...И британский лев

[Кериса]

Потихоньку начинаю выкладывать заключительную часть трилогии "Колесница Джаганнатха" – "Черный тигр, белый орел". Это черновик. Текст не бечен и не вычитан, отдельные детали могут измениться. Буду рада любой конструктивной критике.

Название, пока предварительное: И британский лев
Автор: Кериса
Бета: пока нету
Канон: Ж. Верн «20 000 лье под водой», постканон
Пейринг/Персонажи: профессор Аронакс, Консель, капитан Немо и команда «Наутилуса», ОМП и ОЖП в ассортименте
Категория: преслэш
Жанр: драма
Рейтинг: PG-13
Предупреждения: альтернативная клиническая картина травмы от электрического тока

Глава 1

Я медленно всплывал из небытия в ледяную и колючую реальность. Мне было плохо – в горле пересохло, распухший язык лежал во рту шершавым камнем, могильный холод пробирал до костей, а еще казалось, будто я что-то забыл – одновременно и что-то очень хорошее, и очень плохое.
За закрытыми веками тлела коричневая тьма. Память постепенно возвращалась – я вспомнил, что нахожусь в плену у полковника Спенсера, что меня пытают жаждой, вынуждая назвать место встречи с капитаном Немо, и что я простудился, собирая дождевую воду с помощью своей сорочки. Сейчас я открою глаза – и снова увижу узкую стылую комнатку с тусклыми синими обоями и серый прямоугольник окна, расчерченный на ломти решеткой. По-видимому, все, что случилось потом – мой побег с Красновским, убежище на старом баркасе, возвращение на «Наутилус» и наш поход в Черное море, – было просто фантастически ярким сном.
Сном, из которого мне мучительно не хотелось просыпаться.
Вдруг я услышал скрип стула и шелест переворачиваемой страницы. В синей спальне просто не могло родиться подобных звуков – и я в изумлении распахнул глаза. И увидел Збигнева, сидящего рядом с моей кроватью с книгой в руках. Я был на «Наутилусе», в своей бывшей каюте, полумрак рассеивала лишь настольная лампа, а моторы не гудели потому, что субмарина, по всей видимости, лежала на дне.
Облегчение, которое я испытал, было сродни счастью.
– Збигнев, – позвал я, но из моих уст вырвался лишь невнятный хриплый звук.
Он тут же поднял голову, отложил книгу на столик и наклонился ко мне.
– Господин профессор, как вы себя чувствуете? Хотите пить?
– Да, – непослушными губами вымолвил я – и осознал, что снова могу говорить.
Збигнев налил из графина воды, приобнял меня за плечи, помогая сесть, и поднес стакан к моим губам. Вода была чистой, холодной и очень вкусной. Я выпил один стакан, потом второй, затем третий. В голове слегка прояснилось, вязкая тошнотная пелена начала рассеиваться.
Збигнев осторожно уложил меня обратно, подоткнул со всех сторон одеяло.
– Какое сегодня число? – с трудом выговорил я.
– 21 октября.
Пять дней после выстрела Красновского! И два дня после того, как я приходил в себя в последний раз. Не удивительно, что меня снова мучила жажда.
Я собрал всю свою волю и попытался пошевелить руками, но не смог – только острая боль пронзила меня от локтя и до кисти.
– Расскажите… про все, – выдохнул я.
Збигнев посмотрел на меня с сомнением, будто не знал, что мне можно рассказать, а чего не стоит.
– Мы все еще в Черном море, – осторожно начал он. – И у нас осталось шесть торпед. Две пришлось взорвать во время испытаний. Но зато теперь мы точно знаем, от удара какой силы они взрываются.
Боль в руках не утихала, а напротив, жгла меня все сильнее. Мне будто напустили в кости расплавленного свинца – тонкая нить жгучей боли расходилась по нервам колючим жаром, впивалась в ладони и пальцы полчищами ядовитых муравьев.
– В Босфоре сети и минные заграждения, причем до самого дна, – продолжал между тем Збигнев. – Мины британские, судя по маркировке. Через Босфор пропускают суда с осадкой не больше трех метров. Тот, кто все это затеял, неплохо подготовился.
Я закрыл глаза. Надо было прикладывать усилия, чтобы дышать по-прежнему ровно и размеренно и не кусать губ.
– Господин Аронакс, вам хуже?
– Збигнев… спасибо, – с трудом вымолвил я. – Теперь идите. Мне больше ничего не нужно.
– Простите, господин профессор, но у меня приказ, – извиняющимся тоном возразил тот. – Если я уйду, а с вами что-то случится, капитан мне голову оторвет.
– Ну что может со мной случиться? – я не смог сдержать невольного раздражения.
– Я должен быть рядом. Не обращайте на меня внимания. Считайте, я тут вместо шкафа.
Он глубоко вздохнул, а потом добавил:
– После этих пуль всегда так. Если вообще жив останешься, потом все на свете проклянешь.
Я понял, что он не уйдет – нечего было и надеяться, что моя просьба перевесит приказ капитана «Наутилуса». Боль накатывала волнами, временами становясь нестерпимой. Я не мог удержать в голове ни одной связной мысли, чтобы отвлечься, и потому начал просто считать от одного до десяти, потом до ста, потом до тысячи, посвятив все усилия тому, чтобы не стонать и не пропускать ни одной цифры. Руки жгло и терзало, будто каждый нерв накручивали на крошечный раскаленный крючок.
Я дошел до пяти тысяч, когда боль начала понемногу слабеть, превращаясь в колючий электрический зуд. После шести тысяч пятисот я уже мог подумать о чем-то другом – например, о смертоносных минах, закрывающих для нас выход из Черного моря, и о том, где в южной Европе можно найти химически чистый металлический натрий. Я лежал с закрытыми глазами, не шевелясь и не издавая ни звука и поэтому, наверно, выглядел спящим.
Потом я услышал щелчок замка, короткий скрип открывающейся двери – и в каюту вошел капитан Немо. Я узнал его по шагам еще раньше, чем он заговорил со Збигневым – негромко, явно оберегая мой сон. Збигнев отвечал, также понизив голос – и тоже на наречии экипажа «Наутилуса», так что я не понял ни слова. Они обменялись парой десятков фраз, а потом Збигнев вышел из каюты в коридор, ведущий на корму.
Мы с капитаном остались вдвоем.
В другое время я ни за что не стал бы красть его внимание, притворяясь спящим, но теперь я был слишком вымотан ранением, болью и жаждой утешения. Мне хотелось, чтобы он побыл рядом со мной, но я знал, что никогда не осмелюсь попросить его об этом. О чем я тогда думал и на что надеялся? На то, что Немо сядет на стул и, может, возьмется за книгу, которую читал Збигнев, а я буду слушать тихий шелест страниц и украдкой посматривать на капитана сквозь сомкнутые ресницы?
Помню, что с замиранием сердца прислушивался к его шагам, больше всего боясь, что он уйдет к себе и оставит меня. Вместо этого он подошел к кровати, присел на край – я услышал легкий скрип матраца, прогнувшегося под его весом, – и взял меня за руку.
Не знаю, каким чудом мне удалось не вздрогнуть. Будто тысячи раскаленных иголок разом впились мне в ладонь, но и сквозь их колючий зуд я отчетливо почувствовал прикосновение капитана. Немо развернул мою руку ладонью вверх и стал осторожно, но решительно растирать ее – от кончиков пальцев к центру ладони и обратно, и подушечкой большого пальца по кругу, нажимая то сильнее, то мягче. Уже через несколько минут болезненное покалывание стало слабеть, таять, растворяться в ощущениях от его теплых уверенных пальцев.
Кажется, я забыл, что дышать надо по-прежнему размеренно и ровно. Кажется, я вообще забыл, что надо дышать.
Когда от колючего зуда в ладони осталось только чувство легкого онемения, Немо взял меня за другую руку, и повторил все, что делал, еще раз. А потом произнес – как ни в чем не бывало, будто я и не притворялся спящим:
– А теперь, профессор, попробуйте пошевелить руками.
От чувства мучительной неловкости меня бросило в жар. Он обнаружил мое притворство! Глубоко вздохнув, я пошевелил пальцами, несколько раз сжал и разжал кулаки, и только после этого решился открыть глаза и посмотреть капитану в лицо.
Он смотрел на меня ласково – но словно бы издалека.
– Как вы себя чувствуете, господин Аронакс?
– Спасибо, уже лучше.
– Руки не болят?
– Болели… но теперь уже нет, – я понадеялся, что в полумраке каюты он не видит краски, заливающей мое лицо. – Вы могли бы стать прекрасным врачом.
Немо отрицательно покачал головой.
– Моим людям слишком часто приходилось получать травмы, связанные с электричеством. При определенной силе разряда наступает временный паралич, а последующее восстановление нервной чувствительности крайне болезненно. При еще большей силе разряда параличом сковывает сердечную мышцу, и наступает смерть. Просто чудо, что вы остались в живых, профессор. И это меньшее, что я могу для вас сделать.
Он снова взял меня за руку.
– Насколько я могу судить, примерно через тридцать-сорок часов вы снова сможете встать на ноги. Но в полном объеме координация движений восстановится только через два-три месяца.
– Это совсем не так долго, – тихо сказал я.
Капитан посмотрел на меня странным взглядом, а потом помрачнел, отпустил мою руку и поднялся с кровати. В тишине, лишенной привычного урчания моторов и шелеста морских вод, струящихся вокруг корпуса «Наутилуса», все звуки слышались слишком отчетливо. Немо прошелся по каюте, не глядя на меня, мне показалось, что он о чем-то напряженно думает.
– Вы ведь уже говорили со Збигневым, не так ли, – сказал он спустя несколько минут. – «Наутилус» в ловушке, и я пока не знаю, как из нее выбраться. Босфор перекрыт минными заграждениями, тех торпед, что у нас остались, недостаточно, чтобы полностью их уничтожить и прорваться в Средиземное море. Запасов натрия, питающего электрические батареи, хватит на месяц, максимум на полтора. Если за это время мы не найдем выход, я отпущу вас.
– Я вернулся на «Наутилус» не для того, чтобы уйти с него при первых же трудностях, капитан, – твердо ответил я.
– Вы не понимаете. Я не допущу, чтобы «Наутилус» попал в руки британцев даже поврежденным. Босфор слишком мелководен, они смогут поднять его, даже если мы наткнемся на мину и затонем. А это значит, что я не войду в Босфор, пока не буду уверен, что мы прорвемся. Если иного выхода не будет, я затоплю «Наутилус» в глубоководной части Черного моря. Те из команды, кто захочет уйти – уйдут.
– А вы?
– Я останусь на «Наутилусе».
– Тогда я останусь с вами.
Немо посмотрел на меня долгим взглядом. Его брови гневно сдвинулись, но в глазах была скорее боль, чем гнев.
– Мы вернемся к этому разговору позже… если в нем останется необходимость. Время еще есть. Завтра с наступлением утра разведчики снова пойдут в Босфор – возможно, часть минных заграждений удастся нейтрализовать и не используя торпеды. Отдыхайте, господин Аронакс. Отдыхайте и выздоравливайте. Я очень рассчитываю на вашу светлую голову.

@темы: Жюль Верн, Слэш, Фанфики

Comments

[Silva ~funny true~]

Альтернативное название третьей части трилогии – "Принц Даккар мертв".

*мрачно* ох, не нравится мне вот это

Немо остановят раньше

да, я прочитала про

Все будет хорошо

, но...

Кериса, пожалуйста, не пиши больше спойлеров, пожалей наши нервы, а?

[Cliffordina]

Кериса,

Я не собираюсь альтернативную историю писать

Вот, именно это я и хотела узнать А то разрешение коллизии Немо vs Pax Britannica чревато такими геополитическими потрясениями... С другой стороны - в каноне же он почему-то не начал этой войны до победного.

Альтернативное название третьей части трилогии – "Принц Даккар мертв".

Правильно-правильно, давайте драму помасштабнее!

[Кериса]

Silva ~funny true~,

Cliffordina,

[momond]

Глава получилась такой немного технической,

- как у автора канона . При чтении ужасно хотелось схватить карту и посмотреть, где все эти мысы и местечки. И, собственно, сейчас и возьму.

[Кериса]

momond, спасибо
Гугль-карта Босфора и окрестностей: www.google.ru/maps/@41.1324974,28.8282996,11z

[Гость]

Во вторник, 31 мая. в 21.15 по московскому времени, на телеканале "Культура" выходит выпуск передачи Игоря Волгина "Игра в бисер", посвященный "20 тысяч лье под водой".

[Кериса]

Гость, спасибо, интересно!

[Silva ~funny true~]

Гость, о, спасибо за информацию! Жаль, я не знаю никого из героев передачи, которые будут обсуждать книгу. Надеюсь посмотреть.

[momond]

А у меня Культура не идет, ыыыы! И в интернете не идет, фига вашему региону, пишут, а не трансляция.

[Кериса]

Глава 12

Итак, мы прошли минные заграждения, и перед нами открылся путь на свободу, в Мировой океан! Преисполненный жгучего нетерпения, я хотел, чтобы «Наутилус» немедленно погрузился как можно глубже и включил двигатели на полную мощность, но у капитана Немо, похоже, нервов не было вовсе. Он по-прежнему удерживал субмарину под баржей, и мы еле ползли по Босфору вместе с ней – на юг до Анадолу Хисары, потом на юго-запад до мечети Хумаюн-Ю Абад Ками и снова на юг. Лишь через полтора часа судно миновало Девичью башню и вышло в Мраморное море.
Было около половины шестого вечера, когда стрелка манометра, наконец, показала неуклонное увеличение глубины, а рев чужого двигателя начал ослабевать и удаляться. Наступившая тишина окутала меня блаженством. Я был измотан мучительной тревогой и оглушительным грохотом, я чувствовал себя обессилевшим от постоянного напряжения, но теперь вокруг «Наутилуса» тихо струились воды Мраморного моря, и их мягкий плеск успокаивал и утешал.
Субмарина шла на запад со скоростью в десять узлов. За ночь мы должны были пересечь море из конца в конец и к утру подойти к Гелиболу – устью пролива Дарданеллы.
Вскоре открылась дверь, вспыхнул светоносный потолок, заливая зал ярким светом, и в салон вошел капитан Немо. Я тотчас поднялся ему навстречу, но от глубокого волнения не сразу нашел, что сказать.
– Профессор Аронакс, – без выражения произнес Немо.
Я видел, насколько он утомлен – его лицо осунулось и будто посерело, под глазами залегли глубокие тени. Капитан сделал несколько шагов мне навстречу, чуть пошатнулся и, нахмурившись, положил руку на одну из витрин. Я со стыдом вспомнил, что из-за меня он почти не спал ночь. Сейчас он, должно быть, просто падал от усталости.
– Капитан, вы снова совершили невозможное, – тихо сказал я.
Немо не ответил, только посмотрел – то ли на меня, то ли сквозь меня.
– Но вам необходимо отдохнуть. Пожалуйста…
– Мы задели баржу, – сообщил он. – Если об этом станет известно, британцы догадаются, что мы в Мраморном море.
– Об этом может стать известно только по несчастливой случайности, – возразил я. – В русских газетах не было ни слова про «Наутилус», даже в связи со взрывами у Эмирган Корузу. Значит, ничего не было и в турецких газетах – такую сенсацию не скроешь. Раз моряки с баржи не знают про «Наутилус», до прибытия в пункт назначения они не станут докладывать об этом происшествии. Удар был слабый, вряд ли мы серьезно повредили их судно.
– И все же нам следует пройти через Дарданеллы как можно скорее.
На это мне нечего было возразить – я сам всей душой стремился вырваться в Средиземное море и дальше – в Атлантический океан. Однако я опасался, что Немо пренебрежет своей усталостью и поведет «Наутилус» через Дарданеллы вслепую этой же ночью. В его состоянии это могло обернуться катастрофой.
– Отдохните хотя бы до утра, капитан. Вы обещали прислушиваться к моим врачебным рекомендациям, это одна из них. Ложитесь спать, прошу вас. Прямо сейчас.
Немо устремил на меня нечитаемый взгляд и насмешливо улыбнулся.
– Вы необычайно настойчивы в своем стремлении уложить меня в постель, господин Аронакс. Но раз это врачебный совет, я ему последую.
К счастью, он успел отвернуться до того, как до меня дошел второй – конечно, невозможный и случайный – смысл произнесенных им слов, и я побагровел до корней волос. Капитан скрылся в своей каюте, в замке повернулся ключ. Я присел на диван у стены и прижал ледяные ладони к пылающим щекам. Моя больная природа иногда играла со мной злую шутку – в случайных переплетениях трещин на камнях я видел чудовищ, а в невинных фразах – изощренную насмешку.
***
Весь вечер и половину ночи «Наутилус» шел на запад, а потом на юго-запад, пересекая Мраморное море из конца в конец. Перед рассветом мы осторожно поднялись на поверхность обновить запасы воздуха и уточнить свое местоположение. Погода стояла неприветливая – лил дождь и дул пронизывающий холодный ветер. Ни звезд, ни луны видно не было, лишь на горизонте по левую руку смутно чернела громада острова Мармара.
Я недолго пробыл на палубе – субмарина снова уходила под воду. Капитан Немо счел, что погода благоприятствует проходу через Дарданеллы. Низкие тучи и вспененные волны должны были сделать поверхность моря темной и непроглядной, при этом тусклого света пасмурного дня хватало, чтобы глаза рулевого, привыкшие к темноте, различали путь.
На рассвете мы миновали местечко Шаркёй, а еще через час подошли к Гелиболу. «Наутилус» опустился на глубину в тридцать метров, и когда под водой хоть немного рассвело, осторожно двинулся вперед. Полтора часа мы шли на юго-запад, следуя фарватеру Дарданелл и лишь слегка отклоняясь немного западнее или южнее, и к полудню добрались до Нагара Кале – «колену» пролива. Здесь пролив резко поворачивает на запад, а потом сразу на юг, берега сближаются, а глубина даже в фарватере уменьшается до тридцати метров. Если британцы где и установили ловушки, то именно здесь.
Будучи не в силах заниматься чем-либо еще, я снова сидел в салоне и следил за показаниями приборов. «Наутилус» сбавил скорость до трех узлов и скользил теперь над самым дном. Стрелка манометра колебалась между отметками в двадцать и двадцать пять метров. Если бы не шторм и не ливень над проливом, нас бы давно заметили, но теперь мы крались под завесой этого ливня, как под плащом-невидимкой, надежно укрытые бурными водами. Спустя час субмарина благополучно миновала сужение Чанаккале и повернула на юго-запад, а еще через час вышла в Эгейское море.

[Кериса]

***
Эгейское море! Колыбель античной цивилизации, оно омывало берега Древней Греции, Византии и Болгарского царства. Из его вод поднимается около двух тысяч островов, среди которых самыми крупными являются Эвбея, Лесбос, Родос, Самос и Крит. Более мелкие острова каменисты и бесплодны, а берега обрамляют невысокие горные хребты – безлесные, с полупустынным ландшафтом.
С наступлением ночи «Наутилус» всплыл на поверхность, и я поспешил подняться на палубу. Субмарина шла на юг, оставляя на поверхности моря широкий пенный след. Полоса дождей осталась далеко позади. В разрывах туч плыла ущербная луна и мерцали неяркие редкие звезды. В лицо дул порывистый ветер, но не ледяной и колючий, как в Черном море, а мягкий, упругий, пьянящий ощущением простора и счастья.
Я был счастлив в эти минуты. Я дышал полной грудью и никак не мог надышаться. Вид безграничного водного пространства наполнял мою душу благоговением, а глаза – слезами, верно, так чувствует себя узник, уже не чаявший выбраться из своей темницы!
– Вы тоже это чувствуете, господин Аронакс? – взволнованно произнес капитан Немо у меня за спиной. – Свободу, которую может даровать только море? Безграничность и вечное движение, частью которого мы стали?
Я обернулся. Немо стоял в трех шагах от меня и горящими глазами смотрел вдаль, на линию горизонта. Я видел, что он охвачен тем же восторгом, что и я – восторгом человека, избежавшего неволи и смерти, вернувшего себе свободу, когда надежда на ее обретение уже почти угасла.
– Да, капитан.
В неверном лунном свете его лицо показалось мне молодым и прекрасным. В густых черных волосах больше не было седины, а в глазах – затаенного горя. Я невольно задался вопросом – не таким ли он был пятнадцать лет назад, до того, как началась война и все обратилось в прах? Море иногда даровало капитану забвение, но увы – слишком редко и слишком ненадолго!
Немо искоса глянул на меня, и его лицо осветила неожиданно мягкая улыбка.
– А ведь признайтесь, профессор – вы уже почти и не верили, что нам удастся выбраться.
Я кивнул, соглашаясь.
– Имея такого сильного врага, легко потерять надежду! Полковник Спенсер столько раз поражал меня своей дьявольской проницательностью, что я уже не надеялся, что нам удастся его обмануть. И в Париже, и в Гавре я думал, что поступаю разумно и осмотрительно, а потом оказалось, что он все предугадал заранее. И победа оборачивалась ловушкой... снова и снова.
– О чем вы говорите, профессор?
Я уже открыл было рот, чтобы рассказать о подоплеке моего гаврского пленения и побега, но вовремя спохватился. Если Немо узнает о роли Красновского, то неминуемо убьет его. Я не испытывал симпатии к человеку, завлекшему нас в ловушку, но смерти его не хотел и тем более не хотел, чтобы он пал от руки капитана.
– Это все мои предположения, конечно, – пробормотал я, отворачиваясь и с трепетом понимая, как беспомощно и неправдоподобно звучат мои слова. – Я сжег ваше письмо и думал, что его никто не увидит, а оказалось, что мою почту вскрывали. А в Гавре сел прямо в экипаж к вознице, нанятому британцами…
– Пьер.
Я вздрогнул, услышав свое имя, и невольно обернулся к капитану. Немо пристально смотрел на меня своими пронзительными черными глазами, и от этого взгляда у меня внутри все задрожало.
– Пьер, как я могу вам верить, если вы совсем не верите мне? – неожиданно мягко спросил капитан. – Если пытаетесь что-то от меня скрыть и даже обманываете меня? Вы называли себя членом экипажа, но разве вы ведете себя как член экипажа?
Я растерялся. Он был прав… но и я был прав, желая избежать нового кровопролития.
– Я говорил с Тадеушем Красновским, – осторожно начал я. – Он хотел извиниться за то, что чуть не убил меня… а еще он хотел исповедаться. Он рассказал о том, что происходило, как он это видел со своей стороны, и почему он стрелял в вас. Поверьте, капитан, я бы все рассказал вам, и расскажу – до последнего слова, но только когда он уйдет.
Немо нахмурился и скрестил руки на груди.
– Профессор, я уже говорил вам и скажу это еще раз. Я понимаю Тадеуша Красновского, вы – нет. Этот человек не испытывает угрызений совести и не нуждается в исповеди. Если он что-то рассказал вам, он сделал это не для того, чтобы облегчить себе душу, а по другим причинам, и что это за причины, вы судить не можете. Передайте мне, что он рассказал вам, сейчас. Когда он уйдет, может быть поздно.
Я опустил голову. Я снова чувствовал правоту капитана, но это была правота меча, занесенного над головой преступника. Жизнь Красновского была в моих руках, и я не знал, как сохранить ее, не лишившись расположения Немо и не подвергнув риску весь экипаж субмарины.
– Хорошо… хорошо, – пробормотал я. – Только обещайте, что не убьете его.
– Нет, профессор, вы мне все расскажете без всяких условий, – резко ответил Немо. – Если этот человек совершил нечто достойное смерти, он умрет. Все, что я могу обещать вам – это справедливый суд. Или вы думаете, что мне нравится убивать людей, что я делаю это ради собственного удовольствия?
Справедливый суд! От этих слов у меня сжалось сердце. Знал ли я сам, каким должен быть справедливый приговор над Красновским? Он заключил сделку с нашими врагами, он заманил нас в ловушку, откуда мы с трудом выбрались, он едва не убил капитана Немо и чуть не погубил весь экипаж «Наутилуса», лишив нас запасов натрия, но я не чувствовал, что он достоин смерти. Любовь к родине и жажда справедливости довели его до безумия, но разве не та же любовь и не та же жажда двигали капитаном Немо? Наверно, я действительно не мог понять Красновского, раз он казался мне одновременно и очень хорошим, и очень плохим человеком. Однако капитан мог его понять – а значит, я должен был довериться его суду.
Я поднял голову. Немо смотрел на меня без гнева, но тем напряженным взглядом, каким он следил за преследующим нас фрегатом «Бристоль». Капитан ждал моего ответа, и я почувствовал, что от того, каким он будет, зависит не только судьба Красновского, но и моя собственная судьба.
И я решился.

[Cliffordina]

Немо верен своему директивному стилю
Только он знает, что правильно и как правильно. А троллить у него с каждым разом выходит все лучше. Но меня чем дальше, тем больше смущает такая нарочитая житейская неискушенность профессора и... не знаю... девичья трепетность
Тяжко с ним, да.

[Кериса]

Cliffordina, а то!
Насчет повышенной эмоциональности профессора. Текст не бечен. Когда история вылепится, отлежится и на свежую голову перечитается, возможно, лишнюю трепетность мы обстрижем бетскими ножницами. И будет профессор более хладнокровно-каноничный
В свое оправдание замечу, что профессор попал в переплет. Он был ранен, его жизнь висит на волоске, он постоянно терпит всякие бытовые неприятности типа постоянного холода, его психику регулярно проверяет на прочность опытный дипломат и манипулятор, в которого он к тому же влюблен без памяти, и рядом нет ни одного человека, которому он в полной мере может доверять и с кем может расслабиться. Постоянный стресс, недосып – вот нервишки и расшалились.

[Cliffordina]

Кериса,
Мне кажется, ваш профессор больше похож на воплощение в советской экранизации Там да, такое чудо интеллигенции... Только троллить и биться головой о стену.
Хотя эта непробиваемая порядочность сама по себе тот еще троллинг манипулятора и дипломата

[Кериса]

Мне кажется, ваш профессор больше похож на воплощение в советской экранизации

Cliffordina, я стараюсь держаться книжного канона, но образы, созданные Родионовым и Дворжецким, конечно, тоже влияют, куда деваться

[Silva ~funny true~]

Кериса,

лишнюю трепетность мы обстрижем бетскими ножницами. И будет профессор более хладнокровно-каноничный

ыыыы, а мне вот тогда будет очень жаль ((
Я люблю профессора именно таким. Как там сказала Cliffordina?

такая нарочитая житейская неискушенность профессора и... не знаю... девичья трепетность

Вот хорошо про него сказано, но должна признаться, это-то мне в профессоре и импонирует Не всем же супергероями быть, одного железного Немо за глаза хватит ) И то я иногда жалею, что он уж чересчур железный Ну, вот хоть в последней главе чуток пошатнулся, и его допекло )))

Cliffordina,

профессор больше похож на воплощение в советской экранизации. Там да, такое чудо интеллигенции

вот-вот! очень милый симпатичный интеллигент, такой трогательный, ну просто няшка!
я уже не говорю о Немо, который в нашей родной экранизации самый-самый капитан из всех, мною виденных

Как интересно, всего за несколько мгновений меняется атмосфера в тексте: вот только что профессор любовался капитаном в лунном свете и в ответ получал улыбку, а уже в следующие секунды со стороны Немо чувствуется напряжение и волевые нотки в голосе, а Аронакс растерян и обеспокоен... Кериса, ты замечательно качаешь героев (и читателей) на эмоциях, как на лодке!

[Кериса]

Silva ~funny true~,

На самом деле я вижу, что и профессор Аронакс, и Консель у меня получаются более эмоциональными, чем они были в романе Жюля Верна. Хотя и в романе профессора, бывало, не шутя захлестывало эмоциями. Навскидку – во время погони за "нарвалом", от созерцания красот подводного мира, перед побегом в бухте Виго, во время Гекатомбы. Так что если это и ООС, то я надеюсь, умеренный. Сохраняй профессор хладнокровие и здравомыслие, он не поехал бы в Сиолим, соответственно, история завершилась бы на первых трех главах "Колесницы".
Но он поехал, потому что полюбил капитана (пусть и не осознавал это в тот момент). И из этого фантастического допущения вытекает все остальное.
Да, Аронакс часто бывает на взводе, потому что при такой жизни трудно быть уравновешенным. Полтора месяца (с 17 октября по 1 декабря) они провели в ловушке, из которой были все шансы не выбраться. Его несколько раз мотало от надежды к отчаянию и обратно. Он плохо спал – от последствий ранения, а потом еще и от холода. Капитан постоянно ездил ему по нервам – и невольно, когда пытался его отпустить с "Наутилуса", и совершенно осознанно. Ну и наконец сам выход из Босфора, растянувшийся на целый день. Аронакс далеко не трус, но "от такой жизни, товарищ Сталин, запьешь!"(с)
В общем, когда эта история закончится, мы с бетой попробуем привести ее к одному знаменателю. Лишнюю трепетность уберем, где-то, может, наоборот добавим

По хорошему, то, что сейчас пишется – это все еще "Черный тигр". Эта история началась Красновским, Красновским она и закончится. Все, что будет дальше – торпеды, поездка д`Обиньи и Ишвари в Америку, Сайрес Смит и третий контакт со Спенсером – это уже совсем другая история.

[Cliffordina]

Там будет Сайрес Смит?! Вот это спойлер на ночь!

[Silva ~funny true~]

Кериса, а можно еще немного попытать тебя насчет характеров героев? Я как-то спрашивала тебя про Немо и его выбор в трудной ситуации, а теперь хочется узнать про Аронакса ) Ты так хорошо их расписываешь (и так часто осложняешь им жизнь ), что я просто не могу удержаться и не копнуть еще глубже ))) Короче, возникла такая мысль: а мог бы профессор Аронакс убить человека? Причем, чтобы это произошло не косвенно, в результате его каких-то опрометчивых слов или необдуманных действий, а именно чисто физически, от его руки? И как бы он потом с этим жил? Стал бы он лучше понимать капитана Немо?

[Кериса]

Silva ~funny true~, в хэдканоне Аронакс уже убивал людей, точнее, одного человека. Он застрелил воина-ашанти, который уже занес над Конселем топор. После чего им пришлось быстро-быстро линять.
То есть и убить, и провести операцию профессор Аронакс может. Но для него это экстремальная ситуация. Убить он может в целях самозащиты или защиты дорогих для себя людей, как и резать по живому – если иначе пациента не спасти.
Но потом будет лютый отходняк.
Как-то так.

Насчет Немо

Аронакс достаточно спокойно относится к тому, что капитан убивает людей в бою при примерно равных шансах. Схватись Немо с британцами лицом к лицу, он бы не стал заламывать рук, а стал бы подносить патроны (ну, условно) Совсем другое дело – казнь безоружного. Сверни Немо Красновскому шею в свалке, когда у того в руках был электрический пистолет – он бы не счел это убийством и не решил, что Немо виноват в его смерти. Другое дело, когда безоружный Красновский сидит на гауптвахте, а "Наутилус" благополучно вырвался из Черного моря. Тут уж его убийство – настоящее убийство, которое профессору было бы очень трудно оправдать.

[Silva ~funny true~]

Кериса, в хэдканоне? Ты имеешь в виду, что об этом было упоминание в одной из частей твоей трилогии? Эх, уже не помню... Ну, тогда вопрос автоматически снимается )) В той ситуации все понятно.

[Кериса]

Silva ~funny true~, нет, прямых упоминаний не было. Профессор не любил об этом вспоминать.
Хотя упоминания о том, как они сутки удирали от отряда ашанти, который их преследовал на реке Конго – были пару раз. Попав в переплет, профессор иногда подбадривал себя воспоминаниями о моментах, когда его жизнь висела на волоске – типа, тогда справился, и сейчас справлюсь. Среди этих моментов было сидение в хлипком сарае, когда снаружи рыскал тигр-людоед, та история с ашанти и сутками на веслах, после которых у профессора и Конселя руки отваливались, и дрейф в открытом море во время ночного шторма вместе с Ишвари.
Что до каноничного профессора, то в романе упоминается охота и бой с осьминогами, во время которого Аронакс бодро махал топором Но в людей он не стрелял, хотя во время второго побега был готов насмерть драться с командой "Наутилуса".

[Кериса]

Глава 13

Я решился – и рассказал ему все. Я старался не упускать ни одной подробности – ни про то, что Красновский чувствовал себя обязанным народовольцам, ни про то, что неведомый Старик завлек его призывом продолжить борьбу за освобождение Польши, ни про то, что он считал чертеж торпеды настоящим и не догадывался об истинных планах британцев. Немо слушал меня с каменным лицом, но я всем своим существом чувствовал, как в нем поднимается тяжелый гнев. Однако он не прерывал меня, и я беспрепятственно завершил свой рассказ.
– Вы знали, что Красновский – британский агент, и молчали! – прорычал капитан, когда я наконец умолк. – Следуйте за мной.
Он резко развернулся и направился к люку. Не чуя под собою ног, я отправился следом.
Я думал, что капитан запрет меня на гауптвахте, где уже сидел Красновский, но он прошел дальше – в коридор, потом в библиотеку, и нажал на кнопку у двери, которую я раньше не замечал. Вскоре открылась противоположная дверь, и на пороге библиотеки появился встревоженный Збигнев. Немо отдал приказание на своем языке, в котором я различил имя Тадеуша, и Збигнев ушел.
Я ничего не понимал. Неужели его просто убьют – вот так, без суда и всяких церемоний? И кто – его соотечественник, бывший соратник по революционной борьбе? Я с ужасом смотрел на капитана, но тот делал вид, что не замечает меня. Прошло несколько минут прежде, чем дверь отворилась снова, и в библиотеку вошли Стефан, Эгельт и Андроникос, и, почти сразу – Збигнев, Тадеуш Красновский, Кшиштоф и еще один матрос-поляк – кажется, его звали Януш. У меня немного отлегло от сердца.
Эгельт и Андроникос были мрачны, Стефан – бледен как полотно. Збигнев и Януш выглядели скорее подавленными, и лишь на лице Кшиштофа застыла решимость.
Тадеуш Красновский тоже был бледен, однако никакого смятения я в нем не увидел. Он шел, гордо подняв голову и широко расправив плечи, и я легко себе представил, как он ровно с тем же выражением поднимается на эшафот. Войдя в библиотеку, Красновский сделал несколько шагов навстречу капитану Немо, остановился и с вызовом посмотрел ему в лицо.
– Господин Красновский! Мало того, что вы заманили нас в ловушку, – по-английски начал Немо самым резким тоном. – Мало того, что вы испортили запасы натрия и чуть не погубили «Наутилус». Мало того, что вы покушались на убийство и только чудом не убили господина Аронакса. Вы заключили сделку с неприятелем, вы знали, что Старик – британский агент, вы действовали по наущению британцев и инсценировали спасение господина Аронакса из плена ради того, чтобы обманом проникнуть на «Наутилус». Вы предали его, предали меня, вы предали своих соотечественников.
– Тадеуш, это правда? – тихо спросил Стефан.
Красновский повернулся к помощнику капитана. На его щеках вспыхнули красные пятна, но он не опустил глаз.
– Я знал, что Старик – британский агент, – звенящим голосом ответил он. – Я заключил с ним сделку и разыграл спасение Аронакса, чтобы попасть на «Наутилус», это правда. Но я не действовал по наущению британцев. Я не собирался исполнять условия сделки. Стефан, разве я хоть раз сказал тебе – оставь британцев в покое, давай топить русские корабли? Разве я предлагал тебе убить Даккара? Нет, я говорил и тебе, и ему, и вам всем – беспощадная смерть всем тиранам и всем империям! И Британской, и Российской, и Османской!
– Ты предлагал мне низложить капитана, ты забыл? – нахмурившись, возразил Стефан. – В ночь на семнадцатое октября, сразу после совета! Может, ты забыл и то, что я тебе ответил? Доброе дело не начинают с предательства, правое дело не нуждается во лжи. И ты со мной согласился! А потом взломал хранилище с натрием. Я не знаю, что у тебя в голове, Тадеуш. Надеюсь, ты просто обезумел, а не продал нас британцам.
– Я не продавал вас! – крикнул Красновский. – Можете убить меня, я знаю, что заслужил смерть. Но я вас не продавал!
– Ты и правда заслужил смерть, – холодно заявил Эгельт, глядя тому в глаза. – Причем уже трижды. За попытку бунта, за покушение на убийство капитана, за ложь и работу на наших врагов.
– Не стоит марать руки, – угрюмо возразил Андроникос. – Высадим его на необитаемый остров. Там он точно никого не предаст и не обманет.
– Согласен, – буркнул Збигнев.
– Нет! – воскликнул Красновский. – Лучше убейте!
Я впервые увидел в нем что-то похожее на страх – хотя скорее это было отчаяние. Мне невольно вспомнились его слова о годах, проведенных на каторге: «Гораздо хуже морозов то, что месяцами нет новостей. Как будто вы уже умерли, и ваша душа навеки забыта в пустоте между адом и раем». Этот человек носил свой ад с собой, мог ли он вынести годы одиночества?
– Стойте, подождите, – явно волнуясь, начал Кшиштоф. Он переминался с ноги на ногу и переводил взгляд с капитана Немо на Стефана и обратно. – Пожалуйста, выслушайте меня.
Немо пристально взглянул на него и еле заметно кивнул.
– Тадеуш предал нас, я с этим не спорю. Но он предал нас не из страха или алчности, а из любви к родине. Он слишком увлекся своей мечтой и позволил себя обмануть. Но разве нас ведет не та же мечта? Отомстить угнетателям, заставить тиранов трепетать от ужаса! Помогать тем, кто борется за свободу!
Кшиштоф с трудом перевел дыхание и обвел нас всех тревожным, ищущим взглядом.
– Да, Тадеуш был не прав. Ему надо было сразу все рассказать нам. Он хотел обмануть британцев, а вышло, что британцы обманули его. Он виноват и знает это. Но если мы убьем его – мы сыграем на руку нашим врагам. Они этого и ждут – что мы передеремся, вцепимся друг другу в глотки. Капитан, вы же знаете – они всегда так делали! И у вас, и у нас. Столкнуть маратхов и мусульман, столкнуть белое крыло восстания с красным, заставить индийцев и поляков воевать самим с собой!
Лицо Немо будто окаменело.
– Лучше не поднимайте эту тему, Кшиштоф, – процедил он.
Тот опустил глаза.
– Мы не должны отталкивать от себя своих товарищей, даже тех, кто оступился, – упрямо продолжил великан, глядя в пол. – Пусть Тадеуш не будет плавать с нами, но он еще принесет пользу революционному движению. Я за то, чтобы его отпустить. И не на необитаемый остров, а на берег, откуда он смог бы сам добраться до Польши. Не так много осталось настоящих бойцов, чтобы мы могли обходиться с ними, как с мусором под ногами. Я все.
В библиотеке наступила тишина. Я видел, что речь Кшиштофа произвела на присутствующих сильное впечатление, один Эгельт холодно усмехнулся.
– Предавший однажды предаст и во второй раз. Красновский слишком много знает. Я против того, чтобы его отпускать. Смерть или необитаемый остров, лучше смерть.
– Янек? – спросил Стефан.
– Необитаемый остров, – нехотя ответил тот.
Лицо Красновского залила смертельная бледность. Он смотрел на Стефана, но мне показалось, что он смотрит сквозь него, смотрит в лицо своему старому кошмару. Необитаемый остров страшил его больше смерти! Я мог только догадываться, какие демоны разрывают душу этого человека, когда он остается в одиночестве.
– Ну, а вы что скажете, господин Аронакс? – вдруг произнес капитан Немо.
Вздрогнув, я перевел взгляд на капитана и с удивлением понял, что я не второй подсудимый на этом собрании, а один из судей. Я обвел взглядом присутствующих; все выжидательно смотрели на меня – так, будто мое мнение было решающим.
– Я за то, чтобы отпустить господина Красновского, – твердо ответил я. – Обречь его на годы одиночества на необитаемом острове – все равно, что убить его, только медленно и мучительно. Если Тадеуш живет ради борьбы за освобождение Польши – пусть возвращается и продолжает борьбу. Я думаю, он уже понял, что становиться союзником врага – означает быть обманутым и использованным. Он заманил нас в ловушку, однако мы без потерь вырвались из нее. Силу украшает великодушие. Не нужно мстить тому, кто и так проиграл.
Кшиштоф бросил на меня взгляд, преисполненный горячей благодарности.
– Он может выдать Марсельца, – хмуро возразил Эгельт.
– Как можно выдать того, о ком ничего не знаешь? – с живостью откликнулся Кшиштоф.
– Ты был на веслах в ту ночь.
– И что? Я не найду это место, даже если мне приставят к виску пистолет.
Я не понимал, о ком они говорят – уж не о д`Обиньи ли?
– Даже если мы отпустим Тадеуша, необходимо, чтобы он посидел под замком до тех пор, пока мы не заберем пассажиров и не доберемся до мастерской, – сказал Стефан. – Может, поручим это Николя? – он обернулся к капитану.
Немо ответил ему долгим взглядом, который я не смог прочитать.
– Я еще не принял решение, – холодно заявил он, наконец. – Эгельт, Збигнев, отведите господина Красновского обратно на гауптвахту.
Я молча смотрел, как они уходят – Красновский, сохраняющий гордый вид, но показавшийся мне вдруг очень усталым, невозмутимый Эгельт, взъерошенный Збигнев. Вслед за ними из библиотеки вышли Кшиштоф и Януш. Я уже собрался было последовать их примеру, как услышал слова капитана Немо:
– Господин Аронакс, пожалуйста, останьтесь.

[momond]

Вот у меня такое чувство, что Красновский испортился, поломался. Нет в нем больше этой глубочайшей убежденности в своей правоте. Пытаюсь представить, что с ним теперь будет - не физически, морально. Необитаемый остров его прикончит по всем параметрам, это понятно. Но вот он вернется в Европу, предположим, дальше что? Сможет ли он забыть обвинения одних и презрение других, или он будет мучим угрызениями совести? Или что?

[Кериса]

momond, необитаемый остров его прикончит однозначно. Это понимает Аронакс, понимает и Немо, поэтому высадить Красновского на необитаемый остров – это та же казнь, только растянутая во времени и формально оставляющая руки чистыми, этакая отмаза для совести. По-настоящему решения только два – казнить или отпустить.

Что до угрызений совести, то с точки зрения Красновского его собственное предательство меркнет на фоне предательства, совершенного экипажем "Наутилуса". Он придумал себе этакий "передовой отряд революционной армии", а нашел людей, в общем-то, занятых своими делами. Мало того, что капитан "Наутилуса" оказался аристократом и океанологом, которому разжигание мировой революции нафиг не сдалось, так еще и кумир ранней юности Стефан Бобровский отказывается его смещать и, выбирая между польским подпольем в лице его, Тадеуша Красновского, и Даккаром – почему-то выбирает Даккара.
Когда Красновского после выстрела в машинном отделении скрутили свои же – это было сильным ударом. И пока он сидел на гауптвахте, он думал, думал и думал над сложившийся ситуацией. А поскольку Тадеуш все-таки человек сильный и умный, он эту задачу для себя решил. Он понял, что зря навесил на экипаж "Наутилуса" свои мечты и чаяния. Легенда о "Наутилусе", шепотом передающаяся среди политкаторжан – это одно, а настоящий "Наутилус" – совсем другое. Можно всем сердцем сожалеть, что морковка – не персик, но морковкой от этого она быть не перестанет.
А раз "Наутилуса-знамени", "Наутилуса – передового отряда революционной армии" на свете нет (да, от этого хочется рыдать и биться головой об стену), то остается второй путь, тот, который до встречи со Стариком был единственным: продолжать борьбу своими силами. Тадеуш потому и спел Аронаксу: "Никто не даст нам избавленья – ни бог, ни царь и не герой". Немо – герой! – избавленья не даст. "Добьемся мы освобожденья своею собственной рукой".
Так что Красновский как раз не сломан. Он знает, что здорово промахнулся, решив, что обведет вокруг пальца британскую контрразведку, но теперь этот эпизод для него уже в прошлом. Если его отпустят, он вернется в Европу и продолжит борьбу с царским самодержавием. А поскольку Тадеуш больше склонен к метанию бомб, нежели к распространению нелегальной литературы или организации рабочих кружков, то, скорее всего, во время проведения очередного теракта он и сложит буйну голову.

[Кериса]

Глава 14

Я вернулся к столу, на котором еще лежала расстеленная карта Стамбула.
– Господин Аронакс, расскажите Стефану все то, что рассказали мне, – по-английски произнес Немо.
Я повторил свой рассказ, стараясь ничего не упустить. Бобровский молчал, не глядя на меня. Я чувствовал, что мои слова ранят его, что ему больно слышать подтверждение того, во что он долго не хотел верить. И когда я закончил, в библиотеке надолго воцарилось молчание.
– Каким будет твое решение, Стефан? – наконец спросил капитан.
Тот покачал головой.
– Я должен с ним поговорить. С глазу на глаз.
– Что ж.
Бобровский вышел из библиотеки, и мы с капитаном Немо остались вдвоем.
Я видел, что капитан больше не гневается. Он выглядел задумчивым и опечаленным, и я с тревогой спрашивал себя, чем вызвана эта печаль – уж не предчувствием ли боли, которую он причинит своему помощнику справедливым, но жестоким приговором?
– Вы простили его, не так ли? – вдруг спросил Немо, искоса глянув на меня.
– Да, капитан.
– А если бы ему удалось меня убить, вы его тоже простили бы?
Кровь отлила у меня от сердца.
– Если бы он убил вас – нет, не простил бы.
– И решили бы, что он достоин смерти?
– Смерть за смерть. Да.
– Однако от меня вы ждете милосердия, – не то спросил, не то просто заметил Немо.
Я опустил глаза на карту Стамбула, на голубую трещину Босфора, надвое рассекшую этот древний город. На русле пролива еще можно было различить полустершиеся карандашные пометки, которые я оставил прошлым утром.
– Я не жду от вас милосердия, господин Даккар, но всем сердцем надеюсь на него. Для многих членов вашей команды Тадеуш Красновский – хоть и оступившийся, но товарищ, и его гибель ляжет трещиной между ними и вами. Даже если они смолчат и признают вашу правоту.
– Значит, вы вступились за Красновского не ради него самого, а ради единства команды «Наутилуса»? – спросил капитан.
– И ради него самого, и ради единства команды, и ради вас… Мне будет больно, если вы возьмете на душу и эту смерть.
Немо горько усмехнулся и в задумчивости скрестил руки на груди.
Прошло еще несколько минут прежде, чем дверь отворилась, и в библиотеку вошел Стефан. Он был бледен, но спокоен, я видел, что он принял решение.
– Тадеуш просит убить его, но не оставлять на необитаемом острове, – по-английски произнес помощник капитана. – Я же прошу отпустить его. Он хочет вернуться в Польшу и продолжить борьбу. Он сказал, что не враг нам, и я ему верю. Я за него ручаюсь.
– Ты уже ручался за него, Стефан, – холодно заметил Немо.
– Что ж, рискну головой и поручусь еще раз, – спокойно отозвался Бобровский. – Тадеуш сказал, даже если мы будем просто плавать по морям и собирать ракушки, для дела мировой революции это будет лучше, чем если нас утопят или захватят. Пока мы есть, мы грозное напоминание всем деспотам, что они не всесильны, это его слова. Я знаю, он говорил искренне.
Немо прошелся по библиотеке в глубоких раздумьях.
– Что он знает про господина д`Обиньи?
– Ничего. Я ему не говорил ни слова, остальным ничего не известно.
– Он может назвать координаты мастерской.
– Не точнее, чем это сделал Нед Ленд, – ответил Стефан, покосившись на меня. – И думаю, нам в любом случае пора уходить оттуда. Британцы во второй раз терпят неудачу, пытаясь нас захватить, но я уверен, они на этом не остановятся. Когда мы заберем Ишвари и Конселя, у них останется лишь одна зацепка, но зато верная. В Канарском архипелаге не так много островов.
– Да… еще одна ловушка, – прошептал капитан. – Надо, чтобы мы добрались до мастерской раньше, чем Тадеуш Красновский окажется на свободе.
– Значит, ты отпускаешь его?
– Да.
Я почувствовал облегчение, которое трудно описать словами.
– Мы можем поручить его Иоаннидису и его людям… скажем, на пару недель, – предложил Стефан. – С тем, чтобы потом они высадили его в Порто Кагио или в Мармари.
– Хорошо, пусть будет так.
– Я скажу Кнуду, чтобы он взял курс на Крит.
И Стефан вышел из библиотеки.
Немо проводил его взглядом, потом повернулся ко мне и вдруг мягко улыбнулся.
– Не желаете ли сигару, господин Аронакс?
Я не курил уже много месяцев, но сейчас, наверно, выглядел так, будто сигара мне и правда не помешает.
– Не откажусь, спасибо.
Капитан снял с полки и протянул мне изящный портсигар из темного дерева, в котором лежали золотистые сигары, скрученные из мягких листьев особого вида водорослей, содержащих никотин. Сигары капитана Немо отличались необычным изысканным вкусом, а их дым неизменно успокаивал даже человека, находящегося в сильной тревоге. Признаюсь, после них вкус самого лучшего гаванского табака казался мне резким и грубым – и это была одна из причин, по которой я бросил курить.
Я раскурил сигару у светильника и глубоко затянулся. Ароматный дым всколыхнул во мне воспоминания трехлетней давности – как я разглядывал чертежи «Наутилуса» и зачарованно слушал объяснения капитана Немо. Со второй затяжкой по нервам прошла знакомая теплая волна, стирающая тревожное напряжение последних недель. Наверно, с непривычки действие морского табака показалось мне сильнее обычного. Я присел на один из диванов, выпустил аккуратное кольцо дыма и покосился на капитана. Тот держал сигару в руке, не зажигая ее, и внимательно смотрел на меня.
– Профессор, я не устаю благодарить судьбу за то, что она три года назад привела вас на мой корабль, – мягко произнес Немо.
Меня бросило в жар. Голос капитана был бархатным, но в глазах было что-то кошачье – с похожим выражением кот, припав к земле, следит за бантиком на веревочке. Я растерялся… но потом понял, что моя извращенная природа снова играет со мной злую шутку. Я напомнил себе, что помог вернуть капитану Ишвари и что он лишь выражает благодарность, естественную в такой ситуации.
– Вы очень добры, – тихо ответил я. – Однако в последний раз я принес с собой одно беспокойство.
– Это не ваша вина.
– Отчасти и моя. Я ведь довольно долго подозревал Тадеуша… но потом все равно поверил ему.
– Это не ваша вина, профессор. С разведкой Британской империи вам было не совладать, что бы вы ни делали.
– Однако если бы я отказался от идеи вернуться на «Наутилус», не ответил бы на ваше письмо, они не смогли бы вас достать. Они не знали места встречи, – сказал я.
Немо, наконец, тоже закурил сигару и опустился на диван подле меня.
– Так вы всерьез думали о том, чтобы не возвращаться на «Наутилус»? А сейчас – жалеете, что вернулись?
Мне явно требовалась новая затяжка, и я снова глубоко затянулся, надеясь, что капитан не заметит дрожи в моих пальцах.
– Когда мы были в ловушке, и я боялся, что вы убьете себя – да, я всем сердцем жалел, что не остался в Париже. Я привел врага на борт «Наутилуса», я навел британцев на ваш след. Я ночь за ночью думал, что ради своей… ради любви к морю и ради счастья изучать океан вместе с вами я погубил вас и всю вашу команду. Знаю, это были пустые сожаления, ибо никто из нас не знает будущего, но мы не всегда властны над своими мыслями.
Немо накрыл мою ладонь своей, и я вздрогнул так сильно, что пепел с сигары упал мне на брюки.
– Успокойтесь, профессор, – мягко произнес он. – Все уже позади.
Его ладонь была теплой, уверенной и твердой.
Я чувствовал, что у меня пылает не только лицо, но и уши. Я в ужасе подумал о том, как нелепо я выгляжу и что капитан может подумать обо мне. Лучше уж показаться трусом, чем… тем, кем я являлся.
Я забрал у него руку, резко встал и сделал несколько шагов к столу с картой.
– Прошу меня извинить, господин Даккар, нервы совсем расшатались, – сказал я, не оборачиваясь. – Я не воин, я действительно очень боялся. Наверно, боюсь и сейчас.
Немо промолчал, и я понял, что мне понадобятся все мои силы, чтобы снова посмотреть ему в лицо. Кровь шумела у меня в ушах, и немного кружилась голова – то ли от сигары, то ли от усталости, то ли от застарелого нервного напряжения.
Прошло несколько минут. Огонек сигары дотлел до моих пальцев, и я бросил окурок в пепельницу. Только после этого я заставил себя обернуться.
Капитан пристально смотрел на меня, и на губах его играла легкая полуулыбка, а в глазах мерцал дьявольский огонек. Я ждал, что он скажет что-нибудь ироническое, возможно, даже убийственно-саркастическое, но вместо этого услышал слова, произнесенные самым мягким тоном:
– Пьер, вы один из самых храбрых людей, которых я знаю. И вы не должны извиняться, это мне стоит извиниться перед вами. Я обещал вам кругосветное подводное путешествие, обещал показать самые удивительные страницы книги подводного мира, а вместо этого вам пришлось принимать участие в военной операции.
– Это не ваша вина, – тихо ответил я, невольно повторяя его слова.
– Однако я не отказываюсь от своих обещаний. Вы еще увидите то, чего не видел никто из ваших коллег. Море еще откроет вам свои секреты.
Немо поднялся с дивана, слегка поклонился мне, прощаясь, и вышел через дверь, ведущую в салон.

[Silva ~funny true~]

Что там Даккар подмешивает в сигары? Профессора явно повело Странное головокружение, заговариваться начал, чуть не сболтнул лишнего... )) Хорошо хоть про море вовремя выкрутился
А капитан и правда все больше становится похож на кота, играет с бедным Аронаксом, как с мышью! То жестко с ним разговаривает, то необычайно мягко. Конечно, нервы тут расшатаются! Плюс еще телесный контакт, от которого шерстка дыбом

Пусть бы они уже скорее развязались с Красновским и гнали в копи, а то как бы он опять не навредил, хоть и ненамеренно.
Но какой сегодня был капитан! ыыыыыыыыы! Не устаю восхищаться. Благородный, милосердный, коварный, ласковый!

[Кериса]

Silva ~funny true~,
Да там и подмешивать ничего не надо Сказано же в каноне – водоросли с никотином. Ну... не только с никотином

Цитата из 11 главы

– Превосходная сигара, - сказал я, - но разве это табак?
– Табак, но не гаванский и не турецкий. Море поставляет мне, хотя и не очень щедро, эти редкие морские водоросли, богатые никотином. Вы и теперь вздыхаете о гаванских сигарах, а?
– С этой минуты, капитан, я их презираю!

Что до профессора, то он, конечно, спалился окончательно и бесповоротно

Я думаю, следующая глава будет последней в этой серии. Потом мы с бетой ошлифуем этот кусок и присоединим его к "Черному Тигру". История с Красновским и Черным морем завершается, дальше будет совершенно новая история. Но когда я за нее возьмусь – пока не знаю, там пока много неясного.

[Silva ~funny true~]

Уррра!!! Намечается новый виток в истории! Не знаю, куда деваться от счастья ))))) Ждать-бежать-любить-надеяться! Уруру! Авыф! Прастити, это была непереводимая игра слов от вырвавшейся сумбурной радости

Кериса, вдохновения тебе на много-много-много глав вперед! Пусть следующая часть будет так же богата на всякие неожиданности, напасти, страсти, эмоции и проч., и проч. Короче, всего и побольше! (и можно без хлеба)

[Кериса]

Silva ~funny true~, спасибо
Меня периодически охватывают сомнения. Вместо довольно компактной и полностью законченной истории ("Колесницы") получается какой-то бесконечный сериал. То есть понятно, что в жизни постоянно одно цепляется за другое, и история завершается только со смертью героя (и то не всегда), но от книг мы обычно ждем большей лаконичности.
Эх, надеюсь, это хотя бы не скучно, и не возникает тягостного недоумения "что это было?"