палаш за спиной и зашагал дальше.

— Уж какая есть, — незнакомка нисколько не обиделась и поравнялась с ним, стараясь приноровиться к его широкому шагу. Заговаривать она больше не пыталась, и остаток пути прошел в молчании.

ООО «Клондайк» действительно находилось там, куда его направил Бен Ганн. Внешне — самый обычный офис, аккуратное крыльцо, выложенное розовой плиткой, выкрашенный под бронзу почтовый ящик, глазок и домофон. Поколебавшись несколько мгновений, Иван нажал на кнопку вызова. Его немало смущало, как начать разговор. «Меня послали»? «Я тут поговорил с Беном Ганном, который назвался Вениамином Ружейниковым...» «Это Иван. От Бена. А что тут вообще происходит?» Его сомнения рассеяла спутница, которая не дождалась исхода его размышлений и нахально сообщила, что она привела нужного человека.

Привела! Он сам пришел.

Но обидеться Иван не успел. Домофон запищал, и дверь открылась. На пороге появился тот самый бомж в лоскутном одеяле, который стерег его у входа, и Иван попятился. Какое-то подобие улыбки возникло на тонких губах индейца, и он церемонно наклонил голову, приветствуя пришедших. Волосы его были смазаны каким-то жиром, а перья в прическе, похоже, были вороньими, сорочьими и, кажется, соколиными.. Под одеялом (теперь Иван заметил, что это было домотканое пончо, просто ткань была нарезана лоскутами и грубо выкрашена) он был одет в тельняшку и кожаные штаны.

— Здравствуй, Ункас, — просто поздоровалась с ним девушка. — Это Иван. Иван — это Ункас.

— Э-э-э... Здравствуйте. Много о вас слышал, — все умные слова внезапно закончились, и Иван засмущался. Ему было неловко, что он намедни принял героя за обыкновенного бродягу. И все равно это было непривычно — Ункас! И где? В дождливом сером Петербурге.

— Добро пожаловать, Иван, — индеец прижал руку к сердцу и отошел, пропуская гостей. — Здравствуй, Смеющаяся. Вас уже ждут. Заходите.

Девушка подтолкнула Ивана, когда тот замешкался на пороге. «Не тормози» — отчетливо показалось на ее лице, и он возмущенно хмыкнул. Дверь за ними плавно закрылась, и, сделав жест следовать за ним, Ункас мягко зашагал первым.

В конце длинного коридора из приоткрытой двери на ковер падала полоса света и доносились мужские голоса. Говорили они по-английски, но на таком странном диалекте, что Иван никак не мог уловить, что именно является предметом их беседы.

Как только троица вошла в светлую комнату с высоким потолком (метра четыре, не меньше; на нем еще виднелись остатки лепнины), разговор смолк, и все внимание присутствующих обратилось к ним. За большим круглым столом сидели четверо людей, совершенно непохожих по внешности и по одежде.

— Иван? — высокий, черноглазый, щегольски одетый человек лет сорока, который сидел к нему ближе всех, встал и протянул руку для рукопожатия. — Рад наконец-то познакомиться с вами. Дэвид Ливси. Доктор на службе Его Величества. Позвольте представить вам остальных присутствующих: майор Мак-Наббс, — добродушный кивок со стороны пятидесятилетнего крепыша, который придерживал двумя пальцами какую-то тетрадь. — Жан Грандье, он же капитан Сорви-голова, — изящный юноша наклонил голову, внимательно изучая Ивана. — и Натаниэль Бампо, — последний подарил Ивану долгий и непроницаемый взгляд. — Юный Джим Хокинс ждал вас, Иван, у метро. Если бы вы добрались до него сразу, многих бед удалось бы избежать. Надеюсь, эти негодяи не причинили вам особого вреда? И, полагаю, у вас есть к нам вопросы, так? Садитесь же. Мы рады будем ответить на все, что можем.

Жан Грандье вскочил со своего места и пододвинул гостю стул, стоявший у окна. Иван поблагодарил его кивком, сел и внимательно оглядел своих собеседников, прежде чем заговорить.

— В голове до сих пор не укладывается, — признался Иван откровенно. — Сначала я думал, что это чья-то глупая шутка. Кто подослал ко мне этих пиратов? Почему вообще началась эта охота за мной? Леди Винтер пыталась мне объяснить что-то о смерти выдуманных миров, но не успела.

— Не думаю, что леди Винтер сказала бы вам правду! — вмешался Сорви-Голова. — Я бы не верил ее словам ни на столько, — и он экспрессивно отмерил кусочек своего ногтя. Зверобой непроницаемо прикрыл глаза, словно призывал к терпению.

— Не стоит так горячиться, — доброжелательно посоветовал майор, наклоняясь над столом. — Пусть говорит доктор Ливси. Если выбирать из всех нас — то он определенно одновременно самый выдержанный и самый разговорчивый.
Жан тряхнул головой.

— Вы правы, майор, я чересчур вспыльчив, — с некоторым сожалением признался он, несколько нервно поправляя рукава своей кожаной куртки,отороченной овечьим мехом. — Простите, доктор! И вы, Иван, тоже.

Доктор Ливси кивнул, принимая извинения, и продолжил:

— Вы уже, несомненно, поняли, друг мой, что мы все, с кем вам довелось сегодня встретиться, из книг, причем из книг приключенческих. Можно представить наш мир, как альтернативу вашей земле, и не одну, а сразу множество — как дорога с путевыми столбами. Только на каждом столбе не расстояние, но год. То есть, к примеру, земля приключений года тысяча семьсот сорок пятого от Рождества Христова, за ней, за тонким слоем, — земля приключений сорок шестого, потом сорок седьмой, сорок восьмой и так далее. Наш мир возник из паров фантазии, если мне будет позволено так выразиться. Из человеческой фантазии, и только ею он существует.

Иван кивал в такт его словам, в тепле его начало немилосердно клонить в сон. Его спутница исчезла за дверью, чтобы через несколько минут появиться с чашкой горячего крепкого чаю. Она сунула ее Ивану под нос, и тот со смешанной благодарностью взглянул на девушку.

— Наша беда в том, что книги перестают читать. Нас забывают. Кто-то уже почти почил в бозе, кто-то на полпути к этому, и это было бы половиной беды. Фильмы вытесняют нас, они заставляют некоторых из нас переродиться. Именно поэтому, мы, книжные герои, ищем тех, кто о нас помнит, и кто нас любит. Проблема в том, сударь, что мы все действуем для этого разными способами.

— Например, Айртон, — опять не выдержал Сорви-Голова. — Если бы вы попались к нему в руки, он изменил бы вас так, чтобы вы буквально мечтали о победе зла.

— Зло в книгах не так страшно, — изрек молчаливый Мак-Наббс. — Гораздо хуже то, что вы бы стали таким и в жизни. У вас богатая фантазия, почти как у настоящего шотландца. Оттого и бед вы могли бы принести куда как больше.

— Мы не хотели этого допустить, — кивнул доктор. — К счастью, у нас есть способы отслеживать их планы, но иногда они нас опережают.

— Понятно, — Иван уставился в чашку. Черные чаинки медленно шли ко дну. — Значит, вы все-таки живые, а я не сплю.

— Нет, — мягко поправил доктор. — Мы не живые так, как вы подразумеваете. Но вы и не спите, если вас это утешит.

— А что от меня требуется конкретно?

— Не забывать. Рассказывать о нас. Рекомендовать книги. Ничего сложного, сударь! И, конечно, помогать нам в поиске тех, кто еще помнит нас и любит читать. В спасении их душ. Мы не всегда успеваем, злодеев чересчур много.

— А вы... кхм... действуете только у нас в стране?

— Мы можем быть только там, где были переведены о нас книги. Да, на вашей Земле для нас есть белые пятна. И они расширяются там, где нас считают глупыми, старомодными и устаревшими.

— Например, в Нью-Йорке и Бостоне, — веско и с горечью вставил Зверобой.

— В Новом Свете читают все меньше и меньше, увы, — подтвердил доктор.

— А... Простите, творчество по мотивам, — Иван запнулся, раздумывая, как объяснить появление фанфиков. — Там, где про вас пишут... Всякое.

— Вы имеете в виду творчество тех, кто нас любит? Не задевает ли оно нас? — уточнил доктор Ливси, и тут же продолжил, не дожидаясь ответа. — Нет, не задевает, даже если пишут глупости. На наш образ, какой он есть изначально, это не влияет. Даже глупости дают нам шанс на дальнейшую жизнь, и это хорошо.

— А прочие книги? У них тоже есть свои миры?

— Несомненно! Мы редко пересекаемся, но слышали о них.

— А у фильмов?

— У фильмов — нет, — Сорви-Голова положительно не мог молчать долгое время. — Некоторые из них появляются среди нас, как тени, когда о них пишут. Например, братья Альбрицци и их возлюбленная Ливия, или Храброе Сердце, — но они слишком слабы для нашего мира.

— А как вы появляетесь здесь? — Иван с трудом сдержал зевок; все-таки бессонная ночь и усталость этого утра давала о себе знать.

Все переглянулись, и доктор ответил:

— Есть места, где границы между нашими мирами стерты. Обычно это происходит там, где осталось много человеческих эмоций, как хороших, так и плохих. Я не знаю, как объяснить это физически, ведь здесь мы больше похожи на кукол из папье-маше. Когда любого из нас убивают здесь — он возвращается домой, к себе. Но никто не умирает навсегда.

— Это хорошо, — рассеянно заметил Иван и вновь зевнул, уже не в силах скрыть свою усталость.

— Гостю стоит прилечь, — майор Мак-Наббс поднялся, сжимая в руке свои бумаги. — У нас, господа, еще есть сегодня неотложные дела.

— Согласен, сударь, — доктор Ливси церемонно кивнул. — Что ж, я думаю, у нас еще будет шанс побеседовать, Иван. Я рад был с вами познакомиться.

— Да, сэр, поддерживаю.

— И я, не будь я — Жан Грандье!

Зверобой лишь молчаливо наклонил голову, промолчал и Ункас. Может быть, он сделал какой-то жест, но Иван его не заметил.

— Я позабочусь о нем, — вызвалась девушка. — Пойдемте со мной, сударь.

В последних словах вновь прозвучала насмешка, но Иван слишком устал, чтобы хоть как-то на нее реагировать. Ему хотелось спросить еще о многом: например, о методах поиска нужных людей или о том, как им удалось снять офис в центре города — ведь ни документов, ни денег у них нет, но он не чувствовал в себе уже сил. Вместо этого он кое-как встал, все еще сжимая чашку с чаем, и кивнул.

— Я очень... - он поискал верное слово, но попытка оказалась тщетной, и Иван несколько криво закончил, - польщен встречей с вами. Постараюсь не подвести, — он напоследок обвел комнату взглядом и вышел вслед за своей провожатой.

Они прошли дальше по коридору, и нахальная девица отперла дверь, за которой оказалась небольшая комнатушка с диваном и угловатым шкафом, выходцем прямиком из советских времен. Больше здесь ничего не было, только на окне, выходящем во двор, рос чахлый фикус в керамическом горшке.

— Устраивайся здесь, — проводница открыла шкаф и достала чистое белье, подушку и колючее верблюжье одеяло. — Сам расстелешь или тебе помочь?

Иван неопределенно кивнул и поставил чашку на окно. Сейчас бы он заснул и без одеяла, и без подушки, была бы ровная поверхность.

— Понятно, — протянула та. — Ну-ка, подвинься.

Ловкими движениями она расстелила ему постель и, когда все было готово, поинтересовалась, глядя на дело рук своих:

— Чего-нибудь еще хочешь? Туалет по правую руку в коридоре. За ним ванна. Принимать я бы ее не рекомендовала, вода здесь не очень-то, но умыться и почистить зубы - вполне.

Он положил палаш в чехле на пол, прежде чем ответить и повернуться к ней.

— Скажи мне все-таки... Из какой ты книги? Я все ломаю голову, — неохотно признался он. — И никак не могу понять, кто ты. И как тебя зовут.

Она звонко рассмеялась, и легкое эхо отдалось от стен, оклеенных обоями в мелкую рябу.

— Глупый ты, — это прозвучало внезапно ласково. — Меня зовут Мариной. И я не из книги, я такая же живая, как и ты. Спи давай, а поговорим потом. Мне кажется, что нам есть о чем побеседовать, Ванечка.

И тут она сделала то, чего Иван никак не ожидал, быстро прижалась к его щеке своей. Мягкая, теплая, нежная, покрытая пушком, как молодой персик, — значит, девушка не обманывала, она действительно была настоящей. Прежде чем он успел опомниться и предпринять хоть что-то, Марина уже исчезла за дверью.

— Женщины, — покачал он головой, глядя ей вслед, и повалился на постель, чувствуя страшную усталость, — Странный день...

Но стоило только коснуться головой подушки, и он провалился в темную пропасть забвения. Сны Ивану нынче не снились, да это было и не удивительно: ведь с этого дня, столь насыщенного событиями, жизнь обещала круто измениться. Во всяком случае, о приключениях можно было больше не мечтать — они его нашли сами, да так крепко взяли в оборот, что, скорее, теперь можно было призывать к себе отдых и покой.

@темы: Жюль Верн, Роберт Льюис Стивенсон, Томас Майн-Рид, Фенимор Купер, Луи Буссенар, Фанфики

---

Вторая часть "Лериды"

[Weala]

Название: Лерида.
Бета: momond
Канон: Патрик О'Брайан "Капитан первого ранга" (вторая книга в цикле о капитане Джеке Обри и докторе Стивене Мэтьюрине), киноканон "Хозяин морей на краю земли".
Размер: 2 929 слов
Статус: глава первая вторая глава, закончен.
Персонажи: Джек Обри, Стивен Мэтьюрин, крестьяне из леридского поместья (ОЖП Перлита и другие), дезертиры и мародеры из наполеоновской армии,
Пейринги: Обри/Мэтьюрин
Рейтинг: NC-21
Категория: джен, преслеш, слэш
Жанр: приквел киноканона, приключения, херт-комфорт.
Предупреждение:

спойлер

драки и откровения, продажные женщины
Примечание: Каталанский переводится в тексте, латынь - ниже текста, в конце есть маленький кусочек канона, из которого ясно, почему Стивен считает, что "Джек никакой болтовни на эту тему не потерпит" Еще есть имя Рамона Льюля, каталанского драматурга и философа, этакого Шекспира Каталонии.

Глава вторая

Глава вторая


После захвата «Какафуэго» к Обри приклеилась кличка Счастливчик. Вопреки этому прозвищу, сам он считал, что его злой рок спит недолго. Посему надо успевать, пока он спит. Действие было его стихией, его творчеством и скажи ему кто-нибудь, что пяти минут мало, чтобы спланировать военную операцию, Джек счел бы, что он ослышался. В смысле, мало? Если есть только пять, значит, спланировать надо за пять.
Конники приближались галопом, что давало в совокупности чуть меньше пяти.
Итак, дезертиры. Пришли из-за Пиренеев, либо там же, где они со Стивеном, либо чуть выше. Если они сбежали из регулярных частей и бандитствуют давно, то о них ничего скажешь с налёту. И тогда можно это отбросить. Если же, что вероятнее, они рванули из рекрутского пункта… как очень и очень многие молодые парни, почувствовав, что сержантская палка бьёт больнее отцовской…
Ближайшая рекрутская контора в Марселе. Он вспоминает пыльную колонну рекрутов, на которую смотрел, через крохотные щелочки глаз в медвежьей шкуре. Собирают местных ребят с побережья и предгорьев.
Приходит на ум, как Стивен говорит, стоя у пограничного столба: «Лягушатники гоняют сюда скот из Ла-Вайля». Значит, у местных пересекать границу в обычае. Ничего дурного они в этом не видят. Отношения добрососедские. В Англии за выпас на чужой территории будешь рад отделаться битой рожей. А вот еще - нечаянная встреча с крестьянскими детьми в лесу. Стивен стоит на коленях, рассматривает что-то в корзине у девочки. Тогда он говорил с ними на родном языке. И язык по ту сторону Пиренеев почти тот же.
И молодые парни из того же Ла-Вайля или Каркасона, могли решить, что проще отсидеться за хребтом, где свои уж точно искать не будут. Местных они просто не боятся. Или бояться, но меньше.
Но отсидеться можно и без грабежей, рассыпаться, разбрестись по крестьянским хозяйствам, наняться в батраки. Держаться бандой труднее, заметнее, нужна добыча, по крайней мере, еда и фураж. Нужно убежище. Нужен… главарь.
Отсюда Джеку все просто и понятно. Зачинщика бунта на корабле офицеры убивают сразу же. Без разговоров, как только становится ясно, кто зачинщик. Тут лучше ошибиться и убить, чем ошибиться и не убить.
Значит, в первые же минуты противостояния, до того, как они поймут, что переговоры он вести не может и не будет, он убьет или тяжело ранит вожака. Остальных они попробуют разоружить.
Позиция у него открытая, другую выбирать некогда. Но как раз это-то ему и не впервой. Судно в море хорошо просматривается и есть преимущества в том, что враг уже понял, с кем будет иметь дело. Плюсы в том, что ты видишь его реакцию и успеваешь на нее ответить. Минусы в том, что заранее предусмотреть ничего нельзя. "Никаких маневров в бою, просто атакуйте"
Всадники приблизились и придержали ход. Четверть кабельтова. Теперь были видны лица и руки и Джек отбросил рассуждения. Впился взглядом, отслеживая поворот головы, открытый рот, кивок. Он не мог бы выразить в словах, то, что сейчас делал. Он "читал" противника. Так же, как читал разворот паруса, беготню на марсах чужого корабля, открытие пушечных портов.
Вот он, вожак, с кавалерийским палашом - у прочих тесаки. К нему оборачиваются лица. Это он будет решать, что делать с неожиданным препятствием. Джек остановил на нем взгляд и больше не отрывал его. Даже бессознательно стиснул зубы и откинул голову, копируя лицо противника. Он должен был прочесть его мысли, от этого все зависело на данный момент.
Небольшая группа пеших на дороге. Ни пики, ни копья, которые бы можно было упереть в землю, направив в грудь лошади. Значит, наехать, сдавить конскими боками и порубить с седла - простая кавалерийская тактика. Если бы не тот факт, что среди пеших есть один с длинным клинком, которым легко рассечь воздух перед конем, пугая животное, заставляя его шарахнуться.
Джек вынес чуть вперед руку со скьявоной. "Что ты скажешь на это?" Не исключено, что повернут. Но не повернули. Подчиняясь неслышному отсюда указанию, стиснули бока лошадей коленями, подались телами вперед, толкая коней в бег. И разделились, двумя цепочками по обочинам обтекая пеших.
"Дурень ты деревенский, - подумал Джек радостно - с курами тебе воевать. В этом весь твой расчет и есть?" Заехать сзади. Оттуда, куда не взлетит длинный меч, боясь поранить своих. Свалить на Джека пару окровавленных тел и закончить дело, топча их и накрывая палашом. Не выйдет. Не будет Джек стоять, прикрываясь своим жалким и неповоротливым войском, которому даже рассыпаться не скомандуешь.
Он сорвался с места, пропуская мимо скачущую лошадь, и рубанул ее по крупу сзади. Лошадь взвизгнула и осела на задние ноги. Седок завалился на вставшую дыбом луку, одновременно цепляясь за нее и пытаясь панически оглянуться. Джек рассек ему скулу на обратном движенни клинка. Слабо - расстояния не хватило, даже для длинной скьявоны, но достаточно, чтобы отвлечься на скачущего следом вожака. Тот уже успел притормозить и развернуться боком, успел отвести для замаха руку. А у Джека не было даже мгновения для замаха и он выпустил бесполезный клинок. Снизу вверх, как шило, он воткнул дагу в брюхо коню, и поднял правую руку, защищаясь от удара. Но тут конь, вместо того, чтобы завалиться на подогнувшихся ногах, судорожно подпрыгнул и поднявшийся в стременах всадник получил удар собственным седлом. Рука в замахе дернулась и сбилась. Вот он, чертов шанс. Джек схватил его за пояс, выбросил из седла через себя и сам, падая, перехватил запястье с палашом. Копыто ударило его в бедро, но он проигнорировал взрыв боли. Он боролся за оружие с оглушенным, но не сдавшимся врагом, когда другое копыто размозжило тому голову. Кровавый ошметок полетел прямо в лицо, но Джек не пытался отереться. Вырвав палаш из разом ослабевшей руки, он откатился от копыт и вскочил, разворачиваясь. Туда, где он спиной чувствовал еще одного.
- Но, но, но, - закричал человек, закрываясь от палаша безоружными руками. Это был один из крестьян, - Са акабат, сеньоре. (Всё закончилось, господин. каталонск.)
Джек оборачивается всем телом, ожидая новых сюрпризов, но их уже не предвидится. Одну лошадь держит за уздцы улыбающийся горец в некрашенной рубахе, чуть дальше сучковатая палка другого горца, сопровождаемая незнакомыми, но очень понятными словами гулко опускается на чьи-то кости. А справа по дороге резво уходит лошадь с двумя седоками и еще более резво с одним седоком. Все закончено.
И только сейчас Джек видит, что зарубил первого насмерть. Последняя треть клинка рассекла лицо до кости - в ране белеют зубы. А ниже залитая кровью разрубленная шея - как известно, быстрый конец.
Джек вытирает лицо ладонью. Слышит, как за спиной переговариваются каталонцы, прекращая мучения бьющейся лошади. Рядом старик, опирается на свою палку, тоже рассматривает неподвижное тело у его ног. Потом смеется, показывает беззубые десны, что-то говорит, кивая на Джека. Ему отвечают возбужденные, опьяненные, хохочущие голоса, очень знакомо, хоть и непонятными словами.
- Молодцы! – во всю силу голоса рявкает Джек, - Всей абордажной партии двойная доля в призовых!
И благодушно добавляет:
- Что? Не поняли? Ну и ладно.


Уже совсем рассвело. Трофейный палаш греет руку теплом чужого мертвого тела. Джеку весело. Горцы с улюлюканьем ловят напуганную лошадь. И первые лучи светила в этой благословенной земле теплые, не жгут раздраженную кожу, а только гладят. И бледный Стивен, с дедовским мушкетом выскочивший на ступени – все кажется смешным и трогательным, каким-то бутафорским, ненастоящим, как в кукольном балагане. Он обнимает за одно плечо рукой с палашом грязного, покрытого разводами и засохшей кровавой коркой Стивена. Он рад бы обнять его и второй, но в ней зажаты дага и эспада с красивым именем, которое он успел забыть. Стивен прячет красные, терзаемые солнечным светом глаза, на его плече и что-то говорит, покачивая головой:
- Естик моль кансат… (Я очень устал. каталонск.)
- Что? - спрашивает Джек, - Что вы сказали?
И в следующее мгновение бросает все железо, подхватывает отяжелевшее тело, боясь сам не устоять на предательски подламывающихся ногах.
- Эй!, - говорит он, дождавшись, когда стихнет грохот падающих на камень клинков, - кто-нибудь там… возьмите у меня доктора Мэтьюрина, мне его не удержать.
И все равно смеется.

« 21 июля. Третий день пребывания в Лериде. Произведена резекция uncaminalis tumor верхней наружной части голени крестьянина 47 лет, Санчио Мендоса. Предположительно vericula, четверти дюйма в диаметре без глубоких образований. Разрез зашит крестообразно. Примечание – плохая свертываемость, проверить на предмет кровотечения. Осмотрена девочка 5 лет Мона Кабалье, жалобы матери на приступы apnea. Не вижу причин, здоровый ребенок… Возможен ненаследственный порок развития легких.
Физиологические основы для сближения с мужчиной теоретически мною изучены. Практически – terra incognita и я боюсь на нее ступить. Однако, я в положении, когда надо на что-нибудь решаться. Именно сейчас мне предоставляется редкий шанс. Д.О. нуждается во мне острее, чем когда-либо. Здоровье еще не вернулось к нему. После стычки с дезертирами он считал, что отделался легко, но к вечеру не смог подняться и был страшно этим расстроен. Еще бы, именно сейчас Адмиралтейство раздает чины и корабли, права на разбой и золотые «швабры». Он рвался в Англию, но коварный характер хвори, боль в суставах, слабость – до некоторой степени смирили его – мне было выдано милостивое разрешение лечить его два или даже три дня, «но только обязательно хорошенько вылечить, Стивен». Сильная простуда, вызванная купанием в ручье под каштанами, сразу после пребывания в жаркой медвежьей шкуре, осложненная истощением, нагрузками и скверным питанием во время нашего перехода, стертые ноги, несколько ушибов, полученных в драке, и небольшое отложение солей – вот и все, что составляет этот букет. На деле это способно свалить быка, а мне предлагают вылечить за три дня…
Но он лечится с голубиной кротостью. Кажется, мой авторитет сильно подпирают ветхие замковые стены. Д.О. вообще ослепляет мишура, он благоговеет перед большими деньгами. Меня теперь как будто окружает сверкающий ореол. Вдобавок, здесь я единственный, кто говорит на его языке. Как результат, необыкновенная податливость и мирное настроение. И это дьявольски искушает».
Виноград, обвивший ивовые дуги над дощатым столиком, колебался от ветерка, качались недозревшие гроздья и по странице прыгали пятна света. Подошла женщина, поставила на стол тарелку свежего миндаля и так же тихо отошла, мягко ступая, боясь потревожить доктора. Подбежал ребенок, посмотрел выжидательно. Стивен дал ему горсть орехов и сказал:
-Ана, ана (иди, иди каталонск.), - звучная катала так и просилась на язык.
Мальчик еще немного поглядел, как незнакомый рыжий человек, которого взрослые называли «молодой хозяин», ловко черкал перышком в книжке и убежал.
«Однако, мне совершенно неизвестны механизмы возникновения Venereorum excitatio у моего друга. Странное дело, я знаю о нем почти все, но понятия не имею, каков он в постели с женщинами. Он не опускается до обсуждения со мной подобных тем. То, что я называю части человеческого тела их именами без запинки, давно сделало меня в его глазах чем-то вроде ребенка, старца или блаженного. Десятки раз я видел его совершенно нагим и он спокойно раздевается по первому требованию. Вчера вечером, желая отвлечь его от увлекательнейшей ревизии винных погребов - откуда ему знать, что в подвалах любого испанского замка хранятся вина со всей провинции – я сказал, что желаю его осмотреть. Он в мгновение ока скинул одежду и растянулся передо мной, разглагольствуя на тему войны и обогащения. Что-то вроде: «Наша единственная цель на войне выжить и стать богатыми, потому что если мы это сделаем, то наши враги падут и разорятся. Ха-ха! Стивен, ну разве не смешно?» Я плохо понимал и еще хуже контролировал себя. Д. одуряюще пах благородными виными парами, лихорадочным потом и пылью. Он был пьян и не замечал, как непосредственно реагирует его тело на мои прикосновения. Потом без видимой причины перешел к рассказу о какой-то морской баталии, что потребовало непременного хватания меня за руки и плечи. У меня не раз и не два темнело в глазах и я не знал, доживу ли я уже в ясном сознании до того момента, когда враг будет разбит и потоплен. Но тут в рассказе появился лорд Нельсон и «про этого человека я не могу говорить без порток, позвольте мне одеться, Стивен, если вы конечно кончили осмотр». Dixi.
«Дальше будет самое интересное», - сказал он и уснул своим излюбленным способом, на середине фразы. Я был уверен, что так умеют делать только дети.
Работая в Магоне с доктором Флори, я довольно часто подменял его на его практике, и мне доводилось видеть проституток, ставших жертвами пьяной страсти любовников. Чаще матросов, реже – но не настолько реже, как хотелось бы – офицеров. И это при том, что повредить женщине во время акта совокупления довольно сложно. Мужчине, наоборот, сложно не повредить.
Никакой болтовни на эту тему Джек не потерпит, он уже дал это понять. А попытка разбудить в нем животную похоть может закончиться для меня плачевно. Если предположить, что я останусь жив, сделав ему непристойное и оскорбительное предложение, то уж в ходе соития он, с его силой и - я уверен – скверной осведомленностью, может искалечить меня или убить раньше, чем сообразит, что он это сделал. Это будет трагичный итог жизни для влюбленного и комичный для медика. Жаль, я не Шекспир и не Льюль».
Он заложил перо между страниц, захлопнул дневник и встал. Лошадь спокойно объедала траву вокруг старой груши. Стивен положил дневник в седельную сумку, взял поводья с луки и, наступив на изгиб ствола, сел в седло. Животное продолжало пастись, как ни в чем не бывало, подрагивая ушами. С исключительной природной мудростью оно полагало, что желания того, кто тебя не привязывает, и предвосхищать не стоит. Это было логично. И достойно подражания.
Только почувствовав колени, потом удила, смирная андалузская лошадка пошла сперва шагом, подбрасывая голову, а потом чистой и нетряской рысью. Молодая хозяйка подворья, отвечая на прощание, посмотрела на него прекрасными, влажными глазами испанской женщины. «Повышенное слезоотделение, - подумал Стивен, - доставшееся от предков-мавров. Причина всей красоты – усиленная работа желез. Интересно, уменьшается ли красота от того, что я это знаю?»
Небольшая рощица фисташки и мирта обозначала естественную границу селения. За ней пыльная дорога выводила на старый римский тракт. Когда-то его проложили сюда ради белого пиренейского мрамора. Южный склон горы, на которую смотрели окна всего левого крыла замка, и сейчас обезображивало грязно-белое пятно выработок, а сам замок стоял на фундаменте римской виллы. Был здесь и давно разрушенный акведук и даже небольшой нимфеум, который Джек упорно именовал «ванной». Дворик с нимфеумом сразу стал его любимым местом, он и сейчас был там, судя по голосу, разносившемуся почти на милю.
Стивен спешился, желая дать лошади отдых после подъема в гору, и в поводу провел ее через проём стены. Джек бранился с Перлитой, сидя на мраморном бортике.
- Ну что ты за бестия, тетушка? - говорил он ей по-английски полным укоризны тоном, - Мясо, понимаешь. Я привык есть мясо. Этот твой пудинг с травой в меня не лезет. Мясо. Ты знаешь, что это такое? Оно с рогами и говорит: «Му-у!», вот так.
- Вот-вот, - по-каталонски отвечала старушка, - Здоровый как бык, а капризничаешь, как дитё. Ешь давай. Разве молодой дон не сказал тебе кушать?
- У, негодяйка! Вон идет твой дон, накорми его кашей. Приветствую, доктор. Как месса? Как папа римский? Жив, здоров? Поплясали свою саранду?
- Сардану. К чему такой недовольный тон? Вам стало хуже? - Стивен передал Перлите поводья и перевел заветное желание гостя, - Костелада. (Жареное мясо, шашлык, каталон.)
Старая испанка подхватила миску с паэльей и, с лёгкостью управляясь и с конем и с посудиной, гордо покинула место сражения.
- Бросили меня тут на полдня, - пожаловался Джек, поднимая голову и подставляя ладоням Стивена шею – лимфоузлы заметно уменьшились, - Слова сказать некому. А сами скачете по площади с девицами. Что, нет?
- Нет, - доктор выпустил из рук нахмуренное лицо и тоже присел на бортик, - Сардану танцуют медленно. Для желающих поскакать есть другой танец – хота.
Джек с сомнением хмыкнул:
- Да вы же наигрывали мне мелодию, и я помню, что она была довольно бойкая.
- В том все и дело, а танцуют под нее вот так.
Стивен встал на бортик бассейна. Гибко покачнулся на ступнях и переступил на шаг вперед, снова покачнулся и отступил на прежнее место, пружинисто переступил с ноги на ногу и снова сделал маленький шажок вперед, словно пробовал зыбкую почву и снова отступил.
- И вот эти топтания вы называете танцем? Вы не шутите?
- Нисколько. Я бы показал вам и хоту, но ее без музыки не спляшешь, - он спрыгнул на землю и снова проделал незатейливое па народного танца, только раскинув и подняв выше плеч руки, - Что такое, Джек? Чем я вам снова не угодил?
Обри тряхнул головой, сгоняя с лица озабоченное выражение.
- Что? Нет. В самом деле, довольно любопытно…
Он просто не мог привыкнуть к этому Стивену. Загорелому, одетому в узкую черную одежду с коротким, выше талии, камзолом, расшитым на груди и широким шелковым поясом. Одежда ему несомненно шла и, надо было признать, создана была для таких, как он. Но в ней он был чужим, слишком молодым, опасным на вид субъектом. И Джеку смертельно не хватало прежнего: бледного, с застывшим взглядом, редко улыбающегося Стивена.
Этот испанский гранд слепил глаза, особенно сейчас, когда он пританцовывал, раскинув руки, как тореро перед боем.
Джек отвернулся и стал смотреть на белый камень фонтана.
- Хорошая штука эта ваша ванна, днем здесь прохладно. Говорите, ее построили язычники? Неужто они молились здесь своим этим нимфам?
- Не думаю. Скорее они собирали здесь окрестных деревенских нимф и проводили с ними сиесту.
Джек вздохнул.
- Скажите пожалуйста! А во всем замке ни одной девицы. Только старушенция.
- Я их всех отослал подальше, - хладнокровно признался Стивен, - Не хватало мне еще разгребать последствия ваших шашней. Интерес северян к нашим девушкам приводит к дурным последствиям, таким как я, например.
Джек рассмеялся, не в силах обижаться на эту искреннюю манеру.
- Какое низкое коварство! – сказал он, - Это не по-дружески.
- По-дружески? – доктор остановился и прищурился, - Могу взять вас с собой в Барселону. Если выдержите дорогу в седле. Мне надо пополнить запасы лекарств, заодно разведаем, как вам выбраться в Англию. Ну и отыщем публичный дом. Раньше они там, помниться, встречались.
Джек покраснел и разулыбался.
- Прекрасный план, дружище. Только покажите мне, где у вас встречаются эти ваши дома и научите меня паре-тройке фраз. А уж потом можете отправляться за своими лекарствами.
- Ничего подобного. Я тоже соскучился по развлечениям такого рода. Или вы отказываете мне в подобном праве?
- Да что вы! – воскликнул Обри, выдавая себя с головой потрясенным выражением лица – Стивен ложится со шлюхой, как это вообще может быть, - Конечно же, нет! Найдем вам девчонку по высшему разряду.
Он расправил плечи и сладко потянулся.
- Эх, друг вы мой! Можно я вас обниму, правда? Это вы замечательно придумали. А я, ха-ха, считал вас этаким монахом. И был не прав. Как говаривал во времена моего мичманства на «Ресо» наш штурман Тейтон: «На берег и по бабам!»

Venereorum excitatio - лат. половое возбуждение
Uncaminalis tumor – лат. опухоль неизвестного происхождения.
Vericula – лат. Бородавка
Apnea – лат. Задыхание.

«– Да нет же, – пожал плечами Стивен. – Вы жестоко ошибаетесь. Будучи в здравом уме и трезвой памяти, я уверяю вас, что он не имеет об этом никакого представления. Джек подчас не слишком наблюдателен. Он смотрит на мир просто, и, по его мнению, педерасты вздыхают лишь по юнгам, певчим да еще тем бесполым созданиям, которые водятся в борделях Средиземноморья. Я предпринял осторожную попытку просветить его немного, но он со знающим видом произнес: «Не надо мне рассказывать о задах и пороках: я всю жизнь прослужил на флоте».
– Выходит, ему немного недостает практики?
– Джеймс, думаю, в этом замечании не было mens rea («ничего общего» лат.)?»

@темы: Патрик О'Брайан, Книги, Фанфики

---

По следам ВТФ, печатается с разрешения автора. Матчасть-матчасть!

[Stella Lontana]

Название: Викторианская инфографика
Автор: WTF Modern Age 2014 ( Naked_Truth)
Форма: инфографика (сет из 8 коллажей)
Категория: джен
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: коротко и ясно о викторианском быте
Для голосования: #. WTF Modern Age 2014 - работа "Викторианская инфографика"

@темы: ФБ, Матчасть

---

Кто там хотел переписать Купера "осовремененным языком"?

[Stella Lontana]

Увы, дамы и господа, нас с вами опередили!

Ветер А.
Подлинные сочинения Фелимона Кучера.
Вашему вниманию предлагается книга известного писателя Андрея Ветра, написанная в новом для него ключе, — это лёгкая пародия на вестерны. В основу книги положен знаменитый роман Фенимора Купера "Последний из Могикан». Но не опасайтесь, что только настоящие знатоки творчества Купера смогут получить удовольствие от этого сочинения. Оно понраштся всем, кто любит хорошие приключения, и познакомит пас не только с образом жизни американских индейцев и первопроходцев, символом которых стал когда-то Кожаный Чулок, но расскажет и о многом другом. А когда за изложение событий берется Андрей Ветер, книга обещает быть необыкновенно увлекательной.
ISBN 9785-91039-016-8 М.: Издательство "В.А. Стрелецкий", 2008. — 304 с-, ил.
Рекомендуем посетить сайт автора www.felimonbook.narod.ru/

Отсюда

@темы: Мир вокруг нас, Фенимор Купер, Книги

---

[киса в свитере]

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

[Quiterie]

Начала набрасывать обещанного доктора Ливси (эта неделя в сообществе явно посвящена ему!)

Извините, снимала на фотоаппарат и с наклоном ; попытаюсь довести до ума )

@темы: Фанарт, Роберт Льюис Стивенсон

---

[Quiterie]

Закончилась эта ЗФБ, а я внезапно поняла, что еще так и не принесла работ с летней.
Эта достаточно спорная, потому что она относится не к тому персонажу, которого описал Майн-Рид, а скорее к тому, кем Оцеола, вождь семинолов был на самом деле, хотя на битве канон, конечно, был указан, как Майн-Ридовский.

Название: Кто я?
Автор:  Quiterie
Персонажи: Оцеола, его дед, друзья и семья, а также враги и прочие.
Размер: миди, 8537 слов
Рейтинг: G
Категория: джен
Жанр: приключения, экшен
Краткое содержание: Действие происходит в начале XIX века, когда Оцеола был еще ребенком. Спасаясь от родительского гнева, юный Билли Пауэлл вместе со своим другом — мулатом Джеком отправляются переночевать к индейцам, чтобы избежать порки, но внезапно оказываются втянутыми в кровавую историю. Кроме того, очень трудно быть наполовину индейцем, а наполовину белым. Рано или поздно приходится делать выбор.

— Билли!
Сонный и влажный зной деревушки Талиси сгущался к вечеру, когда сумерки воцарялись в низинных болотах, и теплый туман полз вверх к подножью каменных холмов.
— Билли Пауэлл, черт бы тебя побрал! — поток хриплой брани разрезал плотный воздух, — Иди домой, паршивец! Ну, ждет тебя порка!
Грозящий был изрядно навеселе, и тяжелый запах джина опережал его самого. Время от времени он останавливался, чтобы привалиться к стене какой-нибудь хижины, и в каждую из этих передышек он ощупывал свой пояс, словно боялся его потерять. Заросший бородой, в засаленном камзоле, что видел лучшие времена лет тридцать назад, пьяница напоминал лохматого черного медведя. Сходство со зверем еще больше увеличивала его неуклюжая, шатающаяся походка.
Выкрикивая проклятья несносному мальчишке, он не заметил, как забрел на чей-то огород, губя нехитрые посевы. Из дома, завидев это вторжение, немедленно выскочила хозяйка — беззубая сморщенная индианка. Тут же на голову незваного гостя посыпался град оскорблений из смеси английских и индийских слов, да с таким напором, что бородач попятился, беспощадно давя стоптанными сапогами поспевшие тыквы.
— Ведьма взбесилась. Это надолго, — словно юркая ящерица, чернокожий мальчишка-мулат, примерно одиннадцати-двенадцати лет на вид, распластался на ветке. Вся сцена скандала прекрасно просматривалась сверху, с огромного старого дуба, поросшего бородатым мхом. — Слышь, Билли, а чего это ты деду насолил?
— Нож у него забрал. Ловушку для змей делать. Хотел незаметно положить назад. Думал, он напьется, не хватится, — в том, кого назвали Билли, легко угадывались индейские черты — нос с горбинкой, высокие скулы, иссиня-черные волосы. Оба приятеля были одеты во что Бог послал: длинные рубахи, холщовые штаны, покрытые заплатками, но это их никоим образом не стесняло, даже наоборот. Каждая прореха, скорее, была знаком доблести, которым можно хвастаться приятелю, припоминая обстоятельства, при которых этот знак получен.
Чернокожий присвистнул, внимательно разглядывая обстановку внизу.
— Да, это ты зря. Он теперь не успокоится, пока не выпорет тебя. Мои тоже небось злятся. Мне Старый Сэм принес енота, и тот сбежал в курятник. Мать говорит, что курицы нестись не будут, если их напугать.
— Не будут, Джек, — коротко подтвердил Билли, отчего его друг горестно покачал головой
— Вот непруха! До завтра мне тож лучше нос домой не совать, а то сидеть не смогу. Что делать-то теперь?
Товарищ пожал плечами и тоже взглянул вниз. Их было трудно заметить постороннему глазу, густая листва надежно скрывала от непогоды и солнца. Опасность их укрытию представляли лишь ядовитые древесные змеи, что водились здесь в больших количествах.
— Давай так, — глаза у болтливого негритенка широко раскрылись, и в них показался вдохновенный жар, — пока твой дед бушует, мы успеем перехватить в вашей кладовой пожрать, а потом пойдем к Слепой Птице Робинсон. У них можно пересидеть эту ночь, а там, глядишь, и на охоту возьмут…
Последние слова он произнес неуверенно. Робинсоны были одной из немногих «чистых» индейских семей из маскогов, пожелавших жить рядом с белыми. Они переняли некоторые английские обычаи, взяли себе имена белых людей, но, несмотря на это, к метисам они относились свысока, хоть и редко отказывали в гостеприимстве. Для Билли Пауэлла это отношение было особо обидным, поскольку сам он был индейцем лишь наполовину и еще одну четвертинку, о которой всегда напоминал ему отец.
Отец… Торговец мехами, припасами и тканями, он редко появлялся в деревушке и задерживался лишь на короткое время, оставляя семью на попечение своего отца, скваттера по имени Джон Пауэлл. После войны за независимость, где тот потерял часть своего здоровья, дед крепко начал закладывать за воротник, да так и потерял свой небольшой надел посреди болот. С тех пор его любимой поговоркой стала: «Увидел бы этот Джефферсон, до чего довел честных людей! Сражались, проливали кровь, а за что? Богатые черти стали еще богаче, а беднякам, как жилось погано, так погано и осталось». После этого он всегда шел на охоту за джином, и дети уже знали, что в этот момент на глаза ему лучше не попадаться – выпорет.
Уильям Пауэлл-старший, сын Джона и отец Билли, жизнь в деревне не любил. Его бы воля, как он не раз говорил, он бы здесь и не показывался. Там, в городах, кипела жизнь, крутились деньги, деловые люди покупали дома, красивые женщины не прочь были одарить своей благосклонностью удачливого молодца, выходили газеты, и, главное, можно было вовсе не бояться, что уснешь в доме, а проснешься без крыши над головой. Образования он не получил ровно никакого, оттого частенько пенял отцу, мол, мог бы и озаботиться своими детьми, на что тот только пожимал плечами. Уильям, впрочем, был единственным из его потомков, кто хоть показывался ему на глаза и подкидывал денег; остальных разметало, как семена «плюющегося клубка»: один из братьев был повешен за кражу курицы, сестры вышли замуж за таких же скваттеров, как и дед, впрягшись в ежедневную борьбу за выживание. Только сам Уильям не желал себе такой доли, оттого и тяготился женой-метиской и двумя детьми, которые и на белых были вовсе не похожи. Но если Мэри могла иногда растопить его сердце, и время от времени он привозил ей подарки из самого Чарльстона, то к Билли он относился с недоверием. Иногда он начинал разговор, что надо отправить сына в какую-нибудь школу, где тому дали бы образование, но на этом все и заканчивалось.
Чужие. Это слово всегда всплывало в голове у Билли, когда он думал об отце.
Изредка Уильям приходил к сыну, и они молча сидели на пороге дома, слушая пение ночных птиц вдалеке. Но они почти не говорили друг с другом, лишь изредка перекидываясь ничего не значащими замечаниями.
Гибкое, пестрое, чешуйчатое тело скользнуло по ветке, и Джек тревожно прицокнул, подав сигнал спасаться. Тут же оба мальчишки кубарем скатились вниз, чтобы не встретится с древесной змеей. Четто — так звали ее на языке криков — замерла сама, в свою очередь ошеломленная этим внезапным шумом, и ее тусклые глаза немигающе уставились на врагов. Злая змея, как говорила Слепая Птица Робинсон, она убивает добычу ради развлечения.
Внизу Билли вскинул голову, щурясь на закатное солнце, и, приняв какое-то решение, коротко согласился:
— Ладно. Пошли.
Чернокожий обрадованно хлопнул его по плечу, и под аккомпанемент забористой ругани Джона Пауэлла они скрылись в кустах, пересчитывая ссадины, полученные при падении с дерева.

Полли Коппингер, дочь индианки по имени Вивуки, что означало Лающая Вода, и выходца из Ирландии, Питера Коппингера, никогда не задумывалась, кто она. Ее жизнь протекала здесь и сейчас, а если кто-то пенял ей на то, что она – метиска, то легче было молчаливо кивнуть: «так уж получилось, ничего не поделаешь». Питер Коппингер оставил ей в наследство ирландские черты лица, но невозмутимость и хозяйственность она унаследовала от сотен безымянных предков со стороны матери. Дом, дети и часто пьяный свекр – вот все, что у нее было, и этого с лихвой хватало, чтобы не чувствовать себя ненужной.
У очага вкусно пахло лепешками на пахте и похлебкой с кукурузной крупой, в кладовой висела целая копченая оленья нога, и там же стояли несколько горшков с медом и маслом. Слива за домом недавно начала плодоносить мелкими темно-лиловыми плодами, и каждый день Полли предвкушала, как испечет пирог, рецепт которого дала ей жена пастора, миссис Брокхерст.
Ее когда-то красивое лицо отразилось в начищенном медном котле, когда Полли встала, чтобы помешать похлебку. Восьмилетняя Мэри мельком взглянула на мать из своего угла и продолжила сосредоточенно перебирать свои сокровища – разноцветные камушки со дна Талапусы.
Послышался шорох, и Полли чутко наклонила голову. «Должно быть, это кот решил добраться до пахты в кладовой», — решила она.
— Прогони кота, Мэри, — тихий голос матери переплелся с бульканьем из котла, — Он хочет лишить нас завтрашнего ужина.
Мэри, похожая на мать, как две капли воды (индейская кровь сильно сказалась и на ее облике), покорно поднялась и исчезла в глубине дома.
По дороге девочка захватила прутик для смелости – а вдруг в кладовой крысы, а не кот? Вооруженная этим грозным оружием, она осторожно заглянула в темный дверной проем. Шорох усилился, и что-то глиняное, пустое громко брякнуло. Зажмурив глаза, Мэри ткнула прутом внутрь, и тот внезапно попал в нечто мягкое.
— Уй-уй-уй, — застонала темнота, — Иди к черту, Билли, больно же!
— Я тебя не трогал, — послышался спокойный голос брата снаружи, и Мэри поспешно спрятала прутик за спиной. Кот по прозванию Красавчик равнодушно скользнул между ее ног.
— А кто это тогда?
Ответа не последовало. В темноте сверкнули белки глаз, и цепкая рука больно схватила Мэри за плечо. Та вскрикнула, и чернокожий мальчишка шикнул на нее.
— Не ори, — внушительно заявил он, — А то ваша мамаша услышит…
— Отпусти мою сестру, Джек, — Билли появился с другой стороны, видно, он стоял на карауле.
— А чего она тыкает? Больно же!
— Ты должен уметь терпеть боль.
— Да кто бы говорил! А кто плакал, как девчонка, когда упал на дорогу?
— Я не от этого плакал!
— Да уж не бреши!
— Мой пес тогда попал в капкан!
— А ты и нюни распустил, девчонка! А еще хвалится, что индеец!
Этого Билли уже не мог стерпеть, и, словно фурия, налетел на своего друга. Джек поспешно отступил на шаг, отпустив Мэри, и попытался заслониться рукой, но меткий удар попал ему прямо в нос. Брызнула кровь, и, размазав ее рукой по своему лицу и рукаву, чернокожий мулат принялся молотить противника. Треск ткани, сосредоточенное пыхтение, редкие победительные возгласы, когда кому-то казалось, что он уже одержал победу над врагом… Мэри зачарованно глядела на драку, изо всех сил переживая за своего брата, и только, когда сверху на ее плечи легли сильная материнская рука, отстраняя от места битвы, она встрепенулась.
Драчунов окатило водой из ведра, что держала в руках Полли Коппингер, и на мгновение ошеломленные лица обоих представили собой презабавнейшую картину. Удивление, волнение, испуг последовательно сменяли друг друга, а затем Джек ужом выскользнул из хватки Билли, и, не сводя глаз с его матери, кубарем выкатился за дверь, споткнувшись на пороге.
— Хорошего дня, миссус! Извините, миссус, — донесся его голос снаружи, пока его незадачливый приятель поднимался на ноги.
Глаза на мать Билли поднять не осмеливался, чувствуя ее презрительный взгляд всем телом. Он теребил полуоторванную заплатку на рукаве, преувеличенно тщательно рассматривая собственные босые ноги, покрытые царапинами.
— Плохо, — кратко подытожила Полли после долгого молчания, — Зачем тебе кладовая? Зачем обидел деда? Мне придется все рассказать отцу. Он тебя накажет.
Мэри прижалась к ее ноге, зарывшись в юбки, и она, не сводя глаз с сына, положила свободную руку на черноволосую голову девочки. Ведро в другой руке жалобно брякнуло.
— Думай над своим поведением, — безжалостно добавила она, и Билли послал ей быстрый взгляд, после чего вновь уткнулся угрюмым взглядом в пол.
Мать еще чуть-чуть постояла рядом, а затем, неслышно ступая, удалилась к очагу, где похлебка уже почти было убежала из котла. Мэри ненадолго задержалась; лишь для того, чтобы протянуть брату одно из своих сокровищ – гладкий, выскобленный временем каменный наконечник индейской стрелы – он словно светился на солнце. Лицо у Билли переменилось при виде подарка, и он гневно зыркнул на сестру, отчего та попятилась и чуть было не упала. Каменный наконечник полетел в заросли маренника, и сам Билли последовал за ним, оставив сестру в одиночестве. Та закусила губу, чтобы не заплакать, и бросилась к матери. Не жаловаться, лишь только пережить обиду.

…Джек сидел под старой магнолией, старательно прилепляя слюной паутину к своим царапинам. Когда Билли появился из тени кустов, мрачный и уставший, друг лишь мельком взглянул на него и выпятил губу, продолжая свое занятие. Тем не менее, он подвинулся, освобождая место рядом с собой, но Билли не воспользовался этим приглашением.
Он опустился на землю напротив, тщательно сложив ноги по-индейски, как это делали Робинсоны. На Джека он не смотрел, старательно делая вид, что того тут нет.
— Думаешь, я не похож на индейца? – нарочито безразлично спросил Билли.
— Да не… — чернокожий Джек склонился еще ниже над своей ногой, — Я это так сказал. Ну, позлить чтоб тебя, понимаешь?
— Получилось.
— Может, это… мир?
— Мир, — прозвучало это не слишком убедительно, и их вновь окутало молчание в наступающих сумерках. Джек избегал смотреть на своего приятеля, чувствуя определенное неудобство, пока тот глядел в никуда сосредоточенным взглядом.
— Не хочу я жить среди белых, — неожиданно признался Билли, по-прежнему глядя в никуда, — Я там чужой. Когда-то отец меня брал с собой в город. Там пыльно и душно. И народу много. И все спешат. И смотрят… Как будто я зверь какой.
— Угу, — отозвался Джек. Уж он-то понимал такие взгляды, как никто другой!
— А знаешь, что хуже всего? Отец тоже стал таким, как они. Я не знаю его, а он не знает меня. И я не понимаю его. И не хочу понимать. Он одалживает деньги охотникам, поит их джином и ромом, а потом задешево скупает у них меха. Разве это честно? Все ради того, чтобы быть, как те, в городах. Они много знают. Красиво говорят. Умеют читать-писать. Я бы это все отдал за хорошую охоту. В вигваме не хуже, чем в доме.
— Я, знаешь, в чужие дела не лезу, — вставил неохотно приятель, когда внезапное многословие Билли иссякло, — Пусть себе живут, чего нам… Наше дело маленькое. Живи и живи себе. А белым на глаза не попадайся лишний раз. Все равно, как вырастем, дорога одна – к кому-нибудь в слуги. Чего печалиться? Заведено так, не нам же что-то менять.
— Не хочу я быть ничьим слугой. И не буду. Моими предками были вожди, а уж они никому не подчинялись.
Джек неодобрительно покачал головой, но говорить ничего не стал. Пока Билли Пауэлл делился своими невеселыми мыслями, он, в свою очередь, все больше горбился, превращаясь в маленького старичка. Лицо его мрачнело, как будто эти слова и собственные мысли придавливали его к земле.
— Пойдем, что ли, к Птице? – предложил он, встряхнувшись, точно большой черный пес, и умильно погладил свой живот, — А то смеркается. И у меня кишки от голода свернулись.
— Пойдем, — сумрачно ответил приятель, а затем перевел взгляд на своего друга и наставительно добавил, посветлев лицом, — Хорошо, что мы ничего не взяли у матери. Это было бы нечестно. А нечестно поступают только белые.
В вышине громко запела первая ночная птица, и Билли вскинул голову, чутко прислушиваясь к ее гортанному стрекотанию.
— Ты зануда, как масса Салливан. Только тот о грамматике талдычит, а ты все – кто я, что я, да это нечестно, да то нечестно, — фыркнул Джек и вскочил на ноги, — А ну, кто первей добежит до того дерева? Ты догоняешь, разиня!
Тот не ответил, но задорный блеск в глазах означал, что Билли был доволен таким оборотом дела, и юный индеец тоже оказался на ногах. Две темные тени пронеслись сквозь заросли, метнулись вниз, туда, где гремела вода, и исчезли в сумерках.

Робинсоны жили на излучине реки, и на холме, среди старых дубов, стоял их деревянный дом. Неуютный и необжитой, похожий на небольшой рубленый форт, он принадлежал когда-то приехавшему с севера трактирщику, привлеченному неосвоенностью местных территорий. Тот предполагал, что будет торговать с индейцами и испанцами, а вокруг его владений вырастет поселение, – в конце концов, до Мобила было не столь уж далеко, чтобы быть не обеспеченным провизией и товарами, — но суровая реальность оказалась такова, что ни индейцы, ни испанцы, ни собственный брат-скваттер торговать с ним не желали, и, в конце концов, он так и помер, один-одинешенек, сорвавшись с уступа в реку.
Долгое время дом пустовал и ветшал, пока не пошли слухи, что это место облюбовали индейские духи. То оказались, впрочем, вовсе не духи и даже не индейцы, а несколько головорезов, которым приглянулись эти места, и в один прекрасный день на вершине холма произошла резня – индейские дикари, разозленные скотским поведением белых, взбунтовались. Старики рассказывали о том, как вода в Талапусе покраснела, а потом индейцы сложили отрезанные головы на берегу и, раздробив каждую из них, с заклинаниями сбросили вниз.
С тех самых пор в Талиси ходила легенда – если в полночь встать на берегу реки у большого камня в виде креста и взглянуть в толщу воды, то можно увидеть призрачные лица убитых. Если прислушаться, то они зададут тебе вопрос, и очень важно верно на него ответить, тогда твое желание сбудется. Джек ошивался здесь несколько ночей, и хоть каждый раз он в подробностях описывал творящиеся здесь ужасы, не слишком было похоже, что он хоть что-то видел. Во всяком случае, Билли ему не верил.
Так и сейчас, проходя мимо этого зловещего места, откуда до дома Робинсонов было рукой подать, они замерли в приятном суеверном ужасе. Билли поднял руку, сжатую в кулаке: то ли приветствуя реку и мертвецов, то ли угрожая им же. Джек необычайно серьезно поклонился и уже было собрался изречь что-то, как вдруг из-за камня показалась чья-то мокрая голова, нарушив весь ритуал.
Джек от неожиданности не удержался на ногах и упал на спину, оскалив зубы, но незнакомец поднял вверх руку с раскрытой ладонью, мол, я пришел с миром. Билли медленно разжал в ответ кулак, в котором уже покоилась холодная костяная рукоять дедова ножа, и показал свои ладони.
— Я не враг, — кротко заметил он на языке маскогов, и пришелец кивнул ему в ответ. Незнакомец встал в пятно лунного света, и друзья увидели, что это был Джон Робинсон, младший из индейского выводка. Настоящее его имя было Желтоногий Зуёк, и индеец немало сердился, когда кто-то так его называл. «Истинное имя» — так говорила Билли бабка Желтоногого, Слепая Птица, — «отражение внутреннего ми-схи человека. Ми-схи — то, что делает тебя тобой. Белые зовут его душой, но ми-схи не только внутри, но и снаружи. Оно еще и лепит тебя так, как тебя нарекли. Понимаешь?»
Билли не понимал. У него не было никакого индейского имени, потому что в его роду по мужской линии из индейцев был только прадед, о котором он почти ничего не знал. Он завидовал Желтоногому и одновременно сочувствовал ему. У того было имя ми-схи, но при этом такое, что, наверное, для собственного спокойствия, лучше бы его не было. Зуек — мелкая, пронырливая птица на тонких ножках – быстро бегает, останавливается на мгновение, чтобы клюнуть червяка, и убегает вновь. Плохое имя для воина.
Джон кивнул ему и указал на дом на холме, безмолвно интересуясь направлением их пути. Билли качнул головой в ответ, и его собеседник засуетился: вытащил из-за камня корзину с пойманной рыбой и указал им следовать за ним. Мулат поднялся и отряхнул штаны от земли, иголок и листьев, недоверчиво глядя на худую, костистую спину их проводника. Он вопросительно взглянул на своего друга, с некоторой завистью отметив, насколько тот чувствовал себя как дома. Такое же непроницаемое лицо, полное понимание жестов и ни единого слова, точно так и надо. Он-то так не мог, как не мог так же бесшумно скользнуть в лесную чащу.
— Тебя надо было бы назвать Тихой Ступней, — проворчал Джек, когда нагнал проводника уже у самой стены дома. Тот внимательно взглянул на него и наклонил голову: видно было, что он принял это за похвалу.
— И тебя тоже, — подытожил мулат уже для Билли, — Не то, что я... Как коза миссис Уэзерли.
Вместо ответа его друг приложил палец к губам, призывая к тишине. Он действительно переменился в этом месте: исчезла вся его ребячливость — сейчас он был похож на каменное изваяние, подобно старому вождю. Так и должно было вести себя здесь, и Джек почувствовал себя совсем маленьким и беззащитным.
— Кто там, Желтоногий? — раздался низкий женский голос. — Я видела сегодня во сне, что от реки к нам придут гости. Много гостей. Но знаки не сказали мне — к худу или к добру. Красная луна говорит, что придет беда. Быстрая вода возражает — тот, кто принесет удачу и победу, рядом с нами. Ястреб и Коршун — два противника. Жизнь будет сломана и возрождена.
Билли Пауэлл (здесь это имя казалось ненужной коростой на ране) сделал шаг в сторону голоса и склонился перед ним в темноте.
— Это я... И мой друг.
— А, маленький вождь! Проходите и садитесь. Зуек разожжет очаг. Где-то у нас был хлеб. И мясо куропатки.
Оба приятеля воспользовались предложением. У наружной деревянной стены дома на земле в обилии лежали шкуры, и старая, разрисованная синей глиной и кровью кожа буйвола закрывала сверху обиталище Слепой Птицы. Много раз Билли рассматривал эти рисунки, угадывая в трещинах и мазках историю, что в них рассказывалась. Птицы и звери, люди и оружие: Слепая Птица говорила, что это небесный круг, круг жизни нарисован на этой шкуре.
Каждому гостю досталось по сосуду из тыквы, наполненному настоем на травах, — и вначале Билли, а затем Джек отпили по глотку, чувствуя легкое пощипывание на языке.
— Сегодня грядут перемены, — после молчания сказала Слепая Птица, — Я знаю: нынешняя ночь — ночь ночей. Каждый может узнать, каким из путей он пойдет. Не зря дух древесной змеи Четта рассказал мне о вашем приходе. И сегодня мой путь кончится.
Желтоногий принес утренние лепешки и молча разделал куропатку. Джек исхитрился стащить ножку, но когда ярко вспыхнул костер, он чуть не выронил мясо в огонь. Свет на лице Слепой Птицы безжалостно выхватил ее шрамы, раскрашенные сегодня кровью. Спирали и точки, четко вырисованные круги под белыми глазами и зрачки на веках — она сама казалась духом из иного мира.
— Что ты имеешь в виду? — дрогнувшим голосом спросил Билли, — Ты будешь жить еще долго.
— Те, кто говорит с духами, знают, когда им пришел срок. Но не все знают, как он настанет. Я не знаю... — она сделала паузу, — Духи милосердны к нам, оставляя хоть в этом в неведении. Пока у нас еще есть время, и я сделаю свой последний подарок и последнее предсказание.
Она примолкла, глядя в никуда пустыми глазами, а затем наклонила голову, прислушиваясь.
— Желтоногий, тебе пора идти вслед за родичами, — ровно сообщила Слепая Птица, — Этой ночью ты должен быть с ними, не здесь. Прощай, мой родич. Ты станешь храбрым воином, но опасайся женщин. Они размягчат твое сердце.
Индеец кивнул и попятился назад, опасливо глядя на вещунью. Билли не пошевелился, не сводя глаз с шаманки, зато Джек нервно заерзал, чувствуя себя не в своей тарелке. Слепая наклонилась над огнем, действительно напоминающая большую птицу, и ее ровный хрипловатый голос разнесся по темному лесу:
— Эсси нова-хо, та-чи хоу, — зазвучала рваный, дерганая песня, и с каждой строкой она подбрасывала в огонь каких-то трав, отчего пламя высоко взметалось раз за разом, рассыпаясь искрами. Билли выхватывал только некоторые отдаленно знакомые слова, его друг и вовсе сидел, открывши рот; он никогда не видел, как колдует Слепая Птица. В огне рождались образы и тут же исчезали: причудливые и неясные — песня индейской ведуньи будила нечто темное и полузабытое.
— Глядите в огонь, — распевно говорила та, — То, что вы видите там, то, какими вы можете стать. Духи откроют вам ваше ми-схи, его желания и стремления. Все можно изменить, но несчастен тот, чье ми-схи хочет того, что не сбудется...
Мулат напряженно взглянул на огонь: так сильно, что от напряжения заныли даже уши. Ему мнилось увидеть богатство и почести, и сам он, красивый, на коне, как у офицера, с блестящей саблей... Вместо этого он увидел самого себя на хлопковом поле. Жарко, градом катится пот по черной коже — еще много дней впереди, и глухая злоба душит, давит изнутри. Темная ночь — и побег, зловонное болото, москиты и змеи, но надо бежать, прочь, на север, иначе здесь смерть. Новый хозяин, новое имя. Жена и дети. Вместо сабли — поднос, вместо мундира — старый вытертый камзол. Работа, много, много работы. И дети растут, и появляются дети их детей, а сам он стареет, меняется, пригибается к земле, и нет больше мечтаний, только могила хозяина и жены, поросшие дикой викой, собственный дом и свобода. Джек всхлипнул, так жалко ему стало самого себя, хотя... В глубине души он был доволен: спокойная и сытая жизнь, и заканчивается хорошо. У него не возникло ни единой тени сомнения, что теперь может быть иначе — все будет так, как предсказано.
Трудно было сказать, много или мало времени прошло с того момента, как они оказались у Слепой Птицы, но когда видение ушло, а сладковатый травяной дым рассеялся, оказалось, что яркая луна уже поднялась высоко над деревьями, а горлянка уже смолкла.
Билли сидел неестественно прямо, и пустой его взгляд был обращен в никуда, в какие-то иные измерения. Джек поежился, глядя на приятеля, и, робко покосившись в сторону ведуньи, дотронулся до руки приятеля.
— Эй, — тихо позвал он, — Эй, эй, очнись...
Слепая Птица усмехнулась уголком губ, а затем легонько дунула в лицо Билли, и тот удивленно заморгал, приходя в себя.
— Вам пора, — ровно сказала она, — Не стоит стоять рядом с духами смерти. Они могут запомнить ваш след и прийти раньше времени.
Это нехитрое прощание заставило Джека вскочить на ноги, и он опасливо взглянул на своего друга, мол, поднимайся же! Тот нехотя встал, и мулат еще раз поразился тому, как изменилось его лицо. Сейчас он был схож со слепой шаманкой, как две капли воды, и ничто не напоминало в нем о корнях белого человека. Билли молча и сдержанно кивнул, но видно было, что внутри он буквально светился от радости, словно прозревший слепой.
— Идем, — бросил он Джеку, — Прощай, Слепая Птица!
— Прощай, маленький вождь, — ведунья подняла лицо к луне, да так и застыла, пока они не скрылись среди деревьев.
— Что ты видел? — терпения Джека хватило только на обратную дорогу до Талапусы, прежде чем к нему вернулся дар речи, и обычное бодро-веселое настроение, — Как думаешь, она, правда, помрет?
Билли неопределенно пожал плечами. Трудно было ответить о том, что он сам понимал не до конца, все еще стараясь осознать в полной мере. Они спустились к самой реке, над которой медленно плыл белесый туман.
— Думаю, да. Она никогда не обманывает и не ошибается, — наконец отозвался он, и эхо его голоса разнеслось над рекой. Где-то в середине реки плеснула рыба, разорвав тишину, и тут же, вслед за ней, от дома Робинсонов раздался выстрел. Мальчишки окаменели, и Джек схватил друга за руку.
— Что это было? — посеревшими губами шепнул он, — Это то, о чем она говорила?
Билли молчал, и только желваки на скулах показывали, что он напряженно размышляет, что ответить другу.
— Нам надо проверить, что случилось, — наконец решительно сказал он, — Ты со мной?
Чернокожий вначале помотал головой, затем кивнул, потом вновь помотал, но Билли уже исчез в зарослях, и Джек спохватился — одному оставаться в этом лесу, где бродит какой-то безумец с ружьем, казалось гораздо более опасным, и он последовал вслед за ним.
У дома Робинсонов горел огонь, и это был вовсе не костер Слепой Птицы.
— Пожар! — шепнул чернокожий и панически взглянул на друга. Тот не обратил ни малейшего внимания на его страх, решительно и тихо подкрадываясь к дому. Джек замешкался, кусая губы – природная осторожность говорила ему, что не стоит идти туда, но он не мог оставить своего приятеля в одиночестве.
Слепая Птица дремала, привалившись к стене, но это не был сон — это была смерть. На ее одеждах расплылось кровавое пятно, и резко пахло порохом. Их костер был разбросан, и огромная головешка тлела под занявшейся от огня стеной — мох, которым первый владелец когда-то законопатил щели в бревнах, загорелся первым. В доме кто-то шумел, и Джек отчаянно нахмурился, стараясь понять, что собирается делать его друг. Билли глядел на Слепую Птицу, выставив вперед подбородок, а затем кинулся к дому, охваченный жаждой мести.
— А ну стой! Что это за паскудные щенки? — из темноты появился худощавый человек. Правая его щека была обезображена шрамом от ножа, но даже если бы его не было — красотой незнакомец не отличался. Нечто волчье было в его чертах лица — чересчур узкая челюсть, большой нос с горбинкой, низкий лоб с выступающими надбровными дугами. Одет он был не без щегольства — несколько косо сидевший английский морской мундир, кожаные штаны с травленым узором. Он схватил Джека за руку и, как следует, встряхнул.
— Эй, Сэм, тут вертятся какие-то салаги! Долго ты там? Мало нам этой ведьмы, так еще и эти... Лучше не двигайся, малой, — предупредил он сразу обоих, сильно сжимая плечо пленника. - Сэм! Мать твою...
Джек рванулся из его хватки, пытаясь пнуть противника под коленную чашечку, но тот лишь усмехнулся и поднял его в воздух, как шкодливого котенка, отчего у чернокожего на глазах выступили слезы. Ни минуты ни колеблясь, Билли бросился на помощь другу и нанес стремительный удар дедовым ножом в живот незнакомца, но тот был чересчур ловок и успел избежать атаки. Сильные пальцы сомкнулись на запястье мальчишки, и он чуть было не вскрикнул от невыносимой боли, но крепко сцепил челюсти. Волчий Глаз усмехнулся, взвалил перепуганного и помертвевшего Джека себе на плечо и дернул Билли к себе. От бандита пахло можжевеловым джином и застарелым потом.
— Ишь ты, пытаешься кусаться, — пробормотал он, нехорошо скалясь, — Поганые черномазые, откуда вы тут взялись? Тащи веревки, Сэм, и брось свои чертовы поиски! Твои бумаги уже сгнили к дьяволу!
Ответом ему была забористая ругань, и в доме что-то упало. Билли было попытался вывернуться, но не смог вырваться из волчьей хватки, и вслед за этим нож выпал из его руки. Расхлябанная дверь ударилась о косяк, и на пороге появился заросший бородой великан, телосложением напоминающий медведя.
— А не пошел бы ты… — проворчал он недовольно, — Видать, мы зря укокошили эту ведьму.
— Да если ведьма сдохла – так благое ж дело.
— Благое-то благое, но с этими паскудниками что делать? – и бородач кивнул в сторону ощерившегося Билли, — Топить их? А если эти… индейские вшивые призраки нас нагонят? Слышал же, что их нельзя убить просто так? Они, дьяволы, потом возвращаются. Или родичи мстить…
— Заткнись! – скомандовал ему спутник и презрительно добавил, — Трясешься, как баба. Придут мстить – так мое ружье осечки не даст. Или зарублю гадюку. И тебе тоже советую не хныкать. Неси веревки, черт тебя дери, или я кину этих щенков в огонь, чтобы не цацкаться!
Бородач шмыгнул носом и отвернулся в поисках веревки. На скуле у него отчетливо виднелся багровый шрам от тесака или сабли, и даже густая борода не скрывала безобразия его лица, изъеденного вдобавок какой-то коростой. Не говоря больше ни слова, он принес прочную пеньковую веревку, и запястья обоих мальчишек вскоре оказались крепко-накрепко связаны.
— Я помню, — лениво хохотнул Волчий Глаз, и принялся связывать Джеку лодыжки, пока бородач заткнул Билли рот какой-то вонючей тряпкой, — когда я попал к Чернильному Джеку, у них был один малый, который больше всего на свете любил усадить кого-нибудь на испанские качели. Знаете что это, малыши? А вот представьте, ваши лодыжки привязаны к вашим запястьям за спиной – и вы лежите так час, два, сутки… Пока ваш хребет не начинает печь огнем. И благодарите создателя, если есть рядом кто-то, кто может вам помочь.
Он рывком заставил Билли прогнуться дугой, и тот еле сдержал болезненное мычание – из упрямства ему не хотелось показывать свою боль.
— Может быть, подвесить вас на дерево? – съёрничал Волк, — все равно никто вас не найдет.
— Да брось сопляков, — прогудел бородач и вытер вспотевшее от жара лицо; в этом человеке, кажется, осталось больше человеческого, чем в его спутнике, — Пусть их лежат. Выживут, так будет урок не лезть в чужие дела. Чего зря мучить.
— Баба, — фыркнул узколицый, но все же послушался и встал, — Чертов торговец, надо было выпустить ему кишки еще тогда! Кто же знал, что он спрячет карту так, что придется стоптать не одну пару сапог.
— Идем — бородач запнулся о босую ногу Слепой Птицы, у которой уже затлели и запахли волосы, и выругался, — Сопляков все равно найдут, когда прибегут на пожар.
Как только их шаги затихли внизу, Билли попытался пошевелиться, но каждое движение вызывало боль в суставах. Его друг лежал рядом, не подавая признаков жизни, и Билли задвигал челюстью, пытаясь хотя бы выплюнуть кляп из мешковины. Проклятые белые бандиты! Он перевернулся на спину, извиваясь и стараясь ослабить узел веревки. В запале Билли задел руку друга, сильно придавив ее к земле, и тот тут же взвыл.
— Эти… ушли? – вполне разумным, хоть и перепуганным голосом спросил Джек. Белки его глаз в темноте блестели.
Билли резко перевернулся назад, кипя от негодования. Выходит, что его лучший друг притворялся? Вместо того, чтобы помочь в беде? Он отвернулся, чувствуя, как защекотало в носу. Предательство? Да!
— Они меня плохо связали, — беспечно похвастался тот, выпутываясь: чернокожий Джек был гибким, точно вьюнок, — Я и подумал, притворюсь, что без сознания, так они и купятся. А они действительно купились. Во чурбаны-то! А этот Волчий Глаз, он прям меня так тряхнул, я уж думал, все, кишки прочь вылетят. А ты чего молчишь? Э, да у тебя кляп. Ща… Сейчас я выну.
Тряпка, смоченная слюной, полетела прочь в траву, но ответом чернокожему был лишь треск горящих досок. Крыша дома Робинсонов с грохотом провалилась внутрь, и сноп искр взметнулся в темноте, отражаясь в реке.
— Эй, ты язык себе не откусил? – озабоченно поинтересовался Джек, тормоша друга за плечо. Он и представить себе не мог, что тот перестанет с ним разговаривать из-за какой-то мелочи.
— Наверное, тебе больно, — добродушно предположил он и принялся развязывать путы на руках и ногах, — Ничего… сейчас все будет нормально. Слепую Птицу жалко. И чего она не убежала?
Кожа на голове у индейской ведьмы морщилась, чернела, обугливалась, и уже на ее черепе полыхал пожар, как своеобразный погребальный венец. Горелое мясо пахло отвратительно и сладко, и Билли подавил тошноту. Как только его ноги оказались на свободе, он порывисто вскочил и тут же чуть не упал – тысячи игл вонзились в его ступни, и это было единственное ощущение от затекших ног. Джек попытался поддержать его, но получил в ответ лишь ненавидящий взгляд.
Он отступил, точно от удара и высоко вскинул руки, мол, как же так, ты что! Но сердце у Билли стало холодней камня и, не удостоив бывшего друга ни единым словом, он наклонился, чтобы подобрать дедов нож, и затем поковылял вниз, к реке. Правая щека, что была ближе к огню, горела от жара, и все, что сейчас знал Билли – лишь то, что надо настичь белых бандитов и наказать их за то, что они натворили.
— Эй! – Джек догнал его на полпути, запыхавшись. — Постой! Куда ты идешь?
В голосе у него появились признаки паники, он искренне не понимал, в чем провинился.
— Да скажи хоть слово! – он уцепился за руку Билли, но тот попытался стряхнуть его пальцы. — Ты сам как… чурбан!
Бессвязно Джек выкрикивал ругательства, пока Билли наконец не остановился и не смерил его презрительным взглядом.
— Иди своей дорогой, — тихо ответил он, пригасив свою ярость. — Ты уже сделал свой выбор. Мне стоило понять, что собственная шкура тебе важней, чем все остальное.
— Это не так! – Джек умоляюще взглянул на него и переступил с ноги на ногу. — Я ведь знал, что они поверят! Я сделал это, чтобы спасти тебя!
— Ты это сделал, чтобы тебе меньше досталось, — беспощадно отрезал Билли. — Я иду за ними. Потому что я должен отомстить. А ты… Трясись за свою шкуру один. Без меня.
С этими словами он исчез в зарослях, оставив мулата в одиночестве. Тот беззащитно оглянулся на пожар, а потом сделал то, на что только и остались силы: опустился на холодную землю, не опасаясь на этот раз ни змей, ни прочих ночных тварей, и обхватил кудрявую голову.

— Зря мы не прикончили тех сопляков, — задумчиво заметил Волчий Глаз, отвязывая лодку от корявых корней ивы. — Раньше я никогда не оставлял тех, кто попался мне на узкой дорожке, Сэм. Потому-то и жив.
Бородач проворчал что-то невнятное. Вспыхнули искры от огнива, и запах подпаленного трута поплыл над рекой. Ловким движением бородач открыл дверцу фонаря и поставил внутрь зажженную свечу. Мутное пятно света упало на спокойные воды Талапусы.
— Не нравится мне это, — Волчий Глаз брезгливо прихлопнул какую-то букашку на рукаве и смотал веревку, устраиваясь на носу, рядом с фонарем. Сэм пожал плечами и взялся за весла.
Они только-только успели отплыть к середине реки, как вдалеке, у берега, послышался плеск, и оба негодяя настороженно обернулись.
— Аллигатор, — проворчал бородач. — Чертовы твари! Я бы их всех перестрелял.
— К черту аллигаторов. Надо убираться отсюда до рассвета, пока никто не явился, привлеченный пожаром.
Бородач крякнул и взялся за весла. Плеск раздался снова — видимо, здесь паслась целая семья зубастых тварей. Волчий Глаз приподнялся на носу, но в темноте трудно было что-то разглядеть. Он раздосадованно махнул рукой и достал из-за голенища сапога фляжку, отхлебнул и передал ее Сэму. Тот с жадностью приник к ней, зажав зубами горлышко, а затем хрипло заперхал.
— Хорошее пойло, — одобрительно заметил тот, как только кашель отпустил его. — Хотел бы я быть богатым, они, поди, такое каждый день пьют.
— Если повезет, то и мы в накладе не останемся. Хотя на черта тебе деньги, если ты собираешься пьянствовать и играть в карты.
— Куплю себе домишко, — не слушая напарника, мечтал Сэм. — Женюсь на какой-нибудь красотке. На охоту ходить буду. Сапоги себе новые куплю, и еще юфти на туфли. И бархату пару отрезов.
— Женишься, как же, — скептически отозвался Волчий Глаз.— Потом поленом по головке своей женушке выдашь, как старухе Энн. И бархат тебе в глуши накой?
— Энн сама нарывалась. Мы ж дрались каждый день — все ей было не так, не по-ейному. А что силенку не рассчитал, всякое бывает. Бархат пригодится. Костюмчик себе пошью. Или с индейцами на пушнину меняться буду. Хотя им лучше кружева. Умора, как они эти кружева на свои лохмотья нашивают! Еще думают, красиво, мол... А ты, вот, ты скажи, почему ввязался в эти дела? У тебя ж все было, что надо человеку для счастья.
— Счастья деньгами не купишь. И не лезь не в свое дело!
Осадив так собеседника, Волчий Глаз уставился в воду и оцепенел: из-под толщи воды на него смотрело человеческое лицо. Оно исчезло, и почти тут же раздался треск: в днище лодки, между досками, вонзилось лезвие ножа, и в щель тут же просочилась вода.
— Да я так, остынь... — пробормотал Сэм, уставившись во все глаза на щель. Лезвие во второй раз прошло рядом с его сапогом, и он бросил весла и вскочил на ноги, отчаянно ругаясь. Лодка закачалась, но таинственный враг не остановился — еще несколько ударов, и вода уже тонким слоем залила дно.
— Я не умею плавать! — в глазах у бородача плескался ужас, и он отступил на шаг назад, глядя, как его сообщник лихорадочно подхватывает какой-то тяжелый мешок.
— Значит, тебе не повезло, — отозвался тот с нехорошей усмешкой. — Разве ты забыл, что каждый сам за себя?
— Не оставляй меня! — взревел Сэм и панически взглянул себе под ноги, переступая ногами в воде. — Я отдам тебе свою долю, половину!
— Зачем, если она и так будет моя? — насмешки в голосе прибавилось, — Ну бывай. Может быть, и выберешься. До берега не так далеко. Ты был хорошим напарником.
Бородатый Сэм кинулся к нему, намереваясь разбить сообщнику лицо своим огромным кулачищем, но тот оказался быстрей и с громким плеском спрыгнул в темную воду Талапусы. Тяжелый мешок тянул его ко дну, но, похоже, Волчий Глаз вовсе не собирался бросать его.
— Мерзкий пес! — плотная фигура на лодке потрясла ему вслед кулаком, — Чтоб тебя дьяволы сожрали заживо! Чтоб ты... Чтоб тебя... Да...
Сэм растерял все слова, кипя от негодования, и оттого не сразу заметил, что лодка раскачивается и грозит перевернуться. Тонула она быстро — вещи и оружие были тяжелы. Резкий рывок раскачиваемой снизу лодки, и бородач полетел в воду, не удержавшись на ногах, и рядом с ним мелькнуло сосредоточенное и бледное лицо одного из мальчишек, которых они еще недавно оставили на берегу, связанных.
— Помоги, — пробулькал он, беспорядочно пытаясь вцепиться в одежду злого призрака; ведь тот никак не мог оказаться здесь, если он сам проверял, как затянуты веревки у этого звереныша. Должно быть, он помер в огне, а теперь его тень пришла за душой бандита. Сапоги утягивали на дно, и Сэм попытался сбросить их, но все было тщетно.
— Нет, - одними губами шепнул индеец, — Получи, что заслужил.
С этими словами он нырнул, и Сэм всхлипнул.
— Я буду ходить в церковь, — забормотал он, отплевываясь от воды, и обнимая борт тонущей лодки. — Буду вести праведную жизнь, буду... работать... И деньги все... отдам... нищим... Блаженны плачущие... ибо они... уте...
Сзади вновь раздался плеск, и он повернул голову, полный надежд на то, что индеец вернулся. Но в свете фонаря блеснула чешуя, и длинная узкая морда злобно уставилась на него. Сэм закричал, стараясь отпихнуть аллигатора ногой. Он кричал еще долго, и крик перешел в вопль, когда облако крови разлилось в темной воде.

Волчий Глаз выбрался на берег, мокрый и злой. Мешок он прижимал к груди, как младенца, и теперь от его франтовского вида не осталось и следа. Хватаясь за корни, он забрался на крутой берег и скрылся в зарослях, внимательно осматривая водную гладь. Крик своего напарника он слышал и насмешливо перекрестился при этом: собаке — собачья смерть, вот что читалось на его лице.
Все было тихо, только какие-то птицы, напуганные криком, чвиркали в глубине леса, и Волчий Глаз перелез сквозь бурелом, стараясь не шуметь. Был лишь один выход к спасению — отправиться вдоль реки, до того места, где приятели должны были оставить захоронку. Он рассчитывал проделать этот путь дня за два, но теперь было ясно, что идти придется где-то неделю. Невеселые мысли о добыче пропитания занимали его мысли — оружия, кроме ножа, у него не было. Ни муки, ни жира, ни мяса — не ставить же ловушки на птиц? Оставались только ягоды, и Волчий Глаз поморщился: несколько дней на таком рационе обещали стать отвратительнейшими.
Мокрая одежда неприятно прилипала к телу, в сапогах хлюпала вода, но он упорно шел, перебираясь через камни и продираясь через кустарники. Важно было уйти отсюда, как можно быстрей, оставить позади и пожар, и сопляков, и лодку вместе с останками Сэма. Деньги сейчас его тоже не радовали, скорее, раздражали. Лишний груз, и в этом лесу он был совершенно бесполезен.
Когда он окончательно выбился из сил, и первые лучи солнца показались над лесом, Волчий Глаз позволил сделать себе передышку. Погони за собой он не чувствовал, и сейчас ему казалось, что здесь можно и отдохнуть. В низине ему приглянулось приятное местечко, наполовину скрытое валунами. Змей и аллигаторов здесь можно было не опасаться, чересчур голо для первых, и слишком каменисто для вторых; только юркие ящерицы сновали по шершавой, нагретой солнцем поверхности.
Ножом он выкопал яму в земле и уложил туда нарубленных веток. Кремень, огниво и соль хранились в непромокаемом кисете, и, разложив на камнях свою одежду, Волчий Глаз развел костер. Дым стелился низко, спускаясь к реке, и беглец считал это несомненной удачей. Вовсе не надо лишним людям знать о том, что тут кто-то решил обосноваться на какое-то время.
Мешок с золотом он положил под голову и устроился на ночлег, подстелив себе листвы. Сон сморил его мгновенно, и никакие видения не смущали его покой.

Проснулся Волчий Глаз от того, что у него затекли руки, и он никак не мог пошевелить ими. Чужое присутствие он почуял почти сразу, и его смуглое лицо потемнело, когда он заметил худощавую мальчишескую фигуру у костра. Ноги у него были разодраны в кровь, но лицо оставалось по-индейски невозмутимым.
— Опять ты? — со сна голос прозвучал хрипло. Руки бандита были связаны собственными чулками, а нож воткнут в землю, — Что тебе надо?
Билли промолчал, презрительно глядя на свою жертву. Он шел всю ночь и страшно устал, но врожденное упорство и жажда мести вели его за этим негодяем. Он отвел взгляд и уставился в костер. Цель была почти достигнута, но, что с ним делать дальше, Билли не знал. Все его нутро протестовало против того, чтобы убивать безоружного и связанного, но и отпустить он его не мог.
— Может, договоримся? — Волчий Глаз чуть повысил голос, — Мы можем быть полезными друг другу, салага. У меня есть деньги, у тебя есть свобода. Я могу поделиться с тобой деньгами в обмен на свободу. Как на это смотришь?
Билли вновь промолчал, мрачно уставившись в огонь. В одной руке у него был нож, в другой — кисет Волчьего Глаза, и он теребил туго затянутый шнур.
— Эй, ты же кумекаешь по-английски! — в голосе связанного послышались нотки нетерпения. — Скажи хоть что-нибудь!
— Я тебя слышу, — не сразу ответил Билли.
— Другой разговор! — обрадованно заговорил тот. — Хватит. Подурачились и довольно. Развяжи меня. Поговорим, как мужчина с мужчиной.
— Нет, — дедов нож в руке Билли был хорошо заточен, и даже ночная атака на лодку не затупила его. Он взвесил нож в ладони, ясно представив, что перерезать горло этому человеку ничуть не труднее, чем перерезать горло поросенку, но тут же вновь засомневался в своем праве убивать безоружного человека.
— Почему нет? — тихо спросил тот, — Подумай хорошенько. Ведь мне не составит труда вернуться за тобой, за твоим другом, за твоей семьей. И я вернусь.
Билли поднялся, глядя на него сверху вниз. Стоять было больно, но в душе царил сумбур, мешавший думать. Он ничего не ответил, словно был здесь один, и как только принял решение — ловко затушил костер, подобрал нож бандита и скрылся среди валунов, оставив связанного Волчьего Глаза удивленно таращиться ему вслед.
— Вернись! - крикнул тот, перекатываясь с боку на бок, — Оставь мне хоть огниво, звереныш! Я клянусь, что я медленно убью тебя, как только выберусь отсюда! Тебя и всю твою змеиную семью! Слышишь? Болван! Индейская задница!
Он отдышался и страшно скрипнул зубами, но мальчишка исчез, как будто это был морок полуденного зноя. Хотелось пить, и Волчий Глаз попытался встать, но поскользнулся босой ногой на камне и упал на спину, больно ударившись. Попадись ему сейчас в руки этот мальчишка!..
Все-таки дурак Сэм был прав, когда твердил, что не надо связываться с ведьмами.

В Талиси Билли вернулся только поздно вечером, еле передвигая ноги. Когда он дошел до собственного дома, он сел на землю перед входом, не в силах встать и двигаться дальше. Где-то вдали тоскливо кричал козодой, и соседский пес недовольно ворчал во сне. Все было также, как и раньше, такое привычное,знакомое. Но нечто неуловимое переменилось.
В комнате чадили самодельные свечи, отбрасывая неясные блики на землю перед домом, и до Билли донесся резкий голос отца.
— Слишком много свободы. Ему нужно помогать мне в делах, а не носиться по кустам. Он уже достаточно вырос, чтобы соображать — если хочешь стать кем-то, надо научиться зарабатывать деньги.
— Лицом он — вылитая мать, — голос деда звучал на удивление трезво и тихо. — Кто будет торговать с краснокожим? Всем известно, дурить их только хорошо.
— У меня пока нет другого сына. Знаешь, отец... — послышался плеск наливаемой в чашку жидкости. — Мне ведь предложили вступить в одно дело, на севере. Говорят, можно неплохо подняться.
— И ты согласился?
— Да.
Дед крякнул и заерзал на лавке.
— И куда?
— Пока в Бостон. Потом — как пойдет.
— А выводок?
— Детей отправлю в школу на севере. Пусть учатся. А Полли — к ее родичам.
— Считаешь это верным?
— Да, отец! Тысячу раз — да! У меня появился единственный шанс покончить с этими бесконечными поездками по этим вонючим лесам, пожить как нормальные люди. Я уже не могу без отвращения смотреть на эти рожи, которым важны только пули, ружья и выпивка, а ткани они вечно перелапают и отступаются. Слишком дорого для них! Семью я так и так вижу раз в несколько месяцев — что есть они, что нет их...
— Налей мне лучше выпить, — слова прозвучали легко. — Знаешь, что я тебе скажу? Ты сам себя убеждай, а остальные... Да плевать на них. В этом мире каждый сам за себя. Только твой мальчишка — как звереныш. Сбежит еще поди.
— Сбежит — так туда ему и дорога, — раздосадованно подытожил Уильям Пауэлл-старший, и жестяная кружка гулко стукнула о деревянный стол, — Я ему не нянька, давно пора своей головой думать. Пусть только явится домой, я его выпорю, чтобы не бегал.
Билли почувствовал боль в ладони и удивленно поднес ее к лицу. Незаметно для себя он так сильно сжал кулак, что выступила кровь. Может быть, он действительно не сын Уильяма Пауэлла? Может быть, его мис-хи должно быть иным, не этим слащавым «Билли»?
— Билли, — произнес он шепотом, пробуя имя на вкус, — Билли-Билли-Билли.
Чужое имя, имя, в котором нет смысла. Ему показалось, что кто-то большой и сильный встал за его спиной. «Чтобы узнать врага, надо понимать, как он думает», неслышно произнесла тень голосом Слепой Птицы Робинсон, и Билли стер выступившую на лбу испарину. Он почувствовал дикую слабость, и даже терзающий его весь день голод отступил прочь.
— Ты оставил меня на верную смерть, — половина лица Волчьего Глаза была объедена. Он презрительно глядел на мальчишку, кривясь уцелевшей частью своего рта.
— Ты скормил меня аллигатору, — бородатый Сэм провел пятерней по пустой окровавленной штанине, висевшей лохмотьями.
— Ты сказал, что я не друг тебе больше, — печальный голос Джека прозвучал в тишине.
— Ты сделал так, как велело тебе сердце, — Слепая Птица все еще была рядом. Свет от свечей померк, и Билли застонал. Земля была такой холодной, а ноги так болели, и хотелось побежать, потому что ступни кровили и горели, точно в огне, если он побежит, то они остынут, и отстанут все эти голоса, зачем они его мучают?..

Дед нашел его через полчаса, когда вышел во двор отлить.
Билли бредил и метался в лихорадке, окровавленный и ободранный. Джон дотронулся до его лба и отдернул руку — на внуке можно было жарить яичницу, настолько тот пылал жаром. Ни о каком наказании не было и речи в тот день; Билли напичкали болеутоляющей микстурой, перевязали раны и уложили в постель, чтобы вспотел. Всю долгую ночь мать провела рядом с ним, безмолвная и покорная, готовая к самому худшему исходу. Она молила всех богов, которых знала, сохранить ее сыну жизнь.
И на этот раз смерть, хоть и ходила рядом, отступила.

Это было долгое путешествие по волнам сна и безумия, оставившее после себя ощущение вечной ночи. Когда Билли вновь открыл глаза, уже смеркалось, и вечерние тени неторопливо выползали наружу. На столе стояла недоеденная миска с овсяной толкушкой, и над ней жужжали мухи.
Он сморгнул и только после этого заметил, что не один. На полу, у холодной печи сидела Мэри, перебиравшая горох. Она почувствовала его взгляд и повернула к нему лицо.
Билли медленно разлепил рот и облизнул пересохшие губы.
Сестра подошла к нему, и прохладная рука пощупала его лоб. Он попытался что-то сказать, но та испуганно прижала палец к его губам.
— Молчи, — шепнула она, — Вот лучше, глянь... Пока ты болел, тебе принесли подарков. Хочешь пить?
Не дожидаясь его ответа, Мэри поднесла к его рту кружку с водой. В ней чувствовался сильный привкус железа, но, несмотря на это, Билли выпил ее жадно и быстро; струйка воды потекла из уголка его рта. Он оторвался от питья, отдышался и вытер рот тыльной стороной ладони. Сильная слабость и изнеможение овладевали им, но бред ушел, и Волчий Глаз больше не маячил в темных углах комнаты, призывая бежать как можно дальше.
— Мама говорила, что тобой овладели злые духи. Она даже позвала знахарку, — Мэри рассказывала негромко, выкладывая на оленьей шкуре, служившей одеялом, нехитрые подарки: дедов нож, деревянный волчок и рогатку, книгу в кожаном переплете. — Но той пришлось уйти, потому что отец привез пастора... А тот проклял его за то, что он живет во грехе, а дед так взбеленился, что чуть не побил его. Пастора, то есть. И его посадили под арест. Деда нашего. Он кричал, что не позволит загубить мальчишку — это тебя, значит, — из-за каких-то прынцов.
— Каких принцев? — слова царапали ему горло.
— Не знаю. Он не объяснил. Но пастор передал тебе библию с подчеркнутыми псалмами и приказал читать их для спасения твоей души. А дед заявил, что псалмы никого не спасали, в отличие от ножа, и подарил тебе свой нож, который ты унес. А отец сказал, что ему все надоело, и, как только ты выздоровеешь, мы поедем на север. Чтобы там из нас слепили полезных людей. Но разве такие мы — бесполезны?
— Нет.
— А рогатку и волчок тебе Джек принес. Он заходил, когда ты бредил.
— Я бредил?
— Еще как! О каком-то убивце с волчьими глазами на берегу реки, будто тот стоит и глазеет на тебя из угла. Мне даже страшно было, потом этот убивец мерещился все время. Ты сначала кричал, не узнавал никого: ни маму, ни отца, а дед к тебе пришел, и ты сразу успокоился. Все шептал ему что-то, а он сидел и слушал.
Билли пошевелился и попытался перевернуться на бок. Ему не давали покоя слова сестры о том, что он бредил, и он тяжело вздохнул, словно старик, гадая о том, что же такого мог наговорить.
Дверь отворилась, и через порог переступил мрачный, будто сыч, дед. Он окинул взглядом комнату, щурясь в полумраке, и Мэри отшатнулась от постели брата. Это движение от него не укрылось, и он неуклюже подошел к ним.
— Что, доходяга, очнулся? — от Джона Пауэлла пахло выделанной кожей, порохом и джином, — Заставил ты нас поволноваться, братец. Мы уж думали, не выкарабкаешься.
Тяжелая рука потрепала его по волосам, и Билли прикрыл ненадолго глаза, довольный этой неожиданной лаской.
Мэри отошла на свое прежнее место, вспомнив о работе, а дед наклонился к внуку пониже.
— Как себя чувствуешь? Ходил ты много в тот день, как пропал. Все ноги сбил.
— Дед, - Билли говорил медленно, облизывая губы, — Я тебе что-нибудь рассказывал?
Джон Пауэлл неопределенно покачал головой.
— Ты говорил о волке и о смерти, — взгляд из-под кустистых бровей стал на мгновение острым и опасным. — О реке и о том, как тебе хочется бежать. Знаешь, братец, видел я твоего волка... — дед перешел на шепот, но по его глазам больше нельзя было понять: серьезен он или шутит. — И я тебе скажу, что он больше никого не укусит. А деньги я оставил на пепелище, нам они ни к чему, как бы ни возражал мой сын. К тебе, кстати, дружок твой заходил, Джек, — уже громче заметил он, — Ты друзей не бросай, даже если они глупостей наделают. Это не со зла, да по дурости обычно, сударек. А сейчас спи. Мать с отцом вскоре вернуться должны.
— Спасибо за нож, — прошептал ему в ответ Билли, и дед усмехнулся, еще раз покачал головой, будто хотел сказать, не стоит, мол, и отошел к столу.
С души Билли словно свалился тяжелый камень. Слепая Птица отомщена. Все, кто должен был быть наказан, наказаны. Может быть, не все белые плохие, если дед поступил так. Может быть, стоит поехать на север, как хочет отец, посмотреть на них, поучиться у них. Но об этом лучше подумать потом.
Он отвернулся к стене и завернулся поплотней в оленью шкуру, прислушиваясь к стуку посуды на столе. Сон, этот добрый вестник, вскоре сомкнул его веки, и этой ночью ему приснилось, что Слепая Птица назвала его Аси-Яхоула, Осиола, и черный напиток плескался в глиняной чаше. Черный напиток, который должен был испить каждый, кто считает себя индейским мужем по праву.

@темы: Томас Майн-Рид, Фанфики

---

[Quiterie]

Принимаю заказы на излавки ) Вдруг кому-то надо.

Для Nikki Lonely Timelord

+++

Для Черепашка с рожками

+++

@темы: Фанарт

---

Жюльверновские однострочники

[Stella Lontana]

14.03.2014 в 20:00

Пишет  Матильда Верн:

Приём заявок на Шестой Тур!
Как и всегда, дорогие наши участники: оставляем заявки в комментариях к этому посту. Вот вам Правила оформления заявок на тот случай, если их необходимо освежить в памяти.
Напоминаем: приём продлится до вечера субботы - 20:00 по московскому времени; в том случае, если нужное количество заявок - двадцать пять - ещё не будет достигнуто, приём продолжится. Если в течение отведённого срока наберётся более двадцати пяти заявок, все они примут участие в Туре!

Вновь обращаем ваше внимание:

Шестой Тур - это тур без Трилогии. Заявки по романам «Дети капитана Гранта», «Двадцать тысяч лье под водой» и «Таинственный остров» не принимаются.

Давайте-ка посмотрим, на что мы способны.

@темы: Жюль Верн, Реклама

---

[Quiterie]

В честь пятницы и окончания ЗФБ (кому актуально)

@темы: Роберт Льюис Стивенсон, Фанвидео

---

[Weala]

Вот еще один из наших, а именно ваш покорный слуга, зачитался Виктором Точиновым. Знаете, сказать, что я в восторге от этого парня, это ничего не сказать! Я улю-лю в каком восторге!!! Сейчас я буду его обелять и оправдывать. А так же размещу здесь арт и фик. Фик, естесстно, по Точинову. А арт может стать началом игры в угадайку. Уверена, вы его опознаете.

Вместо эпиграфа пирожок:
Висит на сцене в первом акте
Бензопила, ведро и ёж.
Заинтригован Станиславский,
Боится выйти в туалет.

Антикритика "Острова без сокровищ"

Антикритика "Острова без сокровищь"

Первое, что я хочу сказать. Для меня было совершенно неважно, действительно ли Стивенсон оставил двойное дно в своем произведении. Хочется верить. Но я с таким подходом писателей к своим задачам просто не сталкивалась ни до, ни после. Я с такими читателями и райтерами, как Точинов, тоже не сталкивалась. И если он это второе дно не вычислил, а "пришил" к произведению, то я право не знаю, какой из подвигов круче.
Вначале это ошеломляет. Я голову готова прозакладывать за то, что Джим и в самом деле сынок контрабандиста. Во-первых, я сама предприниматель и постоялый двор на пустыре... Даже если это место досталось Хоккинсу старшему в силу каких-то обстоятельств, то конъюнктура подтолкнула бы его к такому бизнесу я уверена. Да и заметьте в ряде последующих перепрочтений Стивенсона от папы Хоккинса вообще отказываются (взять хотя бы "Планету сокровищ", тоже блестящий постмодерновый апокриф), и это логично - папа лишний. Он болтается в начале произведения, как якорь, умудряется запомирать одновременно с действующим персонажем. К чему спрашивается? Зачем нам мешать воспринимать сюжет? И его выкидывают. Джим сразу становится сиротой, а это кавайно. Но Стивенсон-то папу вывел на сцену недаром, а? Заинтригован Станиславский!
К концу произведения, конечно, читатель немного подустал и готов поспорить. Ну построил Бен Ган себе челнок, ну что ты привязался, Витя. Нет не стал бы. Он де кушать добывает и золото таскает неустанно. Но не хлебом же единым. Захотел построить и построил. Я сама подолгу жила в экспедициях в диких местах. И видела, как люди на палках тагана для костра звериные головы вырезают. Зачем? Да потому что человек творец. Он не может жить только жратвой и золотом.
Тот факт, что человек - творец, Точинов и сам искусно подтверждает. Он даже книгу прочесть нетворчески не в силах. Должен ее переписать.
Критика Точинова выступает единым фронтом - он, де, сделал персонажей преступниками и моральными уродами. Лишил чистоты помыслов. Я настаиваю - нет. Он сделал их более живыми, приблизил к реальности и к своему времени. Они остались благородными и красивыми. Но крупица настоящего благородства дороже тонны декоративного. Да, Джим застрелил Пью. Но он оставил в деревне мать. А что, как не сумасшедшая глупость, тащить ее обратно не берег. Да, джентельмены предвосхитили бунт. Некрасиво предвосхитили. Но пираты были и планы захвата судна и добычи были. Учитывая, что джентельменам, в случае реализации этих планов, "все одно гореть", они нанесли превентивный удар. Зато каким настоящим благородным металлом отливают отношения Ливси и Джима. Ливси и Смоллета. Да, Бена Гана обобрали. Будто бы. Но посмотрите, он растратил тысячу за три недели и пришел куда? К ним. То есть они молодцы, что не дали сразу больше. Они, видимо, знали, что этого бедолагу одним траншем не поднимешь. Что ему придется всю жизнь отстегивать. То, что они вывезли Сильвера, это вообще было бы "слишком трогательно", как говорят японцы. А тут все точки расставлены. Умный пират сам вынудил себя вывезти. Через что перестал быть "пожалетым" и поднялся в моих глазах. Да, Ливси рискует Джимом. Но он хорошо видит Сильвера и понимает, что какой-то частью себя Сильвер привязан к юноше по-настоящему, что, если надо, он будет один против всех, но парня в обиду не даст. А "Я угнал "Испаньолу" это вообще был такой рисковый трюк, что, можно сказать, только заступничество Точинова Стивенсона и спасло.
Нет, я правда думаю, что это явление в литературе. Это грандфанфик. Но допускаю, что хотя бы частично он действительно расшифровал скрытый текст. "Остров сокровищ" стал для меня еще прекрасней в этой трактовке. Он стал произведением, стоящим отдельно в мировой литературе. Я бы дала ему премию. Нобелевку по литературе.

Фанфик. Реконструкция шестая с половиной и предпоследняя

Автор: Weala
Название: Реконструкция 6,5.
Канон: Виктор Точинов. Остров без сокровищ
Жанр: джен, смарм
Категормия: G

Стемнело. Дождь, шедший с полудня превратился к ночи в настоящий ливень. Поэтому неудивительно, что старая Вустерская дорога была совершенно пуста. Только один экипаж с застрявшим в глубокой колее колесом, мок на обочине под бесприютным небом Северной Англии. Казалось, его пассажиры плюнули на всё и пешком отправились на ближайший постоялый двор. Но нет, у задней стенки почтовой кареты, а это она и была при ближайшем рассмотрении, стоял широкоплечий человек в дорожном плаще. Он прикрывал полой от сырости створчатый фонарь и вроде бы разглядывал поврежденное колесо, изредка оглядываясь. И верно уж, молился, не пронесет ли кого мимо, как всякий, застигнутый бедой, путник.
- Помощь нужна? - без особого энтузиазма спросил с телеги припозднишийся собрат по несчастью.
- Нет, брат, - отозвался бедолага неожиданно сильным и звучным голосом, - ось сломана. При свете чиниться будем. Не раньше.
- А-а… - потянул хмурый виллан и хлопнул мокрыми вожжами, - А то гляди, до «Веселой Мэри» пол версты, подвезу.
- Да мы уж как-нибудь…
- Ну дело твое. Внутри-то хоть сухо?
- Сухо. Переждем, - донеслось уже издали и скоро скрип тележных колес и мутное пятно света разошлись и разминулись в пелене дождя, и дорога снова опустела.
Только спустя час на ней снова появилось какое-то движение. Послышалось размеренное чавканье копыт, звякнули о кольца мундштука удила. Двое всадников в капюшонах вынырнули из тьмы. Сразу стало понятно, почему ехали шагом. Один из двоих почти лежал на шее лошади, другой – придерживал поводья спутника. Фонарь, освобожденный из-под полы, поднялся повыше.
- Подзорная труба,- сказал тот, кто держал поводья.
- Двуглавая гора, - откликнулся человек, стоящий у экипажа, - Что с ним?
Здоровый всадник выдохнул с облегчением и выпустил повод:
- Пуля в предплечье. Забирайте.
Человек поставил фонарь на запятки, скинул плащ и, завернув в него раненного, осторожно снял его с седла. Тот застонал и сказал что-то неразборчиво. Его проводник уже разворачивал лошадей.
- Скажите ему, скажите, что было большой честью рядом с ним… Что его не забудут в наших краях.
- Не говорите мне ничего, - предупредил, ждавший на вустерском тракте.
Без плаща можно было лучше разглядеть его, не слишком высокого, но крепко сколоченного, моложавого, с лицом, носящим печать соли и ветра, с офицерской выправкой. С характерным прищуром и светловолосого. Англичанина.
- Ничего не говорите. Никого не называйте. Я вас не знаю, вы – меня. Привезли и с Богом.
- Храни Господь!
- И вас.
Кони, радуясь возможности двигаться чуть живее, зарысили в темноту.
С трудом ступая под немаленькой ношей, человек подошел к повозке. Скрипнула ступенька под двойным весом. Он сдвинул с сиденья сумку с поддельным паспортом и положил раненного. Помедлил мгновение и приоткрыл край плаща. Раненный был в сознании, губы шевельнулись, блеснули темные глаза в запавших, обведенных глазницах.
- Все хорошо, доктор?
- Какой я к черту доктор? Все хорошо, капитан.
- Уже не капитан.
- Ну вы им были… Хотя бы, - он усмехнулся, - Не беспокойтесь, я не свалюсь. Едем.

В большой, мощенной кухне Дауни-коттеджа отмывал от крови руки настоящий доктор. Пожилой, с острой седой эспаньолкой. Рядом стоял хозяин коттеджа, отставной флотский. Дождавшись, когда врач принял из рук служанки полотенце, он отослал ее за дверь жестом:
- Я должен еще раз просить вас об одолжении…
- Не беспокойтесь, сэр, - ответил эскулап, - Вы мне достаточно заплатили. Никто ничего не узнает. Скоро он встанет на ноги. Это сильный джентльмен и он хочет жить.
- Когда он сможет перенести недолгое плавание?
- Пусть только встанет на ноги и увозите хоть на Вест-Индские острова.
- Благодарю покорно, что-то мне подсказывает, что островами он сыт по горло. Попытаем счастья на континенте.
Доктор нагнул седую голову, в знак благодарности за доверие:
- Может, хотите подняться к нему?
- А это уместно? – занервничал моряк.
- Более чем, - ответил врач, - более чем.

Он встал через четыре дня. Но его сил хватило только на отчаянную попытку побриться левой рукой. И лег снова, пепельным лицом выделяясь на белизне подушки. Смоллет смотрел на него с улыбкой человека, знающего почем фунт лиха. У него отлегло от сердца.
- Не торопитесь дружище, - сказал он своим привычным твердым тоном, - места на «Овидии» уже заказаны. Раньше времени эсквайр Трезер со мной в Гавр не отплывет. Торопиться смысла нет.
- Хотел съездить в бухту, - переводя дыхание, ответил Дэвид и попытался сесть, - повидать Джима напоследок. Вы-то сможете вернуться, если вдруг… А я навряд ли.
Да и быть схваченным в доме бывшего капитана ему никак не улыбалось. Подставить единственного не-идейного друга, с которым связывало не общее дело, а только взаимная приязнь, возникшая и окрепшая при странных обстоятельствах. Друга, который сделал и так слишком много.
- А вы там от недостатка деятельности у меня не загнетесь? – спросил Смоллет со странным полушутливым выражением, - Не начнете с ума сходить от безделья?
Ливси посмотрел на бледную кисть своей правой руки, пошевелил пальцами.
- Я думаю изучать медицину.
- В самом деле?
- Да. В конце концов, был ведь один человек, которого я все-таки вылечил.
Смоллет рассмеялся.
- Вы что, и правда, полагаете, что лечили меня?
- Я старался делать это, как можно меньше, - сказал Ливси, - Возможно, поэтому вы и выжили.

Арт. В роли доктора... доктор.

Арт. В роли доктора... доктор.

@темы: Иллюстрации, Перевод, Фанарт, Роберт Льюис Стивенсон, Книги, Фанфики