...И британский лев

[Кериса]

Потихоньку начинаю выкладывать заключительную часть трилогии "Колесница Джаганнатха" – "Черный тигр, белый орел". Это черновик. Текст не бечен и не вычитан, отдельные детали могут измениться. Буду рада любой конструктивной критике.

Название, пока предварительное: И британский лев
Автор: Кериса
Бета: пока нету
Канон: Ж. Верн «20 000 лье под водой», постканон
Пейринг/Персонажи: профессор Аронакс, Консель, капитан Немо и команда «Наутилуса», ОМП и ОЖП в ассортименте
Категория: преслэш
Жанр: драма
Рейтинг: PG-13
Предупреждения: альтернативная клиническая картина травмы от электрического тока

Глава 1

Я медленно всплывал из небытия в ледяную и колючую реальность. Мне было плохо – в горле пересохло, распухший язык лежал во рту шершавым камнем, могильный холод пробирал до костей, а еще казалось, будто я что-то забыл – одновременно и что-то очень хорошее, и очень плохое.
За закрытыми веками тлела коричневая тьма. Память постепенно возвращалась – я вспомнил, что нахожусь в плену у полковника Спенсера, что меня пытают жаждой, вынуждая назвать место встречи с капитаном Немо, и что я простудился, собирая дождевую воду с помощью своей сорочки. Сейчас я открою глаза – и снова увижу узкую стылую комнатку с тусклыми синими обоями и серый прямоугольник окна, расчерченный на ломти решеткой. По-видимому, все, что случилось потом – мой побег с Красновским, убежище на старом баркасе, возвращение на «Наутилус» и наш поход в Черное море, – было просто фантастически ярким сном.
Сном, из которого мне мучительно не хотелось просыпаться.
Вдруг я услышал скрип стула и шелест переворачиваемой страницы. В синей спальне просто не могло родиться подобных звуков – и я в изумлении распахнул глаза. И увидел Збигнева, сидящего рядом с моей кроватью с книгой в руках. Я был на «Наутилусе», в своей бывшей каюте, полумрак рассеивала лишь настольная лампа, а моторы не гудели потому, что субмарина, по всей видимости, лежала на дне.
Облегчение, которое я испытал, было сродни счастью.
– Збигнев, – позвал я, но из моих уст вырвался лишь невнятный хриплый звук.
Он тут же поднял голову, отложил книгу на столик и наклонился ко мне.
– Господин профессор, как вы себя чувствуете? Хотите пить?
– Да, – непослушными губами вымолвил я – и осознал, что снова могу говорить.
Збигнев налил из графина воды, приобнял меня за плечи, помогая сесть, и поднес стакан к моим губам. Вода была чистой, холодной и очень вкусной. Я выпил один стакан, потом второй, затем третий. В голове слегка прояснилось, вязкая тошнотная пелена начала рассеиваться.
Збигнев осторожно уложил меня обратно, подоткнул со всех сторон одеяло.
– Какое сегодня число? – с трудом выговорил я.
– 21 октября.
Пять дней после выстрела Красновского! И два дня после того, как я приходил в себя в последний раз. Не удивительно, что меня снова мучила жажда.
Я собрал всю свою волю и попытался пошевелить руками, но не смог – только острая боль пронзила меня от локтя и до кисти.
– Расскажите… про все, – выдохнул я.
Збигнев посмотрел на меня с сомнением, будто не знал, что мне можно рассказать, а чего не стоит.
– Мы все еще в Черном море, – осторожно начал он. – И у нас осталось шесть торпед. Две пришлось взорвать во время испытаний. Но зато теперь мы точно знаем, от удара какой силы они взрываются.
Боль в руках не утихала, а напротив, жгла меня все сильнее. Мне будто напустили в кости расплавленного свинца – тонкая нить жгучей боли расходилась по нервам колючим жаром, впивалась в ладони и пальцы полчищами ядовитых муравьев.
– В Босфоре сети и минные заграждения, причем до самого дна, – продолжал между тем Збигнев. – Мины британские, судя по маркировке. Через Босфор пропускают суда с осадкой не больше трех метров. Тот, кто все это затеял, неплохо подготовился.
Я закрыл глаза. Надо было прикладывать усилия, чтобы дышать по-прежнему ровно и размеренно и не кусать губ.
– Господин Аронакс, вам хуже?
– Збигнев… спасибо, – с трудом вымолвил я. – Теперь идите. Мне больше ничего не нужно.
– Простите, господин профессор, но у меня приказ, – извиняющимся тоном возразил тот. – Если я уйду, а с вами что-то случится, капитан мне голову оторвет.
– Ну что может со мной случиться? – я не смог сдержать невольного раздражения.
– Я должен быть рядом. Не обращайте на меня внимания. Считайте, я тут вместо шкафа.
Он глубоко вздохнул, а потом добавил:
– После этих пуль всегда так. Если вообще жив останешься, потом все на свете проклянешь.
Я понял, что он не уйдет – нечего было и надеяться, что моя просьба перевесит приказ капитана «Наутилуса». Боль накатывала волнами, временами становясь нестерпимой. Я не мог удержать в голове ни одной связной мысли, чтобы отвлечься, и потому начал просто считать от одного до десяти, потом до ста, потом до тысячи, посвятив все усилия тому, чтобы не стонать и не пропускать ни одной цифры. Руки жгло и терзало, будто каждый нерв накручивали на крошечный раскаленный крючок.
Я дошел до пяти тысяч, когда боль начала понемногу слабеть, превращаясь в колючий электрический зуд. После шести тысяч пятисот я уже мог подумать о чем-то другом – например, о смертоносных минах, закрывающих для нас выход из Черного моря, и о том, где в южной Европе можно найти химически чистый металлический натрий. Я лежал с закрытыми глазами, не шевелясь и не издавая ни звука и поэтому, наверно, выглядел спящим.
Потом я услышал щелчок замка, короткий скрип открывающейся двери – и в каюту вошел капитан Немо. Я узнал его по шагам еще раньше, чем он заговорил со Збигневым – негромко, явно оберегая мой сон. Збигнев отвечал, также понизив голос – и тоже на наречии экипажа «Наутилуса», так что я не понял ни слова. Они обменялись парой десятков фраз, а потом Збигнев вышел из каюты в коридор, ведущий на корму.
Мы с капитаном остались вдвоем.
В другое время я ни за что не стал бы красть его внимание, притворяясь спящим, но теперь я был слишком вымотан ранением, болью и жаждой утешения. Мне хотелось, чтобы он побыл рядом со мной, но я знал, что никогда не осмелюсь попросить его об этом. О чем я тогда думал и на что надеялся? На то, что Немо сядет на стул и, может, возьмется за книгу, которую читал Збигнев, а я буду слушать тихий шелест страниц и украдкой посматривать на капитана сквозь сомкнутые ресницы?
Помню, что с замиранием сердца прислушивался к его шагам, больше всего боясь, что он уйдет к себе и оставит меня. Вместо этого он подошел к кровати, присел на край – я услышал легкий скрип матраца, прогнувшегося под его весом, – и взял меня за руку.
Не знаю, каким чудом мне удалось не вздрогнуть. Будто тысячи раскаленных иголок разом впились мне в ладонь, но и сквозь их колючий зуд я отчетливо почувствовал прикосновение капитана. Немо развернул мою руку ладонью вверх и стал осторожно, но решительно растирать ее – от кончиков пальцев к центру ладони и обратно, и подушечкой большого пальца по кругу, нажимая то сильнее, то мягче. Уже через несколько минут болезненное покалывание стало слабеть, таять, растворяться в ощущениях от его теплых уверенных пальцев.
Кажется, я забыл, что дышать надо по-прежнему размеренно и ровно. Кажется, я вообще забыл, что надо дышать.
Когда от колючего зуда в ладони осталось только чувство легкого онемения, Немо взял меня за другую руку, и повторил все, что делал, еще раз. А потом произнес – как ни в чем не бывало, будто я и не притворялся спящим:
– А теперь, профессор, попробуйте пошевелить руками.
От чувства мучительной неловкости меня бросило в жар. Он обнаружил мое притворство! Глубоко вздохнув, я пошевелил пальцами, несколько раз сжал и разжал кулаки, и только после этого решился открыть глаза и посмотреть капитану в лицо.
Он смотрел на меня ласково – но словно бы издалека.
– Как вы себя чувствуете, господин Аронакс?
– Спасибо, уже лучше.
– Руки не болят?
– Болели… но теперь уже нет, – я понадеялся, что в полумраке каюты он не видит краски, заливающей мое лицо. – Вы могли бы стать прекрасным врачом.
Немо отрицательно покачал головой.
– Моим людям слишком часто приходилось получать травмы, связанные с электричеством. При определенной силе разряда наступает временный паралич, а последующее восстановление нервной чувствительности крайне болезненно. При еще большей силе разряда параличом сковывает сердечную мышцу, и наступает смерть. Просто чудо, что вы остались в живых, профессор. И это меньшее, что я могу для вас сделать.
Он снова взял меня за руку.
– Насколько я могу судить, примерно через тридцать-сорок часов вы снова сможете встать на ноги. Но в полном объеме координация движений восстановится только через два-три месяца.
– Это совсем не так долго, – тихо сказал я.
Капитан посмотрел на меня странным взглядом, а потом помрачнел, отпустил мою руку и поднялся с кровати. В тишине, лишенной привычного урчания моторов и шелеста морских вод, струящихся вокруг корпуса «Наутилуса», все звуки слышались слишком отчетливо. Немо прошелся по каюте, не глядя на меня, мне показалось, что он о чем-то напряженно думает.
– Вы ведь уже говорили со Збигневым, не так ли, – сказал он спустя несколько минут. – «Наутилус» в ловушке, и я пока не знаю, как из нее выбраться. Босфор перекрыт минными заграждениями, тех торпед, что у нас остались, недостаточно, чтобы полностью их уничтожить и прорваться в Средиземное море. Запасов натрия, питающего электрические батареи, хватит на месяц, максимум на полтора. Если за это время мы не найдем выход, я отпущу вас.
– Я вернулся на «Наутилус» не для того, чтобы уйти с него при первых же трудностях, капитан, – твердо ответил я.
– Вы не понимаете. Я не допущу, чтобы «Наутилус» попал в руки британцев даже поврежденным. Босфор слишком мелководен, они смогут поднять его, даже если мы наткнемся на мину и затонем. А это значит, что я не войду в Босфор, пока не буду уверен, что мы прорвемся. Если иного выхода не будет, я затоплю «Наутилус» в глубоководной части Черного моря. Те из команды, кто захочет уйти – уйдут.
– А вы?
– Я останусь на «Наутилусе».
– Тогда я останусь с вами.
Немо посмотрел на меня долгим взглядом. Его брови гневно сдвинулись, но в глазах была скорее боль, чем гнев.
– Мы вернемся к этому разговору позже… если в нем останется необходимость. Время еще есть. Завтра с наступлением утра разведчики снова пойдут в Босфор – возможно, часть минных заграждений удастся нейтрализовать и не используя торпеды. Отдыхайте, господин Аронакс. Отдыхайте и выздоравливайте. Я очень рассчитываю на вашу светлую голову.

@темы: Жюль Верн, Слэш, Фанфики

Comments

[Кериса]

Silva ~funny true~, спасибо, солнце
Я уж грешным делом начала думать, что моя писанина никому не интересна.

спойлер

Прорыв и близко не завершен, они по-прежнему заперты в Черном море. И Консель не найдет "Наяду" в Марселе – та окажется в рейсе. Так что им еще приключаться и приключаться

Хм, а стеклышки у них там неплохие, почти бронированные

В каноне стеклышки выдерживали погружение на 16 км

[momond]

Кериса, я уверена, что все читают, затаив дыхание. И от этого не очень получается комментировать, воздуха не хватает. Но да, я редиска и раскаиваюсь в этом.
Меня впечатлило два момента: как Аронакс видит лежа натянутую сеть и как всплывали мины третьей завесы - вот ведь жуть. И да, тоже было страшно, что они там себе что-нибудь сломают-повредят от этого

лучше лечь на диван головой к корме. Мы разгонимся, потом резко затормозим

.

[Silva ~funny true~]

Так что им еще приключаться и приключаться

[ray_nort]

...и таким образом они расширили, углубили и спрямили фарватер Босфора
Мне нравится, как вы пишете про минное заграждение и вообще моменты, связанные с прорывом/попыткой прорыва - очень атмосферно и достоверно получается.

[Кериса]

momond, Silva ~funny true~, ray_nort, спасибо за отзывы
Со мной иногда случаются приступы фиалочности – вроде и понимаешь, что у всех свои дела и никто не обязан тебя комментить, но когда отзывов нет долго, возникает ощущение, что пишешь лютую никому не нужную фигню, которой стыдно засорять интернет

momond, они шли на скорости 12 узлов (примерно 20 км/ч), но тормозили очень резко – чтобы обрывки цепей не намотало на лопасти винта. Т.е. "Наутилус" проткнул сеть и вызвал срабатывание ловушки, но весь целиком в дырку не прошел и задним ходом выбрался обратно. Поэтому с лежащим на полу профессором ничего случиться не могло, а вот капитан получил штурвалом по ребрам Но тоже не смертельно.
Не знаю, удалось ли мне все это показать

Silva ~funny true~, ты жестокая! Тебе , а им страдать!

ray_nort, спасибо! На подводной лодке плавать не случалось, но слава Яндексу, в сети хватает фотографий мин и минных завес, в том числе образца Первой мировой войны Оказывается, есть целая теория (с формулами) правильной установки минного заграждения в зависимости от типа подводной лодки, рельефа дна и прочих обстоятельств. Конечно, в 1871 году ничего этого и в помине не было, так что Спенсеру и компании пришлось импровизировать

[Silva ~funny true~]

а вот капитан получил штурвалом по ребрам

*дико жалеет капитана* Пускай Аронакс как доктор хоть ребра ему прощупает, что ли Только осторожно и нежно... чисто из врачебных побуждений, ага ))))
А герои должны страдать - какой же сюжет без этого обойдется? Ведь больший интерес вызывают не тишь да благодать, а что-нить этакое... кризис, конфликт какой-нибудь, типа там Самая печальная история на свете, Быть иль не быть?, Ах сад мой, ах вишневый сад мой... Про детективы с убийствами и приключения с погонями вообще молчу )) Так что нефиг героям отлынивать, пущай приключаются и страдают во благо читателей
Кстати, Кериса, мне еще нравится в твоей истории, что ты детально прописываешь то, что происходит с героями. Вот например, про письма - я сначала думала, что все ограничится простым фактом их написания, т.е. упоминанием, мол, составили, отослали и вуаля. Но к счастью, читателям достались подробные размышления профессора над этой непростой задачей и весь процесс его кропотливой работы. Это так здорово, когда вместе с героем решаешь загадки, ребусы, словно живешь в его шкуре ) Погружение, полное погружение, как я уже говорила! И то же самое про минную завесу, все очень подробно и жутко интересно!

[Кериса]

Silva ~funny true~, спасибо за теплые слова
Боюсь, капитан не позволит профессору себя щупать, ну разве что совсем помирать будет А тот побоится настаивать, поскольку рыльце в пушку. То есть заикнуться-то он может, но его достаточно резко пошлют. Так что даже и не знаю, стоит ли подвергать профессора такому испытанию

[Кериса]

Глава 6.

Прошло еще несколько минут прежде, чем муть, поднятая взрывами, начала оседать, а вода – проясняться. Сквозь серую мглу стали проступать очертания мин, не задетых разлетающимися осколками, и их было много, очень много. Да, «Наутилус» избежал ловушки, однако Босфор по-прежнему оставался перекрытым.
Я повернулся к капитану. Немо пристально смотрел вперед, будто пытался охватить взглядом новую преграду. Потом он положил руку на штурвал, другой нажал на кнопку, и субмарина начала медленно, задним ходом удаляться от сети.
Я с тревогой вглядывался в его лицо. В придонном сумраке лицо капитана казалось очень бледным, губы были плотно сжаты. Я знал его гордость и упрямство – даже испытывая сильную боль, он никогда не пожаловался бы и ничем не выдал, что страдает. Но удар о штурвал был настолько сильным, что наверняка вызвал серьезный ушиб, а может, и надломил ребра. В конце концов, я вернулся на «Наутилус» в качестве судового врача – ибо чем еще я мог быть полезен его экипажу?
Я повторил свой вопрос уже более настойчиво:
– Капитан, вы не ранены?
– Пустяки, – без выражения ответил тот.
– Вы позволите вас осмотреть?
Немо искоса глянул на меня.
– Нет, не позволю.
И заметив, что я готов возразить, добавил:
– Ребра целы, остальное неважно.
Он снова нажал на кнопку и повернул штурвал. Субмарина мягко затормозила, а потом по широкой дуге стала поворачивать на север. Меня качнуло к лобовому иллюминатору, потом к боковой стене, но на этот раз я без усилий удержался на ногах.
– Поверьте, профессор, если мне когда-нибудь понадобится врачебная помощь, я обращусь к вам без малейших колебаний, – продолжил Немо.
– Надеюсь на это, – ответил я.
– Но сейчас в этом нет необходимости.
Я понял, что настаивать бесполезно, и шагнул к боковому иллюминатору. Мы снова шли над самым дном, придерживаясь следов, оставленных водолазами. Тусклый серый свет за хрустальными стеклами понемногу становился яснее – быть может, там, наверху, поредела облачность, а может, мои глаза привыкли к сумраку. Снова промелькнула площадка бывшей первой завесы – я заметил, что десятка полтора мин еще висело поодаль. Потом потянулась неровная песчаная равнина, тут и там покрытая зарослями красной водоросли филлофоры ребристой. Мимо нас промчалась стая колючих акул-катранов – темно-серых, с заостренным рылом и стройным обтекаемым телом. Поодаль у дна я заметил несколько скатов морских лисиц – ромбообразных плоских рыб с пестрой серой спиной и длинным тонким хвостом. Сколько удивительных обитателей Черного моря мы смогли бы увидеть, если бы включили прожектор! Но сейчас, в разгар военной кампании, об этом нечего было и думать.
Я повернулся к Немо.
– И куда мы теперь, капитан? К Одессе?
– Дадим Конселю три дня, – ответил тот. – Вчера он прибыл в Марсель. Ему нужно время, чтобы найти жилье, встретиться с капитаном «Наяды» и получить его ответ. Возможно, тот захочет подумать. Дождемся 11 ноября, думаю, к этому моменту телеграмма от Конселя уже придет.
Я кивнул в знак согласия.
– Ну а пока, профессор, не хотите ли совершить погружение в абиссальные глубины Черного моря? Вряд ли мы еще когда-нибудь здесь окажемся.
Я посмотрел на Немо, не веря своим глазам: он улыбался! Еле заметной ускользающей полуулыбкой, но все же улыбался, будто выход в океан и не перегораживала непроходимая минная завеса, а наша участь не висела на волоске!
– Но… Разве это не опасно? Наш прожектор могут заметить. А без прожектора мы ничего не увидим. Даже здесь, на глубине в сорок метров, уже почти темно.
– Как вы можете видеть, господин Аронакс, вода в Черном море довольно мутная. Если мы днем опустимся на глубину свыше двухсот метров и включим прожектор, его свет не пробьется сквозь толщу воды. Ночью, конечно, этого делать не стоит. Я хочу сделать замеры температуры, плотности и солености в зависимости от глубины. Вы мне поможете?
– С радостью, капитан.
– Что ж, тогда в двенадцать часов жду вас в салоне.
Я понял, что он хочет остаться один, поклонился ему и вышел в проход, ведущий к трапу и вниз – к салону, библиотеке и моей каюте.
Признаюсь, сначала предложение капитана показалось мне легкомысленным и безрассудным – разве не должны мы всеми способами беречь натрий и избегать любого движения, требующего работы электромоторов? С другой стороны, если впереди – недели ожидания, то, проводя их в унылой праздности, воистину можно тронуться рассудком! Капитан был прав – вряд ли мы еще когда-нибудь вернемся в Черное море. Так почему бы не воспользоваться случаем?
***
Сразу после завтрака я пришел в салон. Ставни, закрывающие хрустальные окна, были плотно сомкнуты. Судя по показаниям приборов, «Наутилус» шел на северо-восток со скоростью двадцать узлов. Тишину салона снова наполняло мягкое урчание моторов, и я только сейчас понял, как мне не хватало этого звука.
Я принес из библиотеки карту Черного моря, журнал наблюдений и перо с чернильницей. Хорошо знакомая толстая тетрадь содержала многочисленные таблицы параметров морской воды в разных уголках Мирового океана, заполненные рукой капитана Немо. Пролистав страницы, я нашел несколько собственных записей – иногда я помогал ему делать измерения во время первого своего пребывания на подводном судне. Пара последних страниц была заполнена округлым детским почерком – видимо, Ишвари тоже помогала отцу.
Около двенадцати часов звук моторов стал ниже и глуше, и субмарина начала замедляться. Мы отошли от берега примерно на двадцать лье, и теперь под нами лежала обширная котловина Черного моря, глубина которой превышала два километра. Какими окажутся эти глубины, и будут ли они совершенно безжизненными, как предрекали многие мои коллеги? Скоро я это узнаю.
В двенадцать часов в салон вошел капитан Немо, и я поднялся ему навстречу. Он бросил взгляд на меня, на тетрадь, на чернильницу – и его губы тронула неожиданно теплая и грустная улыбка.
– Я вижу, у вас все готово, профессор.
Я молча кивнул, не зная, что сказать.
Он несколько раз нажал на кнопку, передавая команду в машинное отделение, и моторы замерли. Вместо низкого урчания салон заполнило шипение заполняемых водой балластных цистерн. Немо не стал использовать рули, чтобы добраться до дна – мы просто начали медленно тонуть, а капитан стал диктовать мне показания термометра, манометра, ареометра и других приборов.
Первую серию измерений мы сделали на глубине в десять метров – и потом через каждые десять метров стали их повторять.
Черное море – удивительный водный бассейн, самый изолированный среди всех, соединяющихся с Мировым океаном. Многочисленные реки, среди которых самой крупной является Дунай, несут в него пресные воды. Одновременно через Босфор в Черное море поступает очень соленая вода Мраморного моря. Все это приводит к тому, что в Черном море сосуществуют два слоя воды, которые почти не смешиваются друг с другом. Граница между ними пролегает на глубине 50-100 метров.
Сначала по мере нашего погружения соленость воды быстро росла, а температура падала. Потом мы вошли в слой очень холодной воды, температура которой не превышала 6 градусов Цельсия. Еще ниже температура поднялась на два градуса и далее до самого дна уже не менялась.
На глубине в двести метров включился прожектор и распахнулись створки окон. Я жадно глянул в иллюминатор – и не увидел ничего, кроме тусклых зеленоватых вод. Нигде ни рыбешки, ни креветки, ни червя, ни медузы! Нигде ни малейшего движения, будто мы попали в те времена, когда жизнь на Земле уже угасла или еще не зародилась. Стрелка манометра показывала, что мы продолжаем погружаться, но вид в иллюминаторе не менялся ни единой деталью. Взгляду просто не за что было зацепиться!
Наконец, через полчаса от начала погружения внизу показалось дно. Под нами простиралась гладкая унылая равнина, покрытая толстым слоем темного ила. Капитан нажал на кнопку, и насосы коротко зашипели, вытесняя часть воды из балластных цистерн. Падение «Наутилуса» замедлилось, а потом и вовсе остановилось. Я внес в журнал последние данные и бросился к окну.
Движение водных струй вокруг субмарины всколыхнуло рыхлый ил, и вокруг нас взметнулись клубы темно-бурой мути. В этой мути не было ничего живого – ни рыб, ни крабов, ни моллюсков, ни губок. Пустынная равнина, лишенная жизни! Видимо, гниение органического осадка, в изобилии поставляемого верхними слоями Черного моря, вытянуло из воды весь кислород, и теперь ни один из представителей животного мира не мог здесь жить.
Я услышал сзади легкие шаги, а потом на мое плечо легла рука капитана.
– Задворки ада, где угли уже догорели, – вымолвил он. – Море – вечная жизнь и любовь, но не здесь.
Я хотел ответить, что море – все равно вечная жизнь и любовь, даже здесь, но горло от волнения перехватило спазмом, и я не смог выдавить из себя ни звука. Пальцы капитана на мгновенье сжали мое плечо, а потом он убрал руку и отошел к приборной панели. Раздался пронзительный свист насосов, работающих на полной мощности. Пол подо мной дрогнул, мертвую заиленную равнину будто заволокло дымом, и мягкая сила вдавила меня в пол. Мы поднимались обратно к поверхности.

[Silva ~funny true~]

Какое чудесное подводное путешествие! Мне даже стало жаль Аронакса, что в глубинах Черного моря не нашлось ничего стоящего для его исследований ) Все-таки он ученый, ему должно этого не хватать. И какой прелестный оборот -

Задворки ада, где угли уже догорели

А фраза

Море – вечная жизнь и любовь

- почти девиз для этой трилогии.
Капитан таки поиграл у профессора на нервах Чуть в столбняк его не загнал ))) Надеюсь, в следующих главах еще появятся моменты, где Немо будет подобным образом его дразнить У него это хорошо получается ) Точнее, это хорошо получается у автора

[Кериса]

Спасибо, Silva ~funny true~!
К сожалению, на дне Черного моря профессору изучать нечего - примерно со 150 метров начинается бескислородная зона, насыщенная сероводородом. Анаэробные бактерии там, конечно, есть – но это ж пробы воды брать нужно! А профессор не столько микробиолог, сколько океанолог, так что вся эта одноклеточная живность мимо него.
По поводу игры на нервах у профессора у меня есть еще несколько идей, но там уж как встанет – впишется, не впишется. Автор не очень-то рулит своими персонажами – они в основном сами

[momond]

В придонном сумраке

- ай, хорошо.
Обидно за профессора, да. Ни тебе рыб, ни тебе растений.

[Кериса]

momond, спасибо!
Да, не повезло профессору с Черным морем.

[Кериса]

Глава 7.

9 ноября 1871 года мы снова подошли к Одессе. Как и раньше, спасательная шлюпка с «Наутилуса» всплыла на поверхность под покровом ночной темноты, а затем смешалась с рыболовными судами, заполнившими прибрежные воды. «Герр Шаванн» Эгельт, не расстававшийся со своим «помощником» Збигневым, посетил почтамт и получил телеграмму из Марселя, которая дожидалась его с 7 ноября.
«Судно которое рассчитывал рейсе тчк буду искать другие варианты Дюнсте».
Больше от Конселя не было ни слова.
Эгельт был человеком без нервов, потому что он не вернулся тотчас на шлюпку, а зашел в книжную лавку и попросил газет за последние два дня. Взрывам в Босфоре было посвящено несколько заметок, но из-за натянутых отношений России и Турции местным репортерам ничего существенного выяснить не удалось. Говорилось про сильный подводный взрыв близ Эмирган Корузу, про торговое судно из Валахии, поврежденное водяным столбом, выдвигались различные предположения – от правдоподобных до самых нелепых. «Наутилус» нигде не упоминался. Наши противники – кем бы они ни были – не афишировали своих целей.
Итак, «Наяды» в Марселе не оказалось, и весь наш план рухнул, как карточный домик. Я не мог даже предположить, о каких «других вариантах» говорил Консель. Вовлекать незнакомых людей в наш заговор было чистейшим безумием. Если сейчас враги не знали, прошел ли «Наутилус» через минные заграждения, взорвался ли или затаился в Черном море, то одно слово газетчикам о предложении Конселя погубило бы нас безвозвратно.
Это была если не катастрофа, то что-то близкое к ней.
Капитан Немо, надо отдать ему должное, прочитал телеграмму, не изменившись в лице. Передав телеграмму мне, он спросил, что, по моему мнению, собирается делать Консель. Я не знал. Я мог только корить себя за то, что не предусмотрел такого развития событий.
– Ну, что ж. Не получилось хитростью – пробьемся силой, – сказал Немо. – Теперь мы знаем, где находится третья минная завеса. Сделаем в ней проход!
И «Наутилус» снова направился к Босфору.
Всю ночь и весь следующий день я провел в неотступной тревоге. Я пытался поставить себя на место Конселя и понять, что он будет думать и как действовать. Увы, я понял, что слишком плохо знаю своего бывшего слугу!
Конечно, он расшифровал письмо и узнал, что мы в ловушке. Он по-прежнему был верен мне и бросился на помощь. Он благополучно добрался до Марселя, в тот же день отправился в порт разыскивать «Наяду» и выяснил, что она ушла в плавание. И – и что?
Я с ужасом осознал, что Консель на этом не успокоится и не предоставит событиям идти своим чередом. Я в беде, а это значит, что меня нужно срочно спасать. Я велел ему дать ложное сообщение в газеты – значит, правдами или неправдами это сообщение должно там появиться! Бедный малый не мог догадаться, что лучше всего ему было бы вовсе ничего не делать. Он, конечно, попытается вовлечь в заговор кого-нибудь еще (капитанов других кораблей? или непосредственно газетчиков?) и тем самым неминуемо нас погубит.
***
Утром 11 ноября капитан Немо привел «Наутилус» к площадке бывшей первой завесы. Наверху штормило, лил дождь, так что не было опасности, что кто-то разглядит субмарину сквозь бурные темные воды. Отсюда до третьей завесы было чуть больше полумили. Не так уж и близко, чтобы за короткий осенний день дойти, все разузнать и вернуться до наступления темноты.
Я едва дождался возвращения разведчиков, но вести, ими принесенные, показались мне последним гвоздем в гроб. Минрепы мин третьей завесы представляли собой не цепи, а стальные тросы, и они были приварены к якорям намертво. Не было возможности разогнуть звено, освободить минреп и отвести мину в сторону. Оставалось или выкапывать якорь, или пилить минреп – в обоих случаях тратя время и ежесекундно рискуя взрывом.
Изначально завеса состояла из пятнадцати или шестнадцати рядов, расположенных в четыре яруса. Во время нашего «прорыва» часть мин взорвалась, но это были в основном мины самого верхнего яруса. Если бы берега Босфора не принадлежали нашим врагам, вооруженным самым современным оружием и наверняка зорко следившим за водами пролива, можно было бы попробовать осторожно пройти над завесой в надводном положении. Теперь же, конечно, об этом не было и речи.
В ту ночь я лег спать, полубольной от тревоги и усталости. Мне снова снился полковник Спенсер – торжествующий, с насмешливой улыбкой. «У вашего друга, господин Аронакс, ни фантазии, ни изобретательности». Я пытался бежать, я помнил, что должен спасти принцессу Ишвари, но лестница, ведущая на первый этаж дворца герцогов де Карвалью, приводила в кабинет, заваленный книгами. Полковник откидывался в высоком кожаном кресле: «У вас будет время подумать, господин Аронакс. Смерть от жажды – долгая смерть».
Мучительным усилием я распахнул глаза и вырвался из тенет вязкого кошмара. Стояла глубокая тишина – моторы не работали, субмарина снова лежала на дне у входа в Босфор. И в этой тишине я услышал звуки музыки – прекрасной, но невыразимо печальной.
Капитан играл на органе. Впервые за несколько недель.
Я мог бы поклясться, что никогда не слышал этой мелодии. Она была словно рыдание одинокой души над раскрытой могилой, протяжный зов в холодной ненастной ночи – зов, на который не будет ответа. Прислушиваясь, я сел на кровати, мое сердце трепетало от сострадания. Немо был прекрасным музыкантом – звуки, плывущие по «Наутилусу», проникали прямо в душу.
Поколебавшись, я включил ночник, оделся и вышел в проход, ведущий к салону.
В зале царил глубокий сумрак. Капитан сидел за шпильтишем, и под его пальцами рождалась мелодия, от которой хотелось плакать. Перед ним не было нот – он или знал эту мелодию наизусть, или сам сочинял ее – прямо сейчас, на моих глазах.
Я замер у двери, затаив дыхание. Мне хотелось подойти ближе, но я не решался потревожить капитана и вторгнуться в его грезы. Чарующие звуки лились и лились… но вдруг Немо замер, и мелодия оборвалась.
– Господин Аронакс, – произнес он, не оборачиваясь.
– Да, капитан, – тихо ответил я.
– Вам пора уходить.
– Извините, что побеспокоил вас, – сказал я и повернулся к двери.
– Нет, стойте. Вы меня не поняли. Вам пора уходить с «Наутилуса».
Мое сердце будто сжала ледяная рука. Именно этого я и боялся – наверно, больше всего на свете.
– Капитан, мы уже говорили об этом, – проговорил я, снова оборачиваясь к нему. – Что бы ни случилось, я вас не оставлю.
– Это исключено, – резко ответил он. – Выберите берег, на котором вы предпочли бы оказаться.
– Я предпочту остаться на «Наутилусе».
– Профессор, вы вынуждаете меня повторяться! – Немо, наконец, обернулся ко мне, его брови гневно сдвинулись.
Я старался отвечать спокойно, но чувствовал, что мой голос начинает дрожать:
– Капитан, вы предоставили своим людям выбор. Я тоже член экипажа и тоже имею право выбирать.
– Вы не член экипажа.
– Вот как?
Он резко поднялся и сделал несколько шагов в мою сторону. Кажется, я разгневал его, но и меня начинало трясти от горя и ярости.
– Да, вы не член экипажа, – уже спокойнее ответил Немо. – Вы мой гость. И я не хочу, чтобы вы погибли.
– Я уже погиб, господин Даккар. И ни вы, ни я не в силах этого изменить.
Он нахмурился и скрестил руки на груди.
– Профессор, вы говорите вздор. Вы не государственный преступник, преследуемый самой могущественной империей на Земле. Вы сможете вернуться в Париж. Британцы вас не тронут, им нужен я, а не вы.
– Я вернусь в Париж, только если вы вернетесь вместе со мной. Или если отправитесь еще куда-нибудь, а не похороните себя на дне Черного моря. В Южную Америку, в Канаду…
– Довольно! – крикнул Немо. – Я никогда не вернусь на сушу, и вы это прекрасно знаете!
– Что ж, если вы вольны обрекать себя на смерть, то почему я не волен?
Немо посмотрел на меня так, будто хотел уничтожить. Я впервые явно и открыто противопоставил его воле – свою, впервые смотрел ему в глаза, не собираясь уступать.
– Господин Аронакс, я не спрашиваю вас, хотите ли вы остаться на «Наутилусе»! – холодно произнес он, повысив голос. – Это мой корабль, и здесь все будет так, как скажу я. Вы отправитесь на берег, это не обсуждается.
– Обсуждается, – возразил я. – Это ваш корабль, но я – не ваш, и вы не вправе распоряжаться моей жизнью и смертью. Я сам решаю, кому мне служить, как жить и как умирать. Я остаюсь. Если вам так угодно, можете вышвырнуть меня за борт.
На миг мне показалось, что он меня убьет. Он шагнул ко мне, сжав кулаки, его глаза метали молнии, а грудь тяжело вздымалась от гнева. В любое другое время его ярость привела бы меня в ужас, но сейчас я смотрел в глаза совсем другому ужасу, куда страшнее смерти от его руки. Я не шевельнулся и не отвел взгляд, и он сам остановился в шаге от меня.
– Профессор, вы преступаете все границы, – прорычал Немо.
– Да, и еще не раз их преступлю.
– Что ж, оставайтесь. Но знайте – когда батареи иссякнут и «Наутилус» опустится на дно, я лично убью вас.
– Как вам будет угодно, – ответил я.
Он еще несколько мгновений прожигал меня взглядом, а потом резко развернулся и ушел в свою каюту.

[Silva ~funny true~]

Новая глава меня просто заморозила Захотелось застыть в неподвижности и чтобы вокруг все застыло тоже, как по колдовству... до дальнейшего развития событий, до выхода продолжения, чтобы не расплескать то ощущение, которое возникло. Настолько сковало и не отпускает... Эх, даже комментить нормально не могу, какой-то сиропный пафос получается ((
Меня еще угораздило читать эту главу под Muse - Space Dementia это надо ж, чтоб так совпало! Прямо какой-то сонг-фик эта 7-я глава получилась!
Короче, я теперь в раздрае. В ушах словно до сих пор звучит рык капитана и звенящий от волнения голос профессора. Напряжение передано превосходно! Вот как теперь жить до следующей главы?

[Кериса]

Silva ~funny true~,
Самый темный час – час перед рассветом. Капитану не придется лично избавлять профессора от медленной смерти от удушья на дне Черного моря. Они прорвутся

[Кериса]

Глава 8.

Я вернулся к себе. Не раздеваясь, лег на кровать и долго лежал в полной темноте, без сна, но и не бодрствуя. Мой разум будто оцепенел, а душу затопило отчаяние, черное и вязкое, как деготь. Я не чувствовал, что победил, оставшись на «Наутилусе». Стояла глубокая тишина, но мне чудилось, что я еще слышу рыдание органа, и что-то во мне рыдало вместе с ним. Потом я заснул и снова увидел в иллюминаторе мрачную заиленную равнину, на которой не было ничего живого. Там, во сне, я знал, что это и есть вечность, что мне уготована – вечность холода, неподвижности и одиночества.
Проснулся я от осторожного стука в дверь.
– Господин Аронакс!
Я сел на кровати, включил свет. Бросил взгляд на часы – четверть десятого утра.
– Да, войдите.
Дверь отворилась, и ко мне в каюту вошел великан Кшиштоф. Вошел и тут же тихо прикрыл за собою дверь.
– Господин Аронакс, доброе утро. Тадеуш Красновский хотел бы с вами поговорить.
Я покачал головой.
– Боюсь, мне не о чем разговаривать с Тадеушем Красновским.
Кшиштоф кивнул.
– Он сказал, что именно так вы и ответите. И все же он очень просит вас к нему зайти. Он говорит, у него есть сведения, которые вас заинтересуют.
Я посмотрел на Кшиштофа внимательнее. Тот выглядел смущенным и опечаленным, и мне показалось, что он тяготится просьбой своего бывшего товарища. А может, и не бывшего – ведь Кшиштоф поддержал его во время бунта.
– Когда он хочет меня видеть?
– Если вы не против, то прямо сейчас.
– Что ж, идемте.
Мы прошли узким проходом, ведущим к центральному трапу. Комната, служившая сейчас гауптвахтой, была мне хорошо знакома – именно здесь нас запирали с Конселем и Недом Лендом во время первого пребывания на «Наутилусе». Кшиштоф вынул из кармана ключ, отпер дверь и пропустил меня внутрь. Потом дверь закрылась, и мы с Красновским остались вдвоем.
Я смотрел на человека, который завлек нас в ловушку, и не чувствовал ни гнева, ни ненависти, только холодное неприятие. Когда я вошел, он поднялся мне навстречу. Он выглядел спокойным и собранным, недобрые кошачьи глаза смотрели на меня уверенно, жестко. Я понял, что трехнедельное заточение никак не затронуло молодого поляка – видимо, он знавал заточение куда суровее и длительнее.
– Господин Аронакс, наверно, я должен извиниться за то, что чуть не убил вас, – начал Красновский.
– Если вы не чувствуете раскаяния, то извиняться не стоит, – ответил я.
– Если бы вы погибли, я, возможно, и почувствовал бы раскаяние… Но сейчас я солгал бы, если б сказал, что казнюсь и терзаюсь.
Он вдруг нахмурился и отвел от меня взгляд.
– Хотя нет, вру. Я и казнюсь, и терзаюсь. Но не из-за этого выстрела, а из-за того, что оказался слюнявым щенком и идиотом. Дал себя обмануть и вас обманул, – он снова исподлобья взглянул на меня. – Садитесь, господин Аронакс. Я расскажу, как вышел на вас в Париже и что было потом… и это будет долгая история.
Я сел на одну из лавок. Красновский остался стоять, а потом и вовсе начал ходить туда и сюда по камере, будто постоянное движение помогало ему и думать, и излагать.
– Прошлой осенью я бежал с каторги на Слюдяном Зимовье. Добрался до Петербурга, остановился на конспиративной квартире у... впрочем, это не важно. В конце концов, они изготовили мне фальшивые документы, и я уехал в Лондон. Туда перебралось много наших, кого отпустили или кто сумел бежать. Лондонской полиции не было до нас дела. А вот кое-кому другому было.
В конце июня мне передали, что со мной ищет встречи связной от народовольцев. Они мне здорово помогли, и я решил, что обязан отдать долг. Пришел на встречу… вот только тот человек не был народовольцем и даже не был русским. Он сказал, что я могу называть его Старик. И этот Старик спросил меня, готов ли я и дальше сражаться за освобождение Польши и бороться с царским самодержавием.
Красновский остановился и посмотрел на меня со странной болезненной улыбкой.
– Я ответил, что всегда готов. И тогда он спросил, слышал ли я что-нибудь о «Наутилусе». Я слышал, еще на каторге, но Старику сказал, что нет, и тогда он дал мне почитать интервью с одним канадцем, гарпунером, который был захвачен на «Наутилусе» в плен, а потом бежал. Вы, конечно, тоже читали это интервью.
Я молча кивнул. Я уже догадывался, что будет дальше.
– Не рассказать, что со мной тогда было. Я ведь не верил рассказам о «Наутилусе», думал, это легенда, мечта, фата-моргана, сказка, выдуманная, чтобы не сойти с ума на каторге, а оказалось, что он существует, и вот свидетельство человека, который прожил на нем десять месяцев. Старик сказал, что по его сведениям, в экипаже «Наутилуса» есть несколько поляков, а среди них – человек, которого я хорошо знаю. И что он, Старик, поможет мне попасть на борт, если я пообещаю ему перенаправить атаки «Наутилуса» с Британской на Российскую империю.
Красновский остановился и невесело рассмеялся.
– Вы спросите, как я мог пойти на это? Мог, и легко. Я жаждал мести, как жаждут солнца в конце полярной ночи, а о том, чтобы попасть на «Наутилус», даже не мечтал. И вот передо мной сидит человек, который предлагает стать членом экипажа корабля-легенды и топить русские корабли. «Вы умный человек, господин Красновский, вас не используешь втемную, – говорил он мне. – Поэтому я буду с вами полностью откровенен. Конечно, мы предпочли бы, чтобы вы отдали «Наутилус» нам, но я прекрасно понимаю, что вы никогда этого не сделаете, а даже если пообещаете, то солжете. Однако меня устроит, если вы перенаправите месть экипажа «Наутилуса» на Российскую империю. Вам же есть за что мстить, не так ли?»
– Нам? – повторил я. – Он сказал, от чьего имени выступает?
– Да, от имени Великобритании, – ответил Красновский и с вызовом посмотрел на меня.

[Кериса]

С тихим щелчком недостающие части головоломки встали, наконец, на место. Теперь я мог охватить взглядом всю картину целиком, пусть даже в ней и оставалось несколько белых пятен. Капитан Немо был прав в своих подозрениях – и мое похищение в Гавре, и неожиданное спасение, и засада на моле, и ружейный огонь, который чудесным образом никого не задел – все это имело одну цель: привести Красновского на «Наутилус».
– Значит, это британцы приказали вам убить капитана? – спросил я, только чтобы убедиться.
– Нет! – воскликнул Красновский. – Клянусь вам, нет! Господин Аронакс, я знаю, что вы обо мне думаете, но позвольте мне закончить, а потом уже делайте выводы.
– Хорошо, я вас внимательно слушаю и больше не перебиваю.
Красновский глубоко вздохнул и снова прошелся взад и вперед по камере.
– Старик сказал, что снабдит меня важными сведениями, которые прибавят мне веса на подводном корабле и заставят капитана поверить мне. Он рассказал про торпеды Уайтхэда и Александровского, про готовящиеся испытания, и обещал достать чертежи. Он говорил, что у него в окружении русского царя есть свой агент, и что сведения будут самыми верными.
«А на самом деле он просто хотел заманить «Наутилус» в Черное море», – подумал я.
– А потом он рассказал про вас – то, чего не было в интервью того канадца. Кто вы, кем работаете и чем занимаетесь, где живете и куда ходите. За вами и правда следили, господин Аронакс. За каждым вашим шагом. И почту вашу вскрывали.
– Это я уже понял.
Красновский невесело усмехнулся.
– Я ведь почти и не врал вам тогда. Все было правдой – и то, что вас вели от дома, и про британских шпиков, и про то, что вас должны были взять сразу по приезду в Гавр. Только я заранее знал, что вы не позволите никого убить и останетесь в поезде. И что решите от меня сбежать. И Старик это знал. Все вышло, как он планировал, до малейшей детали.
Я прикрыл глаза и снова, как наяву, увидел залитую дождем привокзальную площадь Гавра, пролетку и рыжего верзилу, забирающего у меня из рук саквояж.
– Значит, вы не ломали пальцы тому бандиту? Кучеру.
– Нет, не ломал. Но сломал бы, если б не знал, куда вас увезли. Старик говорил – чтобы нам поверили, все должно быть по-настоящему.
Да, надо было по-настоящему пытать меня жаждой, чтобы я проникся горячей благодарностью к своему спасителю и привел его на «Наутилус». И по-настоящему выбираться на мол из пляшущей в волнах утлой лодки, рискуя свалиться в ледяную черную воду. И стоять под дулом электрического ружья. В каждой детали происшедшего я узнавал холодный ум и дьявольскую хитрость Спенсера, который всех заставил страдать и рисковать – кроме самого себя.
– Зачем же вы стреляли в капитана, Тадеуш?
– Я хотел, чтобы капитаном стал Стефан, – глухо ответил Красновский. – В тот момент хотел, сейчас уже не хочу. Я… Это сложно объяснить.
Он замолчал, глядя в пол, и я впервые увидел на его бледных впалых щеках красные пятна румянца.
– Я слишком много думал о «Наутилусе», – наконец, произнес он. – Слишком хотел на него попасть. И придумал то, чего никогда не было. Не знаю, как вам объяснить.
– Я понимаю, – тихо сказал я.
– Никто не даст нам избавления – ни бог, ни царь и не герой. Добьемся мы освобожденья своею собственной рукой, – чуть нараспев произнес Красновский, и я узнал куплет песни, которую много пели в дни Парижской коммуны.
– Боюсь, что никакого освобождения мы уже не добьемся, – возразил я. – Босфор по-прежнему перекрыт. Мы уничтожили две минные завесы из трех, но третью уничтожать нечем. Британцы обманули вас, Тадеуш. Никто не собирался отдавать вам «Наутилус» и перенаправлять его атаки на русские корабли. Они использовали вас, чтобы заманить нас в ловушку, вот и все.
– Я знаю, – пробормотал он. – Знаю.
– А теперь капитан готов затопить «Наутилус» в центре Черного моря, только чтобы не отдавать его британцам. И еще неизвестно, что будет с командой.
Красновский угрюмо посмотрел на меня.
– Даккару надо было меньше слушать вас, профессор. И начать войну еще три недели назад. И мы не сидели бы в Черном море, как мышь с прищемленным хвостом в мышеловке. Британцы вон не боятся замарать рук – и под ними полмира.
Я почувствовал, что меня снова охватывает гнев.
– Господин Красновский, спуститесь с небес на землю! Полагаете, турки не ведают, что происходит на их земле? И не знают, кого именно ловят британцы в проливе, ведущем через их столицу? Если бы мы атаковали турецкое судно, неважно чем, пусть даже торпедой Александровского, думаете, они бы не знали, что это именно мы, а не русские?
Между нами повисло напряженное молчание – и в наступившей тишине я услышал, как заработали моторы «Наутилуса». Слабый толчок возвестил, что субмарина оторвалась от дна. Мы снова начали движение – и я не знал, куда.

[Cliffordina]

Это странное чувство, когда оригинальные персонажи нравятся больше канонических... Но меня действительно цепляет ваш Тадеуш. Идейностью, политической позицией и фанатизмом. Фанатизмом, облеченным в обоснованное литературное выражение, которое так выгодно отличается от современных интернет-фанатиков... И то, как он критикует позицию Аронакса, меня тоже задевает, потому что я начинаю чувствовать в ней слабые стороны. Хотя в принципе - да, я на его стороне. Были бы у них такие споры с Немо... Но с ним не поспоришь Во всяком случае, с вашим. Я не бы рискнула И это я еще даже не влюблена...
Интересно, как в итоге разрешится эта коллизия.

[Кериса]

cliffordina, спасибо
Не очень правда поняла, на чьей вы стороне – Аронакса или Красновского
А Тадеуш – он не абсолютное зло ни разу, он действительно искренний и честный фанатик-революционер, на полном серьезе готовый положить жизнь за независимость Польши и более справедливое социальное устройство общества. И пиши я эту историю 150 лет назад – он был бы однозначно положительным героем, не хуже Рахметова Но мы смотрим на те события из 21 века, с высоты исторического опыта и знаем, во что вылилась деятельность этих искренних, пламенных и честных.

[Cliffordina]

Кериса,

Не очень правда поняла, на чьей вы стороне – Аронакса или Красновского

Прошу прощения, местоимения меня погубят конечно, профессора. Но питаю слабость к романтичным фанатикам...

[momond]

Красновский, конечно, выглядит привлекательно - такая цельная натура, столько страсти. Скажем, читай я это 20 лет назад, я не уверена, на чьей стороне оказались бы мои симпатии.

[Кериса]

momond, спасибо!
Признаюсь, я тоже себе всю голову сломала, чтобы нащупать этически приемлемый выход из этой ситуации. С одной стороны, гуманный профессор, а с другой – тот самый мир "голодных и рабов", который полыхнет уже в следующем столетии, и вроде как не слишком здорово, если главные герои просто займутся наукой и путешествиями, в то время как в мире продолжается угнетение и процветает колониализм.
Вроде нащупала Но там уж видно будет, сочтут ли его приемлемым читатели.

cliffordina, спасибо, ясно.

[Stella Lontana]

Кериса, cliffordina, momond, очень интересно читать ваши рассуждения.
У меня Тадеуш с первой главы вызывал неприятие. Не люблю фанатиков, да и еще есть подспудное ощущение, что те пламенные революционеры из моего детства (мне, правда, и не так много попадалось) были или более... разноплановы, или просто писались с другой авторской точки зрения. От Красновского, для меня, по крайней мере, четко веет болезненной одержимостью. Это не совсем равно искренней готовности умереть за идеалы, и для меня точно не плюс к симпатичности персонажа.
Зато в этой главе наконец становится понятно, чего он вообще хотел - и от этого персонаж становится цельным, действительно, больше не стихийное зло.

– Я хотел, чтобы капитаном стал Стефан, – глухо ответил Красновский. – В тот момент хотел, сейчас уже не хочу. Я… Это сложно объяснить.
Он замолчал, глядя в пол, и я впервые увидел на его бледных впалых щеках красные пятна румянца.
– Я слишком много думал о «Наутилусе», – наконец, произнес он. – Слишком хотел на него попасть. И придумал то, чего никогда не было. Не знаю, как вам объяснить.
– Я понимаю, – тихо сказал я.

Вот тут заинтриговало. Опять-таки не вызвало симпатию, но - заинтриговало.

Еще понравилось, какие эмоции вызвало у профессора морское дно. Вот эта

вечность холода, неподвижности и одиночества

- пронизывает.
А от их отношений с Немо по-прежнему страшно. Сожрут же профессора

[Кериса]

Stella Lontana, спасибо за развернутый отзыв!
Пламенные революционеры из детства – это, наверно, поближе к началу 20 века? Сейчас там ноябрь 1871 года, Володе Ульянову еще и двух лет не исполнилось
Насколько я вынесла из чтения всевозможных воспоминаний, в революционном движении принимала участие самая разная публика, в том числе и не вполне адекватная. Некоторые явно и очевидно сходили с ума (с галлюцинациями и бредом), о паре таких случаев писала Крупская. Некоторые просто видели мир искаженным и уже не могли вернуться к "нормальной" жизни.

про Красновского

Красновский только год как с каторги, у него вся спина в шрамах от плетей, у него погибли друзья и любимая девушка. И реальность не дает ему никакой надежды – восстание подавлено, никаких признаков освобождения Польши и на горизонте нет (а когда народовольцы убьют сравнительно либерального Александра II, Александр III и вовсе закрутит гайки по самое не могу).
И тут на горизонте появляется "Наутилус". Сначала как прекрасная легенда, которая слишком прекрасна, чтобы быть правдой. Потом оказывается, что это не легенда. И Красновский невольно переносит на экипаж "Наутилуса" свое представление об идеальных революционерах и мстителях, тем более, что на борту находится Стефан Бобровский, руководитель Польского восстания, человек, которого Тадеуш знал с детства и которого безмерно уважал. Красновский не врал Аронаксу, когда говорил, что "Наутилус" для него – путеводная звезда. Он считал, что это флагман мировой революции, беспощадный враг всех империй разом (и Российской в первую очередь).
А что вышло?
На борту – не суровая аскеза или хотя бы практичная функциональность, а княжеская роскошь. Экипаж не сколько гоняется за военными кораблями "тиранов", сколько живет своей жизнью (ловит рыбу, добывает уголек, ткет виссон и пр.) Разжигать мировую войну никто особо не рвется. Капитан злит своим аристократизмом, высокомерием, какими-то левыми интересами (типа океанологии) и совершенно непонятной слабостью к профессору Аронаксу, который к мировой революции вообще никоим боком и страшно раздражает Тадеуша своим пацифизмом. И даже Стефан уже не тот, что был раньше.
Красновский пытается вести среди команды революционную пропаганду. И у него даже что-то начало получаться. Но офицеры "Наутилуса" смотрят на него косо. В какой-то момент Красновский решает, что главным тормозом на пути прогресса является Даккар. Он не раз и не два пытается увлечь того своими идеями, но все как в вату падает. И тогда он решает его устранить. Он, в общем, не собирался его убивать (при необходимости готов был убить, но это не было основной целью). Он хотел поднять команду, устроить бунт и передать власть Стефану, надеясь, что тот таки начнет использовать "Наутилус" по назначению (т.е. разжигать пламя мировой революции). Но Стефан бунт не поддерживает, Даккар сохраняет свою власть, Тадеуш где-то с отчаяния в него стреляет – но фиалочный профессор совершенно неожиданно закрывает того собой, и Тадеуша вяжут.
Ну а потом Красновский три недели сидит на гауптвахте и думает, ибо заняться ему больше нечем. А поскольку он человек умный, он все-таки приходит к пониманию, что реальный "Наутилус" и та "путеводная звезда", что он себе придумал – суть разные вещи. И что простых и коротких путей перед ним не будет. Он потому и процитировал Аронаксу куплет из Интернационала – "герой" тоже не даст избавленья, все надо делать самим.

[Cliffordina]

...Теперь я хочу отдельную повесть про Красновского

[Кериса]

cliffordina, я еще не знаю, доживет ли он у меня до конца истории, а вы говорите – отдельную повесть...

[Cliffordina]

Кериса,
Просто ваши сжатые описание того, что остается за кадром видения профессора, заставляют желать узнать больше

[Stella Lontana]

Кериса,

Пламенные революционеры из детства – это, наверно, поближе к началу 20 века?

Навскидку вспомнились Овод, Че Гевара и студенты у Гюго в "Отверженных" и - с натяжкой - Чернышевский. Так что начало 20 века мне как-то мимо

в революционном движении принимала участие самая разная публика, в том числе и не вполне адекватная. Некоторые явно и очевидно сходили с ума (с галлюцинациями и бредом), о паре таких случаев писала Крупская. Некоторые просто видели мир искаженным и уже не могли вернуться к "нормальной" жизни.

Вот в это охотно верю.
Да, я поняла, все это - про Красновского у тебя в тексте есть. Ну, кроме того, как он сидел и думал и что надумал.

Красновский только год как с каторги, у него вся спина в шрамах от плетей, у него погибли друзья и любимая девушка.

Ага, а вот эта фраза выровняла мне картину мира в рамках одного отдельно взятого фика. Потому что у Даккара-то ровно то же самое. Но он, ну, более адекватный. Во всяком случае, видит мир явно шире, чем Тадеуш, у которого одна цель и движение по прямой. Значит, все-таки от человека зависит, не от обстоятельств.

[Кериса]

Потому что у Даккара-то ровно то же самое. Но он, ну, более адекватный.

Stella Lontana, это он сейчас более адекватный. Через 13 лет после подавления восстания и после 7 лет плавания на "Наутилусе", после общения с профессором и возвращения Ишвари. И то к нему есть вопросы. А Красновский еще весь нагоряче, у него нет отдушины, у него "одна, но пламенная страсть". Если он не сложит буйну голову, возможно, лет через 15 он тоже станет шире смотреть на мир А может, наоборот, еще больше ожесточится. Тут уж как жизнь сложится.

[Stella Lontana]

Кериса, ну, "Наутилус" аристократически обставлял и готовил не столько к военной, сколько к исследовательской деятельности он как раз после восстания. Но я поняла.

Если он не сложит буйну голову,

Эх, не верю я, что не сложит.